Заметки нервного человека
(Старая орфография)

Текст в старой орфографии, автоматический перевод текста в новую орфографию можно прочитать по ссылке: Заметки нервного человека

*) Бэрнандъ - популярный въ Англiи юмористъ, долгое время сотрудникъ, затемъ редакторъ "Punch'а". Очерки его не претендуютъ ни на какую "идейность" и имеютъ чисто шуточный характеръ, касаясь только мелочей повседневной жизни. Это есть какъ-бы регистрацiя разныхъ мимолетныхъ недоразуменiй и произвольныхъ скачковъ мысли, которые мы поправляемъ или устраняемъ въ уме, какъ исправляемъ иллюзiи и ошибки своего зренiя. Бэрнандъ наблюдаетъ именно эту область впечатленiй и полумыслей, которыя тотчасъ умомъ отбрасываются. Въ этомъ его оригинальность. Онъ какъ-бы разсматриваетъ ихъ въ микроскопъ, при чемъ они неизбежно являются несколько увеличенными, и будто-бы моментально заносить ихъ въ фиктивную записную книжку. Литературное достоинство очерковъ, при всей мелочности предметовъ, заключается въ замечательной тонкости наблюденiя. Для того, чтобы они могли быть поняты, требуется вниманiе и усилiя воображенiя со стороны читателя, такъ какъ заметки эти написаны отрывисто, недосказанно и въ значительной степени - въ виде намековъ.

Рядъ выборокъ изъ Бэрнанда, съ некоторой необходимой ихъ переделкой, но вполне согласно съ его мыслью, причемъ та или другая его книжка сводилась всего къ двумъ листамъ, были помещены мною некогда въ "Вестнике Европы". Часть изъ нихъ включена въ мою книгу "На досуге", рядомъ съ оригинальными разсказами.

Настоящiй очеркъ представляетъ новыя выборки изъ второй части книжки "Мое Здоровье". Л. П.

Мои мысли въ вагоне. Перечелъ все свои газеты. Какъ мало на это нужно времени! А когда, кажется, уже нечего читать, какъ интересны оказываются разныя мелочи, которыхъ обыкновенно не читаешь. Тоже замечанiе применимо и къ объявленiямъ. Полагаю, именно въ положенiи, подобномъ моему въ настоящее время, (еду одинъ, порядочно далеко), и случается "ближайшему родственнику" найти въ газете, что его разыскиваютъ, или вообще кому-нибудь удается открыть, что онъ давно вызывается въ такое-то место въ личномъ своемъ интересе. Обнимаю взоромъ эту массу объявленiй и думаю - а что если въ нихъ окажется мое имя? Вотъ былъ-бы для меня - по меньшей мере - предметъ для разсказовъ впоследствiи, съ такимъ началомъ: "я преравнодушно такъ-себе, взглянулъ на первый листъ Times'а, совершенно случайно, потому что не делаю этого почти никогда, пожалуй разъ въ годъ, и то нетъ - какъ вдругъ, бросается мне въ глаза мое имя и т. д. и т. д.

Заметка для будущаго. Никогда не пропускать того столбца, где помещаются этого рода вызовы. Просмотръ стоитъ минуты въ день, а недосмотръ можетъ вскочить въ тысячи фунтовъ. Очень можетъ быть, что меня уже и вызывали въ качестве ближайшаго родственника, а я пропустилъ это только потому, что не просматриваю перваго листа "Times'а". Можетъ быть, кто-нибудь владеетъ въ настоящее время состоянiемъ, которое по праву принадлежало мне. И если-бы я узналъ о томъ теперь и пришелъ къ нему требовать, то онъ ответилъ-бы: "слишкомъ поздно; васъ вызывали въ теченiе несколькихъ месяцевъ черезъ ведомости, но васъ не оказалось; сами виноваты, желаю вамъ лучшей удачи въ следующiй разъ", и другiя утешенiя въ томъ-же смысле.

По старательномъ просмотре сегодняшнихъ объявленiй ни слова обо мне.

Идея. На будущее время составлять коллекцiю нумеровъ "Times'а", накалывая ихъ. Купить эту газету за минувшее полугодiе. Говорю полугодiе, такъ какъ мне смутно представляется, что таковъ именно законный срокъ явки для вызываемаго наследника или ближайшаго родственника. А между темъ, какъ-же могъ-бы узнать и поспеть во время ближайшiй родственникъ, проживающiй въ центральной Африке? И какъ на него подействовало-бы объявленiе, которое, начинаясь словами: "въ исполненiе последовавшей резолюцiи канцлерскаго суда", сообщало-бы заинтересованному лицу, что если имъ не будетъ учинено то-то и то-то въ двухъ-недедьный срокъ, въ такомъ случае ему уже въ теченiе всей остальной его жизни не будетъ более сообщено ничего благопрiятнаго? Трудно разрешимый вопросъ.

Все еще въ вагоне. Продолжаю мыслить. Но спать хочется. Новая станцiя Усть-Уэстгетъ. И городокъ новый, съ красивымъ видомъ на море. Состоитъ, повидимому, изъ кучки только что отстроенныхъ домовъ и изъ двухъ рядовъ холста, развешаннаго на веревкахъ. Станцiя Бэрчингтонъ. Прозвана такъ по своей березовой роще... Можно-бы перенести сюда все окрестныя школы для мальчиковъ! Еще станцiя - Уитстэбль. Здесь входитъ въ вагонъ джентльменъ, который сообщаетъ мне, что Уитстэбль славится устрицами и спокойствiемъ.

Нетъ

Примечанiе. Уитстэбль - для спокойствiя... Когда поправлюсь настолько, чтобы приняться вновь за мое сочиненiе "Аналитическая исторiя движенiя", попробую пожить здесь. При дальнейшемъ разговоре соседъ сообщаетъ мне, что главныя ловли устрицъ принадлежатъ лондонскимъ стряпчимъ. Затемъ, онъ вынимаетъ кучу бумагъ изъ черной сумки и, повидимому, погружается въ созерцанiе ихъ. Хорошо-бы возить съ собой сумки съ бумагами: придаютъ деловитый видъ. Особенно если при просмотре ихъ хмурить брови, а по временамъ повернуться къ окну и посидеть такъ, нечто соображая, передъ возвращенiемъ къ просмотру. Жаль, что у меня нетъ при себе рукописи "Аналитической исторiи движенiя". Ему было-бы любопытно, что это у меня, какъ мне теперь - что такое у него? Быть можетъ, онъ самъ одинъ изъ стряпчихъ, владеющихъ ловлями устрицъ.

Ужасно хочется спать. Убежденъ, что подобная сонливость - нездоровое явленiе. Сонная рыба, напримеръ, известно какая. Удивительно, что симптомы моего нездоровья въ последнее время стали обнаруживаться въ какой-то связи съ моимъ носомъ. Самое ощущенiе сонливости у меня проявляется сперва именно въ немъ, такъ где-то около переносицы. И затемъ засыпаю внезапно, то-есть не отдавая себе отчета, что делаю не что другое, а именно это. Глубоко обдумываю какой-нибудь предметъ, преследуя одну мысль сквозь целую толпу другихъ, ненужныхъ мыслей; совершенно такъ, какъ ищешь важный лоскутокъ бумаги въ ящике, наполненномъ документами, старыми рукописями, позабытыми росписками, обрезками шнурковъ, которыми были сшиты бумаги, вообще разной упорно сидящей тамъ дрянью. И долго та, дельная мысль держится какъ-бы запечатленной на сетчатой оболочке моего умственнаго глаза. Потомъ, вдругъ проскользнетъ нечто совсемъ постороннее... И заинтересуетъ... а после припомнится иногда такое, о чемъ не думалъ десятокъ летъ... а еще после... совсемъ ничего.

"Ваши билеты! Билеты, господа!" Просыпаюсь. Стряпчiй устрицеловъ и его сумка исчезли, когда? Пожалуй, очень давно. Спать такъ - тяжело и такъ рано днемъ непременно вредно. Делаю эту заметку (для моего врача и для себя), только что проснувшись. При этомъ чувствую себя одеревеневшимъ въ разныхъ частяхъ и какъ будто меня только-что склеили.

Заметка. Другое удивительное явленiе. Засыпаю въ вагоне, находясь въ чистомъ, опрятномъ, приглаженномъ виде. А просыпаюсь въ виде какъ разъ противоположномъ, т. е. грязномъ, истасканномъ и взъерошенномъ - точно на меня навели во время сна мутно-желтую окраску. И костюмъ мой выглядитъ точно второго сорта, изъ магазина готоваго платья. Даже фасонъ его какъ-то изменился и отошелъ къ отдаленному перiоду, когда была совсемъ другая мода. Въ Рамсгэте я селъ совершенно свежiй, а на станцiю Викторiя прибылъ заплесневевшимъ.

Внезапная мысль. Какъ рыбе должно быть непрiятно, когда ее везутъ. И у меня подобное чувство, после сонливаго переезда. Слава небесамъ, что мне предстоитъ хорошенько проветриться въ море, на яхте моего знакомаго Уэтерби. Буду на палубе сегодня-же ночью или рано утромъ завтра и вскоре окажусь совершенно здоровымъ; то-есть сильно загоревшимъ.

Вопросъ. Быть загоревшимъ значитъ-ли быть здоровымъ? О человеке съ загорелымъ лицомъ у насъ выражаются такъ, что онъ - "настоящiй портретъ здоровья". Но, разбирая логически, портретъ ведь это - не оригиналъ. Мальчикъ, о которомъ говорятъ, что онъ - настоящiй портретъ своей матери, все-таки не сама-же мать, а другой субъектъ. Значитъ, и отъ "портрета здоровья" до самаго здоровья есть еще разстоянiе.

Право, мне кажется, я начинаю засыпать, стоя на платформе станцiи, где вышелъ. Это, наконецъ, серьезно! Меня возвращаетъ къ бодрости носильщикъ съ вещами, спрашивая куда нанять извозчика? Сажусь "на извозчика" въ сонливомъ состоянiи, не проронивъ ни одного слова. Такiя психическiя явленiя должны быть записываемы. И носъ мой опять, повидимому, потолстелъ, даже более обыкновеннаго, или, по крайней мере, переносица. Въ воспитанiе каждаго человека непременно должны-бы входить некоторыя понятiя объ анатомiи и медицине. Вместо того, чтобы испытывать нервное раздраженiе, вследствiе чувства утолщенiя носа, я, быть можетъ, чувствовалъ-бы себя теперь вполне благополучнымъ, еслибы зналъ, въ какомъ соотношенiи переносица состоитъ съ другими частями человеческаго организма.

Нечто объ обеде на железнодорожной станцiи. Въ общемъ правиле, - весьма некомфортэбльная вещь. Во-первыхъ, вы впередъ знаете, что это - только подделка подъ обедъ. Во-вторыхъ - совсемъ не тотъ часъ, когда вы имеете обыкновенiе обедать, что одно ужъ васъ разстраиваетъ. Въ-третьихъ - возбужденiе, происходящее отъ суматохи, а возбужденiе вредно отзывается на пищеваренiи. Въ-четвертыхъ, весьма вредно для здоровья сознанiе, что вы не можете пройтись после обеда, но должны заботиться о билете и багаже.

Однако-же, решаюсь пообедать. "Посягну" на обедъ, по выраженiю Бэдда, моего прiятеля. Даю 2 ¹/₂ шиллинга одному должностному лицу, которое обязуется взять мне билетъ. Затемъ, носильщику, который уверяетъ, что онъ постоянно состоитъ при вещахъ, сданныхъ на храненiе, сдаю свои вещи и шиллингъ. Ассигную равную-же сумму другому носильщику, который, хотя постоянно не состоитъ не при чемъ, но обязуется занять мне место въ вагоне и снести туда мое осеннее пальто и ручныя вещи, включая зонтикъ. Вдругъ спрашиваю себя: уместно-ли брать съ собой зонтикъ - на яхту? Все равно, не бросать-же здесь.

Обедъ. Железнодорожные овощи. Распарены. Зелень очень яркаго цвета, но слабой температуры. Картофель - твердый по краямъ, какъ будто подгоревшiя части были срезаны или крупный картофель былъ переделанъ въ мелкiй, молодой, составляющiй "деликатесъ". Остроумно, но неудачно. Все подается съ выставкой массы "британскаго металла", вероятно (по мысли буфетчика) съ целью какъ можно более напомнить обыкновенному гостю - его домашнiя, аристократическiя груды столоваго серебра. Овощи содержатся въ теплоте (но не горячими) въ чемъ-то похожемъ на огнеупорный шкафъ банкирской конторы. На мое замечанiе, гарсонъ возражаетъ, что они "не могутъ" быть горячее. Возраженiе имеетъ тотъ смыслъ, что овощи эти подавались сегодня публике уже десятки разъ и никто не ворчалъ; - вы (я) прiехали-бы раньше, когда они еще были горячими?

Сознаю, что онъ отчасти правъ, но все-таки это не резонъ. Мухи налетаютъ на столъ. Всего май месяцъ и еще холодно, а у нихъ уже масса мухъ. Человекъ говоритъ: "да, сэръ, оне здесь более или менее круглый годъ". Оне привыкли къ нему и онъ къ нимъ. Его оне, вероятно, и не трогаютъ. Онъ безопасно стоитъ среди ихъ ватаги, какъ укротители зверей среди львовъ.

Баранина совсемъ холодная. Соусъ къ ней имеетъ более высокую температуру. Кажется, какъ будто мой кусокъ баранины озябъ и теперь греется въ соусе. Но и тотъ моментально остываетъ. Замечаю это гарсону. Онъ улыбается, подходитъ къ другому столу и перекладываетъ съ него ложку на другой столъ.

Всякая фамильярность съ гарсономъ имеетъ результатомъ - "на чай", шесть пенсовъ. Холодность съ гарсономъ можетъ быть оценена въ три пенса "на чай". Итакъ, излишество здесь представляется разговоромъ на три пенса.

После обеда. Голова горяча. Опять такъ и тянетъ спать. Чувствую, что напрасно "посягнулъ" на обедъ. Но остается всего минутъ десять. Где-же то должностное лицо, которое обязалось взять мне билетъ? Что-то его невидно. Когда я нанималъ его, станцiя была совсемъ пуста. Теперь, передъ отходомъ поезда, здесь толпы, какъ публики, такъ и служащихъ при дороге. А где постоянно состоящiй при вещахъ сторожъ? Вотъ, - хорошо, шесть пенсовъ. А где непостоянно состоящiй носильщикъ? Понесъ вещи въ вагонъ. Въ который? Его не могу найти. Пробегаю некоторое разстоянiе, спеша - и это после обеда. Нетъ! Для чего, съ позволенiя сказать - я елъ сыръ и еще выпилъ пива?

Пять минутъ до отхода, звонокъ. Суюсь туда и сюда. Оказывается, носильщикъ сидитъ въ вагоне, занимая для меня место. Лишнiй шиллингъ ему - пусть сидитъ, темъ более, что онъ знаетъ того сторожа, который долженъ принести мне билетъ. Подхожу къ шкафу съ книгами. Чтобы не терять времени, следуетъ всегда знать впередъ, какая именно книга вамъ нужна. Точно такъ, какъ раньше, чемъ поездъ останавливается на станцiи, вы должны решить вопросъ - что именно потребуете въ буфете.

Смотрю - целый калейдоскопъ обложекъ. Мальчикъ-продавецъ советуетъ мне купить (значитъ онъ читалъ) "Темныя дела сыщиковъ" Картинка на обложке: человекъ съ шафраннымъ лицомъ, въ зеленомъ сюртуке, красномъ жилете и беломъ галстухе, стреляетъ изъ огромнаго пистолета въ девицу, носящую платье полиняло-голубой краски, часть которой попала ей и въ волосы. Не решаюсь. Заплатишь два шиллинга, а потомъ, пожалуй, и не дочитаешь до той сцены, которая изображена на обложке. Во всякомъ случае, это должно быть главное место въ книге и оно мне теперь уже известно - даромъ. Даже если кто-нибудь спроситъ: "вы читали "Темныя дела сыщиковъ"? - то могу ответить: "а это, где тотъ, какъ бишь его, стреляетъ въ девушку? Признаться, остальное позабылъ"... Отхожу отъ стола не купивъ книги.

пальто, зонтикъ и я, все это стремглавъ несется въ другой вагонъ. Кстати, что такое "стремглавъ?" Следовало-бы знать подобныя вещи. Въ вагоне для курящихъ пассажиры, очевидно, смотрятъ на мое позднее прибытiе какъ на насильственное вторженiе въ ихъ вагонъ.

Самое лучшее - взять вежливостью. Такъ, чьи-то саквояжъ и пальто стесняютъ меня. Вежливо открываю ихъ владельца. "Это ваше?" - сладкимъ тономъ съ, любезной улыбкой. Признаетъ, что - его. "Вы мне позволите..." Затемъ, когда онъ видитъ, что вы суете его имущество куда попало или помещаете эти вещи въ колеблющейся позицiи надъ его головой, онъ самъ встанетъ и уберетъ ихъ, къ общему удовольствiю всехъ заинтересованныхъ.

Изреченiе на пользу путешественниковъ. "Ласка предупреждаетъ гневъ, а своевременная улыбка устраняетъ возможныя (хотя-бы и невозможныя) гримасы". Могли-бы быть еще подобныя изреченiя, которыя стоило-бы издать въ назиданiе для туристовъ. Напримеръ: "Кто раньше всталъ, тотъ и попалъ (т. е. на поездъ)". "Серебряный ключъ отворяетъ все вагоны". "Одинъ бутербродъ не делаетъ завтрака". Изреченiе для железнодорожныхъ служащихъ: "Заботься о первомъ классе, а остальные сами о себе позаботятся".

Въ вагоне тесно. Однако-же мы понемногу все усаживаемся и устраиваемся съ вещами удовлетворительно. Какъ фунтъ колотаго сахару сперва не входитъ въ ящичекъ, а после терпеливаго встряхиванiя въ немъ поместится и полтора фунта. Съ нами множество вещей, такъ какъ каждый изъ насъ полагалъ, что онъ одинъ догадался взять съ собой саквояжъ, осеннее пальто, покрывало и зонтикъ. Но все эти вещи постепенно размещаются, по мере того, какъ вагонъ скачетъ далее. И мы сами делаемся менее непрiятны другъ для друга, чемъ вначале.

Соседъ спрашиваетъ меня: "Какъ прошли нынче скачки въ Бате?" Я не ожидалъ этого и несколько озадаченъ. "Не былъ нынче тамъ" - отвечаю, изъ чего онъ можетъ заключить, что въ общемъ правиле я бываю на всехъ скачкахъ. Онъ, очевидно, принимаетъ меня за рьянаго спортсмена, такъ какъ, извиняясь за свое невежество, долгимъ отсутствiемъ изъ Англiи, онъ спрашиваетъ: "какъ, по моему, можно-ли ставить за Скэвенджера на 2,000-ный призъ?"

Заметка. Спорты вообще входятъ въ нашъ нацiональный характеръ. Каждый англичанинъ родится мореплавателемъ и спортсменомъ. Разумеется, если онъ затемъ не развиваетъ, а закапываетъ въ землю свои прирожденные таланты, то самъ виноватъ. Следовало-бы просматривать хоть разъ въ неделю скаковыя изданiя; всего четверть часа и будешь знать выдающихся лошадей.

Но такъ какъ я не просматривалъ, то отвечаю, что "я не совсемъ уверенъ въ томъ, какъ пойдетъ Скэвенджеръ". Это буквально справедливо, потому что я впервые слышу это лошадиное имя. Но для моего собеседника подобный ответъ можетъ иметь особое значенiе; пожалуй, побудитъ его переменить ставку. Онъ задаетъ мне еще одинъ вопросъ, снова извиняясь темъ, что провелъ несколько летъ въ Индiи. А я улыбаюсь, какъ-бы выражая ему: "ничего, это случается". Онъ спрашиваетъ: "кто теперь, лучшiе жокеи?" Въ качестве англичанина, сознаю, что долженъ-бы знать ихъ имена. Не могу-же и я извиниться, что провелъ въ Индiи это время. Темъ более, что остальные пассажиры прислушиваются къ нашему разговору.

Отвечаю съ осторожностью: "Какъ вамъ сказать" - и раздумываю. Какое-то вдохновенiе подсказываетъ мне имя и я произношу - "Гримстонъ, напримеръ, одинъ изъ удачныхъ". Только что сказавъ это, чувствую, что провалился. Во-первыхъ, мне приходитъ на мысль, что Гримстонъ - не жокей, а кулачный боецъ; во-вторыхъ, что онъ даже и не кулачный боецъ, но известный шампiонъ въ состязанiяхъ въ крикетъ; въ-третьихъ, что Гримстонъ, это - знаменитый адвокатъ при канцлерскомъ суде. Крайне неловко и ожидаю, что собеседникъ нападетъ на меня съ разспросами: где скакалъ Гримстонъ и на какихъ лошадяхъ. Но собеседникъ после моего ответа произнесъ только "а" и взглянувъ въ левое окно, где не оказалось ничего примечательнаго, посмотрелъ потомъ въ правое окно, где также не нашлось ничего интереснаго. Тогда онъ развернулъ газету.

Мало-по-малу пассажиры, одинъ за другимъ, высаживаются. Я остаюсь одинъ. Ощущенiе расклеенности. Скучно. Думаю о прiезде. На станцiи Торкэ, где выйду, я, вероятно, найду экипажъ Уэтерби или его шлюпку, если станцiя на самомъ берегу, какъ Рамсгэтъ. Быть можетъ, вышлетъ мне навстречу своего лоцмана, который будетъ въ фуражке съ позументнымъ околышемъ. На мой вопросъ, принадлежитъ-ли онъ къ экипажу яхты моего прiятеля, онъ ответитъ: "точно такъ, ваша честь!" Какъ у Купера. Затемъ, я сяду въ кабрiолетъ, а онъ на козлы, въ качестве штурмана, чтобы направлять бегъ колесъ. Далее мы пересядемъ въ шлюпку, съ которой будутъ видны весело мигающiе сигнальные огни на яхте. Самъ Уэтерби будетъ стоять у трапа. Однимъ словомъ - все для меня новое; другая обстановка, иной воздухъ. Именно то, что нужно для моего здоровья.

Выходитъ совсемъ не такъ. На станцiи Торкэ - никого, кроме начальника станцiи. Вручаю ему свой билетъ и осторожно спрашиваю, знаетъ-ли онъ мистера Уэтерби? Онъ коротко: "не знаю". Продолжаю - "у него своя яхта". Нетъ, "не знаетъ ни мистера Уэтерби, ни его яхты, но извозчики могутъ знать". После этого, онъ крикнулъ "Билль!." на кого-то въ пространстве и, услышавъ откликъ, пошелъ быстрыми шагами къ концу платформы.

Извозчикъ объявляетъ, что знаетъ мистера Уэтерби. Онъ живетъ въ Фёркинъ-Террасе.

"Совсемъ нетъ - возражаю - у него своя яхта. Онъ только на якоре въ здешней гавани - то-есть порте." Не знаю, какъ следуетъ назвать: гавань или портъ. Но такъ какъ я имею дело только съ извозчикомъ, то все равно. Однако, извозчикъ настаиваетъ и я еду съ нимъ, чтобы, по крайней мере, разузнать. Можетъ быть Уэтерби и жилъ здесь на берегу, пока не имелъ своей яхты.

Фёркинъ-Террасъ No 14. Вероятно - родъ бельведера, надъ моремъ. На звонокъ у двери, выходитъ лакей. "Это - мистера Уэтерби?" - "Да, сэръ". - "Дома?" - "Нетъ, сэръ". - "На палубе?" - "О нетъ, сэръ!". Последнее такъ решительно, какъ будто вовсе немыслимо, чтобы Уэтерби могъ теперь быть на палубе. - "Ожидаетъ меня?" - "Да, сэръ; онъ упоминалъ, что можетъ быть джентльменъ" (это произносится имъ вовсе нерешительно). Пауза. Ну, теперь какъ? Извозчикъ взглядываетъ на меня съ такимъ видомъ, какъ будто хочетъ сказать: "а что? Какъ ты ни ломался, а вышло по моему, это самое место и есть. Ну-ка, что ты теперь покажешь?" Говори повелительно: "взять мои вещи".

Отпустилъ извозчика; вещи въ проходе. Съ некоторымъ оттенкомъ неуверенности и съ сознанiемъ, что нахожусь здесь ровно въ 350 миляхъ отъ своей собственной кровати, спрашиваю человека: "а комната для меня есть?" Слуга, весьма вежливый и услужливый, отвечаетъ: "изволите видеть, сэръ, миледи не знала, будетъ-ли вамъ угодно остановиться въ гостиннице или здесь".

Быстрый рядъ мыслей, проносящихся въ моемъ уме между его ответомъ мне и моимъ последующимъ ответомъ ему. Миледи!? Кто это? Не спрашиваю, такъ какъ я, очевидно, долженъ знать. Я всегда считалъ Уэтерби холостякомъ. Но если онъ и женатъ, то почему имеетъ титулованную жену? Разве, что онъ самъ - лордъ Уэтерби или сэръ такой-то Уэтерби? Мне теперь только приходитъ отчетливо мысль, что ведь онъ для меня - только такъ себе, знакомый. Но сколько разъ я съ нимъ ни встречался, онъ всегда делалъ на меня впечатленiе радушнаго и безцеремоннаго малаго, одного изъ техъ людей, съ которыми при первомъ-же знакомстве сходишься, какъ будто они давнишiе прiятели. И встречался-то я съ нимъ - припоминаю - всего три раза. Но при первой-же встрече онъ пригласилъ меня когда-нибудь идти съ нимъ въ море, на его яхте. Кажется, впрочемъ, это было въ декабре. Но все равно: я прiехалъ сюда, нечего теперь обдумывать.

слуге, после ряда мыслей: "о нетъ! я, разумеется, предпочитаю остановиться здесь". Очень хорошо, онъ снесетъ мои вещи на верхъ. Миледи, по его словамъ, находится въ гостиной. Какъ обо мне доложить? Говорю свою фамилiю.

Идемъ по лестнице. Хотелось-бы мне, чтобы онъ объяснилъ, кто эта миледи. Хотелось-бы также сперва повидаться съ самимъ Уэтерби. Но если жена его - или какъ-бы она ему ни приходилась - дома, то неловко было-бы съ моей стороны избегнуть ея и прокрасться прямо въ "мою" комнату. Въ эту минуту охотно возвратился-бы назадъ, даже все эти 350 миль, и напрасно я не сказалъ, что предпочитаю остановиться въ гостиннице. Теперь не время. Дверь въ гостиную.

Слуга растворяетъ ее передо мной и самъ остается съ этой стороны, за дверью. Онъ, очевидно, убежденъ, что я прекрасно знакомъ съ леди Уэтерби. А леди Уэтерби, находясь по ту сторону двери, убеждена, что это ей несутъ ночную свечку, за которой она звонила. Служитель произноситъ въ дверь, передо мной, мою фамилiю и произноситъ ее ошибочно. Такъ, что мне приходится начать съ объясненiя, не только, что я - такой-то, но еще, что я - не тотъ, какъ ей было доложено. Непрiятно начинать съ путаницы.

Въ гостиной две дамы; одна - брюнетка, безспорно красивая, въ платье, такъ сказать, массивномъ; другая - очень высокая, съ золотистыми волосами и въ платье - опять такъ сказать - воздушной легкости. Первая вся - въ бархате, настоящихъ кружевахъ, и съ несколькими бриллiантами. Другая вся - въ газе, наводящемъ на мысль, что она можетъ сейчасъ улететь на облако, а покаместъ нуждается въ постоянномъ присутствiи человека съ каминнымъ половикомъ въ рукахъ, на случай, если она воспламенится. Одна - нечто существенное, другая - призрачное. Ясно, что существенная и должна быть леди Уэтерби. Столь-же ясно делается мне вдругъ, что Уэтерби все-таки - не более, какъ мистеръ Уэтерби, но что онъ женился на даме, которая сама имеетъ титулъ.

Еще мысль. Мы составляемъ картину, которую я видалъ въ иллюстрированномъ журнале: "Леди Уэтерби съ подругой принимаютъ таинственнаго пришельца".

- "Леди Уэтерби, - начинаю я съ полнымъ убежденiемъ, что все легко объяснится и что сейчасъ мы будемъ сидеть вместе и весело болтать, какъ старые знакомые. - Леди Уэтерби, я долженъ просить вашего извиненiя, что являюсь такъ поздно, но дело въ томъ (последнее выраженiе совсемъ излишне, такъ какъ наводитъ на мысль, что - именно не въ томъ, что человекъ хочетъ отуманить), что когда я последнiй разъ виделъ вашего мужа" - ее это видимо заинтересовало, а весьма важно сразу заинтересовать - "недели три тому назадъ" - тутъ дамы взглядываютъ другъ на друга съ такимъ выраженiемъ, какъ будто оне спрашиваютъ себя - "что намъ: взвизгнуть или позвонить?" - Имея нервную тетушку, я знакомъ съ подобными припадками. Вероятно, оне обе были глубоко погружены въ чтенiе или дремали, и неожиданное мое появленiе слишкомъ подействовало на нихъ. Поэтому, продолжаю спокойно: - то вашъ мужъ пригласилъ меня спуститься сюда на берегъ, заверяя, что онъ самъ будетъ здесь; а потому"...

О небо! Что это значитъ?

Леди Уэтерби буквально попятилась къ камину. Ей недалеко было пятиться, такъ какъ она стояла на коврике - а та высокая кисейная тень конвульсивно бросается къ ней на помощь.

- "Нетъ, нетъ! - восклицаетъ воздушная тень. - Это какая-то ошибка. Пожалуйста, отворите дверь, и крикните Клясперъ". - Она говоритъ это мне. Затемъ следуетъ поспешный опытъ съ моей стороны отворить дверь наружу комнаты, въ тотъ самый моментъ, когда ее отворяетъ внутрь человекъ, несущiй ночную свечку. Редко мне бывало больней, чемъ на этотъ разъ.

Впечатленiе можно сказать искрой вылетаетъ у меня изъ глаза - обнаружить свое рыцарство, не обнаруживая агонiи, какая пронеслась у меня отъ переносицы черезъ глазъ и лобъ до самыхъ корней волосъ. Обращаюсь къ этому человеку, какъ къ Клясперу.

- "Клясперъ, - говорю я, - леди Уэтерби желаетъ..."

Въ одну секунду онъ ставитъ на столъ подсвечникъ и, выйдя на площадку лестницы, зоветъ "Клясперъ!"

его зоветъ.

Снизу какое-то сопрано отвечаетъ "сейчасъ" и мелкимъ, беглымъ шагомъ поднимается къ намъ Клясперъ. Это - хорошенькая, изящная горничная.

Въ ту самую минуту хлопаетъ дверь, выходящая на улицу. Раздается голосъ. Это - Уэтерби! Благодаренiе небу! Онъ кричитъ - "Робертъ, сюда!" Потомъ что-то суетится внизу. "Сказать Биллю, чтобы..." - снова что-то суетится тамъ-же и затемъ слышны шаги по лестнице. Кажется, никогда еще въ жизни я не былъ такъ радъ увидеть кого-бы то ни было, какъ я теперь радъ, что вижу предъ собой Уэтерби.

Онъ - въ полномъ костюме мореплавателя, что и составляетъ первый со времени моего прiезда сюда признавъ осуществленiя того, зачемъ я прiехалъ. До сихъ поръ во всемъ окружающемъ не показывалось ни одного морского признака.

Уэтерби на одну восьмую, примерно, выше меня и ужасно радушенъ.

- Браво! - восклицаетъ онъ, прорываясь на сцену, - вы здесь! Ладно! Только у меня одна комната свободна, на самомъ верху, такъ какъ миссъ... Тутъ примечаетъ, что онъ не наедине со мной и круто сворачиваетъ на "позвольте васъ представить миссъ Стрэтмиръ, миссъ Джэни Стрэтмиръ".

Въ эту минуту онъ догадывается, что "ладно" имъ было сказано преждевременно; что у насъ что-то неладно. Хотя леди Уэтерби уже стоитъ прямо, а Клясперъ держитъ свечку для нея. Мой прiятель удивленъ. "Что это, Бетти, нездоровится, а?" - обращено къ леди Уэтерби. Она улыбается и отвечаетъ, что ничего важнаго не случилось. Далее она выражаетъ (мне) опасенiе, что вероятно мне было очень и проч. и проч. На что я отвечаю, что прошу ее не и проч. и проч. Тогда Уэтерби представляетъ меня своей невестке, леди Уэтерби. После того, она грацiозно подаетъ мне руку, прося меня извинить ее, такъ какъ она немного и проч. и проч. Вследствiе чего я вышептываю нечто вроде, что я самъ - ворчу что-то невнятное, потому что неопределившееся въ моемъ уме. Она хорошо делаетъ, что не ждетъ конца моего перiода, но идетъ въ верхнiй этажъ, въ сопровожденiи Кляспера со свечкой, а затемъ, по зову миледи - уходитъ миссъ Джэни. Уходитъ съ любезнымъ наклоненiемъ головы мне и пускаетъ въ меня изъ подъ ресницъ такой взглядъ, какъ будто я провелъ съ ней целый часъ tête à tête.

- Доброй ночи, миссъ Стрэтмиръ, - произношу я какъ-то съ ударенiемъ и наклоняю голову подъ острымъ угломъ къ позвоночному столбу, темъ самымъ какъ-бы укрывая впечатленiе, испытанное мною отъ того, что ее зовутъ Джэни, что у нея золотые волосы и что ею была пущена въ меня при отступленiи, такъ сказать, парфянская стрела, которая - еслибы не существовали общепринятые въ обществе обычаи - давала-бы мне, собственно говоря, прямое право - обнять ее и сказать: "Джэни, будь моя!"

Заметка ночью, при обдумыванiи. Что это - любовь при первомъ взгляде или лишь результатъ контраста съ темъ, какъ я жилъ въ последнее время? Съ тетушкой, ея наперсницей, ея собачкой и горлицей, которыхъ соединенные годы составляютъ около полутора столетiя. Можетъ быть, именно только последствiе резкаго контраста. Выспаться, задавъ себе этотъ вопросъ. Утро вечера мудренее.

- "Джэни" - сообщаетъ мне на ночь Уэтерби... Признаюсь себе, мне не нравится, что онъ называетъ ее Джэни и хотелось-бы заметить ему, что это слишкомъ фамильярно. Только, конечно, не имею еще права. Но все-таки, единственное что мне въ Уэтерби не нравится это - фамильярныя отношенiя между нимъ и миссъ Стрэтмиръ.

- "Джэни" - говоритъ онъ - разсказала мне объ ошибке, въ какую вы впали. Бетти, т. е. леди Уэтерби и ея два мальчика теперь постоянно живутъ со мной, такъ какъ я опекунъ этихъ детей, а она ведетъ мой домъ". Высказываю сожаленiе о случившемся, скромно относя это къ моей глупости. Но Уэтерби беретъ главную часть вины на себя, такъ какъ ему следовало раньше объяснить мне; а меньшую часть онъ относитъ къ самимъ этимъ дамамъ, которыя передъ моимъ прiездомъ читали нелепыя росказни о духахъ и привиденiяхъ. Вотъ почему, когда я выступилъ съ своимъ неожиданнымъ заявленiемъ, то оно такъ и подействовало на его невестку.

Леди Уэтерби, какъ теперь оказывается - вдова сэра Джемса Уэтерби, своднаго брата моего прiятеля. Покойный былъ пожалованъ въ кавалеры ордена Бани на службе въ Индiи за то, что сделалъ что-то или чего-то не сделалъ съ правительственными складами и съ раджей какой-то области.

Заметка для будущаго. просто Уэтерби, то это оказалось-бы прилично, даже если-бы онъ и былъ ея мужъ. А такъ, какъ я сказалъ, именно, что я недавно виделся съ ея мужемъ (покойнымъ, какъ оказалось теперь-же) и спустился сюда на берегъ по его приглашенiю, то это было крайне неосторожно. Хорошо еще, что я употребилъ выраженiе: "спустился", по приглашенiю покойнаго сэра Джемса, а не наоборотъ, такъ какъ это даетъ утешительное понятiе о его нынешнемъ местопребыванiи. Впередъ быть осторожнее.

Однако, Уэтерби доселе не сказалъ ни слова о выходе въ море, странно. Онъ вдругъ взялъ свечку, кликнулъ "Робертъ!" и прибавивъ - "онъ проведетъ васъ въ вашу комнату; прощайте" - исчезъ.

Ночью-же. Если что напоминаетъ о яхте въ настоящiй моментъ, такъ это отведенная мне каюта подъ самой крышей дома. Нельзя сказать, что эта каюта менее всякой данной величины, но она немного и больше. Кровать слишкомъ высока и широка. Влезаю туда и ползу на середину. Если меня внезапно разбудятъ и я быстро сяду, то головой хвачусь о потолокъ. Усиленно внушаю себе объ этомъ, прежде чемъ заснуть. Посмотримъ, выйдемъ-ли завтра въ море. Неужели Уэтерби бросилъ это занятiе?.. Миссъ Джэни Стрэтмиръ... Чудные глаза... Помнить, чтобы не треснуться головой... А хорошенькое имя - Джэни... Сэръ Джемсъ, вотъ что... Ну-съ, кажется...

Рано меня будитъ солнце, которое усиленно проникаетъ сквозь широкое итальянское окно моего мезонина, какъ-бы принимая его за парникъ для огурцовъ, а меня за самый этотъ овощъ, свернувшiйся и зреющiй на своемъ ложе. Нетъ занавески. Предвижу желчное состоянiе и головную боль на весь день, если солнце будетъ продолжать жарить такъ. На часахъ: 6.30.

Три мухи, внезапно призванныя тепломъ къ жизни, начинаютъ спазмодически жужжать. Одна изъ нихъ делаетъ упорные налеты на меня, злобно жужжа, при чемъ всякiй разъ усиливаетъ свое жужжанiе при самомъ приближенiи къ моему лбу или уху. Бацъ. Кажется, скомкалъ ее въ волосахъ. Нетъ, улетела. Что можетъ быть раздражительнее этого подлаго, намереннаго жужжанiя, на зло человеку.

Стратегическая уловка. Спряталъ голову подъ простыню и надулъ мухъ. Дремлю снова.

7.30. На сцену входитъ Робертъ, съ платьемъ. Самъ онъ одетъ въ роде матроса. "М-ръ Уэтерби, сэръ, завтракаетъ ровно въ восемь", сообщаетъ онъ. Почти уже неуверенный въ самомъ существованiи яхты, я спрашиваю: - а въ море не пойдемъ?

- Какъ-же, сэръ. Я только что ходилъ на палубу сказать шкиперу, чтобы онъ былъ готовъ къ одиннадцати.

Прекрасно. Въ море! Самое лучшее для моего здоровья. А то - солнце-ли это, или вчерашнее путешествiе, или железнодорожный обедъ въ необычное время, не знаю, но только чувствую сонливость, тяжесть во всемъ теле и какое-то сжатiе въ переносице. Равнымъ образомъ (противъ чего борюсь уже въ теченiе несколькихъ, месяцевъ), ощущаю толстоту: сознаю, что толстею. Не знаю, достаточно-ли это приметно снаружи. Но у меня такое чувство, какъ будто во мне содержится еще гораздо больше, чемъ доступно для посторонняго глаза. Меня гнететъ именно внутреннее сознанiе толстоты. Одеваюсь въ состоянiи некотораго окочененiя. Отъ моего носоваго и общаго самочувствiя зависитъ и нерешительность въ выборе костюма. Думаю, что къ яхте подходило-бы некоторое неглиже. Обдумываю это, при чемъ чуть не уснулъ на стуле. Прихожу къ выводу - безъ жилета. - А миссъ Джэни и леди Уэтерби? Не будетъ-ли отсутствiе жилета непочтительно?

Решенiе. Оделся какъ обыкновенно для завтрака; посмотрю, въ чемъ другiе и если нужно, - возвращусь въ мезонинъ, где всегда успею снять жилетъ. Сошелъ внизъ.

съ бронзовыми пуговицами) отвечаетъ. - "Да. Берите, пожалуйста, сами". Далее уведомляетъ, что дамы будутъ готовы отплыть къ 11-ти.

Любопытно, какъ далеко предпринимаемое нами плаванiе. Уэтерби сильно звонитъ. Спрашиваетъ явившагося Роберта - "Где Билль?" Билль - это ужъ въ морскомъ роде. И тотъ предсталъ; также въ виде матроса. Его спрашиваютъ, видалъ-ли онъ лодку, покрашена-ли она? Оказывается да, то и другое. Уэтерби делаетъ свои вопросы громко и резко. "Робертъ!" Выходитъ тотчасъ; оказывается былъ тутъ же, за дверью.

Заметка. Вообще служащiе у Уэтерби, повидимому, уходятъ со сцены только за дверь, но никогда не отдаляются, такъ какъ ежеминутно могутъ быть призываемы, въ резкомъ тоне и, пожалуй, лишиться места, какъ только не окажутся налицо при первомъ зове. Въ смысле дисциплины, это совершенно правильно. Но напоминаетъ о "тысяче и одной ночи", где какой-то восточный человекъ безпрестанно хлопаетъ въ ладоши, и каждый разъ моментально передъ нимъ появляются сто невольниковъ, черныхъ какъ дерево того же наименованiя. Кстати, какой же ширины были у него двери?

"Послать за мальчикомъ". Билль между темъ стоитъ, также ожидая приказа. Взглянувъ въ окно, Уэтерби произноситъ: - "Ветеръ между зюдомъ и зюдэстомъ?" На что Билль отвечаетъ: "да, сэръ, по моему есть немножко зюда". - "А шлюпка готова?" - "Да, сэръ". - "Что?" - кричитъ Уэтерби. Билль повторяетъ. - "А Бэнтеръ здесь?" - "Здесь". - "Прислать мне его".

Уэтерби ходитъ по комнате, а я спокойно завтракаю. Потомъ, высунувшись изъ окна, онъ неожиданно повернулся назадъ и спросилъ меня, какъ я переношу море? Я самъ задавалъ себе этотъ вопросъ, когда собирался ехать сюда, но не решилъ его. Уже много летъ не бывалъ на парусномъ судне и не помню съ точностью, каково на немъ. Если сказать, что переношу хорошо, а потомъ окажется, что не хорошо, это будетъ значить, что я хвасталъ. А если сказать, что не хорошо, то онъ, пожалуй, не возьметъ меня въ плаванiе.

Благоразумный ответъ. "Не знаю наверное; это зависитъ".

Уэтерби взглядываетъ на меня и спрашиваетъ: - "Какъ? Что?" - такимъ тономъ, какъ будто онъ недоволенъ моимъ ответомъ. Но тутъ входитъ Бэнтеръ. Это высокiй и широкоплечiй человекъ, также въ роде матроса, но попроще Билля, который возвратился и всталъ за нимъ. У Бэнтера есть особая манера смотреть на васъ - пожалуй несмело, а между темъ такъ, какъ будто бы его постоянно занимаетъ и доставляетъ ему большое удовольствiе некая его собственная шутка, такъ и остающаяся неизданною для другихъ. Онъ, повидимому, постоянно напрягаетъ всю силу воли, чтобы не подмигнуть вамъ - въ такомъ смысле, что онъ отлично понимаетъ все, что происходитъ вокругъ и видитъ все насквозь, даже прищуривъ глазъ. Мне Бэнтеръ нравится съ перваго взгляда и съ нимъ я решился бы плыть хотя бы къ полюсу. Бэнтеръ, я уверенъ, ничего бы не говорилъ, но доставилъ бы безопасно куда угодно. Вотъ бы порекомендовать первому лорду адмиралтейства такого человека.

"Ага, Бэнтеръ" - обращается къ нему Уэтерби, только теперь заметивъ его, и даже съ некоторымъ удивленiемъ. Бэнтеръ взглядываетъ на меня правымъ глазомъ, которымъ ясно выражаетъ - "разве это не забавно, разве не чудно?" Но не подаетъ никакого знака, не моргнетъ. Замечательный типъ матроса. - "Да, такъ что жe?" - произноситъ Уэтерби и подумавъ: - "ветеръ между зюдомъ и зюдэстомъ, а?" Бентеръ отвечаетъ съ юморомъ - у него все выходитъ съ юморомъ: - "Да, по моему, есть немножко зюда, сэръ". Уэтерби: - "Что-такое? Какъ?" А Бэнтеръ, повторивъ, смотритъ на меня, выражая весь юморъ положенiя. Но онъ, однако, не впадаетъ въ припадокъ хохота надъ этимъ, а лишь едва приметно улыбается, и то только - глазомъ. Примечаю, что для этой цели ему преимущественно служитъ правый глазъ.

До сихъ поръ не отдаю себе отчета, для чего производится этотъ смотръ всему экипажу. Входитъ позванный мальчикъ, въ сопровожденiи Роберта, и оба имеютъ самый серьезный видъ, точно опасаясь немедленной отставки. Мальчикъ - парень летъ 18-ти. Вижу, Бэнтеръ наблюдаетъ его и, следуя по направленiю леваго глаза Бэнтера, замечаю, что парень - въ сапогахъ съ отворотами, какъ у жокеевъ. Бэнтеръ взглядываетъ на меня и въ правомъ глазу его выражается полный восторгъ юмора. Совершенно такъ-же ясно, какъ если бы онъ кричалъ: "ха-ха-ха! въ отворотахъ на море! Каковъ!"

- Заложить тележку! - командуетъ Уэтерби. Что же это, въ тележке поедемъ, а не на яхте? Потомъ Уэтерби по очереди кличетъ еще Джима и Бейджера. Наша яхта называется "Сильфида". Но вотъ, входитъ гость. Это оказывается, владелецъ другой яхты - "Аталанты". Онъ также идетъ въ море и спрашиваетъ моего прiятеля, что мы намерены делать? - "Закинемъ неводъ" - объявляетъ Уэтерби и затемъ представляетъ меня. Похоже какъ будто онъ даетъ понять тому, другому моряку, что больше и делать нечего, какъ закинуть неводъ, когда я здесь.

Неводъ. Такъ это, значитъ - не плаванiе. А я думалъ, что мы поплывемъ къ Испанiи или, по меньшей мере, къ Францiи. Владелецъ "Аталанты" обращается къ собственнику "Сильфиды": - "Будетъ слегка свежевато".

- Разве что чуть чуть - возражаетъ Уэтерби. Услышалъ его слова сразу, и не спросилъ какъ, что? - Почти зюдъ - зюдъ - эстъ, - прибавилъ онъ.

Соображенiе: будетъ плясъ. Это выраженiе впервые, такъ сказать, ставитъ меня лицомъ къ лицу - съ моремъ. Первое мое движенiе таково, чтобы сказать - "послушайте, Уэтерби, если будетъ плясъ, то не лучше-ли остаться дома?" Но ведь я-же прiехалъ сюда для здоровья и "маленькiй плясъ снаружи" можетъ быть мне прямо полезенъ. Однако соображаю, что каждая вещь, кроме наружной стороны, имеетъ еще и внутреннюю. Если снаружи будетъ плясъ, то какъ будетъ... Не хочу объ этомъ думать.

Тутъ Уэтерби спросилъ владельца "Аталанты" - "правда-ли, что вчера они все переболели?" И тотъ несколько замялся, вследствiе чего Уэтерби, почувствовавъ свое превосходство, прибавилъ и ему на этотъ разъ: "Какъ? Что?" А потомъ захохоталъ. Если такiе настоящiе мореходы, и те бываютъ больны на море, то что-же ожидаетъ меня? Не слишкомъ-ли много я съелъ мяса за завтракомъ? Вотъ, когда дождусь "пляса снаружи", то и будетъ рифма. И хорошо еще, если только рифма.

"Аталанты" сообщаетъ, что вчера ему нездоровилось еще прежде, чемъ онъ вышелъ въ море. Недурная мысль - пожалуюсь на нездоровье прежде, чемъ мы начнемъ плаванiе. Тогда, если все сойдетъ благополучно, окажется, что я природный морякъ, что родная стихiя тотчасъ меня вылечила. Если-же окажусь плохимъ морякомъ, то это скроется фактомъ, что мне уже раньше нездоровилось.

Входитъ миссъ Джэни Стрэтмиръ. Костюмъ для яхты, изъ синей саржи, матросскiй отложной воротъ, галстучекъ повязанъ въ морской узелъ, рубашка морского цвета, съ манжетами сильно напоказъ. Ея светлые волосы зачесаны на верхъ затылка, на голове минiатюрный соломенный кружокъ, вроде опрокинутой подкладки подъ сыръ, съ синей лентой, которой концы, окаймленные серебряной тесемкой, летаютъ по ветру; напереди шляпы надпись "Sylphide". Я такъ пораженъ этимъ светлымъ виденiемъ, что не нахожусь сказать ничего, напр. хотя-бы по поводу "сильфиды".

Она въ восторге отъ погоды и отъ всего. Задаетъ два десятка вопросовъ Уэтерби и порхаетъ то къ окну отъ зеркала, то къ зеркалу отъ окна, чтобы переставить иглу въ волосахъ и т. п.

нетъ перчатокъ! Это ужасно, не правда-ли? - У нея особая манера произносить "не правда-ли"; очень хорошенькая манера. Но впоследствiи поправляю свое мненiе въ такомъ смысле, что хотя это - очень хорошенькая манера сперва, но черезъ, три дня она раздражаетъ.

- Это ужасно, не правда-ли? - Медленно возводитъ взоры кверху и оттуда быстро бросаетъ ихъ на меня. И это - не разъ. Каждый такой маневръ равнозначущъ вопросамъ: понимаете, какъ я проницательна? Понимаете-ли, я насквозь вижу, что въ васъ происходитъ? И разве я не обольстительна? Разве вы могли себе представить нечто подобное мне? - Вотъ, если-бы Бэнтеровъ глазъ былъ здесь, воображаю, какое юмористическое наслажденiе онъ-бы выразилъ. Въ смысле, что - "вотъ такъ штучка! Ай да барышня!"

Я слишкомъ долго жилъ отшельникомъ. Необходимо чаще бывать въ женскомъ обществе. "Исторiя движенiя" и другiе труды совсемъ погрузили меня въ одно мышленiе. Какъ я безконечно серьезенъ, сравнительно съ миссъ Джэни! Правда, она немножко ужъ слишкомъ воздушна... Но ее, наверное, испортили комплиментами и пустыми разговорами. Надо овладеть ея вниманiемъ... (Ага, уже - овладеть? Это несовсемъ мне нравится). Просто поговорить съ ней серьезно. Она шаловлива, гибка и изворотлива какъ котенокъ. Вотъ, и прицепить къ ней нечто веское, для устойчивости. Меня. Вовсе не потому, что я толстею, но въ смысле солидности умственной.

Миссъ Стратмиръ спрашиваетъ, есть-ли ей еще время пойти купить перчатки? Уэтерби отвечаетъ что "есть." - "Въ самомъ деле? - миловидно произноситъ она - Ведь еще есть время, не правда ли?" Не только миловидно, но даже трогательно, какъ будто она научена опытомъ не полагаться на слова мужчинъ. Тогда Уэтерби сказалъ, что времени достаточно и спросилъ, не хочу-ли я проводить миссъ Джэни въ магазинъ и потомъ доставить ее безопасно на палубу.

Она повторяетъ прежнiй маневръ со взорами и присоединяетъ вопросы: - "Хотите вы быть такъ добры? Вы наверное " Отвечаю, что съ большимъ удовольствiемъ. И мы идемъ. Я и эта златокудрая энтузiастка. Весь разговоръ ея состоитъ изъ вопросовъ или, лучше сказать, изъ патетическихъ загадокъ, предлагаемыхъ собеседнику.

Заметка. Что она - такова со всеми ("такова" въ такомъ смысле, что она вся - восторгъ и вся - глаза)? - или это только со мной и въ первый разъ? Прохожiе смотрятъ на насъ. На нее и меня. И на ея глаза... Un regard incendiaire... Мне кажется, что прохожiе, после того, какъ они уже прошли, оборачиваются и говорятъ: "Какая хорошенькая! Совсемъ подходящая пара! Вотъ счастливецъ! Смотрите, она поедетъ на его (т. е. на моей) яхте! Кто она такая? Кто онъ?" Чувствую, что съ удовольствiемъ вздулъ-бы каждаго, кто надеваетъ пенсне при нашемъ приближенiи.

Разговоръ съ ней, разумеется, следовало-бы начать такъ, чтобы сразу стать выше уровня ея прежнихъ поклонниковъ. Но не легко. А если я не буду занимать ее, то она, во-первыхъ, сочтетъ меня глупымъ; а во-вторыхъ, сейчасъ-же сама займется кемъ-нибудь другимъ. Напр. однимъ изъ шляющихся по берегу молодыхъ людей въ матросскихъ костюмахъ (акробаты!). Занять ее чемъ-либо серьезнымъ? Но чемъ? Нельзя-же такъ, вдругъ спросить - "какъ вы думаете, билль о реформе пройдетъ въ нынешнюю сессiю?" Нельзя - подумаетъ, что я смеюсь надъ ней. И можетъ заплакать.

Придумалъ - "Какую чудную картину представляетъ сегодня море".

Она. "О да! Прелестно, не правда-ли?" Не могу сказать, что нетъ. И потому развиваю далее этотъ сюжетъ - "Въ самомъ деле восхитительно!" Естественное продолженiе этого разговора - мой вопросъ: "вы любите плавать на яхте, миссъ Стрэтмиръ?"

- О, для меня это - прелесть, просто прелесть! А вы?

- Ничего, - отвечаю умеренно, ибо еще не знаю результата своего опыта.

- Мой братъ держитъ шлюпку - въ Коузе...

Ея братъ. Это несколько охлаждаетъ мой пылъ. И раньше уже я замечалъ, что когда ухаживаешь, то известiе о существованiи брата умеряетъ пылъ. Онъ сразу представляется чемъ-то, что желательно-бы устранить. Мне хочется возразить ей - "для меня совершенно безразлично, что-тамъ есть у вашего брата. Не суйте мне, пожалуйста, брата, какъ угрозу. Въ такомъ роде, что "если вы (т. е. я) зайдете слишкомъ далеко, сэръ, такъ у меня есть братъ! "

Такъ какъ я самъ невысокаго роста (хотя многiе предпочитаютъ мой ростъ долговязымъ фигурамъ), то со стороны миссъ Стратмиръ предупрежденiе меня о брате можетъ значить, что ростъ его - въ шесть футовъ, по меньшей мере, что у него косая сажень въ плечахъ и соответственная мускулистость.

Не открывая ей этихъ впечатленiй, произношу съ равнодушiемъ: "Въ самомъ деле? И вы часто плаваете съ нимъ?" Отвечаетъ: "О нетъ! Хотя я-бы такъ желала. Онъ служитъ въ стрелкахъ. Я уверена, что онъ очень-бы вамъ понравился".

- Наверное - говорю, зная между темъ, что самый видъ его былъ-бы мне ненавистенъ и что я не безъ удовольствiя услышалъ бы о какомъ-нибудь неблагополучiи съ нимъ на море или о томъ, что онъ, вместе съ своими глупыми стрелками, отправляются правительствомъ на мысъ Доброй Надежды. Не хочу разспрашивать миссъ Джэни о ея родстве. Лучше спросить леди Уэтерби. Это будетъ деликатнее.

- Я полагаю, миссъ Стрэтмиръ, вы очень любите веселость - говорю съ оттенкомъ горечи. Она поворачивается ко мне, наклоняетъ голову на-бокъ выжидательно и смотритъ косо. Виделъ попугая, который делалъ совершенно такъ, удивленный, когда ему насвистывали новую для него мелодiю.

Она отвечаетъ: "Отчего?" Я не ожидалъ такого вопроса. Какъ-будто она ничего не хочетъ сказать отъ себя, но желаетъ, чтобы я одинъ говорилъ и проговаривался.

Неловко сказать: - Изволите видеть, ваша прическа, употребленiе глазъ, ваша походка, все показываетъ...

"Извините, сэръ, но м-ръ Уэтерби не можетъ дольше ждать. Шлюпка у берега". Значитъ, прямо такъ и отплыть. А мои вещи? Не решаюсь спросить Роберта, принесъ-ли онъ на палубу мой зонтикъ. Потому что они могутъ смеяться потомъ въ лакейской компанiи и пожалуй называть меня, между собой, именемъ этого предмета. Воображаю, какъ-бы тогда смотрелъ Бэнторовъ глазъ.

Мы въ шлюпке. - "Прощай, Англiя!" - говорю я, въ шутку. Но Уэтерби морщится. Подплыли близко. Кто-то, въ полосатой куртке, находясь на палубе "Сильфиды", машетъ платкомъ, и миссъ Стрэтмиръ отвечаетъ ему движенiемъ руки. Конечно, ненавижу его. Она: "А, тамъ капитанъ Доусонъ; я такъ рада, что онъ съ нами. Такъ мило. Вы его знаете?"

Не знаю и не хочу знать. Мысленно зачисляю его въ одинъ разрядъ съ ея братьями и остальной родней. И ненавижу всехъ ихъ вместе.

Леди Уитерби, еще одна дама и высокiй джентльменъ, затемъ, шкиперъ, экипажъ и Бэнтеръ съ своимъ глазомъ. Молчитъ, но совершенно ясно выражаетъ: "вотъ это - жизнь. Rule Britannia и ура! въ честь Уэтерби".

Замечательно красиво и старательно снаряженная яхта.. Все - белое и лоснящееся отъ чистоты. На минуту я даже забываю о миссъ Стрэтмиръ, предоставляя ее человеку въ полосатой куртке, и - наслаждаюсь воздухомъ и моремъ, какъ-бы первобытными условiями жизни человеческаго рода. Где-же, если не здесь, можетъ быть здоровье?

Да и качки никакой нетъ. Правда, справившись, вижу, что мы еще стоимъ на якоре. Схожу внизъ. Здесь дамская комната, мужская комната и каютъ-компанiя, съ фортепьяно, каминомъ, книжнымъ шкафомъ, висячими лампами, диванами, кушетками и креслами разной формы. Полъ весь покрытъ дорогимъ ковромъ.

Выхожу опять на палубу. Чудный день, светло-голубое небо, море съ оттенкомъ синьки, красные утесы и целая компанiя белыхъ домиковъ, совершенно одинаковой постройки, но на разной высоте. Какъ будто антрепренеръ, строившiй эти дачки, доставилъ ихъ сюда, на берегъ Дэвоншёра, а оне вырвались на свободу и разбежались, въ перегонку, на возвышенности. Потомъ устали и остались такъ.

Она сидитъ на низкомъ табурете, кокетничая со своимъ зонтикомъ и съ полосатымъ. Онъ полулежитъ на мате, у ея ногъ. Наверное воображаетъ себе, что живописенъ. Чувствую, что они - ниже моего вниманiя. Лучше поучиться морскому делу изъ разговоровъ Уэтерби со шкиперомъ и командой. Слышу, шкиперъ все разсказываетъ ему о Томе, который находится въ госпитале, но поправляется. Уэтерби велитъ доставлять ему все нужное, а также его жене, обещая заплатить.

Потомъ онъ призываетъ къ себе мальчика. Не того - въ сапогахъ съ отворотами, а настоящаго, морского и шкиперъ свидетельствуетъ, что онъ ведетъ себя пока хорошо и что если не избалуется, то можно изъ него что-нибудь сделать. "Слышишь это?" - строго спрашиваетъ его Уэтерби. А Бэнтеръ юмористически выражаетъ глазомъ: - "да, какъ-же, свирепъ, ужасно, живого съестъ". Впоследствiи узнаю отъ леди Уэтерби, что этотъ мальчикъ - сирота и былъ нищiй. Однако Уэтерби - славный малый.

Признакъ здоровья. Охотно-бы закусилъ. Странно, что я голодъ ощущаю сперва въ груди. Записываю это, какъ, замечательный симптомъ. Сегодня для меня положительно - не "толстый" день; скорее худощавый. Въ толстые дни я чувствую себя, какъ будто я проглотилъ пушечное ядро, къ тому-же жирное. Въ такiе дни люблю уединенiе и такой просторъ въ одежде, какого придерживаются южно-американскiе плантаторы. Тогда пуговицы составляютъ нестерпимый деспотизмъ. Подобная разница въ самочувствiи, по днямъ - невеселое условiе существованiя.

"почему вы такъ нелюбезны? Неразговорчивы? Полосатый мне надоелъ. Приходите. Преданная вамъ Джэни". Въ ответъ взгляду, слегка улыбаюсь. Но что означаетъ моя улыбка? Что я радъ? То есть радъ, что она меня поманила къ себе? Но въ такомъ случае, я улыбаюсь совершенно такъ, какъ собака виляетъ хвостомъ, подходя къ своему хозяину. Нетъ, не хочу этого. Пускай полосатый виляетъ хвостомъ, когда его приметятъ.

Все это нездорово. Ну, что ей надо? Подхожу.

- Отчего вы не присели разговаривать? - При этомъ она слегка опускаетъ за собой зонтикъ и стреляетъ въ меня взглядомъ, закрывшись отъ полосатаго. - Разговаривать? На какую тему? Разве противъ пустоты и кокетства и о недалекихъ людяхъ (это довольно язвительно; жалко, что нельзя сказать).

Я никакъ не позволилъ-бы себе (такъ мне теперь кажется) улыбаться человеку, не будучи съ нимъ знакомъ.

Не могу сказать ей, что "не хочу васъ забавлять". Но зато и я улыбаюсь - ей, въ такомъ смысле, что "у васъ-же - полосатый, для этой цели". Улыбаюсь саркастически. А это я делаю - нажимая правый уголъ рта внизъ.

Важная заметка. Впоследствiи проверяю этотъ прiемъ передъ зеркаломъ. Оказывается: то, что я издавна употреблялъ въ качестве саркастической улыбки, скорее похоже на опухоль правой шейной железы. Поэтому я въ четвергъ сменяю ту саркастическую улыбку, которую употреблялъ еще въ среду - на иную, более подходящую.

"я не зналъ, что васъ надо забавлять".

Она сперва взглядываетъ на носки своихъ кокетливыхъ ботинокъ, потомъ поднимаетъ глаза на меня, какъ-бы проникая въ самую душу и говоритъ: "Почему?" Ужасно раздражительно. Хотелъ-бы ей сказать грубо - почему что? Но высказываю это мягко. "То-есть почему я думалъ, что мне нечего васъ забавлять?

- Да. Почему? После этого, она наклоняетъ свой зонтикъ на правую сторону и глядитъ въ море, ни на что. Какъ будто ей совершенно все равно, что я отвечу или она даже забыла о своемъ вопросе.

Мы съ капитаномъ Доусономъ (въ полосатой куртке) стоимъ и также смотримъ въ море. Вдругъ, онъ ко мне, любезно: "вы меня, кажется, не узнали... Моя фамилiя - Доусонъ". Разсматриваю его въ деталяхъ, какъ ребусъ, и стараюсь сложить. Нетъ, не знаю. Въ эту минуту мне припоминается нечто такое, о чемъ я никогда не думалъ летъ тридцать, а именно, что у моего отца была прачка и что она, вторымъ бракомъ, вышла за Доусона, у котораго былъ плюшевый жилетъ съ стеклянными пуговицами. Но тотъ, конечно, былъ другой и капитанъ Доусонъ не можетъ иметь съ нимъ ничего общаго.

- Какъ-же это, неужели совсемъ не помните? Ведь я былъ съ вами въ-пансiоне у Пиксли. - "А, у Пиксли! Да-да, конечно". Мы пожимаемъ другъ другу руку дружелюбно, точно миримся, и будто даемъ себе взаимное обещанiе, что не станемъ мешать одинъ другому у барышни... Что напрасно ревновать... Старые товарищи... Ладно, ладно. Въ уме подмигиваемъ другъ другу (по крайней мере, мне это такъ кажется).

Онъ - высокiй, красивый блондинъ. - "Я васъ познакомлю съ моей женой". И идетъ къ той даме, которая сидитъ съ леди Уэтерби. Какъ, онъ женатъ! Очень прiятно представиться миссисъ Доусонъ.

- Мы столько летъ не виделись - говоритъ онъ при этомъ. - И я самъ едва узналъ его (т. е. меня). Онъ сталъ такъ круглъ и дороденъ.

- А я еще почувствовалъ-было къ нему дружбу! Но теперь - ненавижу человека до такой степени лишеннаго такта. Возражаю: "Не думаю, что я сталъ дороденъ" (доселе это выраженiе казалось мне применительнымъ только къ швейцарамъ, фермерамъ и, пожалуй еще, къ лицамъ духовнаго званiя). Слегка выставляю свою грудь и ничего другого. Принимаю несколько военную осанку. "Когда я нынче пробовалъ надевать мои прошлогоднiе (поправилъ себя во-время)... жилеты, то нашелъ ихъ совсемъ впору" (положимъ это не безусловно точно).

Какой-то стукъ на палубе. Это вынесли наверхъ неводъ съ шестами и гирьками. Все интересуются, где лучше закинуть. Решаютъ - здесь. А мне еще сильнее захотелось есть. По словамъ Доусона, завтракать будемъ еще не скоро. Велелъ подать себе сухарь и все взяли по сухарю. Миссъ Стрэтмиръ мне: - "Вы очень любите рыбную ловлю"? Можно-бы ответить: "люблю " и пусть-бы поняла, какъ хочетъ. Но говорю только "да". - "Попросите, чтобы мне дали удочку. О леди Уэтерби, велите дать мне удочку! Мне такъ хочется ловить рыбу!" Леди Уэтерби улыбается и спрашиваетъ, не будетъ-ли это мешать неводу, который брошенъ съ другого борта.

- О, нетъ! - вкрадчиво уверяетъ обольстительница и обращаясь къ шкиперу: - Рейнольдсъ, ведь не будетъ мешать? - Молчанiе Рейнольдса принимается за согласiе и Робертъ приноситъ ей удочку.

Перезъ минуту она обращается ко мне: "Хотите меня? - Все это съ обычными ея курсивами въ произношенiи. Беру, значитъ нечего и отвечать, что хочу". - "Не берите, если это вамъ скучно. Вамъ не хочется?" - Нечего делать, сказалъ ей все-таки, что хочу. - "Вы непременно поймайте мне рыбу. Поймаете, не правда-ли? Недавно мы съ Рейнольдсомъ поймали". И стреляетъ взоромъ въ шкипера, который стоитъ на руле и обязанъ не смотреть по сторонамъ.

Неужели она готова кокетничать даже съ рулевымъ? И почему она говоритъ иной разъ такъ, чтобы слуги слышали и восхищались? Неужели ни минуты она не можетъ обойтись безъ восхищенiя ею мужчины, двухъ, трехъ, всехъ на свете мужчинъ?..

"для нея" удочку и ушла.

Капитанъ Доусонъ предлагаетъ мне сигару. - "Нетъ благодарю". Что-то не хочется. Говорю ему, что съ нетерпенiемъ ожидаю завтрака. Онъ смеется. До насъ доносится запахъ изъ кухни. Неуместенъ какъ-то на море и потому непрiятенъ. Миссъ Стрэтмиръ уже несколько разъ заставляла меня поднимать удочку, уверяя, что что-то клюнуло. И я делалъ это, хотя безуспешно. Но когда она въ настоящую минуту пристаетъ ко мне съ темъ же - то мне противно. "Вы же обещали поймать мне рыбу? О, леди Уэтерби, какой онъ нелюбезный! Не хочетъ поймать мне рыбу". Разве возможно, чтобы я обещалъ это? Садится возле меня.

- Отчего вы не хотите меня занимать? Меня никто не занимаетъ. Разве вамъ меня не жалко? - И прячетъ насъ обоихъ за своимъ зонтикомъ, хотя говоритъ во всеуслышанiе - "Отчего?"

Хотелъ бы сказать ей - ахъ отстаньте, пожалуйста. Но говорю - "Оттого что... Разве вы не видите, что я..." Чувствую, лицо мое должно ясно выражать, что я голоденъ и что мне делается нехорошо. - "Разве я не вижу, что вы - что?" Это она произноситъ тихо и нежно, какъ я хотелъ бы, чтобы она обращалась ко мне. Но обращалась бы - въ другое время, а не теперь.

Отвечаю самъ вопросомъ - "Ловко-ли это, что мы такъ много вместе?" Она, опять во всеуслышанiе. - "Что за важность?" Тутъ Робертъ докладываетъ, что завтракъ поданъ. Не знаю, не поздно-ли для меня. Если бы меня накормили раньше, то можетъ быть... Лэди Уэтерби говоритъ, что не сойдетъ внизъ, она боится каюты. Дело въ томъ, что мы, хотя и стоимъ, но темъ не менее, какъ-то движемся. На мой вопросъ шкиперу Рейнольдсу, онъ отвечаетъ: - "чуть-чуть пляшемъ".

"Плясъ" - вотъ онъ. Покаместъ, действительно, "снаружи". Чтожъ, пойду завтракать. Говорятъ, хуже всего пустой желудокъ. Въ каютъ-компанiи плясъ обозначается гораздо явственнее, чемъ на палубе. Входя, слышу замечанiе Уэтерби, что когда въ ветре есть эстъ, то если остановиться при неводе, всегда бываетъ маленькiй плясъ. Въ такомъ случае, зачемъ же они останавливались? И съ утра все они толковали, что въ ветре есть зюдъ, при зюдъ-эсте. Теперь вижу, что имъ следовало обращать вниманiе не на зюдъ, но именно на эстъ, такъ какъ отъ него зависитъ плясъ. Профессiональные люди все - рутинеры.

Конечно, не обличаю ихъ. Потому что вообще не въ силахъ теперь. Столъ прекрасно подвешенъ и все на немъ держится. Но мы не подвешены. Сидимъ по обеимъ сторонамъ стола, какъ на начальной доске, центромъ тяжести которой и служитъ столъ. Какое облегченiе, что нетъ дамъ. Барышня ушла въ дамскую комнату, вероятно, перешпилить волосы. Капитанъ Доусонъ, который сидитъ напротивъ меня, въ эту минуту медленно подымается, будто ростетъ надъ своей тарелкой. Затемъ, онъ постепенно оседаетъ и - моя очередь подыматься.

Полагаю, что до шести разъ, примерно, можно вынесть это поочередное возвышенiе и приниженiе. Вероятно не больше. Но главное - думать не надо.

зеленый. Слишкомъ яркимъ цветомъ прямо напоминаетъ свеже-покрашенныя садовыя решетки на даче. И онъ пахнетъ масломъ. Чувствую, что душно отъ запертыхъ оконъ. Оказывается - все отворены. Голова..

- "Баранины" - вырывается у меня слабо, но точно командуя, чтобы мне сейчасъ дали.

- Послушайте, выпейте шампанскаго - говоритъ Уэтерби. Я сжимаю губы. На минуту не желаю вовсе никакого разговора. на своей стороне стола. Слышу, Доусонъ говоритъ - "Шампанское, это - самое лучшее въ данномъ случае". И при этомъ, онъ тихо опускается. - "Тогда дайте мне шампанскаго. Но только сейчасъ, моментально". Однако, могу проглотить всего несколько капель. Потому что теперь я опускаюсь и челюсти мои почему-то сжимаются, а горло какъ будто заткнуто. Вместе съ темъ, капитанъ Доусонъ снова пошелъ вверхъ.

места даже даме. Проситъ, чтобы я ей что-то далъ. Не могу. И объяснить не въ состоянiи, что, пожалуйста, не говорите со мной; скоро пройдетъ, тогда опять можно.

Она - "О, выпейте шампанскаго! Не желаете? Отчего?" И бросаетъ зажигательный взглядъ - на несчастный обломокъ кораблекрушенiя, какимъ я являюсь теперь.

Заметка. Совершенно невольная. Идея для картона: "Умирающiй морякъ, мучимый русалками". - "Мне плохо" - говорю. Она - "И мне, ахъ я такъ больна". Вздоръ, потому что накладываетъ себе горошка. Не возражаю. Мне теперь ни до чего и ни до кого нетъ дела, такъ какъ я уже безнадеженъ. Опускаюсь

Въ этотъ моментъ Робертъ припоситъ сладкую яичницу, съ вареньемъ. Ужасно желтую. - "Пожалуйста, господа, не подходите... Ничего... Я - самъ"... Въ каюту шкипера. Увы, бедный шкиперъ!

Поплясалъ какъ нельзя лучше.

Чрезъ некоторое время, выглядываю изъ этой каюты, какъ будто ожилъ опять. Достаточно-ли я оправился, чтобы идти на палубу? Слышу смехъ женщинъ. Слышу, какъ матросы навертываютъ этотъ подлый неводъ. Уэтерби, сверху, напеваетъ, очевидно, для меня: "Fische, Fische", изъ хора въ "Фенелле", по-немецки. Выхожу, прячась за главный парусъ, слегка пошатываясь и чувствуя слабость въ коленяхъ. Я слабъ, но сохранилъ прежнюю силу наблюдательности.

Держусь за канатъ и вижу, что палуба, мокрая, конечно, покрыта рыбою разныхъ именованiй и всякаго рода гадостью, которая едва-ли даже можетъ иметь особыя имена. Сотнями лежатъ морскiя звезды, морскiя собаки, ползаютъ морскiе пауки, валяются какiя-то неимоверныя устрицы. Все это смешано съ пескомъ, иломъ и травами. Уэтерби и Доусонъ съ интересомъ разсматриваютъ эту дрянь, а въ юмористическомъ взгляде Бэнтера приметенъ оттенокъ жадности, съ какой голодные смотрятъ въ витрины фруктовыхъ магазиновъ.

проглотить сама себя, барышня восклицаетъ, не жалея курсивовъ: - "О, какая страшная! О, леди Уэтерби, подите сюда и взгляните! О! (хватается за плечо Доусона) она меня не укуситъ? Ахъ, какой ужасъ!"

Улыбаюсь саркастически (въ новомъ, исправленномъ я значительно дополненномъ изданiи). Хотя чувствую себя истощеннымъ физически и нравственно (къ несчастiю шкипера). Сознаю, что я теперь уже только призракъ, посетившiй палубу, где прежде для меня было столько жизни и наслажденiя.

Доусона, пугаясь разныхъ рыбъ и другихъ тварей и потому не сходитъ со стула. А Доусонъ, потому-же, не можетъ отойти отъ нея. Любопытно-бы знать, какъ это нравится миссисъ Доусонъ и "попадетъ-ли" ему за это, впоследствiи? Ясно, что испугъ барышни одно притворство. Отлично понимаю это, продолжая стоять въ роли привиденiя, ироническаго призрака, который прозреваетъ всю пустоту того, чемъ онъ при жизни обольщался.

Бэнтеръ показываетъ ей какую-то чудовищную игру природы. - "Бросьте, бросьте! - восклицаетъ миссъ Джэни за плечомъ Доусона, - она меня укуситъ!" Бэнтеръ, по обыкновенiю, улыбается и говоритъ (глазомъ) - "какъ-же! такъ сейчасъ и бросилъ. Если хорошенько разварить да немножко перцу..."

Наконецъ. Благодарю судьбу - сети прибраны, машина пущена въ ходъ и мы приближаемся къ Торкэ.

съ береговой стороны. Но разъ вы - на море, все удовольствiе заключается лишь въ томъ, чтобы было возможно меньше непрiятности. Это - взглядъ на море съ "плясовой" стороны.

Действительно, наилучше устроенная яхта можетъ достигать именно только того, чтобы давать вамъ минимумъ непрiятныхъ ощущенiй. Въ ней вы можете найти койку, подвешенную такъ научно, что она пребываетъ почти неподвижною, подобно гробу Магомета, висящему на воздухе. Но за то все вокругъ васъ вертится. Вдругъ, вы замечаете, что полъ каюты подходитъ къ вашему правому локтю, затемъ опускается, а потомъ идетъ къ левому локтю. Много-ли пользы въ томъ, что вашъ столъ не движется, когда вы сами находитесь въ неустойчивомъ положенiи вокругъ стола? То взлетаешь надъ своей тарелкой подобно хищной птице, то тебя какъ будто тащатъ за ноги подъ нее, точно Донъ-Жуана, после ужина. Много-ли выигрываешь отъ того, что лампа вполне независима отъ движенiй судна, когда самъ, съ книгой въ рукахъ, то находишься выше этой лампы, то рядомъ съ ней, то на два фута ниже ея?

Въ то время, какъ дамы съ Доусономъ отплываютъ въ шлюпке къ берегу, подхожу къ Уэтерби и задаю ему вышепрописанные, неотразимые вопросы. Онъ: - "Что? Какъ?" Повторяю свои вопросы. Говоритъ, что, после двухъ-трехъ выходовъ въ море, я привыкну къ этому и прибавляетъ, что самъ Нельсонъ постоянно подвергался морской бодезни, а между темъ побеждалъ. Но если самъ Нельсонъ постоянно подвергался болезни, то почему-же я привыкну?

Любопытная это, однако, черта героя! Я совсемъ не зналъ о ней. Должно быть, намеренно умалчиваютъ въ учебникахъ. И совершенно напрасно, ибо такая черта еще возвышаетъ его геройство. Лежать въ каюте и изнывать - какъ я изнывалъ у шкипера. А въ это время, за дверью, начальникъ штаба эскадры и свита ожидаютъ приказанiй, какъ поступить въ виду предпринятаго непрiятелемъ боевого маневра... И приказанiя давались... Въ промежуткахъ. И невзирая на то, что было между промежутками, победа постоянно венчала британскiй флагъ. Это верхъ героизма, нельзя иначе сказать.

Вечеромъ получаю письмо отъ Бэдда, который сообщаетъ, что у моей тетушки - процессъ, для веденiя котораго необходимо достать некоторые документы въ Париже и во Флоренцiи. Что такъ какъ я, благодаря тетушке (и на ея счетъ) изучалъ законоведенiе и сделался адвокатомъ (непрактикующимъ), то она желаетъ, чтобы это дело велъ я и чтобы гонораръ достался мне, а не постороннему лицу. Счастливая мысль - путешествовать по Европе, съ гонораромъ за это. Тотчасъ сообщаю всемъ, что послезавтра я долженъ уехать. Миссъ Стрэтмиръ: - "вы рады, что уезжаете. Отчего?" Не могу ответить - оттого, что вы говорите "отчего". Наоборотъ изъявляю сожаленiе.

На другой день. Встаю. Робертъ, почистивъ мое платье, по своему обыкновенiю, вывернулъ его все наизнанку и въ этомъ виде сложилъ. Не понимаю отчего онъ всегда такъ делаетъ. Но забывалъ заметить ему. "Отчего" напоминаетъ мне о миссъ Джэпи. "Есля-бы она не была такъ" - натягиваю сапоги - "то думаю, что можетъ быть" - подтяжки - "Но она въ самомъ деле такъ"... Застегиваю воротничекъ рубашки, напрягая голову вверхъ. Какая масса силы требуется, чтобы застегнуть воротникъ. И очень больно. Даже вижу это на лице.

Муки одеванья. Я знаю одного человека, который, такъ сказать, весь состоитъ изъ разныхъ колючекъ и механизмовъ. У него пряжки съ острыми спицами на жилете и на брюкахъ. Пряжки съ еще более острыми спицами на башмакахъ. Его галстукъ - остроумный механическiй аппаратъ, построенный изъ шелка и железа съ концомъ, ходящимъ на чемъ-то вроде блока. Когда натянуть его книзу по блоку, то онъ и держитъ. Запонки на рукавахъ у этого господина таковы, что оне режутъ ему пальцы, а на переде рубашки режутъ самый передъ. Если этому субъекту приходится спешить, переодеваясь къ обеду, то онъ положительно танцуетъ отъ боли. Самымъ великимъ изобретенiемъ нашего века могъ-бы быть костюмъ совершенно лишенный пуговицъ и застежекъ. Припоминаю немецкую сказку: "Человекъ, лишенный тени". Гораздо полезнее было придумать человека, лишеннаго пуговицъ.

передъ входомъ въ каждое ухо. Одетъ онъ какъ для дороги. Очевидно - ротмистръ такой-то, такого-то гусарскаго полка.

Другой - низенькiй боченокъ, съ маленькой головой. Можно еще сравнить его съ голубемъ, если-бы только голубь стоялъ на хвосте.

Къ компанiи принадлежатъ еще два мальчика, отъ 10 до 12 летъ. Рядомъ - низкая коляска, запряженная парой пони и при ней - одноколка съ грумомъ. Утро. Вероятно, все едемъ куда-нибудь прогуляться. Во всякомъ случае, хорошо, что внутрь страны, отъ берега.

Еще издали, Уэтерби произнесъ радушно: - "а, виконтъ Мелонъ!" Или какую-то французскую фамилiю въ этомъ роде; не разслышалъ. Который изъ нихъ виконтъ: боченокъ или гусаръ? Но гусаръ до такой степени очевидно англичанинъ, что, должно быть, именно - тотъ толстенькiй.

Заметка его языкомъ, заключается въ томъ, что починъ при этомъ вступленiи непременно долженъ принадлежать - вамъ. Это все равно, какъ въ уличной драке - первый ударъ решаетъ судьбу. Стало быть, вопросъ: кто долженъ нанесть первый ударъ всегда решайте въ свою пользу... И притомъ раньше, разумеется, чемъ вашъ противникъ догадается о томъ-же. Однимъ словомъ, правило таково: вы наступили кому-нибудь на мозоль или случайно ругнули его. Онъ делаетъ угрожающiй жестъ - Сшибите его съ ногъ, моментально. Безъ малейшаго колебанiя - сшибите его съ ногъ. Не говорите: - "если вы сделаете что еще разъ, то я васъ и проч.". Нетъ, прямо - бацъ. Напр. кэбменъ грубитъ намъ при разсчете, въ такомъ роде, "что онъ, всего за четыре пенса, треснулъ-бы васъ по башке" или делаетъ другiя употребительныя у нихъ оговорки. Сшибите его съ ногъ; однимъ ударомъ. И такъ далее.

Вотъ, тоже самое и съ разговоромъ на иностранномъ языке; въ данномъ случае на французскомъ. Не ожидайте момента, когда знатный иноземецъ раскроетъ противъ васъ свою, маскированную пока, словесную батарею и осыплетъ васъ целымъ градомъ картечи. Нетъ, вы, первый, откройте по немъ огонь, пославъ ему зарядъ такого готоваго перiода, ответъ на который вамъ легко предвидеть и понять.

Мы подошли къ нимъ уже совсемъ близко, а я все еще не приготовилъ французской фразы. Останавливаюсь и будто-бы завязываю шнурокъ на своемъ башмаке; а на самомъ деле подыскиваю, какой-бы мне зарядиться французской фразой? Ага, придумалъ: "Mr. le vicomte, je suis enchanté. Est ce que vous êtes longtemps en Angleterre?" Но - постараться, чтобы "longtemps" не произнести, "Long Tom".

"...je suis enchanté"... Но оказывается, что толстенькiй - не более, какъ мистеръ Дэрли, лейтенантъ Дэрли, съ какого-то нашего военнаго судна. Значитъ, французскiй виконтъ, это - тотъ англичанинъ. Фамилiя его въ самомъ деле похожа на Мелонъ. Интересно-бы посмотреть, какъ она пишется. Кланяюсь ему особенно учтиво. Вообще, всегда стараюсь показать иностранцамъ, что мы вовсе - не медведи и не лавочники. (Впрочемъ именно лавочники особенно учтивы. И постоянно кланяются).

Бормочу теперь во второй разъ..."je suis enchanté". Не знаю, услышалъ-ли это виконтъ. Но, отвечая на мой поклонъ, онъ сказалъ Уэтерби чистейшимъ англiйскимъ языкомъ: - "Теперь мы все на лицо; какъ-же мы разделимся?" Ни малейшаго признака француза въ немъ: ни въ одежде, ни въ разговоре, ни въ манерахъ.

Мальчики (они - сыновья леди Уэтерби и о нихъ было упомянуто въ начале моихъ заметокъ о Торкэ) предпочитаютъ ехать въ одноколке виконта (одноколка - его и грумъ - его. Все безусловно англiйское), если онъ повезетъ ихъ.

"взгляда". Французъ согласился. Ея дальнейшее игриво-умоляющее заявленiе: "Леди Уэтерби, вы мне позволите? Я, право, не упаду!" Затемъ, ко мне: "Вы - съ нами и поддержите меня". Объясняю, что въ такомъ экипаже нельзя поместиться виконту, ей, мне, двумъ мальчикамъ и груму. Тогда она говоритъ мне - конечно всегда и непременно - мне, при виконте и лейтенанте: "Отчего?"

Наконецъ леди Уэтерби устраиваетъ насъ такъ: Джони, лучше, поедетъ съ ней; одинъ изъ ея мальчиковъ съ г. Мелономъ, другой - съ самимъ Уэтерби. А боченкообразный лейтенантъ и я - на тележке, имея на козлахъ Бэнтера, рядомъ съ кучеромъ. Действительно, еще два экипажа подъехали. Она даже принимаетъ на себя трудъ мотивировать такое распределенiе: - "Видите, г. Мелонъ беретъ съ собой наши корзинки съ провизiей; значитъ, нельзя слишкомъ обременять его экипажъ. А едемъ мы довольно-таки далеко для пони. Вотъ почему я и думаю - въ любезно веселомъ тоне - что такъ какъ тележка запряжена парой сильныхъ лошадей, то более солидную часть компанiи вернее поместить на ней".

Мысль въ тележке. Я, боченокъ и Бэнтеръ составляемъ, наиболее солидную часть. Мне грустно после этого.

для моего доктора. - "Уже предвижу свою судьбу. Грядущiя событiя впередъ бросаютъ свою тень на настоящее. Грядущее событiе для меня, это - толстота; быть можетъ, неимоверная. Прежде я имелъ "толстые" дни. Теперь у меня бываютъ толстые часы, даже - минуты. Переменялъ местности, пользовался восточными банями, свежимъ морскимъ воздухомъ; пользовался морской болезнью... И все-таки не вижу решительнаго результата.

"Иногда утромъ съ удовольствiемъ замечаю въ себе некоторую легкость, тесно застегиваю жилетъ и это мне прiятно. Сознаю себя свободнымъ, легкимъ, хожу эластическими шагами. Чувствую прекрасный аппетитъ - и завтракаю умеренно. Но после того, тотчасъ ощущаю тяжесть везде. Какъ будто я весь пропитался жирнымъ соусомъ.. Вы знаете, многоуважаемый д-ръ N, что значитъ захлебнуться въ соленой воде, которая войдетъ вамъ въ носъ, ротъ и уши. И вотъ, представьте, у меня бываетъ такое чувство, точно вместо соленой воды проникъ повсюду - соусъ. Что все это значитъ, дорогой докторъ? Меня очень облегчаетъ чиханье; но само оно болезненно для меня и даже для присутствующихъ. Дается только после большихъ усилiй и тогда происходитъ родъ носового выстрела, после котораго я долженъ сопеть съ полминуты, чтобы прiйти въ себя. Объясните, пожалуйста, не скрывая опасности; а если возможно, то успокойте меня".

Дорога ведетъ вокругъ холма, по крутому боку котораго ростутъ обыкновенные кусты, деревья и трава, испещренная самыми простыми полевыми цветами. Но миссъ Стрэтмиръ, конечно, пришла въ восторгъ и стала выражать желанiе достать ихъ. Мы сходимъ съ экипажа и подымаемся далее пешкомъ. Тутъ у меня тотчасъ оказывается то сопенiе, о которомъ я только что писалъ, хотя я и не думалъ чихать.

- О какiе миленькiе цветы! Достаньте мне ихъ! - умоляетъ она, непременно меня... Ей стоитъ самой нагнуться, чтобы нарвать ихъ сколько угодно. Но, само собой разумеется, - ей нужны именно те, которые ростутъ высоко - "Сорвите хоть одинъ такой цветокъ, Не хотите, почему?" Не могу сказать ей просто, что кто и такъ уже сопитъ, тотъ не въ состоянiи еще лезть на стену. Лейтенантъ Дэрди приноситъ ей целую охапку и получаетъ за это въ награду цветокъ - изъ ея рукъ; другой цветокъ она втыкаетъ въ волосы. При этомъ она стреляетъ въ меня взглядомъ, какъ-бы говоря; это счастье могло выпасть и на вашу долю, если-бы вы заслужили. И одновременно ухитряется произвесть точно такой-же выстрелъ въ лейтенанта.

Заметка. Ея глаза, это - пара револьверовъ системы Стрэтмиръ.

Предлагаетъ и мне незабудку. Благодарю, но не принимаю, подъ предлогомъ, что у меня болитъ голова. Какъ будто незабудка имеетъ слишкомъ сильный запахъ. Но это - очевидная демонстрацiя съ моей стороны и означаетъ - Простите навсегда, кокетливое существо. Удовольствуйтесь лейтенантомъ или кемъ вамъ угодно другимъ. - Они опять сели въ экипажъ и я хочу туда подняться, когда миссъ Джэни указываетъ мне на вьюнокъ, растущiй на высоте, всего можетъ быть, двухъ ярдовъ, но на крутомъ откосе. Она умоляетъ меня достать ей только этотъ, одинъ этотъ цветокъ. - Если достанете, обещаю, что не буду больше просить васъ. - Никогда? - Никогда.

Оказывается, терновникъ. Быстро отнимаю руку и теряю равновесiе. Меня спасаетъ кустъ чертополоха, который зацепляетъ меня, но за-то некоторое время не пускаетъ отъ себя.

Наконецъ мы прiехали къ замку Крэнтонъ; это - цель нашего пикника. Великолепная руина. Въ десяти минутахъ отъ замка находится озеро, известное обилiемъ рыбы. Уэтерби взялъ съ собой всевозможные приборы для ловли. Прежде всего направляемся къ озеру, при чемъ приборы несетъ Бэнтеръ. Но нельзя достать лодки. Съ намъ приближается какой-то туземецъ и объясняетъ, что лодокъ здесь не полагается, такъ какъ ловля на озере снята кемъ-то. Впрочемъ, съ берега можно ловить сколько угодно. Но это "можно" имеетъ только юридическiй смыслъ, потому что съ берега ничего не поймаешь. Все они тотчасъ отправились назадъ, къ замку.

Отстаю отъ нихъ на минуту для дальнейшихъ разспросовъ. Отъ туземца всегда можно узнать что-нибудь поучительное. Иду медленно съ туземцемъ и вижу, какъ миссъ Стрэтмиръ, впереди всехъ, то легко скользитъ, едва касаясь ступнями земли, то грацiозно порхаетъ, по временамъ оглядываясь на лейтенанта, а вероятно, и на меня. И мысленно обращается къ намъ такъ: - Очаровательна, не правда-ли? Ведь васъ неудержимо влечетъ за мной, когда я такимъ лебедемъ плыву передъ вами? О, конечно, я не скажу этого; даже не думаю. Я просто радостное, беззаботное, молоденькое созданiе (съ некоторой уже выслугой въ этой роли), и только резвлюсь невинно подъ надзоромъ, леди Уэтерби.

Что касается меня, то не разделяю этого образа мыслей. Но тумбочка-лейтенантъ очевидно разделяетъ. Безпрестанно посматриваетъ вбокъ, на нее. На всей нашей ловле только онъ одинъ и "клюнулъ". Онъ затипнотизованъ его, осовелъ какъ-то и имеетъ совсемъ глупый видъ. Неужели и я гляделъ такъ при первыхъ встречахъ съ нею? Въ. такомъ случае ни за что, никогда более не клюну.

Туземецъ говоритъ крайне невнятно, вследствiе чего со мной произошло маленькое, но все-таки непрiятное недоразуменiе. Онъ уверилъ меня, что тутъ живутъ Пикэссы. А Пикэссъ - общiй нашъ съ Уэтерби знакомый. А Уэтерби и не подозревалъ, когда нанялъ здесь дачу. Вследствiе того, и по моему настоянiю, мы уже собрались - было зайти къ нему, и просить лодку для рыбной ловли, полагая, что она снята имъ, такъ какъ онъ здесь живетъ. Но когда Уэтерби спросилъ этого косноязычнаго сторожа - "что господа теперь здесь?" - то тотъ выпучилъ на меня глаза. Напоминаю ему: онъ-же говорилъ, что они здесь живутъ. Очевидно начинаетъ сердиться, думая, что мы его дурачимъ и отвечаетъ упрямымъ тономъ: - да ихъ здесь сотни!" - "Какъ сотни?" - "Разумеется. Да вонъ одинъ изъ нихъ сидитъ на тростнике". Въ ту-же минуту съ тростника поднялся - бекасъ.

встретили смехомъ.

На другой день уезжаю, какъ было условлено. Правда, могъ-бы остаться еще на день, еслибы Уэтерби усиленно упрашивалъ и въ особенности, еслибъ онъ не смотрелъ иногда такъ, какъ-будто вспоминаетъ о бекасе. Уэтерби отвозитъ меня на станцiю и оттуда повезетъ куда-то миссъ Стратмиръ. Я вошелъ въ вагонъ, а они стоятъ у окна: изъ вежливости, чтобы еще поклониться, когда поездъ тронется.

Ужасно скучно такое стоянiе у вагона лицъ, которыя васъ провожаютъ. Они сказали вамъ все то, что имели сказать; вы уже обменялись съ ними несколькими рукопожатiями. Нетъ - стоятъ. Въ вагоне находятся люди постороннiе и нельзя-же при нихъ говорить съ провожающими о домашнихъ делахъ или объ отвлеченныхъ вопросахъ. Поэтому время заполняется обменомъ такихъ фразъ, какъ: Вамъ однако будетъ удобно ехать. - Не будетъ-ли жарко? - Надеюсь, что нетъ. - Кланяйтесь Ане, - и т. п. Вы сознаете, что эти оригинальныя мысли раздражаютъ вашихъ соседей и ограничиваетесь, наконецъ, кивками, чтобы прекратить ненужные вопросы. - Бутербродовъ-то и фляжки вы не забыли? - Киваете головой, а соседи думаютъ - вотъ обжора. - Смотрите-же не сидите на сквозномъ ветру и закрывайтесь. - Толстый неженка, думаютъ соседи. Вы опять киваете.

Наконецъ, поездъ тронулся. Но вы принуждены еще кивать и высовывать руку изъ окна для добавочныхъ рукопожатiй. А если они все еще стоятъ, когда вы уже отъехали на десятокъ ярдовъ, то вежливость обязываетъ васъ улыбнуться имъ и махнуть рукой для успокоенiя ихъ. Въ такомъ смысле, что - вотъ видите, покаместъ едемъ вполне благополучно... хорошее предзнаменованiе... благодарю васъ! - И черезъ пять минутъ вы съ удовольствiемъ оказываетесь въ другой местности.