В огонь и в воду (Приключения графа де-Монтестрюк).
XXXII. Тишина после бури.
(Старая орфография)

Текст в старой орфографии, автоматический перевод текста в новую орфографию можно прочитать по ссылке: В огонь и в воду (Приключения графа де-Монтестрюк). XXXII. Тишина после бури.

XXXII.
Тишина после бури.

После сказанныхъ принцессой графине де Монлюсонъ несколькихъ словъ, участники въ кровопролитной схватке въ долине, где встретились Гуго и Цезарь, решились повидимому, избегать всего, что могло бы навести ихъ на скользкiй путь объясненiй. Внимательный и безпристрастный наблюдатель легко могъ бы, по одному выраженiю ихъ лицъ, вывести верное заключенiе объ одушевляющихъ каждаго чувствахъ: такъ разнообразно и даже противоположно было это выраженiе.

Поведенiе Гуго совершенно успокоило маркиза де Сент-Эллиса: еслибъ у него и оставалось еще сомненiе после разговора съ принцессой, то по одному голосу своего друга онъ бы могъ теперь убедиться, каковы именно его чувства. Маркизъ былъ счастливъ, что можетъ любить его по прежнему и особенно отказаться отъ вражды, которая и самому ему была бы и тяжела, и непрiятна. Эта новая весна его сердца отразилась въ горячихъ объятiяхъ, которыя Гуго, ничего не подозревая, могъ приписать только радости маркиза отъ неожиданной встречи. Теперь, не видя больше въ Гуго соперника, маркизъ чувствовалъ себя способнымъ на самыя великодушныя жертвы; къ этому пробужденiю прежней преданности примешивалась впрочемъ и смутная надежда победить наконецъ своимъ постоянствомъ упрямое сердце Леоноры, которая не могла же вечно вздыхать о томъ, кто не любилъ ея вовсе.

Что-то гордое и вместе покорное судьбе виднелось на лице принцессы. Она испытывала то внутреннее и глубокое счастье высокой души, которое проявляется вследствiе принесенной любимому существу жертвы. Лицо ея совершенно преобразилось: глаза блестели, а въ улыбке сiялъ болезненный восторгъ мученика, который отрываетъ съ восхищеньемъ грудь терзающимъ ее ударамъ.

Рядомъ съ ней, опираясь на ея руку, сидела гордо графиня де Монлюсонъ, еще взволнованная минувшей опасностью, но тронутая чувствомъ, чистый источникъ котораго изливался прямо въ ея сердце. Она рада была и тому, что любила, и тому, что въ себе самой чувствовала отзывъ на эту любовь. Восхищенный Гуго опять виделъ въ глазахъ ея тотъ же взглядъ, какъ въ тотъ день, когда она отметила ногтемъ знаменитый стихъ Корнеля:

Sors vainquer d'un combat dont Chimène est lepris, 

но этотъ взглядъ былъ теперь еще теплей и еще нежней.

Цезарь и кавалеръ держались немного въ стороне, оба взволнованные одинаково мрачными мыслями: ненависть и ревность въ нихъ были отравлены еще сознанiемъ, что они унижены, побеждены. Весь такъ искусно составленный планъ ихъ, смелое похищенiе, дерзкая попытка сделать изъ графа де Шиври герцога д'Авранша и обладателя одной изъ самыхъ прелестныхъ женщинъ во всей Францiи, - все это обратилось въ прахъ, пропало, рушилось отъ простой случайности, въ ту самую минуту, когда удача уже казалась такъ верною и такъ близкою. Змеи грызли сердце Цезаря. Какая месть можетъ быть достойна его злобы и его гнева?

У Лудеака этотъ пожаръ страстей раздувался еще бурей зависти. Онъ виделъ передъ собой Монтестрюка, противъ котораго онъ ковалъ уже столько замысловъ и который уничтожалъ ихъ все одинъ за другимъ, какъ будто-бы какой-то добрый генiй шелъ съ нимъ рядомъ; подле этого соперника, молодаго, прекраснаго, съ незапятнаннымъ именемъ, съ непобедимой шпагой, - онъ виделъ итальянку редкой красоты, родственницу самыхъ древнихъ семействъ Венецiи и Флоренцiи, которая охотно бы отдала свою княжескую руку бедному дворянину изъ Арманьяка и которая не удостоивала заметить любви его самого и даже не заботилась объ его существованiи.

Кавалеръ смутно чувствовалъ ея руку въ позорной неудаче такъ ловко однакожь составленныхъ плановъ. Онъ не могъ разобрать только, что именно побудило ее вмешаться. Его душа не въ состоянiи была понять преданности; но ему довольно ужь было понять, что Монтестрюкъ былъ главной причиной той радости, которая светилась въ ея чертахъ.

Еще одинъ человекъ стоялъ тутъ же поодаль. То былъ Кадурь.

Арабъ въ первый разъ виделъ графиню де Монлюсонъ. По странному стеченiю обстоятельствъ, онъ никогда не встречалъ ея въ Париже, а въ замке Мельеръ, когда тамъ былъ Гуго, его также не было. Не двигаясь съ места, съ дрожащими ноздрями, съ сверкающими глазами, напоминая собою конную статую, онъ смотрелъ теперь на нее. Онъ былъ ослепленъ, какъ правоверный, которому внезапно является божество есо въ святилище храма. Лицо его дышало восторгомъ; кроме графини, онъ ничего не замечалъ; душа его была очарована и вся горела на огне, зажженномъ одной искрою.

Въ эту минуту Орфиза взглянула съ нежностью на Монтестрюка. Глаза араба вдругъ озарились мрачнымъ огнемъ и белые зубы показались изъ-за дрожащихъ губъ, какъ у тигра, когда онъ облизывается,

Что-то такое, чего сейчасъ не было, зажглось въ глубине души Кадура и сделало изъ него новаго, незнакомаго намъ человека.

Въ это самое время показался въ долине Коклико, объ которомъ никто теперь и не думалъ. Онъ повесилъ носъ и едва держалъ въ руке поводья, висевшiе по шее коня, который тяжело дышалъ. Онъ спасъ Пемпренеля, но не догналъ Бриктайля.

- Это былъ наверное онъ, шепталъ онъ, никто такъ не кричитъ: Громъ и молнiя! я слышалъ это разъ въ Тестере и никогда не забуду.... Точно вызовъ бросаетъ небо.... Но ведь ушелъ же отъ меня!... У его лошади были крылья! Можетъ быть, и лучше, что моя-то отстала!... Мудрецы ведь учатъ же, что всегда надо смотреть на вещи съ хорошей стороны... Можетъ статься, я былъ-бы теперь мертвъ, покойникъ Коклико, сорванный съ ветки цветокъ!... Но зачемъ Бриктайлъ здесь? - какъ бы онъ тамъ ни назывался, разбойникъ, для меня онъ все-же будетъ Бриктайль, исчадiе сатаны. Наверное ужь, не для хорошаго дела. И если онъ напустилъ свою шайку на графиню де Монлюсонъ, то что онъ - голова или только рука? правда, оне не прочь пограбить; но изъ-за того, чтобъ очистить карету, сталъ ли бы онъ соваться, когда графиню провожаютъ такiе бойцы, какъ графъ де Шиври и кавалеръ де Лудеакъ!... Вотъ это ужь просто непонятно.

Пока Коклико разсуждалъ самъ съ собой, люди графини де Монлюсонъ приводили въ порядокъ упряжь и экипажъ. Солдаты епископа рыли въ стороне могилы, куда спешили опустить тела убитыхъ разбойниковъ, выворотивши однакожь прежде у нихъ карманы. А что касается до раненыхъ, то ихъ вязали по рукамъ и по ногамъ и клали на земле, пока сдадутъ ихъ на руки конвойнымъ, которые сведутъ ихъ въ Зальцбургъ, где виселица окончательно вылечить ихъ отъ всякихъ болезней.

Одна изъ горничныхъ старалась всеми силами принести въ чувства старую маркизу д'Юрсель, поливая ее усердно свежей водой после того какъ все душистыя воды были перепробованы безъ успеха. Укладывали въ сундуки разбросанные по траве платья и драгоценныя вещи, прилаживали порванныя постромки. Кавалеръ де Лудеакъ поправилъ свой туалетъ и, притворясь, что хромаетъ, клялся, что не успокоится ни днемъ, ни ночью, пока не обрубитъ ушей разбойнику, который такъ жестоко повалилъ его съ лошади.

Коклико опять призадумался, находя, что за это, право, не стоило бы такъ сильно сердиться.

Когда поездъ тронулся снова въ путь, съ несколькими всадниками впереди, графъ де Шиври сделалъ знакъ Монтестрюку и немного отсталъ. Этого никто не заметилъ, такъ какъ при выезде изъ долины опять въехали въ тесное ущелье. Какъ только Гуго подъехалъ къ нему, Цезарь сказалъ:

- Не угодно ли вамъ, графъ, поговоритъ о серьезныхъ вещахъ шутя, чтобъ графиня де Монлюсонъ, если взглянетъ случайно въ нашу сторону, не была ни удивлена, ни обезпокоена?

Лицо графа де Шиври озарилось веселой улыбкой.

- Вы не верите, надеюсь, всемъ этимъ знакамъ дружбы, что я вамъ такъ часто оказывалъ, чтобъ угодить прихоти моей прекрасной кузины, но прихоти для меня весьма даже обидной? На самомъ деле, я васъ ненавижу и вы, должно быть, питаете ко мне тоже самое чувство.

- Отъ всего сердца, действительно; особенно теперь.

- Кроме того, вы сейчасъ произнесли такiе слова, что я хоть и сделалъ видъ, будто не обратилъ на нихъ вниманiе, какъ-бы следовало, но темъ не менее не могъ не разслышать, потому что я ведь не глухъ.

- Ни одного изъ нихъ я не возьму назадъ и не изменю ни за что.

- Следовательно, любезный графъ, продолжалъ де Шиври, притворно смеясь, потому что въ эту самую минуту головка кузины выглянула изъ окна кареты, - вы не удивитесь, если когда-нибудь я у васъ попрошу начисто и поближе объясненiя.

- Когда угодно! завтра, если хотите, или сегодня же вечеромъ.

- Нетъ, ни сегодня и не завтра. Вы позволите мне самому выбрать часъ, который для меня будетъ удобней. Не ужели вы забыли, что графиня де Монлюсонъ наложила на насъ перемирiе на три года?

- Разумеется, не забылъ; я даже, несколько времени, имелъ наивность думать, сознаюсь въ этомъ, что можно остаться друзьями, будучи соперниками.

- Вы тогда только что прiехали изъ провинцiи, графъ.

- Боже мой, да, графъ! но съ того времени я переменилъ мысли и думаю, что теперь мои чувства совершенно согласны съ вашими.

- Вотъ это самое вамъ поможетъ понять, что я нарушу перемирiе только въ удобную для меня минуту, когда мне ужь нечего будетъ щадить.

- Это только доказываетъ, что вы ставите осторожность выше другихъ добродетелей.

- Вы очень тонко насмехаетесь, любезный другъ; да, именно, я люблю осторожность, особенно когда она мне позволяетъ пользоваться всеми моими преимуществами, а мое родство съ графиней де Монлюсонъ даетъ мне кое-какiя, вотъ хоть бы право провожать ее повсюду, даже и въ тотъ городъ, куда вы едете. Но будьте покойны, вы ничего не проиграете отъ того, что подождете.

- Вы дадите мне въ этомъ клятву?

я даю вамъ слово, что одинъ изъ насъ убьетъ другаго и что я ничего не пожалею, чтобъ этимъ другимъ были вы.

- Посмотримъ; но пока я вамъ все-таки благодаренъ за это слово. Оно мне такъ прiятно, что накануне того дня, когда графиня де Монлюсонъ сделается графиней де Шаржполь, я непременно вамъ напомню объ немъ, еслибы вамъ самимъ изменила память!

- Вы - герцогъ д'Авраншъ! вскричалъ Цезарь съ резкимъ смехомъ; чтобъ это сбылось, надо прежде, чтобъ у меня не осталось ни одной капли крови въ жилахъ!

- Пожалуй и такъ! возразилъ Гуго холодно.

Читателю можетъ показаться удивительнымъ, что съехавшись съ Орфизой, принцесса Мамiани не объяснилась съ ней тотчасъ же на счетъ счастiя графа де Шиври въ сделанномъ на нее покушенiи. Ей помешало следующее разсужденiе: какое матерьяльное доказательство его сообщничества въ этомъ покушенiи могла она представить? Онъ былъ такой человекъ, что прямо отрекся бы, положивъ руку на распятiе и стоя одной ногой въ могиле! Разорванное платье, несколько капелекъ крови на галунахъ, удары, которые онъ наносилъ и получалъ - не доказывало-ли все это напротивъ, что онъ бросился на разбойниковъ, чтобъ разогнать ихъ? Его другъ Лудеакъ лишился даже лошади въ этой схватке,

эта мысль пришла въ голову, то нечего было и думать даже говорить объ ней: ея сила служила ей недосягаемымъ оплотомъ; притомъ же, и солгать ей также ничего не стоило.

Всего благоразумней было, значитъ, молчать и ожидать, наблюдая за всеми происками Цезаря, лучшаго случая изобличить его: этого требовала осторожность и на это именно принцесса и решилась.

Когда все было исправлено и приведено въ порядокъ, путешествiе продолжалось и окончилось безъ приключенiй; кареты ехали подъ охраной несколькихъ человекъ, выбранныхъ принцессой изъ числа солдатъ епископа и взятыхъ ею къ себе на службу, и подъ двойнымъ покровительствомъ Монтестрюка и маркиза де Сент-Эллиса, у котораго камень спалъ съ сердца съ той минуты, какъ онъ отрекся отъ недавней злобы противъ своего молодаго друга.

графиня де Монлюсонъ прiехала въ Вену со своимъ милымъ и любезнымъ обществомъ, древняя столица Австрiи готовилось встретить графа де Колиньи и его войска празднествами и увеселенiями. Это была интермедiя, которую дворъ и городъ давали себе съ общаго согласiя, между вчерашнимъ страхомъ и завтрашними опасенiями.

Въ тотъ самый вечеръ, когда графъ де Шиври прiехалъ въ Вену вследъ за Орфизой де Монлюсонъ, неизвестный посланный оставилъ для него въ гостиннице, где онъ остановился, записку, въ которой была всего одна строчка:

- Милый капитанъ! прошепталъ Лудеакъ, которому Цезарь передалъ записку, онъ хоть и не подписываетъ, но какъ легко его узнать!