В огонь и в воду (Приключения графа де-Монтестрюк).
X. Добрый путь.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: В огонь и в воду (Приключения графа де-Монтестрюк). X. Добрый путь. (старая орфография)

X.
Добрый путь.

Жизнь Брискетты была весела, как песенка, сердце - светло и легко, как текучая вода. Гуго обожал ее, Брискетта тоже его любила, но между обоими ними была заметная разница. Однакоже девушка вполне отдавалась очарованию любви, с помощью впрочем веселого мая месяца, и если Гуго не уставал скакать между Тестерой и Вербовой улицей, то и она также не уставала дожидаться его у себя на балконе. Агриппа только потирал себе руки.

Один разве Овсяная-Соломенка и мог бы пожаловаться.

Иногда, бегая по городу за покупками или просто, чтобы погулять на солнышке, Брискетта удивлялась такому постоянству Гуго ежедневно из дня в день скакать к ней, несмотря ни на ветер, ни на дождь, лишь бы только увидеть ее, и спрашивала себя, на долго-ли хватит такой любви. Ей сильно хотелось разъяснить себе этот вопрос, и один раз утром, между двумя поцелуями, когда облака принимали уже розовый оттенок на востоке, она вдруг спросила Гуго:

- Ты приедешь опять сегодня вечером?

- Сегодня вечером? что за вопрос!... да и завтра - и после завтра - и после-после завтра...

- Значит, всегда?

- Да, всегда,

- Странно!

Гуго взглянул на нее с удивлением; сердце у него слегка сжалось.

- Что это с тобой сегодня? вскричал он. Не больна-ли ты? Нет, я думаю... Должно-быть, какая-нибудь неведомая мне фея присутствовала при твоем рожденьи.

- Это почему?

- Да потому, что каждую ночь, в один и тот же час, ни одной минутой не поздней, какова бы ни была погода, каково бы ни было разстояние, я слышу твои шаги под моим балконом, и никогда ни на лице твоем, ни в глазах, ни в словах твоих, ни в выражении твоей любви, я не подметила ни малейшого признака усталости или скуки, ни малейшей тени разочарования или пресыщения. Каков ты был сначала, таким и остался.

- Что-жь в этом удивительного?

- Да все... самый факт, во-первых, а потом... да подумай сам, что ты говоришь! Да знаешь-ли ты, что вот ужь четыре или пять месяцев как ты меня любишь?

- Ну, так что жь?

- Ты не думаешь же ведь однако жениться на мне?

- А почемужь нет?

- Ты, ты, Гуго де Монтестрюк, граф де Шаржполь, ты женишься на мне, на Брискетте, на дочери простого оружейника?

- Я не могу жениться завтра-же - это ясно; но я пойду к матери и, взяв тебя за руку, скажу ей: я люблю ее; позвольте мне жениться на ней!

душе и отражались в её влажных глазах, как тень от облаков отражается в прозрачной, чистой воде. Вдруг она не выдержала, бросилась на шею Гуго и, крепко целуя его, сказала:

- Не знаю, что со мной делается, но мне хочется плакать; вот точно так, как в тот день, когда ты спускался верхом с большой Пустерли.... Посмотри, сердце у меня так и бьется в груди. - Ах! если бы все люди были похожи на тебя!...

Она разсмеялась сквозь слезы и продолжала:

- И однако-жь, даже в тот день, когда ты чуть не сломал себе шею из-за этих вот самых глаз, что на тебя теперь смотрят, ты не был в такой сильной опасности, как сегодня!

- В опасности?

- Смерть - это дело одной минуты; но цепь, которую нужно носить целую жизнь и которая давит, чистит, - вот что ужасно! Слушай, друг мой: я не допущу, чтобы твоя мать, графиня де Монтестрюк, была огорчена твоим намерением жениться на мне и поставлена в неприятную необходимость отказать тебе, что она. и сделала бы, разумеется, с первого же слова, и в чем была бы совершенно права - но я дам тебе самое лучшее, самое живое доказательство привязанности, какого только ты можешь ожидать от моего сердца. Ты не поведешь меня с собой в Тестеру, но будешь по прежнему ездить сюда ко мне, пока я сама здесь буду.

- Но....

Брискетта прервала его поцелуем:

- Ты показал мне, как сильно меня любишь. - А я покажу тебе, оставляя тебе полную свободу, как ты мне дорог.... У всякого из нас своего рода честность.

Гуго ничего больше и не мог добиться. Заря уже занималась Брискетта толкнула его к балкону.

Немного спустя, Гуго застал однажды Брискетту бледною, разстроенною, сильно озабоченною посреди разбросанных в комнате узлов; все шкафы были раскрыты, все ящики выдвинуты.

Она привлекла его к себе и сказала, подавляя вздох:

- У тебя храброе сердце, друг мой; не плачь же и обними меня... Нам надо проститься!

Гуго так и подпрыгнул.

- Разве не этим все должно было кончиться? продолжала она с живостию; разве есть что нибудь вечное? Я знаю, что ты хочешь сказать... Ты любишь меня столько-же, как и в первый день, даже больше еще, кажется; но ведь это - первый пыл молодости, пробуждение сердца, которое только что забилось в первый раз. Той, которая должна носить имя графини де Монтестрюк и разделить с тобой жизнь, - этой ты еще не видел... Ты ее узнаешь среди тысячи женщин; тогда в самой глубине души твоей что-то вздрогнет и скажет тебе: вот она! и в этот день ты забудешь даже, что Брискетта когда-нибудь существовала.

Гуго стал-было возражать.

- Хочешь послушать доброго совета? продолжала Брискетта твердым голосом... Заводи любовные интриги внизу и береги настоящую любовь для своих равных, на верху. Да и кроме того, вот видишь-ли, милый Гуго, прибавила она, склоняясь на его плечо, я немножко из породы ласточек... мне нужно летать... пусти же меня летать...

Она отерла украдкой бежавшия по щекам слезы.

Гуго был растроган, хотя и старался всячески не показать этого. Эта была для него первая тяжелая разлука, оставляющая рану в сердце. Брискетта завладела обеими его руками и продолжала с милой улыбкой:

- Еще бы мне не говорить с тобой откровенно: я тебе ведь все отдала, а за то и ты любил меня искренно. Сколько раз, гуляя по лесам в мае месяце, мы с тобой видели гнезда среди кустарников в полном цвету! А куда улетали осенью те соловьи и зяблики, что строили эти гнезда? Их любовь длилась столько-же, сколько длилась весна!.. Разве ты не заметил, что листья начинают желтеть, а вчера ужь и снег носился в воздухе!.. Это сигнал. Разстанемся же, как разстались легкия птички, и если только мои слова могут облегчить тебе грусть разлуки, я признаюсь тебе, друг мой, что никого ужь я, сдается мне, не полюблю так беззаветно, как тебя любила!

- Да, я вижу, сказал Гуто, озираясь кругом, ты в самом деле собираешься уехать.

- Точно-ли мать, а не сын?

- Мать, мать... Сын - совсем иначе.

- Он тебя любит?

- Немножко.

- Может быть, и много?

- Нет - страстно!

- И ты мне говоришь это?

- Лгать тебе я не хочу.

- И ты едешь?

- Париж так и манит меня. У меня просто голова кружится, когда я об нем подумаю... Такой большой город... и Сен-Жермен близко, а не много дальше - Фонтенебло, т. е. двор!

- Значит, и отъезд скоро?

- Очень скоро.

Брискетта схватила голову Гуго и долго-долго ее целовала. Слез не могла она удержать и оне падали ей прямо на губки.

- Если мы с тобой там встретимся когда-нибудь, ты увидишь сам, как я тебя люблю! сказала она. Одно хорошее место и есть у меня в сердце, и место это - всегда твое.

И вдруг, вырвавшись из его объятий и положив обе руки на его плечи, сказала:

- А ты - меть повыше!

Отъезд Брискетты оставил большую пустоту в сердце и в жизни Гуго. Ни охота, ни беседа с маркизом де Сент-Эллис не могли наполнить. этой пустоты. Фехтованье с Агриппой или с Коклико, разъезды без всякой цели с Кадуром также точно не развлекали его. Какое-то смутное безпокойство его мучило. Париж, о котором говорила Брискетта, безпрестанно приходил ему на ум. Горизонт Тестеры казался ему таким тесным! Молодая кровь кипела в нем и бросалась ему в голову.

Агриппа заметил это прежде всех. Он пошел к графине де Монтестрюк в такой час, когда она бывала обыкновенно в своей молельне.

- Графиня, я пришел поговорить с вами о ребенке, сказал он. Вы хотели, запирая его здесь, сделать из него человека. Теперь он - человек; но разве вы намерены вечно держать его при себе, здесь в Тестере?

- Нет! Тестера - годится для нас с тобой, кому нечего ужь ждать от жизни; но Гуго носит такое имя, что обязан еще выше поднять его славу.

- Ты хочешь, чтоб он уехал... так скоро?

- В двадцать два года, граф Гедеон, покойный господин мой, уже бывал в сражениях.

- Правда! Ах! как скоро время-то идет!.. Дай же мне срок. Мне казалось, что я ужь совсем привыкла к этой мысли, которая так давно уже не выходит у меня из головы, а теперь, как только разлука эта подошла так близко, мне напротив кажется, что я прежде никогда об ней и не думала.

Однакожь у вдовы графа Гедеона был не такой характер, чтоб она не могла вся отдаться печали и сожалениям. Несчастье давно закалило ее для борьбы. Она стала пристальнее наблюдать за сыном и скоро убедилась сама, что то, чего ему было довольно до сих пор, ужь больше его не удовлетворяет.

- Ты прав, мой старый Агриппа, сказала она ему: час настал!

Раз как-то вечером она решилась позвать сына. Всего одна свеча освещала молельню, в которой на самом видном месте висел портрет графа Гедеона в военном наряде, в шлеме, в кирасе, с рукой на эфесе шпаги.

- Стань тут, дитя мое, перед этим самым портретом, который на тебя смотрит, и выслушай меня внимательно.

Графиня подумала с минуту и, снова возвысив голос, продолжала:

- Как ты думаешь: с тех пор, как я осталась одна, чтоб заботиться о тебе, исполнила ли я, как следовало, мой долг матери?

- Вы!.. о, Боже!

- Награда моя, милый Гуго, - в этом самом восклицании твоем и в твоем взгляде. И так, если ты, дитя мое, и следовательно судья мой, если ты думаешь, что я выполнила мой долг бодро и честно, пред очами Всевышняго, памятуя и что данное тебе Господом имя, - то должен выслушать меня со всем вниманием.

Она сделала над собой усилие одолеть свое волненье и знаком подозвала сына ближе:

- Прожив под этой крышей долгие годы, пока Господь позволил тебе запастись силами и здоровьем, мы должны теперь разстаться. Для тебя, в твои лета, это просто поездка... для меня - почти разлука на веки... Я покоряюсь ей однако для твоего блага.

- Отчего же разлука на веки, матушка? я не уеду ведь из Франции; поездка дело не вечное... я снова найду путь в Тестеру.

- Надеюсь, что Господь дозволит мне еще раз встретить здесь тебя, но если и суждено иначе, ты все таки иди своим путем. Я все ужь приготовила для этой разлуки. В этом кошельке сто золотых, с которыми ты можешь прожить первое время... У тебя есть конь и шпага, - Господь пошлет все остальное; быть может, с Его помощью, ты поднимешь снова наш дом из развалин. Я сделала тебя человеком; ты сам сделаешь себя главой семейства.

- Ручаюсь вам, по крайней мере, что положу на это все мужество, все терпение, всю волю, которым вы меня научили.

Гуго сел у ног матери, как в дни своего детства. Она взяла его руки, устремила на него влажный и глубокий взор и продолжала тихим голосом:

- Не стану давать тебе пустых советов: ты сам знаешь, от какой крови ты родился... этого с меня довольно. Один совет однакожь, один только, навеянный мне тою книгой, которую ты так любил читать в детстве, которая так пленяла тебя чудесными рассказами, и в которой самые славные, самые благородные примеры облекаются иногда в символы. Помнишь-ли ты историю сказочного корабля, Аргоса, на котором люди храбрые, неустрашимые, в геройския времена Греции, плыли к далеким берегам за Золотым Руном?

завоевавши сокровище.

- Ну, мой милый Гуго, каждый человек, вступающий в жизнь, должен видеть у себя впереди свое Золотое Руно. Имей и ты своё и никогда не теряй его из виду; пусть будет оно целью твоих усилий, желанью достичь его отдавай все, кроме одной чести, Для одних это Золотое Руно, благородная мечта души мужественной, представляется в виде женщины, с которой они хотят соединиться на всю жизнь, и которая служит им живым олицетворением всего прекрасного и доброго на земле. Если и ты ищешь того же, да пошлет тебе Господь такую подругу, которая заслуживала бы тех жертв, какие ты принесешь, чтоб добиться её; да будет она хорошого рода и добрая христианка, чтоб умела воспитать твоих детей в святых истинах веры, которые ты сам всосал с колыбели. Но смотри больше на сердце, нежели на лицо. и если ты найдешь такую, какой желает тебе моя любовь матери к своему единственному ребенку, отдайся ей весь и навсегда! Но если мечта твоя сгремится не к женщине, если душу твою одолеет другое честолюбие, другое желание, - избирай высокое и великое, не унижайся до жалкой и презренной наживы; пусть будет это таким делом, где бы предстояло тебе побеждать опасности, кровью своею жертвовать славе, королю, родине, вере. Вот в чем будет твое Золотое Руно... Но, будет ли то женщина или честолюбие, или всегда прямым путем и оставайся чистым, без пятна, чтоб заслужить победу.

- Я заслужу ее, матушка, и добьюсь её.

- Да услышит тебя Господь!

Она привлекла его к сердцу и долго обнимала.

- Теперь, сын мой, помни также, что бывает и такое несчастье, которого ничем не одолеешь. Храбрость бывает иногда побеждена, терпенье истощается, воля устает; сколько бывает таких, что возвращаются с битвы израненные, обезсиленные! Если и на твоем пути станут преграды неодолимые, ну! у тебя останется еще Тестера. Окрестные поля дают тысячи полторы ливров в год. Есть, значит, крыша и кусок хлеба для старика, приют от холода и нищеты... Но прежде чем станешь искать здесь убежища, борись до конца и начинай двадцать раз съизнова, пока будет у тебя хоть капля крови в жилах, хоть капля жизни останется в сердце.

Когда Гуго встал, графиня увидела, по мужественному выражению его лица, что сын понял ее.

- Ступай теперь, сказала она ему, и готовь все к отъезду; раз что нибудь решивши, не надо откладывать.

Маркиз де Сент-Эллис прежде всех узнал об этом решении.

- Ну, молодец, сказал он графу Гуго, ты выбрал себе хороший путь! - мне сдается, что и я скоро увижусь там с тобой; я думал было проучить принцессу, но чувствую сам, что сердце бьет уже сдачу. Если только узнаю, что она в Париже... ...мы скоро увидимся.

Он побежал к графине спросить, не может-ли и он в чем-нибудь облегчить Гуго в предстоящей поездке. Он толковал ужь, что берет на себя снарядить молодого друга, как следует. Графиня остановила его:

- У Гуго не будет ничего лишняго, сказала она; у него есть от вас же, маркиз, испанский конь и, сколько я слышала об этом коне, на нем он уедет далеко. От герцога де Мирпуа у него есть Тестера, где он вырос и научился постоянству и покорности судьбе. От отца у него есть шпага. Другие начинают жизнь и с меньшими еще средствами. Притом же вы знаете мои мысли о кое-каких вещах. Я не хочу, чтобы двери отворялись для Гуго чужими руками, а не его собственными; я хочу, чтоб он умел отворить их даже и силой. Здесь сформировался молодой человек, а там, в толпе, в свалке, сформируется настоящий граф де Монтестрюк.

Через несколько дней после этого разговора, солнце осветило день отъезда. Графиня де Монтестрюк встретила сына в той же самой молельне. Глаза у нея были красные, но дух тверд. Она отдала сыну кошелек с вышитым гербом и снятый со своего пальца перстень.

- В кошельке, сказала она, сотня золотых; это все, что у меня есть на лицо, и я думала об тебе всякий раз, как откладывала сюда день за день, сколько могла от ежедневного расхода... Этот перстень подарил мне отец твой, граф Гедеон де Монтестрюк, в день нашей помолвки. С тех пор я его ни разу не снимала. Тогда мне было осьмнадцать лет, теперь я - старуха. Сколько горя перенесла я, сколько слез пролила с того времени! Когда ты выберешь женщину, которая будет носить то же имя, что я ношу, надень ей сам этот перстень на палец.

Гуго стоял на коленах и целовал ей руки. Она не спускала с него глаз.

не нужно.

Говоря это, она задыхалась; губы её судорожно тряслись.

- Вы не сказали мне имя того, кому назначено это письмо, матушка, а на конверте оно не надписано.

- Оно надписано, дитя мое, на другом конверте, под верхним. Ты разорвешь верхний только в крайней нужде, когда дело будет касаться твоей жизни или твоей чести. Тогда, но только тогда, или прямо к этому господину и он тебе поможет.

- Но если его ужь не будет в живых?

- Если он умер, тогда - положись на Бога... тогда сожги письмо.

Она положила руки на голову сына, все еще стоявшого перед ней на коленах, призвала на эту дорогую голову благословение свыше и, сдерживая слезы, открыла ему объятия. Он бросился к ней на грудь и долго, долго она прижимала его к сердцу, готовому разорваться на части.

В самую минуту отъезда, когда все ужь было готово, Агриппа подкрался к своему воспитаннику и, отведя его в сторону, сказал ему с довольным видом, не без лукавства:

- И я тоже хочу оставить вам память, граф: это добыча, взятая у врага, и, легко может случиться, что вы будете рады найдти у себя в кармане лишния деньги.

- Это что такое? спросил Гуго, встряхивая кошелек на руке и не без удовольствия слушая приятный звон внутри его.

- Как же вы забыли, что я, по сущей справедливости и притом в видах нравственных, брал выкуп с мошенников, которые пробовали ограбить наш сундук, где ничего не было?

- Как! эти опыты in anima vili,

- Именно! и вот вам их результат. Я брал подать с мошенников, употреблявших во зло доверие старика, а честных награждал подарком. Вы можете убедиться, увы! что равновесия между злом и добром не существует! Зло - и это служит предметом самых печальных моих размышлений - сильно перетягивает. У вас в руках теперь и доказательство: у меня ведь было кое-что на уме, когда я изучал по-своему человечество.

- А еслиб ты ошибся, ведь ты бы раззорил нас! сказал Гуго, смеясь от души.

- Граф, возразил старик, разсчитывать на безчестность и плутовство рода человеческого - все равно, что играть поддельными костями... совесть даже упрекает меня, что я играл наверное.

- Я всегда думал, что г. Агриппа великий философ, сказал, подойдя к ним, Коклико, слышавший весь разговор. Этот честно наполненный кошелек представляет то, что мы, честные люди, называем между собой грушей на случай жажды.

- То все и глотаешь, подхватил Коклико, опуская кошелек к себе в карман.

- Разве и ты тоже едешь? спросил Гуго, притворяясь удивленным.

- Граф, я такой болван, что еслиб вы бросили меня здесь, то я совсем бы пропал; ну, а в Париже, хоть я его вовсе и не знаю, я ни за что не пропаду.

И, дернув его за рукав, он указал на Кадура, который выводил из конюшни пару оседланных лошадей.

- (Бог любит нечет), проворчал Агриппа, немного знакомый, как мы уж видели, с латынью.

Через четверть часа, трое всадников потеряли из виду башню Тестеры.

- В галоп! крикнул Гуго, чувствуя тяжесть на сердце и не желая поддаться грустным чувствам.