Пророчество Данте
(Старая орфография)

Текст в старой орфографии, автоматический перевод текста в новую орфографию можно прочитать по ссылке: Пророчество Данте

Дж. Г. Байронъ

Новый переводъ О. Чюминой съ предисловiемъ проф. Л. Ю. Шепелевича

Байронъ. Библiотека великихъ писателей подъ ред. С. А. Венгерова. Т. 2, 1905.

"Пророчество Данте" - одно изъ прекраснейшихъ произведенiй политическаго характера, написанныхъ Байрономъ, - относится къ перiоду пребыванiя поэта въ Равенне и его увлеченiя, въ близкой ему среде семьи Гамба, идеями освобожденiя и объединенiя Италiи. Возлюбленная поэта, графиня Тереза Гвиччiоли, несмотря насвою юность, светскость, страсть къ нарядамъ и забавамъ, была не только ревностной патрiоткой, мечтавшей объ освобожденiи дорогой родины изъ-подъ власти тирановъ, но и большой любительницей итальянской поэзiи. Особенно увлекалась она произведенiями Данте и Тассо; "Божественную Комедiю" она знала чуть не наизусть, и декламацiя красавицы производила чарующее впечатленiе. Подъ влiянiемъ Терезы Байронъ еще более укрепился въ своихъ симпатiяхъ къ итальянскому языку и литературе. Языкомъ онъ успелъ овладеть въ совершенстве, a итальянскiе поэты, въ особенности Данте и Тассо, стали для него какъ бы родными. Написавъ "Жалобу Тассо", онъ перевелъ на англiйскiй языкъ первыя две песни герои-комической поэмы Пульчи "Могgante Maggiore" и известный эпизодъ изъ "Божественной Комедiи" о Франческе Риминiйской, то и другое - размеромъ подлинника и съ соблюденiемъ почти буквальной точности. Въ апреле 1819 г., уезжая изъ Венецiи, графиня Гвиччiоли взяла съ Байрона обещанiе непременно прiехать въ Равенну. "Могила Данте, классическая сосновая роща" и проч. послужили предлогомъ для этого приглашенiя. Байронъ, однако, замедлилъ прiездомъ и явился въ Равенну, только узнавъ о томъ, что Тереза "при смерти", - въ день праздника "Тела Господня", который въ 1819 г. приходился на 10 iюня. Свои книги онъ оставилъ въ Венецiи; въ свободное время ему нечего было делать - и онъ придумалъ, по совету графини, написать "что-нибудь на сюжетъ изъ Данте". Такимъ образомъ и возникло "Пророчество Данте", - произведенiе, которымъ самъ поэтъ былъ очень доволенъ и о которомъ онъ писалъ Муррею: "Это - лучшая вещь изъ всего, мною написаннаго,--если только она не непонятна".

Въ виду тогдашнихъ итальянскихъ симпатiй и отношенiй Байрона представляется вполне естественнымъ его желанiе связать, такъ или иначе, свое имя съ именемъ "великаго Алигiери", которое въ ту пору, можно сказать, носилось въ окружавшей нашего поэта атмосфере. Фридрихъ Шлегель еще въ 1814 году, въ прочитанной въ Вене публичной лекцiи, заметилъ, что "величайшiй и наиболее нацiональный изъ всехъ итальянскихъ поэтовъ никогда не былъ такъ любимъ своими соотечественниками, какъ въ наше время". И действительно, въ конце второго десятилетiя XIX века въ Риме, Флоренцiи, Болонье появляются превосходныя изданiя "Божественной Комедiи", сопровождаемыя целымъ рядомъ изследованiй о жизни и произведенiяхъ Данте. Гобгоузъ, въ одномъ изъ своихъ историческихъ примечанiй къ 4-й песне "Чайльдъ-Гарольда", говоритъ, что современное поколенiе "боготворитъ" Данте и что увлеченiе имъ северныхъ итальянцевъ более скромные тосканцы считаютъ даже чрезмернымъ. Самъ Байронъ записалъ въ своемъ дневнике, подъ 29 января 1821: "Они, итальянцы, говорятъ о Данте, пишутъ о Данте, думаютъ о немъ наяву и во сне; можно было бы сказать, что они увлечены имъ до смешного, если бы онъ действительно этого не стоилъ".

Но, помимо этого чисто-литературнаго увлеченiя "Божественной Комедiей", существовала, какъ уже замечено выше, еще и другая причина, побудившая Байрона написать "стихотворенiе на сюжетъ изъ Данте": это было если еще не ясное предвиденiе, то по крайней мере ожиданiе перемены въ политическомъ положенiи Италiи, - ожиданiе освобожденiя отъ власти Бурбоновъ, отъ тираннiи иноземнаго правительства. "Данте былъ поэтомъ свободы", говорилъ Байронъ Медвину: "ни преследованiя, ни изгнанiе, ни страхъ умереть на чужбине не могли поколебать его убежденiй". Байронъ писалъ свою поэму для итальянцевъ, желая показать имъ прекрасное виденiе свободы и политическаго воскресенiя родины. Отдаленное прошлое должно было оживить воспоминанiями былой славы заснувшiй подъ игомъ неволи народъ; великiй Алигiери долженъ былъ явиться пророкомъ свободы, руководителемъ новыхъ поколенiй, - чуть не вождемъ карбонарiевъ. Вещiй во многихъ случаяхъ авторъ "Божественной Комедiи" какъ нельзя лучше подходилъ къ роли прорицателя, умеющаго разглядеть будущее за непроницаемой пеленой настоящаго.

Судя по одному письму къ Муррею, где Байронъ говоритъ: "Посылаю вамъ первыя четыре песни Пророчества", надо думать, что поэтъ имелъ намеренiе продолжать поэму; но, по всей вероятности, отвлеченный разными обстоятельствами - личными и политическими, оставилъ эту мысль и уже не возвращался къ ней впоследствiи. По крайней мере, въ его рукописяхъ не оказалось никакого продолженiя "Пророчества". Эти четыре песни были присланы издателю 14 марта 1820 г., но печатанiе ихъ, несмотря на нетерпеливыя настоянiя поэта, указывавшаго на то, что "теперь какъ разъ время издать Данте, потому что Италiя находится накануне великихъ событiй", замедлилось до следующаго года. Поэма была напечатана въ одной книжке съ трагедiей "Марино Фалiери", вышедшей въ светъ 21 апреля 1821 г.

"Пророчестно Данте" разделяется на четыре песни.

Въ первой Данте жалуется на неблагодарность своей родины - Флоренцiи. Онъ не можетъ простить ей жестокихъ обидъ, ему нанесенныхъ, и лишь воспоминанiе о красоте Беатриче, родившейся въ стенахъ этого города, смягчаетъ суровость поэта.

Вторая песнь рисуетъ положенiе Италiи и перспективу безконечныхъ бедствiй, ее ожидающихъ. Подобно всемъ итальянскимъ патрiотамъ, Данте восклицаетъ обращаясь къ Италiи: "Объединенье - вотъ спаситель твой!".

Въ третьей песне мы находимъ рядъ пророчествъ Данте о своихъ преемникахъ - поэтахъ, которые прославятъ имя Италiи. Особенно хороши характеристики Арiосто и Тассо. Прекрасны и глубокомысленны замечанiя Данте относительно трудности призванiя поэта.

песня изображаетъ художественное возрожденiе Рима трудами такихъ великихъ представителей искусства, какъ Микель Анжело. Весьма замечательны и здесь строфы, посвященныя призванiю поэта.

Песня кончается новымъ обращенiемъ Данте къ неблагодарной Флоренцiи.

Уже немедленно после своего выхода въ светъ поэма Байрона, переведенная на итальянскiй языкъ, была понята въ качестве лозунга и призыва къ возстанiю. Власти призывали къ конфискацiи этого изданiя, и автору грозила-бы серьезная опасность, еслибы его не охраняло званiе лорда и англiйскаго подданнаго.

Общiе прiемы произведенiя заимствованы Байрономъ y Мильтона; но поэма во многомъ выиграла-бы, еслибъ оказалась более краткой и не разделенной на четыре части. Равнымъ образомъ, слишкомъ пространныя отступленiя въ область исторiи задерживаютъ вниманiе читателя на интересныхъ, но второстепенныхъ эпизодахъ. Высоты пафоса поэтъ достигаетъ въ обличительныхъ частяхъ своей поэмы, особенно тамъ, где онъ говоритъ о наказанiи, которое ожидаетъ Флоренцiю за ея преступное бездействiе.

Представляетъ некоторый интересъ уясненiе вопроса о томъ, насколько Байронъ усвоилъ себе стиль "Божеств,енной Комедiи" и политическiя воззренiя Данте. Не подлежитъ сомненiю, что въ формальномъ отношенiи англiйскiй поэтъ въ совершенстве проникся стилемъ Данте и съумелъ вполне овладеть его стихомъ. Но въ то время какъ итальянскiй поэтъ сурово и безпощадно, съ сарказмомъ и иронiей, коритъ неблагодарную родину, голосъ англiйскаго поэта звучитъ жалобой. Въ XXVI песни "Ада" Данте такъ язвитъ свою родину:

          Ликуй, Флоренцiя! Моря и землю

          Покрыла ты подъ сенью крылъ своихъ,

          И о тебе въ аду везде я внемлю.

          Въ числе татей я встретилъ пять такихъ

          Твоихъ гражданъ, что долженъ ихъ стыдиться,

          Да и тебе немного чести въ нихъ.

          Но если намъ предъ утромъ правда снится,

          Почувствуешь ты скоро то, чему

          Какъ онъ ни малъ, самъ Пратъ возвеселится.

          Теперь пора исполниться всему

          Коль быть бедамъ, грозой пусть грянуть скорой:

          Ведь въ старости я къ сердцу ихъ приму.

Нигде, сколько известно, Данте не унижается до жалобъ на свою судьбу изгнанника; любовь къ родному городу не проглядываетъ въ его суровыхъ стихахъ: ее сменили гневъ и презренiе. Нигде Данте не высказался-бы аналогично следующимъ стихамъ Байрона:

          Флоренцiя! Хоть судъ жестокiй твой

          Но мстительный мой стихъ, твоихъ обидъ

          Неправыхъ горечь вечно вспоминая,

          Переживетъ все то, чемъ дорожитъ

          Моя отчизна, - силу, честь, свободу

          И даже то, чемъ злобный адъ грозитъ

          Всего страшней несчастному народу,--

          Тирановъ мелкихъ ненавистный рой!

"Пророчество Данте" должно считаться однимъ изъ наиболее патетическихъ произведенiй Байрона, обязанныхъ своимъ происхожденiемъ политической атмосфере того времени и значительной начитанности поэта въ "Божественной Комедiи" и произведенiяхъ более позднихъ поэтовъ. Личныхъ автобiографическихъ моментовъ поэма отражаетъ сравнительно немного.

                    ПОСВЯЩЕНІЕ.

          Для той страны, прелестное созданье,

          Где я рожденъ, но не найду конца,

          Я строю лиру - песне подражанье

          Великаго Италiи певца,

          Но копiей простой - очарованья,

          Всей прелести безсмертной образца

          Не передамъ; и жду я оправданья

          Въ твоемъ лишь сердце нежномъ для творца.

          Въ своей красе и юности - лишь слово

          Исполнить все; на светломъ юге намъ

          Изъ устъ прекрасныхъ речь звучитъ такая,

          Цвететъ такая прелесть, взоръ лаская:

          Къ какимъ не вдохновятъ они трудамъ?

          Равенна, 21 iюня, 1819 г.

Во время одного посещенiя Равенны, летомъ 1819 года, автору подали мысль написать после того, какъ онъ вдохновился заточенiемъ Тассо, и что нибудь на сюжетъ изгнанiя Данте, гробница котораго составляетъ главную достопримечательность Равенны и въ глазахъ жителей города, и для прiезжающихъ туда иностранцевъ.

Я последовалъ этому совету и результатомъ является нижеследующая поэма изъ четырехъ песней, написанныхъ терцинами. Если эти песни будутъ поняты и заслужатъ одобренiе, то я предполагаю продолжить поэму дальнейшими песнями и довести ее до естественнаго конца, т. е. до событiй нашего века. Читателю предлагается предположить, что Данте обращается къ нему въ промежутокъ времени между окончанiемъ Божественной Комедiи и своей смертью - незадолго до нея, и пророчествуетъ о судьбахъ Италiи въ следующiе века. Составляя этотъ планъ, я имелъ въ виду Кассандру Ликофрона и пророчество Нерея y Горацiя, также какъ и пророчество Священнаго писанiя. Поэма написана стихомъ Данте, terza rima, кажется еще никемъ не введенннымъ въ нашъ языкъ, за исключенiемъ быть можетъ мра Гэлея (Haylay); но я виделъ только одинъ отрывокъ его перевода, приведенный въ примечанiяхъ къ Калифу Ватеку. Такимъ образомъ, если я не ошибаюсь, эта поэма представляетъ собой метрическiй экспериментъ. Песни коротки; оне приблизительно такой же длины, какъ песни поэта, отъ имени котораго я говорю - по всей вероятности напрасно заимствовавъ y него его имя.

Одна изъ непрiятностей, выпадающихъ на долю современныхъ авторовъ, заключается въ томъ, что трудно для поэта, составившаго себе некоторое имя - хорошее или дурное - избежать переводовъ на другой языкъ. Я имелъ счастье видеть четвертую песнь Чайльдъ-Гарольда переведенную на итальянскiй языкъ стихомъ, называемымъ versi sciolti; это значитъ, что поэма, написанная спенсеровскими строфами, переведена была белыми стихами съ полнымъ пренебреженiемъ къ естественному распределенiю стиховъ по смыслу. Если бы и настоящая поэма, въ виду ея итальянскаго сюжета, подверглась той же участи, я бы попросилъ итальянскаго читателя помнить, что если мое подражанiе великому "Padre Alighier" и не удалось, то ведь я подражалъ тому, что все изучаютъ, но не многiе понимаютъ. До сихъ поръ не установлено, что собственно означаетъ аллегорiя первой песни Inferno, если не считать, что вопросъ окончательно разрешенъ остроумнымъ и вполне правдоподобнымъ толкованiемъ графа Маркети.

Итальянскiй читатель уже потому можетъ простить мне неудачу моей поэмы, что вероятно не былъ бы доволенъ моимъ успехомъ; ведь итальянцы изъ вполне понятнаго нацiональнаго чувства очень ревниво оберегаютъ единственное, что y нихъ осталось отъ прежняго величiя - свою литературу; въ теперешней ожесточенной борьбе между классиками и романтиками они очень неохотно разрешаютъ иностранцу даже преклоняться или подражать имъ, и стараются опорочить его ультрамонтанскую дерзость. Я вполне это понимаю, зная, что сказали бы въ Англiи объ итальянскомъ подражателе Мильтону или если бы переводъ Монти, Пиндемонте или Ариччи ставился бы въ примеръ молодому поколенiю, какъ образецъ для ихъ будущаго поэтическаго творчества. Но я вижу, что отклонился въ сторону и обращаюсь къ итальянскому писателю, когда мне следуетъ иметь въ виду англiйскихъ. Но будетъ ли ихъ много или мало, a я долженъ имъ откланяться.

                    ПЕСНЬ ПЕРВАЯ.

          Опять я въ мiре этомъ, что на время

          Я покидалъ; и снова удрученъ,

          Я чувствую земного праха бремя,

          Безсмертнаго виденiя лишенъ,

          Что вознесло къ Творцу меня въ селенья

          Изъ бездны той, где слышенъ грешныхъ стонъ,

          Откуда нетъ возврата и спасенья,

          Где все проходятъ пламень очищенья

          И въ ангельскiй затемъ вступаютъ кругъ,

          Приблизясь къ Беатриче совершенной,

          Чей дивный светъ мой озаряетъ духъ

          И къ Троице Предвечной, всеблаженной:

          Въ ней - истинный и трiединый Богъ.

          Земному гостю ты, душа вселенной,

          Была вождемъ, чтобъ славой онъ не могъ

          Быть опаленъ, хотя черезъ светила

          Онъ восходилъ къ Всевышнему въ чертогъ.

          О, ты, чье тело нежное могила

          Скрывала долго, чистый серафимъ

          Святой любви, что сердце охватила

          Съ дней юности: и сталъ неуязвимъ

          Въ ея лучахъ я для всего земного.

          То, безъ чего мой духъ, тоской томимъ,

          Кружилъ, какъ голубь изъ ковчега - снова

          Съ тобой успелъ я въ небе обрести:

          Нетъ полноты блаженства неземного

          Я былъ, когда ты сутью помышленiй

          И жизни стала. Я не зналъ любви,

          Но я любилъ; среди борьбы, гоненiй,

          Изгнанiя - струилъ я слезъ ручьи

          Лишь по тебе, безчувственъ для мученiй,

          И радуютъ мой взоръ лучи твои.

          Сломить меня - безсиленъ гнетъ тирана,

          Хотя напрасно я года свои

          Влачилъ въ борьбе, и лишь сквозь мглу тумана

          Чрезъ Аппенины мой духовный взоръ

          Въ отчизну проникаетъ невозбранно,

          Где прежде мной гордились. Изъ-за горъ

          И въ смертный часъ мне нетъ туда возврата,

          Но твердъ мой духъ въ изгнанье до сихъ поръ.

          Тучъ не страшилось солнце, но заката

          Пришла пора, пришелъ мой день къ концу.

          Делами, созерцанiемъ богата

          Была душа, встречалъ лицомъ къ лицу

          Во всехъ его я видахъ разрушенье;

          Но до конца избегъ я оскверненья

          И низостью я не купилъ похвалъ.

          Несправедливость - въ мiре, но отмщенье -

          За будущимъ; быть можетъ пьедесталъ

          Оно воздвигнетъ мне, хотя желанья

          Клонились не къ тому, чтобы попалъ

          Я въ списокъ техъ людей, что въ лжесiянье

          Купаются, и гонитъ ихъ суда

          Не ветеръ, устъ изменчивыхъ дыханье.

          Ихъ цель одна: межъ техъ, кто города

          Оружьемъ бралъ и судъ чинилъ неправый -

          Прославиться на многiе года

          Исторiи страницею кровавой.

          Флоренцiя, о если бъ я узрелъ

          Свободною тебя, венчанной славой!

          Съ Іерусалимомъ сходенъ твой уделъ,

          Где плакалъ Онъ о гибнущей столице,

          "Не хочешь ты!" какъ онъ не захотелъ.

          Укрылъ бы я подобно голубице

          Какъ лютый змей, ты за любовь сторицей.

          Имущество отнявъ, ты обрекла

          Мой прахъ огню. Страны родной проклятья,

          Вы горьки темъ, кому она мила!

          Для родины готовъ былъ жизнь отдать я,

          Но тяжко умереть черезъ нее,

          Любя ее душой. Есть вероятье:

          Въ грядущемъ заблужденiе свое

          Чрезъ палача покончить бытiе -

          Откроется въ ея стенахъ могила.

          Но этому не быть. Пускай лежитъ

          Мой прахъ - где палъ. Въ земле, что подарила

          Хотя бъ съ отменой приговора злого -

          Не будетъ прахъ разгневанный зарытъ.

          Тамъ, где лишенъ былъ моего я крова -

          Не надлежитъ моей могиле быть.

          Готовую кровь для нея пролить,

          И духъ, противоставшiй искушеньямъ,

          И гражданина, что привыкъ служить

          Ей каждымъ сердца вернаго бiеньемъ.

          Воспользовавшись быстрымъ возвышеньемъ.

          Забудется ль подобный произволъ?

          Флоренцiи скорей грозитъ забвенье.

          О, нетъ, ударъ былъ черезчуръ тяжелъ

          Чтобъ сделалася менее тяжка

          Ея вина и легче мне - прощенье.

          И все жъ моя любовь къ ней глубока.

          Изъ-за нея и Беатриче ради -

          Прахъ Беатриче молитъ о пощаде,

          Съ техъ поръ какъ онъ туда перенесенъ -

          Охраною онъ грешнымъ въ целомъ граде.

          Хотя порой я гневомъ распаленъ,

          И чудится мне гнусный врагъ - сраженъ;

          Онъ корчится, изъ устъ клубится пена,

          И торжествомъ сiяю я, но - нетъ.

          Такая мысль, что я гоню мгновенно -

          Намъ служитъ Месть заменой изголовью,

          Она - съ неутоленной жаждой бедъ

          Переворотомъ бредитъ лишь и кровью:

          Когда мы всехъ затопчемъ въ свой чередъ,

          Вновь по главамъ склоненнымъ смерть пройдетъ.

          Не мне, Господь, Тебе - свершенье кары.

          Пусть всемогущiй жезлъ на техъ падетъ,

          Кто мне нанесъ жестокiе удары.

          Где царствовалъ духъ возмущенья ярый,

          Въ опасностяхъ и въ боевыхъ трудахъ -

          Изъ-за отчизны тщетно понесенныхъ.

          Къ Тебе, не къ ней взываю я въ мольбахъ,

          Я созерцалъ въ той славе безъ конца,

          Что я одинъ изъ плотью облеченныхъ

          Узрелъ при жизни - волею Творца.

          Увы! Опять къ земному возвращенье

          Страсть едкая, тупыя ощущенья,

          Подъ нравственною пыткой сердца стукъ,

          День безъ конца и ночь безъ сна, виденья

          Полъ-века крови полнаго и мукъ,

          Но выносимыхъ легче: пусть вокругъ

          Нетъ никого. Добычей волнъ мятежныхъ -

          Одинъ такъ долго былъ я на скале

          Отчаянья, въ виду пучинъ безбрежныхъ,

          Минующемъ утесъ мой обнаженный.

          И кто услышитъ голосъ мой во мгле?

          Мне чуждъ народъ и векъ мой развращенный,

          Но въ песне повесть дней я разверну

          Никто бъ ея страницу ни одну

          Не прочиталъ, когда бъ въ моей поэме

          Предательства людского глубину

          Стихомъ не обезсмертилъ я. Со всеми,

          При жизни выносить страданiй бремя,

          Томиться сердцемъ и вести борьбу,

          Чтобъ умереть въ уединеньи полномъ.

          Когда жъ ихъ прахъ уже истлелъ въ гробу -

          Чтобъ поклониться каменнымъ гробамъ

          И славу расточать - глухимъ, безмолвнымъ

          И безучастнымъ къ ней ихъ именамъ.

          За славу я платилъ ценой громадной.

          Пустыхъ людей склоняя безпощадно

          Высокiй разумъ, взору пошляковъ

          Являться въ пошломъ виде заурядно;

          Скитальцемъ быть, когда и y волковъ

          Лишеннымъ быть въ теченiе годовъ

          Съ родными, домомъ, всеми, кто мученья

          Смягчить бы могъ. Какъ царь, живу одинъ,

          Но власти - нетъ, въ которой возмещенье

          Завидую я крыльямъ голубицы,

          Что мчатъ ее чрезъ выси Аппенинъ

          Къ волнамъ Арно, къ пределамъ той столицы

          Неумолимой, где съ детьми она

          Мне гибель въ даръ принесшая жена.

          И видеть, знать въ отчаянье безплодномъ,

          Что жизнь мою направила судьба

          Путемъ непоправимо-безысходнымъ -

          Достойно мной, остался я свободнымъ:

          Изгнанника не превратятъ въ раба.

                    ПЕСНЬ ВТОРАЯ.

          Духъ полныхъ веры стародавнихъ дней,

          Мысль озаряла будущность людей,

          Изъ хаоса событiй вызывая

          Техъ образовъ незавершенныхъ рядъ,

          Которымъ жизнь назначена земная;

          Въ Израиле; ихъ духъ - на мне отныне.

          Пусть какъ въ быломъ - Кассандре, не хотятъ

          Внимать и мне, пусть вопiю въ пустыне -

          На нихъ вина, награда же моя

          Не вижу ли, что льется кровь твоя

          И будетъ литься? Мрачныя виденья

          При тускломъ свете факеловъ! И я

          Въ ихъ ужасе забылъ мои мученья.

          Въ ея груди найдетъ успокоенье,

          И духъ мой въ речи оживетъ родной,

          Угасшей съ римской славою могучей.

          Но я взаменъ создамъ языкъ иной -

          Пылъ мужества съ любовнымъ забытьемъ -

          Все передастъ онъ прелестью созвучiй,

          Подобныхъ краскамъ на небе твоемъ;

          Осуществитъ онъ гордый сонъ поэта

          Предъ нимъ языкъ другихъ народовъ света -

          Покажется чириканьемъ. Одинъ

          Я совершу - тобой гонимый - это:

          Тосканскiй бардъ, изгнанникъ гибеллинъ.

          Тысячелетья, какъ просторъ пучинъ

          Лежащiя, пока не взволновало

          Ихъ грозно бурь дыханье - предо мной

          Изъ вечности плывутъ, но не настала

          Въ утробе спитъ землетрясенья сила;

          Не наступаетъ хаосъ роковой,

          Но жребiй твой судьба уже решила.

          Лишь слова одного стихiи ждутъ:

          Италiя прекрасная, падетъ

          Мечъ на тебя! Красой ты схожа съ раемъ,

          Что намъ въ тебе здесь на земле цвететъ.

          Ужель его мы дважды потеряемъ?

          Одинъ вспахалъ, и все жъ обилья краемъ,

          Ты житницей была бъ Европы всей.

          Твоя лазурь - прекраснейшаго цвета,

          Созвездiя твои - другихъ светлей.

          Ты - колыбель Имперiи, твой Римъ

          Украшенъ данью всехъ монарховъ света,

          A онъ - свободный былъ непобедимъ.

          Алтарь - святымъ, героямъ давъ рожденье,

          Венчалась ты. Все, что воображенье

          Себе рисуетъ - затмеваешь ты:

          Действительность прекрасней представленья.

          Когда глядимъ съ альпiйской высоты

          Где сосенъ, полныхъ дикой красоты,

          Подъ бурею склоняются вершины,

          Все ближе увидать стремится взоръ

          Италiи цветущiя долины.

          Вы, горы, поступите, какъ они,

          Вы, римляне! Живетъ въ васъ духъ старинный

          Техъ, чьимъ мечомъ сраженъ въ былые дни

          Былъ Ксеркса победитель. Ихъ могилы

          Доступней Альпъ гряда, чемъ Фермопилы,

          И для пришельца легче ль переходъ?

          Иль сами вы для чужеземной силы

          Свободнымъ оставляете проходъ?

          Природа здесь преграды создаетъ,

          И недоступны стали бы границы,

          Но воины ей помогать должны,

          Тогда падутъ пришельцевъ вереницы.

          Где матери борцамъ даютъ рожденье,

          Не въ той земле, где трусы рождены.

          Для нихъ ничто - все въ мiре укрепленья,

          И безопасней норка червяка -

          Людскихъ сердецъ. Доселе есть войска

          Въ Авзонiи, чтобъ поражать насилье,

          Есть руки и сердца въ ней, но пока

          Раздоръ въ ней сеетъ горе въ изобилье -

          Прекрасная, давно въ своемъ безсилье

          Надеждъ гробницей ты наречена,

          Межъ темъ ту цепь, что наложилъ гонитель -

          Однимъ ударомъ ты порвать властна,

          Встаютъ между твоими и тобой

          Сомненье и раздоръ - твой победитель.

          Но для того, чтобъ не была рабой,

          Чтобъ оградить намъ Альпы отъ вторженья

          Сынамъ твоимъ лишь нужно Единенье.

                    ПЕСНЬ ТРЕТЬЯ.

          Изъ бездны золъ - безсмертныхъ въ жизни нашей:

          Являющихся грозной гнева чашей,

          Что льется, наполняясь безъ конца -

          Все-ль передамъ, что виделъ вещимъ окомъ?

          Ту летопись, что сокрушитъ сердца -

          Ни на море. Слова ея горятъ

          Превыше солнцъ и звездъ въ краю далекомъ:

          Развернутый, какъ стягъ y горныхъ вратъ -

          Кровавый свитокъ золъ неисчислимыхъ,

          И отголоски будятъ въ серафимахъ

          Земные наши стоны; вопiетъ

          Кровь сыновей Италiи гонимыхъ

          Къ Всесильному подателю щедротъ;

          Приведены - ихъ стонъ къ нему дойдетъ.

          A я - твое ничтожное созданье,

          Я - прахъ земной, безсмертьемъ приведенъ

          Къ сознанiю и полноте страданья.

          Тотъ, кто боится бури дуновенья -

          Тебе, мой край, да будетъ посвященъ

          Звукъ каждый скорбный лиры и - прозренье

          Грядущаго, что свыше мне дано.

          Прости! Твой жребiй ныне суждено

          Мне предсказать, затемъ я умираю,

          Его не видеть - мне разрешено.

          По воле духа, истину вещаю

          Я надъ тобой слезами истекаю.

          Но прежде чемъ за горестную ткань

          Твоихъ печалей вновь примусь - въ унылой

          Ночи твоей пусть, пробивая грань.

          Красой безсмертной, созданной резцомъ -

          Украсится навекъ твоя могила.

          Изъ недръ ея - созданiя венцомъ

          Пускай умы возстанутъ мiровые;

          Чревата будь, они - тебе родные,

          Какъ-лето - небесамъ твоимъ. И тотъ,

          Кто страны покорилъ себе чужiя,

          Кто имя мiру новому даетъ -

          И вся твоя награда - ихъ почетъ,

          Для нихъ, не для тебя - ихъ возвышенье.

          Какъ? Слава - имъ? Позоръ - тебе одной?

          Славней ихъ тотъ, кто дастъ освобожденье:

          Чело твое венчаетъ онъ короной,

          Измятой ныне варваровъ рукой,

          Блеснетъ твой день красою обновленной,

          Твой хмурый день, что тучей омраченъ

          Ее вдыхаетъ тотъ, кто умаленъ

          Неволею, чей духъ - въ тюрьме позорной.

          Сквозь вековую скорбь, что небосклонъ

          Здесь облекла затменья тучей черной -

          И те певцы проложатъ путь просторный -

          Что мне во следъ пойдутъ моей тропой.

          Ихъ вдохновятъ все те же небосводы,

          Что вдохновляютъ птицъ въ глуши лесной,

          И такъ же сладкозвучна. Запоетъ

          Кто - песнь любви, иные - песнь свободы.

          Но съ ней свершатъ орлиный свой полетъ,

          Чтобъ солнце взоромъ увидать орлинымъ -

          Чтобъ дань похвалъ возвышенныхъ принесть

          Тамъ на земле ничтожнымъ властелинамъ.

          Изобличитъ речей фальшивыхъ лесть

          Стыдъ генiя: онъ - красоте подобенъ -

          И такъ же торговать собой способенъ.

          Къ тирану гостемъ кто вступилъ въ чертогъ -

          Тотъ цепь наделъ: борцомъ быть не способенъ,

          Рабомъ онъ сталъ, переступивъ порогъ,

          Въ безсилье духа разумъ изнемогъ.

          Нельзя вблизи сидящихъ на престоле

          Стоять певцу, страшиться словъ своихъ

          И угождать онъ долженъ поневоле.

          Чтобъ услаждать правителей досуги

          Онъ сокращать въ другомъ обязанъ стихъ,

          Но воспевать подробно ихъ заслуги,

          Самъ измышляя поводъ къ похваламъ -

          Такъ - связанъ, къ льстивымъ присужденъ речамъ,

          Боится онъ дать волю мыслямъ честнымъ:

          Изменою они бъ явились тамъ,

          Подобныя мятежникамъ небеснымъ.

          Чтобъ истина путемъ не вышла теснымъ.

          Но въ длинномъ сочинителей ряду

          Появится одинъ поэтъ, мне равный,

          Онъ приметъ за любовь мученiй мзду,

          Онъ обезсмертитъ слезы, и ему

          Свободы песнь венецъ даруетъ славный.

          И два другихъ - сильнейшихъ по уму

          Близъ народятся, и вражду окажетъ

          Пока ихъ прахъ близъ моего не ляжетъ.

          Песнь перваго откроетъ мiръ чудесъ,

          О подвигахъ дней рыцарства разскажетъ.

          Его мечта - блескъ радуги, съ небесъ

          Где мысль окрылена - тамъ перевесъ

          Надъ нею не одержитъ утомленье.

          На крылышкахъ, какъ дивный мотылекъ,

          Порхаетъ радость вкругъ его творенья.

          Мечтой прозрачной онъ неуловимо.

          Другой, чей духъ печаленъ и глубокъ,

          Намъ воспоетъ судьбу Іерусалима,

          Где за Христа лилась кровь христiанъ.

          Въ краю, где протекаетъ Іорданъ -

          Онъ воскреситъ, борьбы ожесточенье

          И ту победу, что одержитъ станъ

          Борцовъ Христовыхъ, ада ухищренья,

          Пока не развернется съ возвышенья

          Тамъ стягъ священный Краснаго Креста,

          Где первый крестъ алелъ въ крови Христовой,

          Что ради насъ была имъ пролита.

          Свободу, даже славу; пленъ его

          Молвою изворотливой дворцовой -

          Прiютомъ назовется: для того,

          Чтобъ оградить безумнаго поэта

          Что ждетъ певца, кемъ Божья рать воспета,

          Венчаннаго Христомъ. Я присужденъ

          Решенiемъ Флоренцiи совета

          Лишь къ смерти иль изгнанью. Заключенъ

          Уделъ тягчайшiй! Незаслуженъ онъ.

          Я наносилъ моимъ врагамъ удары,

          На мiръ съ любовью онъ подниметъ взоръ,

          И обезсмертятъ дивной лести чары

          Правителей. Поэтъ съ душою нежной -

          Чемъ вызоветъ подобный приговоръ?

          Полюбитъ онъ? Но страстью безнадежной -

          И безъ живой могилы - пытка въ ней.

          И рыцарства певецъ, не мало дней

          Въ лишеньяхъ проведя, умретъ въ кручине,

          Оставивъ мiру и стране своей,

          Что не скорбела при его кончине -

          Техъ, кто пойметъ души его святыни.

          Двойнымъ венцомъ венчаться суждено

          Отчизне ихъ. Чрезъ все олимпiады,

          Межъ техъ, кому безсмертiе дано,

          Подобныхъ двухъ именъ. Ужель такой

          Подъ солнцемъ ждать могли они награды?

          Еозвышенная мысль, огонь святой,

          И трепетъ тотъ, что одухотворяетъ

          Все то переживать ихъ заставляетъ,

          Что есть и что мечтаетъ видеть взоръ -

          Конца такого-ль ждать ихъ подобаетъ?

          Ужели и въ грядущемъ бурь напоръ

          Изъ вещества нежнейшаго - уборъ

          Техъ райскихъ птицъ, оне спешатъ въ селенья

          Родимыя; вредна земная мгла

          Для крыльевъ ихъ, и смерть иль униженье -

          Бываетъ мысль; отчаянье и страсти,

          Подобно хищнымъ птицамъ безъ числа,

          Помчатся вследъ, готовя ей напасти

          Едва она замедлитъ свой полетъ,

          Когда она опустится съ высотъ.

          И будетъ тотъ лишь неприкосновененъ -

          Кого сломить ничей не можетъ гнетъ,

          Кто борется съ собою - дерзновененъ.

          Что въ мiре не совсемъ обыкновененъ.

          И если бы такимъ я стать успелъ,

          Я более гордиться былъ бы вправе,

          Чемъ если бъ мной достигнутъ былъ пределъ,

          Но ближе-ль къ небу Альпы, чемъ жерло,

          Дающее исходъ ужасной лаве?

          То пламя, что сiяетъ такъ светло -

          Горитъ въ груди вулкана распаленной,

          Огонь, излившись лавой раскаленной

          Въ теченье ночи ужаса, - опять

          Стремится въ мракъ геенны разъяренной,

          Въ тотъ адъ, где вечно долженъ обитать.

          Поэты есть - быть можетъ - съ даромъ высшимъ,

          Которые не пишутъ ничего,

          Они не передавъ созданьямъ низшимъ

          Ни чувствъ, ни думъ своихъ, и божество

          Здесь не изведавъ славы торжество.

          Но техъ они счастливей, что разладомъ

          Унижены ихъ собственныхъ страстей

          И слабостей честолюбивыхъ рядомъ -

          Изранены жестоко. Есть не мало

          Неведомыхъ поэтовъ средь людей.

          Поэзiя--не жажда-ль идеала,

          Духъ творчества, избыткомъ нарожденъ

          Быть Прометеемъ новымъ осужденъ.

          Огонь съ небесъ онъ похищаетъ снова,

          И коршуномъ терзаемъ, пригвожденъ

          Въ цепяхъ къ скале y берега морского,

          Вознагражденъ страданьемъ онъ сурово.

          Да будетъ такъ: мы стерпимъ,--перевесъ

          Въ комъ духъ беретъ, кто одухотвореннымъ

          Изъ узъ плотскихъ къ сознанiю воскресъ -

          Свой замыселъ - становится певцомъ.

          Въ лице, лучомъ искусства озаренномъ,

          Изваянномъ художника резцомъ -

          Поэзiи не меньше, чемъ въ твореньи

          Одинъ мазокъ живитъ произведенье

          И обоготворяетъ полотно,

          Пока такой красою безъ сравненья

          Не заблистаетъ - обожествлено

          Что людямъ въ грехъ не будетъ вменено

          Склонять чело къ подножiю кумира.

          Мысль, образы, что мыслью рождены -

          Что большее намъ дастъ поэтовъ лира?

          Художнику; подъ гнетомъ осужденiй

          Чело онъ клонитъ: тесно сплетены

          Между собой отчаянье и генiй.

          Искусство той достигнетъ высоты

          И Апеллеса полныхъ красоты -

          Создалъ разцветъ искусства незабвенный.

          Средь разрушенья - формы и черты,

          Духъ греческой красы, столь совершенной -

          Духъ Рима въ той работе вдохновенной,

          Созданьи римскихъ рукъ. Въ прахъ не падетъ

          Тамъ Пантеонъ, стоящiй горделиво,

          Какъ здесь главу храмъ новый вознесетъ,

          Величьемъ превзойдетъ онъ каждый храмъ,

          Все въ мiре племена благочестиво

          Колена для молитвъ преклонятъ тамъ,

          И сложатъ гнетъ греховъ своихъ y входа,

          A генiй тотъ, строитель смелый свода,

          Въ искусстве - властелинъ: резцомъ своимъ

          Вожля ли онъ еврейскаго народа,

          Что могъ повелевать волнамъ морскимъ,

          Онъ Страшенъ Судъ напишетъ, или имъ

          Создастся храма дивнаго громада

          Невиданной красы, я - гибеллинъ,

          Кемъ пройдена загробныхъ царствъ трiада,

          Источникомъ явлюсь техъ вдохновенiй!

          Векъ, что предвижу я въ дали годинъ,

          Средь звона стали, грохота сраженiй -

          Онъ назовется векомъ красоты.

          Поднимется до гордой высоты,

          Какъ кедръ среди пустыннаго простора;

          Шлютъ небу фимiамъ его листы,

          Издалека заметенъ онъ для взора.

          Земной монархъ отъ крови и раздора

          Здесь отдохнетъ средь статуй и картинъ.

          Надъ нимъ, губившимъ красоты созданья -

          На мигъ искусство будетъ властелинъ,

          Признательностью введено въ обманъ,

          И обезсмертитъ техъ существованье,

          Кто имъ лишь. забавлялся, какъ тиранъ,

          Кто генiя таскать заставилъ грузы,

          Кто наложилъ на трудъ и душу узы,

          Трудящiйся для родины своей -

          Беднякъ, но онъ свободенъ; кто же музы

          Своей плоды готовитъ для царей,

          Что ждетъ подобострастно y дверей,

          Нарядный, сытый и низкопоклонный.

          О, Власть, которой все вдохновлено,

          Покорно все, ужель онъ - наделенный

          Правителямъ и съ виду величаво,

          Но свойствъ твоихъ небесныхъ лишено,

          Ужели онъ, поправъ пятой кровавой

          Главы людей, бываетъ убежденъ,

          И те, кто славой былъ усыновленъ,

          Кого сiяньемъ озаряетъ генiй,

          Носители прославленныхъ именъ -

          Они иль жить должны среди мученья,

          Заметней - ихъ клеймо, цепь --драгоценней.

          A если имъ и суждено судьбой

          Возвыситься, не зная искушенiй,--

          Терзаются они страстей борьбой.

          Снесла ты кровъ мой - я тебя любилъ,

          Но месть моихъ стиховъ, ядъ оскорбленiй,

          Что долго я съ проклятьями копилъ -

          Переживутъ все то, что дорогого

          И даже то, что самаго есть злого

          Изъ золъ земныхъ: тирановъ мелкихъ гнетъ.

          Порой и демагогъ царитъ сурово

          Съ той разницей, что раньше онъ падетъ.

          Оно - греха и смерти гнусный плодъ,

          Въ жестокости, трусливости тирана,

          Въ насильяхъ, что рождаетъ произволъ -

          Вождь партiи - лишь братъ родной султана

          Флоренцiя, томяся одиноко

          Мой духъ, забывъ о тьме обидъ и золъ,

          Къ тебе давно стремился издалека.

          Изгнанье - худшiй пленъ; моря, холмы

          A целый мiръ - подобiемъ тюрьмы,

          Насъ разлучившей съ той страной единой,

          Которую - какъ ни страдали бъ мы,

          Но увидать мы жаждемъ предъ кончиной.

          Въ изгнанiи томившiйся кручиной -

          Когда найдетъ средь душъ родныхъ покой,

          Меня оценишь ты, но прахъ далекiй

          Въ тебе заменятъ урною пустой.

          "Что сделалъ я тебе, народъ жестокiй?"

          Ты всякой злобы превзошелъ пределъ.

          Какъ гражданинъ, стоялъ я вне упрека,

          Въ войне и мире твой деля уделъ,

          И на меня ты возстаешь жестоко.

          Преграды я: умру я одиноко;

          Для избранныхъ въ грядущемъ бедствiй рядъ

          Лишь вещее мое предвидитъ око.

          Взываю къ темъ, что слышать не хотятъ,

          Вмигъ истина не поразитъ ихъ взглядъ,

          И правъ пророкъ окажется въ могиле.

                                                                                О. Чюмина.

Въ своей красе и юности лишь слово

Ты молвила...

Ср. письмо Байрона къ графине Гвиччiоли, отъ 25 авг. 1811" г.: "Въ этомъ слове, прекрасномъ на всехъ языкахъ, но въ особенности на вашемъ Amor mio - заключена вся моя жизнь, до гроба и за гробомъ". Ср. также "Беппо",

Стр. 131.

Я имелъ въ виду Кассандру Ликофрона...

"Кассандра" Ликофрона, одного изъ представителей поэтической "Плеяды", украшавшей дворъ царя Птоломея Филадельфа (III в. до Р. X ), ямбическiй монологъ въ 1474 стиха, въ которомъ Кассандра пророчествуетъ о паденiи Трои и о разныхъ другихъ историческихъ событiяхъ до царствованiя Александра Великаго включительно. Байронъ, вероятно, читалъ эту поэму въ переводе Филиппа Іорка, виконта Бойстона, изд. въ Кембридже въ 1806 г.

"Чайльдъ-Гарольда" переведенную на итальянскiй языкъ".

Переводчикомъ былъ Микеле Леони, "Жалобу Тасса (1818--1819). "Padre Alighier".

У Альфiери есть сонетъ на могилу Данте, начинающiйся стихомъ:

О gran Alighiеr, se dal ciel miri.

"До сихъ поръ не установлено, что собственно означает] аллегорiя первой песни Jnferno".

На пустынномъ холме поэтъ встречаетъ пантеру, льва и волчицу. Эти образы, внушенные, по всей вероятности, словами пророка Іеремiи (V, 6): "Сего ради порази ихъ левъ отъ дубравы, и волкъ даже до домовъ погуби ихъ, и рысь бдяше надъ градами ихъ", съ давняго времени толковались символически: пантера - какъ изображенiе похоти, левъ гордости, волчица скупости, соответственно тремъ возрастамъ: юности, зрелости и старости. Позднейшими комментаторами указывалось также политическое значенiе этихъ трехъ символовъ: пантера могла означать Флоренцiю, съ ея партiями "белыхъ" и "черныхъ", левъ - Францiю, а волчица - партiю гвельфовъ. Графъ Джiованви дельи Анджелини, въ своемъ "Разсужденiи о первой и главной аллегорiи въ поэме Данте" (Болонья, 1819--1821), признаетъ въ этихъ образахъ двойной символизмъ маркетти былъ лично знакомъ съ Байрономъ.

Стр. 136.

...Летъ десяти

Я былъ, когда ты сутью помышленiй

"По словамъ Боккачiо, Данте былъ влюбленнымъ гораздо раньше, чемъ сделался воиномъ, и его страсть къ Беатриче, которую онъ обезсмертилъ въ своихъ стихахъ, началась въ ту пору, когда ему шелъ всего девятый, а ей - восьмой годъ отъ роду. Говорятъ, что они въ первый разъ встретились на празднике въ доме ея отца, Фолько Портинари. Впечатленiе, произведенное ею на воспрiимчивое сердце поэта, нисколько не ослабело съ ея смертью, случившейся 16 летъ спустя". (Кэри).

Стр. 137.

Флоренцiя! О, если бъ я узрелъ

"Ср. сонетъ Данте: "Изгнанiе свое считаю я за честь", где онъ говоритъ, что Справедливость, Великодушiе и Умеренность изгнаны изъ среды людей и ищутъ себе прiюта у Любви, которая обитаетъ въ его сердце. (Прим. Байрона).

Имущество отнявъ, ты обрекла мой прахъ огню.

"Ut si quispraedictorum ulletempore in fortiam dicti communis pervenerit, ", второй приговоръ Флоренцiи противъ Данте и 14-ти лицъ, осужденныхъ вместе съ нимъ. Латынь достойна этого приговора, (27 января 1302 г. Данте былъ приговоренъ къ штрафу въ восемь тысячъ лиръ и къ двухлетнему изгнанiю; въ случае неуплаты штрафа, его имущество должно было подвергнуться конфискацiи. 11 марта того же года онъ былъ снова приговоренъ къ наказанiю, которому подвергались только самые отчаянные злодеи. Декретъ о томъ, что Данте и его товарищи по изгнанiю должны быть сожжены, если попадутся въ руки своихъ враговъ, открытъ только въ 1772 г. графомъ Лодовико Санiоли. См. Тирабоски, где этотъ документъ приведенъ вполне)". (Прим. Байрона).

Стр. 140.

...къ пределамъ той столицы

Осталася, чьей злобе нетъ границы,--

Мне гибель въ даръ принесшая жена.

"Эта дама, по имени происходила отъ одной изъ самыхъ могущественныхъ гвельфскихъ фамилiй, Довати. Корсо Донати былъ главнымъ противникомъ гибеллиновъ. Джiанноццо Манетти говоритъ о ней, что она была "слишкомъ угрюма, подобно тому, какъ пишутъ о Ксантиппе, супруге философа Сократа". Но Лiонардо Аретино выражаетъ неудовольствiе на Боккачiо за то, что онъ въ своей бiографiи Данте сказалъ, что литературнымъ деятелямъ не следовало бы жениться. Боккачiо, говоритъ онъ, въ данномъ случае теряетъ терпенiе и уверяетъ, что женитьба несовместима съ научными занятiями; онъ забываетъ, что Сократъ, одинъ изъ благороднейшихъ философовъ, когда-либо жившихъ, имелъ жену и детей и занималъ оффицiальныя должности въ своей родной республике; что Аристотель, который, и пр. и пр. имелъ въ разное время двухъ женъ и несколько сыновей и былъ очень богатъ... Маркъ Туллiй и Катонъ, и Варронъ, и Ceнека также были женаты , и пр. (Le Vite di Dame" etc. Fir. 1677, pp. 22, 23). Замечательно, что все примеры, такъ добросовестно приводимые у Лiонардо, за исключенiемъ одного только Сенеки, да еще, можетъ быть, Аристотеля, выбраны не особенно удачно. Теренцiя, жена Туллiя, и Ксантиппа, жена Сократа, вовсе не содействовали благополучiю своихъ мужей и развитiю ихъ философiи; Катонъ развелся съ женою; о жене Варрона мы ничего не знаемъ, а o жене Сенеки знаемъ только, что она готова была вместе съ нимъ умереть, но но исполнила этого намеренiя и пережила мужа на много летъ. Но Лiонардо говоритъ, что человекъ, по мненiю всехъ философовъ, есть животное гражданственное (animale civile) и отсюда заключаетъ, что важнейшимъ доказательствомъ "гражданственности" этого животнаго является "супружество, служащее къ умноженiю отечественнаго населенiя". (Прим. Байрона).

"Ни въ Божественной Комедiи, ни въ другихъ сочиненiяхъ Данте нетъ ничего, что подтверждало бы общее мненiе о несчастливомъ браке поэта. Предполагали. что онъ намекалъ на свою жену въ § 36 "Новой Жизни" где онъ говоритъ о молодой и прекрасной даме, смотревшей на него изъ окна взоромъ, полнымъ состраданiя, и въ "Пире" (II, 2, 7), где онъ вспоминаетъ о своей благородной даме, которой онъ готовъ былъ служить более ради ея любезной доброты, нежели по собственному выбору; но съ этими предположенiями трудно согласиться. Равнымъ образомъ, нетъ вы малейшаго основанiя утверждать, что въ словахъ, вложенныхъ поэтомъ въ уста Якопо Рустикуччи: "меня сгубила злобная жена" (Адъ, XVI, 45), заключается намекъ на личныя обстоятельства самого Данте. Но для Байрона, какъ и для Боккачiо, "желанiе было отцомъ мысли", и оба были очень довольны возможностью указать на Данте, какъ на жертву неудачнаго брака". (Кольриджъ).

Падетъ и принцъ-предатель предъ дружиной.

Карлъ IV, коннетабль Бурбонскiй, графъ Монлансье, былъ убитъ при взятiи Рима, 6 мая 1527 г. "Его смерти не погасивъ пыла нападающихъ, напротивъ, еще более ихъ воспламенила, и они, потерявъ около тысячи человекъ, все-таки ворвались въ городъ и опустошили его. Произведенный солдатами разгромъ былъ ужасенъ, а захваченная ими добыча просто невероятна"...

Пустыни океанъ Камбиза поглотилъ съ его дружиной.

"". (Прим. Байрона).

Стр. 143.

Сынамъ твоимъ лишь нужно единенье.

"Пророчество Данта" было начато и окончено раньше, чемъ Байронъ увлекся деломъ освобожденiя Италiи и окончательно примкнулъ къ движенiю карбонарiевъ; но его дружба съ семьею Гамба, начавшаяся со времени его переселенiя въ Равенну, въ 1819 г, должна была мало по малу втянуть его въ атмосферу политическаго недовольства и возмущенiя. Годъ спустя, 16 апреля 1820, онъ писалъ Муррею: "У меня есть еще и другая причина желать, чтобы вы поторопились: это - то броженiе въ Италiи, которое скоро, вероятно, прекратитъ всякую безопасность сообщенiй... Если итальянцы позволятъ, такъ я останусь здесь посмотреть, что изъ этого выйдетъ... Я думаю, будетъ очень интересно видеть, какъ итальянцы погонятъ варваровъ всехъ нацiональностей назадъ, въ те берлоги, откуда они пришли. Я долго жилъ съ ними и чувствую къ нимъ больше привязанности, чемъ къ какой-либо иной нацiи въ мiре; но имъ не хватаетъ и руководящаго начала, почему я и сомневаюсь въ ихъ успехе".

Стр. 145.

Кто страны покорилъ себе чужiя.

"Александръ Пармскiй, Спинола, Пескара, Евгенiй Савойскiй, Монтекукколи". (

Александръ Фарнезе, герцогъ Пармскiй (1546--1592) отвоевалъ южные Нидерланды для Испанiи, заставилъ Генриха ІѴ снять осаду Парижа и пр. Амброджiо, маркизъ ли Спинола (1509--1630), родомъ мальтiецъ, въ 1602 г. поступилъ на испанскую службу, въ 1604 взялъ Остенде, и пр. Фернандо Франческо дальи Авалосъ, маркизъ Пескара (1496--1525), въ 1521 г. взялъ Миланъ, сражался при Лоди и пр., былъ раненъ въ битве при Падуе. Онъ былъ мужемъ Витторiи Колонны и, находясь въ плену въ Равенне, написалъ несколько стихотворенiи въ ея честь. Франсуа-Евгенiй, принцъ Савойскiй (1663--1736), нанесъ пораженiя французамъ при Турине въ 1706 г. и при Мальплакэ (вместе съ Марльбро) въ 1709 г., победилъ турокъ при Петервардейне, въ 1716 г., и пр. Раймондо Монтекукколи, родомъ изъ Модены (1608--1680), разбилъ турокъ при Сенъ-Готарде въ 1664 г., а въ 1675--76 гг. командовалъ на Рейне и превзошелъ Тюренна и Конде.

Кто имя мiру новому даетъ.

"Колумбъ, Америко Веспуччи, Себастiанъ Каботъ". (Прим. Байрона).

Стр. 145.

Къ тирану гостемъ кто вступилъ въ чертогъ,

Тотъ цепъ наделъ.

"Стихи изъ греческой трагедiи, которые произнесъ Помпей, прощаясь съ Корнелiей (дочерью Метелла Сципiона и вдовою П. Красса), когда онъ садился въ лодку, въ которой онъ былъ затемъ убитъ".

Стихи эти принадлежатъ Софоклу и приводятся Плутархомъ, въ его жизнеописанiи Помпея.

Стр. 146.

Появится одинъ поэтъ, мне равный.

Петрарка [Данте умеръ 14 сентября 1321 г. когда Петрарке (род. 20 iюля 1304) шелъ 18-й г.].

"Историческiя событiя можно съ известною уверенностью облекать въ форму пророчества, но критическiя мненiя "пророка" совсемъ иное дело. Живи Байронъ полу-столетiемъ позже, онъ не поставилъ бы Тассо и Арiосто выше Петрарки". (Кольриджъ)

Стр. 147.

Правителей.

Альфонсо д'Эсте II, герцогъ Феррарскiй. См. выше, введенiе и примечанiя къ "Жалобе Тасса".

Конца такою ль ждать имъ подобаетъ?

"Для чего следовать возмутительному и слишкомъ обычному прiему оценки превосходныхъ талантовъ Тассо и Арiосто, противопоставляя ихъ другъ другу? Читатель! Если вы уже имели удовольствiе прочесть последнее произведенiе музы лорда Байрона, то какъ должны были вы восхищаться темъ удивительно прекраснымъ и трогательнымъ изображенiемъ двухъ безупречныхъ поэтовъ, которое находится въ конце третьей песни "Пророчества Данте"! Здесь они сравниваются между собою безъ этого возмутительнаго противопоставленiя или превознесенiя одного на счетъ другого, и характеризуются съ такою истинно дантовскою силою стиха, выраженiй и чувства, не взирая на все несходство нашего языка и привычнаго способа мыслить и выражаться, - что кажется, будто эта характеристика внушена генiемъ самого недостижимаго Данте". (Лордъ Гленберви).

...Въ прахъ не падаетъ

Тамъ Пантеонъ, стоящiй горделиво,

Какъ здесь главу храмъ новый вознесетъ,

Его подобье.

"Куполъ св. Петра". (Прим. Байрона).

Микель-Анджело на 72-мъ году своей жизни былъ назначенъ, по повеленiю папы Павла III, строителемъ собора св. Петра. Онъ отступилъ отъ плана прежняго строителя, Браманте, и заявилъ, что воздвигнетъ "Пантеонъ въ воздухе". Окружность этого Пантеона была построена еще при его жизни, но куполъ оставался незаконченнымъ более 24 летъ после его смерти, и только въ 1590 г., при паве Сиксте V, соборъ былъ вполне достроенъ. Шаръ съ крестомъ на вершине купола поставлены въ 1593 г.

Стр. 150.

Изъ камня изсечетъ, илъ въ краскахъ ада

Онъ Страшный Судъ напишетъ...

Статуя Моисея въ монументе Юлiя II, въ церкви св. Петра въ узилище, и "Страшный судъ" въ сикстинской капелле.

...я одинъ

"Я читалъ где-то (а можетъ быть, я ошибаюсь, потому что не могу припомнить, где именно я читалъ), что Микель-Анджело такъ любилъ Данте, что иллюстрировалъ всю "Божественную Комедiю"; но книга, въ которой находились эти рисунки, погибла во время кораблекрушенiя".

Дуппа, въ своемъ жизнеописанiи Микель-Анджело, говоритъ, что у художника было изданiе "Божественной Комедiи" въ листъ, съ комментарiями Ландино, и что на широкихъ поляхъ этой книги онъ нарисовалъ, перомъ и карандашомъ, разныя сцены изъ поэмы. Эта книга перешла впоследствiи къ Антонiе Уонтанти, флорентинскому архитектору и скульптору, который, будучи назначенъ строителемъ собора св. Петра, поехалъ въ Римъ, а свои вещи отправилъ на корабль въ Чивита-Веккiя. Но время этого переезда корабль съ багажемъ Монтанти, среди котораго была и упомянутая книга, потерпелъ крушенiе и погибъ со всемъ своимъ грузомъ.

И обезсмертить техъ существованье,

"Вспомните отношенiя къ Микель-Анджело папы Юлiя II и невниманiе, оказанное ему Львомъ X. (Прим. Байрона).

"Юлiй II, вступивъ на престолъ, тотчасъ же окружилъ себя генiальными людьми, и Микель-Анджело былъ въ числе первыхъ, кого онъ призвалъ къ своему двору. Папа былъ къ нему лично весьма расположенъ и съ дружескою простотою беседовалъ съ нимъ обо всемъ, а не только о скульптуре; для того, чтобы художникъ могъ часто и безъ всякихъ неудобствъ приходить къ нему, онъ приказалъ построить крытый мостъ между Ватиканомъ и студiей Микель-Анджело, такъ что последнiй могъ проходить во дворецъ, но будучи никемъ замеченнымъ. Но вотъ, однажды, придя туда утромъ, Микель-Анджело былъ грубо остановленъ часовымъ, который сказалъ ему: "Мне приказано васъ не пускать". Возмущенный этою ничемъ не вызванною немилостью, Микель-Анджело велелъ передать папе, что "на будущее время, если онъ понадобится его святейшеству, то пусть поищутъ его въ другомъ месте". Придя къ себе домой, онъ приказалъ слугамъ сейчасъ же продать все имущество и следовать за нимъ во Флоренцiю, а самъ въ тотъ же вечеръ уехалъ и не останавливался до техъ поръ, пока не прибылъ въ Тоскану. Папа послалъ въ погоню за нимъ пятерыхъ курьеровъ, но они настигли его только уже за пределами папскихъ владенiй. Несколько месяцевъ спустя, онъ, однако же, помирился съ папой въ Болонье. Когда Микель-Анджело вошелъ въ комнату, где назначена была аудiенцiя, паиа сперва посмотрелъ на него недружелюбно и приветствовалъ его только после некотораго молчанiя. "Вместо того, чтобы придти къ намъ", сказалъ онъ, - "ты, кажется, ждалъ, пока мы придемъ къ тебе, Микель-Анджело отвечалъ почтительно, что онъ слишкомъ живо почувствовалъ обиду, нанесенную ему незаслуженнымъ невниманiемъ, и теперь надеется, что его святейшество проститъ ему то, что между ними произошло. Тогда папа преподалъ ему свое благословенiе и возвратилъ ему свое расположенiе. Все царствованiе Льва X было пробеломъ въ жизни Микель-Анджело". (Дуппа).

Изгнанье - худшiй пленъ.

Съ своемъ "Пире" Данте въ очень трогательныхъ выраженiяхъ говоритъ о своемъ изгнанiи и o сопровождавшихъ его лишенiяхъ и скорбяхъ. "О, если бы Создателю угодно было, чтобы я никогда не нуждался въ этомъ оправданiи, чтобы ни другiе люди не причиняли мне зла, то я самъ не подвергался незаслуженному наказанiю, я разумею наказанiе изгнанiемъ и нищетою. Гражданамъ прекраснейшей и знаменитейшей дочери Рима, Флоренцiи, угодно было изгнать меня изъ ея любезнейшаго лона, где я родился и воспитался и провелъ половину своей жизни и где я всемъ сердцемъ желалъ бы успокоить свой возмущенный духъ и окончить свои дня. Такимъ образомъ, я скитался почти по всемъ местамъ, где звучитъ наша речь, - скитался чужимъ, почти нищимъ, противъ своей воли выставляя напоказъ раны, нанесенныя мне судьбою, которыя слишкомъ часто вменялись въ вину страждущему. Я поистине былъ кораблемъ безъ кормила и паруса, который носился по разнымъ пристанямъ и къ разнымъ берегамъ по воле жестокаго ветра печальной бедности; оттого-то я и казался низкимъ въ глазахъ многихъ людей, которые, при несколько лучшихъ обстоятельствахъ, можетъ быть, составили бы обо мне иное мненiе"...

...прахъ далекiй

Въ тебе заменятъ урною пустой,

Ср. "Чайльдъ-Гарольда" п. IV, стр. 57 (наст. изд. т. I, стр. 140):

Флоренцiя, стыдись!...

Спитъ Данте въ отдаленьи, и пр.

Что сделалъ я тебе, народъ жестокiй?

"Много разъ писалъ онъ, говоритъ Лiонардо Аретино, не только къ отдельнымъ гражданамъ республики, но и ко всему народу. и, между прочимъ, одно довольно длинное посланiе, начинающееся словами: "Popule mi quid feci tibi?"

Около 1316 г. друзьямъ Данте удалось добиться разрешенiя ему вернуться во Флоренцiю и получить обратно свое конфискованное имущество, подъ условiемъ, что онъ уплатитъ некоторую сумму денегъ и, войдя въ церковь. признаетъ свою виновность и будетъ просить у республики прощенiя. Въ ответъ на это Данте написалъ одному монаху, своему родственнику, следующее: "Изъ письма вашего полученнаго мною съ должнымъ уваженiемъ и признательностью, я усматриваю, какъ много вы заботитесь о моемъ возвращенiи на родину. Я темъ более вамъ благодаренъ, что изгнанники редко находятъ друзей. Но, по зреломъ обсужденiи, я долженъ обмануть ожиданiя малодушныхъ людей и уверенъ, что ваше безпристрастiе и разсудительность одобрятъ мое решенiе. Племянникъ мой и вашъ написалъ мне, что подтверждается также и некоторыми другими моими друзьями, что въ силу декрета касательно изгнанниковъ мне разрешается возвратиться во Флоренцiю при условiи, что я уплачу известную сумму денегъ и подчинюсь униженiю просить и получить прощенiе; въ этомъ условiи, отецъ мой, я усматриваю два предложенiя смешныхъ и дерзкихъ. Я говорю, конечно, о дерзости техъ людей, которые мне это предлагаютъ, ибо въ вашемъ письме, внушенномъ благоразумiемъ и осторожностью, ничего подобнаго нетъ. Разве такое приглашенiе возвратиться на родину можетъ считаться почетнымъ для Данте, после того, какъ онъ прострадалъ въ изгнанiи почти пятнадцать летъ? Этимъ ли желаютъ вознаградить его за невинность, известную всему мiру, за все труды и тягости непрерывныхъ литературныхъ занятiй? Человекъ, близко знакомый съ философiею, не можетъ обнаружить душевной низости, свойственной ничтожнымъ невеждамъ, и покрыть себя позоромъ, предавая себя чужой воле какъ бы закованнымъ въ цепи. Человекъ, громко вопiющiй о справедливости, не можетъ вступать въ подобныя соглашенiя съ своими преследователями. Нетъ, отецъ мой, не этотъ путь долженъ привести меня къ возвращенiю на родину. Но я вернусь немедленно, если только вы или кто иной откроете мне путь, не предосудительный для славы и чести Данте. Если же такимъ путемъ мне нельзя будетъ вернуться во Флоренцiю, то я никогда туда не вернусь. Что же? Разве я не могу повсюду наслаждаться зрелищемъ солнца и звездъ? Разве я лишенъ возможности въ любомъ уголке поднебесной искать о созерцать утешительныя и прекрасныя истины, не делая себя обезславленнымъ или даже опозореннымъ въ глазахъ флорентинскаго народа и республики? Въ куске хлеба, надеюсь, нуждаться я не стану".

Но изгнанникъ еще долго терпелъ суровую нужду. Онъ умеръ въ 1321 г., въ Равенне, въ доме своего покровителя, Гвидо Новелло да Полента, который засвидетельствовалъ свое уваженiе къ поэту великолепными похоронами и приказалъ воздвигнуть ему памятникъ. Флорентинцы слишкомъ поздно сознали свою вину передъ Данте. Въ начале XV столетiя они стали добиваться возвращенiя во Флоренцiю останковъ поэта; но жители Равенны не соглашались на ихъ ходатайства. Безуспешны были также и все позднейшiе переговоры объ этомъ предмете, ведомые флорентинцами подъ покровительствомъ папы Льва X и при деятельномъ посредничестве Микель-Анджело.