В огонь и в воду (Приключения графа де-Монтестрюк).
XXX. Мина и контрмина.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: В огонь и в воду (Приключения графа де-Монтестрюк). XXX. Мина и контрмина. (старая орфография)

XXX.
Мина и контрмина.

Мы разстались с маркизом де Сент-Эллис, когда он, в бешенстве посылая ко всем чертям Гуго де Монтестрюка, убирался обогнать его на зальцбургской дороге. От скорой езды он еще больше выходил из себя и от нечего делать разсыпался в ругательствах.

- Славного молодчика, нечего сказать, предпочла мне! говорил он, стегая до крови бедную лошадь свою хлыстом... Молод, говорят, и красавец... Велика важность!.. Что-жь я, стар и неуклюж, что ли?.. А откуда он явился, позвольте спросить? Что, у него хоть два или три предка сложили голову в Палестине от меча сарацин, или хоть один пал в битве при Бувине? Дворянство-то у него вчерашнее, а туда же гоняется за принцессами, дерзкий мальчишка!.. И что за предательство!.. Ведь я от него не прятался со своими мученьями! Еще дал лучшого жеребца с конюшни для дурачества! А как ловко напал я на мошенников, чтоб его выручить! И вот в благодарность он, с первого же разу, отнимает у меня инфанту!.. Ну, ужь только бы догнать мне ее! Как она ни кричи там себе, а я ужь её не выпущу и весь свет объеду с нею!

С криками, с бранью, с проклятиями он скакал себе да скакал, как вдруг, раз вечером, при заходе солнца и при выезде из бедной деревеньки, нагнал карету, лежащую на боку по середи дороги: одно колесо было на воздухе, а другое валялось на земле, разбитое на двое. Лошади бились в упряжи, а ямщики бегали от одной к другой, наделяя их кнутьями и бранью. Из кареты слышались нежные и жалостные стоны.

Как ни сердит был маркиз, а растаял от нежного голоса и, соскочив с седла, подбежал к карете, открыл дверцу и вытащил заплаканную женщину. При первом взгляде на него, она вскрикнула;

- Как! это вы, маркиз де Сент-Эллис!

- Принцесса Мамиани!

- Ах! милый маркиз, само Небо вас посылает!

- Нет, принцесса, нет, совсем не Небо, а разве бешенство.

Он отступил шаг назад и, не спуская с нея глаз, начал так:

- Осмельтесь признаться, зачем вы едете в Зальцбург? Попробуйте отречься, что не для того, чтоб встретиться с графом де Монтестрюк? Достанет-ли у вас смелости сказать, что вы не назначили ему там свиласья?

- Да сознаюсь же, напротив, сознаюсь!

- Как! сознаетесь? и мне, Гаспару-Генриху-Готфриду де Сент-Эллис?...

- Да, без сомненья... кому-жь и сознаться, как не вам, его другу, его лучшему другу?

- Я - друг его?... никогда! я терпеть его не могу!

Услышав это, принцесса зарыдала и, ломая руки, воскликнула в отчаяньи:

- Но чтожь со мной будет, если вы меня здесь бросите?... в незнакомой стороне, без всякой помощи, с опрокинутой каретой!... Каждый лишний час грозит ему бедой.

- И отлично! пусть попадет он прямо в ад, к сатане!

- Как! что он мне сделал? ну, признаюсь, на такой вопрос только и способна женщина, да еще итальянка! Что он мне сделал, этот проклятый Монтестрюк? да спросите лучше, чего он мне не сделал?

- Что-жь такое?

- Величайшее преступление в моих глазах: он вас любит!

- Он? О! если б то Господь дал, чтоб так было!... тогда дела не были бы в таком отчаянном положении!

Тут гнев маркиза перешел все границы.

- Вы жалуетесь, что он вас не любит! Какая неслыханная смелость! А посланная в Мец записка, в которой вы говорите таким нежным языком? А требованье, чтоб он поспешил в Зальцбург к предмету своей страсти? Наконец самое присутствие ваше здесь, на этой дороге - не лучшее-ли доказательство целой цепи предательства и измены, которые бесят меня и вопиют о мщении?

Принцесса смотрела на маркиза заплаканными глазами.

- Что вы там говорите о мщении? сказала она жалобно, никогда вы не съумеете отомстить мне так, как судьба уже мстит... Увы! вы обвиняете Монтестрюка в любви ко мне, а он весь занят мыслью - понравиться другой! И для этой-то другой, для графини де Монлюсон, я скачу во весь опор середи Германии! Обожаемой его Орфизе грозит страшная опасность. Я знаю, что лишиться её - для него хуже, чем умереть, и вот я еду спасать ее...

- Вы?

- Да, я! Еслиб мне сказали прежде, что я сделаю когда-нибудь то, что теперь делаю, - я бы ни за что не поверила! Я не обманываю вас, а говорю, как оно есть на самом деле. Любовь к вашему другу - не качайте так свирепо головой, он ваш друг и будет вашим другом, так нужно любовь эта меня совсем переродила. Я ужь и не знаю, право, что за сердце у меня в груди. Я вытерпела все муки ревности, я плакала, я умоляла, я проводила безсонные ночи, я томилась по целым часам, я призывала смерть, не имея духу сама искать её, - и вот последствия всего этого! Какая-то неодолимая сила вынуждает меня посвятить ему всю жизнь мою. Мне бы следовало бросить на гибель соперницу, я бы должна была ее ненавидеть всеми силами души, отдать ее, беззащитную, такому человеку, который ни перед чем не отступит. Нет! не могу! Дело не в ней, а в нем! понимаете?

Маркиз де Сент-Эллис ходил взад и вперед по дороге, слушая Леонору, кусая свои усы, пожирая ее глазами, волнуясь между гневом и жалостью, но сильней всего поддаваясь удивленью.

- Что вы там рассказываете? вскричал он наконец, вы говорите, что любите его, а он вас не любит?

- К несчастью, именно так.

- Да что он, слеп, что-ли, скотина?

- Увы! совсем не слеп: у него ведь есть же глаза для графини де Монлюсон!

- И это для нея вы пустились теперь в путь?

- Вы сами это скоро увидите, если только поможете мне теперь.

- Что же надо делать?

Принцесса подскочила и, взяв обе руки маркиза, сказала в порыве радости:

- Ах! я ведь знала, что вы меня послушаете и что мой голос найдет отголосок в вашем сердце!

- Графиня де Монлюсон поехала в Вену единственно для того, чтоб быть поближе к графу де Монтестрюку...

- Что, разве она его тоже любит?

- А вы этого не знали?

- Значит, весь свет его любит, разбойника?

- Человек, который желает его только за богатство и за титул, решился воспользоваться случаем, чтоб похитить ее...

- Вот это очень мило!

- А что совсем ужь не так мило, так это - пользоваться беззащитностью одинокой женщины, с слабостью, доверчивостью, чтоб принудить ее, хоть бы силой, не иметь другого прибежища, как к состраданию похитителя.

- Тьфу, какая мерзость! ну, моя страсть к приключениям не доходит до таких подвигов.

- Я никогда в этом не сомневалась...

- А как зовут этого ловкого человека?

- Граф де Шиври. Он ускакал вперед; он ужь теперь, может быть, в Зальцбурге и, поверьте, ни перед чем не остановится, лишь бы добиться своей цели. Именно для того я и собралась вдруг ехать к ней, чтоб предупредить, предостеречь ее от этого страшного Цезаря... чтоб помочь ей и вырвать у него из когтей,

- Вы? этими вот маленькими ручками? Хоть вы и принцесса, а все-таки женщина, да еще и одна, что жь вы можете сделать?

- Епископ зальцбургский, владетельный государь в своем городе - мне родственник. Я уверена, что, по моей просьбе, он даст мне конвой, чтоб защитить графиню де Монлюсон от всякого покушения. Тогда пусть попробует граф де Шиври дотронуться хоть до одного волоска на её голове!

- И все это оттого, что Монтестрюк ее обожает?

- Да, оттого, что он ее обожает.

Принцесса сказала это таким нежным и печальным голосом, с такой жгучей горестью и с такой покорностью судьбе, что маркиз был тронут до глубины души.

Она заметила это по его глазам и, улыбаясь, как мученик, которого коснулся огонь костра и который устремил взоры к небу, она продолжала:

- Не жалейте обо мне. В этой безпредельной преданности, из которой состоит теперь вся жизнь моя, есть тайная прелесть, какой я прежде и не подозревала. В мыслях нет больше ни малейшого эгоизма... дышешь, действуешь, надеешься - все для другого... Очищаешься душой в этом жертвенном огне, делаешься лучше... Это, может быть, и не то, о чем я мечтала, но это несравненно выше! На Востоке, говорят, вдовы приносят себя в жертву, чтоб не пережить любимого мужа... Почему же христианке не принести в жертву любви своей счастью любимого человека? Неужели разбить свое сердце трудней, чем сжечь тело? У меня хватит на это храбрости и, может быть, мне многое простится в последний час за то, что я много любила.

Маркиз утирал слезы украдкой.

Он взял обе руки принцессы и принялся целовать их одну за другой, потом вдруг вскричал гневно:

- И он не у ваших ног, язычник проклятый!

- Вы поедете со мной, я могу на вас разсчитывать, не правда ли? спросила Леонора, уверенная теперь в победе.

- Всегда и во всем; еду, куда прикажете.

- Ну, так поскорей!... Нельзя терять ни минуты!

Она сделала усилие и пошатнулась. Маркиз бросился поддержать ее.

- У вас сил не хватит, сказал он.

- О! хватит!... Правда, я страшно измучилась... Все время вскачь, и по каким дорогам! Но ехать надо, и я поеду!

Карета все еще лежала на боку, а кругом толпился народ и, как водится, только разсуждал, а ничего не делал. Кто связывал веревку, кто вбивал гвоздь. С такими рабочими прошло бы несколько часов, пока можно было бы двинуться дальше.

- Бросим эту развалину и на коня! сказала принцесса решительно.

- Да вы не удержитесь на седле?

- А вот увидите!

В ближайшей деревне нашлись лошади не только для принцессы Мамиани и для маркиза де Сент-Эллиса, но и для всех их людей. В таких случаях у маркиза было очень простое средство добиться толку: он являлся в одной руке с кошельком, а в другой - с хлыстом, и в подкрепление своих требований, говорил всего три слова:

"Заплачу или изобью!"

Ни разу эти три слова не пропадали даром. Деньги брали, хлысту кланялись, а лошадей приводили.

До Зальцбурга доехали скоро и без всяких приключений. Принцесса поехала прямо к его преосвященству епископу зальцбургскому, своему родственнику, который имел и духовную, и светскую власть над своим добрым городом и над его округом; а маркиз пустился по улицам отъискивать графиню де Монлюсон и графа де Шиври.

В гостиннице ему сказали, что они уехали на разсвете.

Читатель не забыл, вероятно, что капитан д'Арпальер, навербовавши себе шайку в трактире самой гнусной трущобе во всем Зальцбурге, позволил новобранцам осушать и бить кружки, сколько угодно, но с одним условием - быть всегда готовым в поход по первому сигналу. В тот же вечер, он сообщил обо всем графу де Шиври, уверив его, что с такими головорезами он ручается, что похитит, под носом у всяких лакеев, всех герцогинь мира.

- Я не могу сказать, прибавил он, чтоб это были Ахиллы или Александры македонские, способные устоять против рыцарей; очень даже может статься, что в чистом поле они больше нашумят, чем сделают дела; но с таким вождем, как ваш покорный слуга, и против какой-нибудь полудюжины лакеев, они представят вам, будьте уверены, связанною по рукам и по ногам, даму вашего сердца.

- Мне больше ничего и не нужно.

- Только мне кажется, что было бы верней испытать как можно поскорей их усердие. Знаете старую пословицу: куй железо, пока горячо. Ну, а совестливость не Бог знает ведь какая у всех этих молодцов, между которыми есть все, что хотите, как в испанской кухне: словаки и итальянцы, кроаты и фламандцы, болгары и поляки, и даже один парижанин! Подвернется какой-нибудь господин и завербует их для другого дела, где можно будет хорошенько пограбить, - и когда они понадобятся мне, в гнезде не окажется ни одной птички. Кроме того - на случай никогда слишком полагаться не следует - проклятый Монтестрюк может пронюхать о таких вещах, которых ему знать не следует, а он такой человек, что может стать у нас поперег дороги. И так, я того мнения, что надо поторопиться.

- Да и я то же думаю, возразил Цезарь. Еще одно слово - надо все предвидеть - и то, что вы мне сейчас сказали, поможет вам еще лучше понять меня.

- Говорите.

- Для того, чтобы разъиграть свою роль как можно натуральней, прежде всего необходимо, чтоб я вас не знал вовсе. Следовательно, при первой же схватке, не удивляйтесь, если я тоже выхвачу шпагу.

- И броситесь на нас, как некогда Персей на чудовище, грозившее пожрать прекрасную Андромеду?

- Именно так.

- Я так и думал - только действуйте, пожалуйста, помягче.

- Моя храбрость остановится на том, что меня одолеют и обезоружат, а потом само Небо приведет меня в скромный приют, куда увлечет заплаканную красавицу безчестный похититель.

- И благодарность совершит остальное... Будьте покойны, приют будет самый таинственный и безмолвный.

После этого разговора, Цезарь употребил в дело все свое влияние на кузину, чтоб убедить ее ехать из Зальцбурга как можно скорее. Венский двор хотел встретить французов празднествами, и это окончательно убедило маркизу д'Юрсель, которая ужь мечтала, как она будет рассказывать обо всем этом в Лувре. Решено было выехать в конце недели, рано на заре.

Но пока Бриктайль ходил безпрерывно между гостинницей, где остановился граф де Шиври, и трактиром, где пьянствовали его рекруты - и Пемпренель с своей стороны тоже ходил взад и вперед по городу, который, как уверял он, ему особенно нравился своим живописным местоположением и своими оригинальными постройками. Немудрено потому, что ему случилось раз встретить своего капитана с одним дворянином, и как человек, долго шатавшийся по парижским мостовым, он узнал этого дворянина с первого взгляда.

В другой раз, так только Бриктайль кончил свое совещание с Цезарем, Еемлренель толкнул локтем капитана и сказал ему:

- Это тоже парижанин, как и я, этот прекрасный дворянин..... немножко только побогаче, вот и все!

- Что такое? проворчал капитан, об ком это вы говорите?

- О! я совсем не хочу выпытывать у вас ваши тайны: вы даете демьги, я пью - этого с меня и довольно - но все-таки не мешает знать, для кого работаешь. Это может пригодиться.

Пемпренель принял самодовольный вид и, раскачиваясь, продолжал:

знатных придворных только до иху манере носить перо на шляпе или подавать руку дамам... Вот, например, граф де Шиври, что сейчас был с вами, когда кланяется с улыбкой, то так, кажется, и говорит: ну, сударыня, нравится-ли вам это, или нет, а так нужно! Это - настоящий вельможа и я по истине горжусь тем, что состою у него на службе.

Сказав это, Пемпренель преважно завернулся в плащ и пошел дальше.

- Э! да в этом малом есть-таки толк! проворчал Бриктайль сквозь зубы.

Когда был назначен день отъезда, капитан побежал в трактир Венчанного Быка.

- Вставай! крикнул он, входя; поход на завтра, а выступаем сегодня ночью. Вот вам на ужин сегодня.

И он гордо бросил на залитую вином скатерть два или три испанских дублона.

В ответ раздалось ура и все встали.

- Вот это так честно сказано! крикнул Пемпренель: деньги цветом солнечные, а вино - рубиновое - с этим можно заполонить себе все сердца!...

к кавалеру, который ее обожает.

- Значит, похищение? спросил Пемпренель. Как это трогательно!

- Да, что-то в этом роде. Может статься, будут там слуги с задорным нравом, которые захотят вмешаться в такое дело, что до них вовсе не касается.

Великан, которому капитан сдавил так сильно кулак при первом знакомстве, бросил об стену оловянный стакан и совсем сплющил его.

- Я не видал еще глотки, которая бы не замолкла когда в нее всадят вершка три железа, сказал он.

- Ну, оне ведь вечно стонут.... Мы будем глухи и немы, отвечал Пемпренель.

- Но никто также не коснется её и рукой!

- Мы будем однорукие.

- А чтоб никто не жалел, что пошел со мной, то если кто no неловкости лишится жизни в свалке, его часть из приза пойдет товарищам, а эти могут ее пропить или проиграть, как сами захотят.

Горожане, которые выходили, покачиваясь, из пивоварен и из кабаков доброго города Зальцбурга, могли видеть середи ночи - пока дозор его преосвященства епископа блуждал по темным улицам - отряд всадников, ехавших к предместью правильным строем вслед за командиром огромного роста, который сидел прямо и крепко в седле, важно подбоченясь рукой. Гордая осанка его пугала пьяниц, которые прятались под навес лавочек, и ночных воров, которые убегали сломя голову.

А запоздавшие честные люди думали, что это едет капитан со своим эскадроном, которого государь их епископ посылает на помощь к императору Леопольду, вздыхали о грозящих Германии бедствиях, поспешали домой и набожно крестились, вспоминая о турках.

Выехав за город, капитан д'Арпальер смело пришпорил своего коня и направился в горы, лежащия на дороге, по которой должна была проезжать графиня де Монлюсон. В этих горах он знал отличное тесное ущелье, будто нарочно созданное для засады.