В огонь и в воду (Приключения графа де-Монтестрюк).
XIII. Поцелуй в темноте.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: В огонь и в воду (Приключения графа де-Монтестрюк). XIII. Поцелуй в темноте. (старая орфография)

XIII.
Поцелуй в темноте.

Между тем Гуго хотел сдержать данное себе слово, а стычка с графом де Шиври еще более побуждала его сдержать это обещание, во что бы то ни стало. А раз решившись, зачем же откладывать? К несчастью, весь день проходил в удовольствиях и ни разу не удалось ему встретить Орфизу де Монлюсон с глазу на глаз.

- Ну, сказал он себе, наедине или при всех, а до завтрашняго солнечного восхода она узнает мои мысли.

После этого решения он впал в какое-то особенное расположение духа. Воспитанный вдали от городского шума, на деревенской свободе, он сохранил привычку к мечтательности и к уединению, хоть этого и трудно ожидать от человека, готового броситься на самые опасные приключения. Под вечер, когда все общество разсыпалось по саду, он ушел в отдаленный угол замка, где среди окруженного высокими стенами двора возвышалась часовня; ветер шелестел листьями росших вокруг нея деревьев.

Двери были отворены; он вышел.

В часовне никого не было. Несколько свечей горело светлыми звездочками, шум его шагов глухо отдавался под сводами. Большие росписные окна на хорах блестели ярким светом и обливали золотом, пурпуром и лазурью толстые столбы и паперть. В лучах виднелись беломраморные колено-преклоненные фигуры на гробницах. Торжественное молчание царствовало в храме. Гуго сел в темном углу.

Он чувствовал, какое важное дело предстоит ему. Насталь-ли в самом деле час наложить эту цепь на свое сердце? Одна-ли истина руководит им? Вполне-ли искренная любовь, в которой он намерен признаться?

Он спрашивал себя, как будто бы сама мать его была тут с ним; он испытывал и совесть свою, и сердце. В совести он нашел твердую, непоколебимую решимость вести дело до конца, а в сердце - сияющий в лучах образ Орфизы де-Монлюсон.

Подняв глаза, он увидел на окне в золотом сиянии лучезарную фигуру, напоминавшую каким-то смутным сходством ту, кто наполнял собой все его мысли. В ярких лучах заходящого солнца она простирала к нему руки.

Он встал и, не сводя глаз с образа, вскричал в порыве восторга:

- Да! я отдаю тебе любовь мою и клянусь посвятить тебе всю жизнь!

Когда он вышел из часовни, был уже вечер. Свет в окне погас, в сумерках виднелись одни смутные очертания ангелов и святых. Гуго пошел под мрачными арками, тянувшимися вокруг двора и вступил в темную галлерею, которая вела в замок.

Он шел медленно в темноте, как вдруг заметил двигавшуюся вблизи неясную фигуру, внезапно появившуюся будто сквозь стену. В ушах его смутно отдавался шелест шелкового платья; он остановился, шелест приближался и вдруг горячее дыханье обдало лицо его и губ его коснулся жгучий поцелуй. У него захватило дух, он протянул руки, но призрак уже исчез и только в конце галлереи отворилась дверь из освещенной комнаты и в ней отразился на одно мгновение силуэт женщины. Дверь тотчас же затворилась и густой мрак снова окружил его.

Гуго бросился вперед; но руки его наткнулись на шероховатую каменную стену. Долго он ощупывал ее; ни малейшого признака двери не попалось ему под руки. Наконец он ощупал пуговку и подавил ее. Перед ним открылась большая пустая комната, полуосвещенная четырьмя узкими и глубокими окнами.

Преследовать дальше было бы безполезно. Гуго еще чувствовал на губах следы горячого поцелуя и спрашивал себя, не видение-ли это было, но ему отвечало сильно бьющееся сердце. Кто же был этот мимолетный призрак? Зачем он появился? Зачем исчез? Где найти эту женщину и как узнать ее?

Когда волненье его немного утихло и сердце успокоилась, Гуго пошел отъискивать все общество. Слуга указал ему на большое строенье, назначенное для игры в мяч и в кольцо.

Когда он вошел, все обитатели замка были в сборе. Зала была ярко освещена и огни отражались на бархате и атласе платьев. Лошади в щегольской сбруе нетерпеливо ржали на арене и кольца были уже развешаны на тонких прутьях по столбам.

Ослепленный внезапным переходом из темной галлереи в ярко освещенную залу, Гуго увидел однакожь с первого взгляда герцогиню де-Авранш и рядом с ней принцессу Мамиани.

- Да идите-жь скорей, крикнула ему принцесса своим музыкальным голосом, вас только и ждали!

- Ужь не заблудились-ли вы, преследуя какую-нибудь злую фею? спросила его Орфиза, обмахиваяс кокетливо веером.

- Нет! нет! её лицо не знает лжи! это не она; но кто же? сказал себе Монтестрюк.

Принцесса улыбалась кавалеру де-Лудеаку и ощипывала лепестки роз в своем букете.

Граф де-Шиври подошел к Гуго, между тем как оканчивались приготовления к игре в кольцо.

- А что, знают эту игру в вашей стороне? спросил он.

- Нет, но мне кажется, что это очень не трудно.

- Хотите попробовать?

- Очень рад.

Гуго велел принести Овсяную-Соломенку, и десяток всадников собрались на конце галлереи и бросились снимать кольцо друг за другом.

Каждый раз, как кольцо попадало на копье, герцогиня д'Авранш громко апплодировала.

- Я хочу, господа, дать от себя приз первому из вас, кто положит к моим ногам десять колец.

- Чорт возьми! сказал себе Гуго, вполне уже овладевший собой; вот и желаемый случай... лучшого никогда не встретится.

И он поскакал во весь опор и стал нанизывать на тонкое копье одно кольцо за другим.

Через четверть часа десять колец было взято.

- Вот видите, сказал он графу де Шиври, у которого на копье было всего восемь колец; дело-то в самом деле не очень трудное.

И, соскочив с коня, он пошел прямо к герцогине, преклонил колено и положил у ног её свои десять колец.

Маркиза д'Юрсель, очень высоко ценившая ловкость, поздравила Гуго с победой и сказала:

- Мне кажется, граф, что сам его величество король, ловкости которого я не раз имела счастье удивляться в каруселях, не сделал бы лучше вашего. Вот вы теперь склонились перед моей племянницей, как некогда склонялись рыцари перед дамой сердца, когда подходили получать награду за свои подвиги.

- А какой же награды вы желаете от меня, граф? спросила Орфиза кокетливо.

- Права посвятить вам, герцогиня, мою жизнь, мою кровь и мою любовь.

Голос, жест, выражение, взгляд придавали этим словам такую цену, которая спасала их от свойственной обыкновенным любезностям приторности; ошибиться было невозможно. Орфиза де Монлюсон покраснела; принцесса побледнела; кругом послышался легкий шопот.

- Я из такого рода, который привык говорить прямо и открыто, что думает, и потому-то я считал своим долгом сказать вам, что сейчас высказал, герцогиня. Позволю себе только прибавить, что любовь эта родилась во мне в ту минуту, как я вас увидел.

- Значит, дня два или три тому назад? спросил Шиври.

- Да, точно, два или три дня, герцогиня, как говорит граф де Шиври, ваш кузен; но она останется неизменной до моего последняго вздоха.

Потом, обратясь к своему сопернику и не теряя хладнокровия, он продолжал:

- Не ужели вы находите, что нужно много времени, чтобы любов родилась от удивления, какое внушает герцогиня д'Авранш, и неужели вы считаете, граф, что жизни человеческой слишком много, чтоб доказать ей эту любовь?

Граф де Шиври начинал терять терпенье, но все еще сдерживая себя, вскричал, обращаясь к окружавшему обществу:

- Что вы скажете, господа, об этих словах? неправда-ли, так и видно, что граф де Монтестрюк приехал издалека?

На этот раз Гуго переменил тон и, возвысив голось, отвечал, бросая огненные взгляды:

- Эти слова, граф, вполне достойны хорошого дворянина и дворянин этот, откуда бы он не приехал, готов предложить бой, пешком или на коне, с кинжалом или со шпагой, каждому, кто бы ни стал ему поперег дороги.

Де Шиври сделал шаг вперед; Орфиза де Монлюсон остановила его жестом и сказала:

- Я дала слово графу де Шаржполь и сдержу его.

Она окинула взглядом все общество и спросила с кокетством и вместе с достоинством:

- Вы требуете себе; граф, права посвятить мне вашу жизнь и доказать мне вашу любовь преданностью?

- Да, герцогиня, и если мне не удастся, ценой самых постоянных, самых упорных усилий, назвать вас графиней де Монтестрюк, женой моей, то я отдам за это всю свою кровь до последней капли.

Пока он говорил, принцесса дрожащей рукой рвала цветы своего букета и бросала по полу. Де Шиври побледнел страшно. Его удивляло, как это человек, позволивший себе при нем такую дерзость, еще стоит на ногах; он совсем ужь готов был разразиться гневом, но кавалер де Лудеак пробрался к нему сзади и прошептал ему на ухо:

- Если не уступишь, берегись: она совсем готова на полный разрыв.

Эти слова произвели в уме графа де Шиври внезапный переворот, он вдруг изменил позу и тон и воскликнул весело:

- Кажется, вы говорили сейчас, любезный граф, о кинжале и шпаге? э! Боже милостивый, что вы это?... Эти страсти давно ужь вышли из моды! Неужели там у вас, в Арманьяке, этого не знают? Но, уверяю вас честью, никто уже при дворе не выходит теперь на дуэль, как случалось прежде. Каждый век имеет свои обычаи и мне кажется, что наши права не хуже прежних... Вместо того, чтоб ломать копья или рубить друг друга секирами и подвергать царицу турнира неприятности отдавать свою руку калеке, теперь сражаются умом, хорошими манерами и предупредительностью. Теперь ужь не хватаются за оружие при каждом случае - это прилично только людям грубым, а люди со вкусом доказывают свою любовь вежливостью, деликатными поступками, благородной внимательностью, уважением, постоянством. И настает день, когда тронутая наконец дама венчает любовь того, кто умел ей понравиться... Не так-ли, милая кузина?

последует вызов и разговор совсем оборвется. Она хорошо знала, как он страшен со шпагой в руке и, сама не сознаваясь себе, может быть даже, и совсем не зная того, боялась за жизнь графа де Монтестрюка. Когда де Шиври обратился прямо к ней, она весело наклонила голову и отвечала:

- Согласна-ли я с вашим мнением, любезный кузен? совершенно!... И чтоб доказать это на деле, так как вы оба, господа, - вы, граф де Шиври, уж целый год, а вы, граф де Монтестрюк, всего только двое суток, - делаете мне честь вашим вниманием, то я даю вам обоим три года сроку: мне теперь осьмнадцать лет, а когда исполнится двадцать один, вы оба возвратитесь сюда и если сочтете себя в праве просить руки моей - а я ценю себя очень высоко - ну, господа, тогда посмотрим!

Если б у ног графа де Шиври разразился удар молнии, то едва-ли и он произвел бы на него такое ужасное действие, как эти слова герцогини. Высказанные при маркизе де Юрсель, которая пользовалась почти правами опекунши, так как одна представляла всю родню, да еще при двадцати свидетелях, - они получали цену настоящого обязательства. Кроме того, граф хорошо знал упорный характер своей кузины. Он думал, что как только он повернул разговор на шуточный тон, то герцогиня, благосклонно принимавшая до сих пор его поклонения, воспользуется тотчас же случаем, чтоб окончательно обратить и дело в шутку, и граф де Монтестрюк так и останется ни причем. Но нет! По какой-то странной фантазии, герцогиня обращала в серьезное дело такой эпизод, который, по его понятиям, был просто мимолетным капризом! И какой же горькою и глубокою ненавистью наполнялось теперь его сердце к тому, кто был причиной такого оскорбления!

- Вы согласны? вдруг спросила Орфиза, взглянув на Гуго.

- Согласен, отвечал Гуго серьезно.

Все взоры обратились на графа де Шиври. Он позеленел, как мертвец. Он хорошо понимал, какой страшный удар ему наносится: отсрочка на три года, ему, который не дальше как накануне еще был так уверен в успехе, и для когоже? для едва знакомой личности! Но если с первого же дня ему встречаются такия препятствия, то что же будет через месяц, через год? Стиснутыми пальцами он сжимал эфес шпаги, кусая себе губы. Самое молчание его служило уже знаком, как важна настоящая минута. Все окружающие сдерживали дыханье.

- Вы заставляете меня ждать, кажется? сказала Орфиза звонким голосом.

Де Шиври вздрогнул. Надо было решиться, и решиться немедленно. Мрачный взор его встретил взгляд Лудеака, красноречивый взгляд просьбы и предостережения. Бледная улыбка скользнула у него на губах и, почтительно поклонившись, он выговорил наконец с усилием:

- Я тоже согласен, герцогиня.

Вздох облегчения вырвался из груди Орфизы, а маркиза де Юрсель, питавшаяся всегда одними рыцарскими романами, высказала свое одобрение графу де Шиври.

- Сам Амадис Гальский не поступил бы лучше, сказала она Цезарю, который ее не слушал, а смотрел, как кузина уходила из залы под руку с его соперником.

Оставшись вдвоем с Лудеаком, вне себе от бешенства, с пеной на губах, совсем зеленый, граф де-Шиври топнул ногой и разразился наконец гневом:

- Слышал? крикнул он. И как гордо она это сказала! можно было подумать, право, что вовсе не обо мне идет тут дело... Понимаешь ли ты, скажи мне? Я, я сам попал в западню, как школьник, я осмеян, позорно осмеян... и кем-же?.. ничтожным проходимцем из Гасконьи!

- Не говорил я тебе, что он опасней, чем ты предполагаешь? сказал Лудеак.

- Да ведь и ты виноват тоже!.. Не шепни ты мне на ухо, не взгляни на меня, я бы прижал его к стене... и сегодня же вечером он был бы убит!..

- Что кто-нибудь из вас был бы убит, я в этом уверен. Но только еще вопрос, кто именно, он или ты?

- Не выходи из себя! До меня дошел слух об одной истории, случившейся как-то в Арманьяке, и я начинаю думать, что граф де-Монтестрюк в; состоянии померяться силами с самыми искусными бойцами... Впрочем, ты можешь сам справиться, и если меня обманули, то всегда можешь поднять снова дело. Он не из таких, что отступают, поверь мне!

Лудеак взял графа де-Шиври под руку и сказал ему вкрадчивым голосом:

- Мой друг, не поддавайся советам гнева: он редко дает хорошие. У тебя много прекрасных качеств, которые могут повести тебя далеко; но ты их портишь своей живостью, которую надо предоставить мелкоте. У тебя ум тонкий, изворотливый, ты схватываешь быстро, решаешь тоже. Тебе смело можно поручить всякое щекотливое дело, где требуется разом и ловкость, и твердость; я тебя видел на деле. Ты знаешь, куда надо метить и бьешь верно, только иногда ты слишком горячишься. Ты честолюбив, друг Цезарь, и ты разсуждал правильно, что рука такой наследницы, как Орфиза де-Монлюсон, которая принесла бы тебе в приданое огромные именья и герцогскую корону, откроет тебе все поприща... Это очень умно, но не ставь же, ради Бога, все свои шансы на одну карту... Хорошо ли будет, если ты получишь в тело вершка три железа, которое уложит тебя в постель месяцев на пять, на шесть, а то и совсем отправит на тот свет разсуждать о непостоянстве и непрочности всего в этом мире? Учись прибегать к открытой силе, чтобы отделаться от врага, только тогда, когда истощились уже все средства, какие может доставить тебе хитрость... Подвергай себя опасности только в крайнем случае, но за то ужь и действуй тогда решительно и бросайся на противника, как тигр на добычу.

- Э! с этой-то самой минуты я и получил о тебе лучшее мнение, Цезарь! Я вовсе не забыл о твоей ненависти, и именно для того, чтобы получше услужить ей, я и говорю-то с тобою так... У меня на сердце тоже ненависть не хуже твоей... Я ничего не пропустил из всей сцены, в которой рядом с тобой и с ним, и другие тоже играли роль... Твое дело я сделал и своим; прийдет когда нибудь час, но подожди, Шиври, подожди... и не забывай никогда, что царь итакский, самый лукавый из смертных, всегда побеждал Аякса, самого храброго из них!

- Ну, так и быть! возразил Цезарь, поднимая омраченное злобой чело, я забуду на время, что Александр разрубил мечом Гордиев узел, и оставлю свою шпагу ножнах; но так же верно, как-то, что меня зовут граф де Шиври, я убью графа де-Монтестрюка или он убьет меня.