Мазепа
(Старая орфография)

Текст в старой орфографии, автоматический перевод текста в новую орфографию можно прочитать по ссылке: Мазепа

МАЗЕПА.

"Въ то время гетманомъ Малороссiи былъ одинъ польскiй шляхтичь, по имени Мазепа, родомъ изъ воеводства Подольскаго; онъ служилъ пажомъ при короле Яне-Казимире, при дворе котораго прiобрелъ некоторыя знанiя въ изящной словесности. Въ молодости онъ имелъ любовную связь съ женою одного польскаго магната. Когда эта связь обнаружилась, раздраженный мужъ велелъ привязать его, нагого, къ дикому коню и пустить въ степь. Конь, приведенный изъ Украйны, примчалъ Мазепу на родину, полумертваго отъ усталости и голода. Тамошнiе крестьяне призрели его: онъ долго оставался между ними и отличился во многихъ походахъ противъ татаръ. Его образованiе доставило ему большой весъ между казаками; его известность, распространяясь все более и более, побудила царя утвердить его гетманомъ Малороссiи." (Voltaire, "Histoire de Charles XII", p. 196.)

"Подъ королемъ, бежавшимъ и преследуемымъ, была убита лошадь; полковникъ Гiета, раненый и исходившiй кровью, отдалъ ему свою. Такимъ образомъ этого завоевателя, во время его бегства, два раза сажали на коня, тогда какъ онъ не могъ сидеть верхомъ во время сраженiя." (Idem, p. 216.)

"Король съ несколькими всадниками поскакалъ другою дорогою. Во время пути карета его изломалась, его посадили на лошадь. Къ довершенiю несчастiя, онъ заблудился ночью въ лесу; тогда мужество не могло уже более заменять его истощенныя силы, боль отъ, раны сделалась невыносимою вследствiе усталости; лошадь пала подъ нимъ отъ истощенiя; онъ проспалъ несколько часовъ подъ деревомъ, рискуя каждую минуту достаться въ руки победителей, которые всюду его искали." (Idem, p. 218.)

                              I.

          Утихъ полтавскiй страшный бой.

          Фортуна Карла не спасла:

          Въ конецъ измучена борьбой,

          На месте рать его легла.

          Покрылъ венецъ воинской славы -

          Людей изменчивыхъ кумиръ -

          Защитниковъ другой державы,

          И далъ стенамъ московскимъ миръ,

          До той всемъ памятной годины,

          Когда сильнейшiя дружины

          И имя громче и славней,

          Обрекши бурному крушенью,

          Судьба позору предала,

          И мiръ, въ глубокомъ ихъ паденьи,

          Однимъ ударомъ потрясла.

                              II.

          Такъ жребiй роли изменилъ:

          Онъ бегству Карла научилъ.

          И день и ночь среди полей,

          Обрызганъ кровiю своей

          И многихъ тысячъ, онъ бежалъ.

          Но ни одинъ мятежный гласъ,

          Въ тотъ униженья горькiй часъ,

          Среди толпы не возставалъ,

          Погибшей славы не пятналъ

          Своимъ упрекомъ, хоть упрёкъ

          Всякъ безъ боязни сделать могъ.

          Коня убитаго подъ нимъ

          И русскимъ пленнымъ умеръ онъ.

          А Карлъ, измученъ, изнурёнъ

          Трудами дальняго пути,

          Не могъ ихъ долее нести

          И въ глубине густыхъ лесовъ,

          Въ соседстве вражескихъ костровъ,

          Онъ долженъ лечь былъ наконецъ:

          Не это ль лавровый венецъ,

          Не это ль гибельной войной

          И кровью купленный покой?

          Карлъ ослабелъ и изнемогъ;

          Подъ дикимъ деревомъ онъ лёгъ,

          Страдая отъ засохшихъ ранъ.

          Въ тотъ часъ былъ холодъ и туманъ:

          Мракъ ночи покрывалъ поля.

          Горячки жаръ въ крови игралъ -

          Сонъ благодатный отгонялъ

          Отъ глазъ усталыхъ короля;

          Но средь беды онъ духомъ росъ,

          И въ крайнемъ изнуреньи силъ

          Страданья воле покорилъ:

          Оне молчали передъ нимъ,

          Какъ предъ владыкою своимъ.

                              III.

          Отрядъ вождей! - увы! какъ мало

          Со дня полтавскаго ихъ стало!

          Они въ паденiи своемъ

          Слугами верными явились,

          Съ безмолвной грустiю кругомъ

          На почве влажной поместились

          Съ монархомъ; тамъ же конь стоялъ:

          Его здесь жребiй поровнялъ

          Съ людьми. Седой Мазепа тоже

          Подъ тенью дуба сделалъ ложе.

          Суровыхъ казаковъ глава

          Привыкъ довольствоваться малымъ;

          Но позаботился сперва

          Онъ о коне своемъ усталомъ:

          Подпруги крепкiя ослабилъ,

          По гриве съ лаской потрепалъ,

          И по бедрамъ его погладилъ;

          Потомъ съ любовью наблюдалъ,

          Какъ онъ кормился, отдыхалъ:

          До этихъ поръ старикъ боялся,

          Чтобы, измучась, конь лихой

          Травы, увлаженной росой,

          Въ часъ ночи есть не отказался;

          Но конь былъ бодръ, неприхотливъ,

          Покоренъ, веренъ, терпеливъ;

          Онъ голосъ господина зналъ,

          Его средь тысячъ различалъ,

          И въ тьме ночной онъ былъ готовъ

          Примчаться на знакомый зовъ.

                              IV.

          Мазепа плащъ свой разложилъ,

          Подъ дубомъ пику прислонилъ,

          Свое оружье осмотрелъ:

          Походъ, начатый такъ давно,

          На полкахъ порохъ все ли целъ,

          Не зазубрился ли кремень,

          Не перетерся ли ремень

          Булатной сабли, и ножны

          Служить по прежнему ль годны?

          Потомъ старикъ мешокъ досталъ,

          Где свой запасъ онъ сберегалъ,

          Все приготовилъ, разложилъ,

          И легкiй ужинъ предложилъ,

          Простымъ приправленный виномъ.

          И Карлъ участье принялъ въ немъ

          Съ улыбкой, силясь показать,

          Что ни по-чемъ ему страдать,

          Что выше онъ и ранъ и бедъ.

          Онъ говорилъ: "Межь нами нетъ -

          Признаться въ этомъ мы должны,

          Хоть все мы смелы и сильны -

          Кто бъ превзойти Мазепу могъ

          ".

          "Да, гетманъ, мiръ - прибавилъ онъ -

          Отъ александровыхъ времёнъ

          Подобной пары не видалъ

          Какъ ты и этотъ Буцефалъ!

          Въ своихъ наездахъ удалыхъ".

          На это гетманъ отвечалъ:

          "О, чтобъ ту школу чортъ побралъ,

          Где научился ездить я!"

           "Что такъ, старикъ?" король спросилъ:

          "Ты славно дело изучилъ".

           - "Долга исторiя моя,

          Пришлось бы много говорить,

          Тогда-какъ надо намъ спешить,

           и труденъ онъ:

          Враги грозятъ со всехъ сторонъ

          И будутъ гнать насъ средь степей,

          Пока отъ нихъ мы не уйдёмъ

          Кормить* измученныхъ коней.

          Король, вамъ сонъ необходимъ;

          Я здесь побуду часовымъ

          Отряда вашего". - "Нетъ, нетъ?

          Меня на-время усыпитъ;

          Я отдохну подъ твой разсказъ,

          А то моихъ усталыхъ глазъ

          Неуловимый сонъ бежитъ".

           "Коль такъ, то я, пожалуй, радъ

          Вернуться летъ за пятьдесятъ,

          Къ поре веселой, безъ заботъ,

          Когда мне шолъ двадцатый годъ...

          Да, такъ, я больше не имелъ.

          На польскомъ троне; а при нёмъ

          Шестъ летъ служилъ - его пажомъ.

          Монархъ ученый это былъ!

          Онъ войнъ не велъ: онъ не любилъ

          Чтобъ после снова ихъ терять,

          И правилъ тихо, сколько могъ

          (За исключенiемь тревогъ

          Варшавскихъ сеймовъ). Но сказать,

          Ему волненiй - было бъ ложь:

          Онъ музъ любилъ и женщинъ тожъ;

          Ихъ своенравiе порой

          Смущало духъ его войной;

          Тогда онъ праздники давалъ

          На всю Варшаву; у воротъ

          Его дворца толпой народъ

          Теснился, и пытливый взоръ

          На знатныхъ барынь и господъ,

          Которыми былъ окружонъ

          Премудрый "Польскiй Соломонъ" -

          Такъ величали все его

          Щедротой царской позабытъ,

          Онъ сталъ остеръ и ядовитъ,

          Въ сатире злой излилъ онъ месть,

          Хвалясь, что ненавидитъ лесть.

          Дававшiй волю и просторъ

          Забавамъ празднымъ. Средь пировъ,

          Турнировъ, зрелищъ и баловъ

          Тамъ каждый вирши сочинялъ

          Отъ прочихъ. При дворе тогда

          Блисталъ, какъ яркая звезда

          Средь меньшихъ звездъ, магнатъ одинъ -

          Ясневельможный палатинъ.

          Какъ-будто съ неба къ намъ сошолъ.

          Богатство, древнiй знатный родъ

          Ему доставили почотъ;

          А гордый графъ вообразилъ,

          Своимъ значеньемъ - до того

          Казна несметная его

          И знатныхъ предковъ длинный рядъ

          Въ немъ помрачили здравый взглядъ.

          Былъ непомерно ослеплёнъ;

          Но не была ослеплена

          Его красавица-жена.

          Моложе втрое, по несчастью,

          И после безпокойныхъ грёзъ,

          Въ честь верности прощальныхъ слёзъ,

          Ждала лишь случаевъ счастливыхъ,

          Которые имеютъ власть

          Въ сердцахъ красавицъ горделивыхъ,

          Чтобъ ей другаго полюбить,

          Правами графа подарить.

                              V.

          "Теперь я старъ, теперь я седъ;

          Ведь мне за семьдесятъ ужь летъ,

          Но въ раннемъ возрасте моёмъ

          Я былъ красивымъ молодцомъ.

          Не многiе изъ молодыхъ

          Могли поспорить той порой

          Въ блестящихъ качествахъ со мной.

          Я былъ силёнъ и живъ и смелъ,

          Видъ нежный я тогда имелъ,

          Война, заботы, рядъ годовъ

          Изгладили - и до конца -

          Черты тогдашнiя лица,

          Съ ихъ выраженiемъ живымъ.

          Мое сегодня и вчера!

          Такъ что знакомымъ и роднымъ

          Теперь меня бы не узнать,

          Когда бъ случилось увидать,

          До старости... но, все-равно,

          Преклонный возрастъ не лишилъ

          Меня ни мужества, ни силъ,

          Иначе, въ этотъ позднiй часъ

          Разсказами давнишнихъ летъ

          Въ лесу, где намъ прiюта нетъ,

          Где кровомъ служитъ намъ навесъ

          Беззвездныхъ, сумрачныхъ небесъ.

          Какъ-будто вижу предъ собой:

          Воспоминанiе о ней

          Еще светло въ душе моей;

          Но я не въ силахъ описать

          Смешенье польской красоты

          Съ турецкою могло создать

          Такую пару чудныхъ глазъ,

          Темней, чемъ небо въ этотъ часъ;

          Какъ месяцъ въ полночь изъ-за тучъ;

          И светъ во мраке ихъ светилъ,

          Мешая съ нимъ лучи свои-,

          Глубокiй взглядъ ихъ полонъ былъ

          Какъ у людей, что предъ концомъ

          Бросали, съ радостнымъ лицомъ,

          На небо вдохновенный взоръ,

          Всходя безъ страха на костёрь.

          Прозрачно было и светло,

          Какъ летомъ озеро, когда

          Въ немъ не колышется вода,

          И солнце блещетъ въ глубине,

          Недвижно... Надоль продолжать

          Мне описанiе мое?

          Я не могу вамъ передать,

          Какъ сильно я любилъ ее -

          Среди успеховъ и потерь,

          При всехъ превратностяхъ земныхъ,

          Въ бедахъ и въ радостяхъ моихъ.

          И въ гневе любимъ и подъ-часъ,

          Минувшаго пустая тень

          Такъ, какъ Мазепу въ этотъ день.

                              VI.

          "Мы встретились - и я взглянулъ,

          Безъ словъ ответила она...

          Природа чудныхъ тайнъ полна;

          Есть много тоновъ, знаковъ въ ней -

          Ихъ слышимъ, видимъ, но ничей

          Какъ искры, рой заветныхъ думъ

          Изъ переполненныхъ сердецъ

          Наружу рвется наконецъ;

          Те искры молнiей бегутъ,

          Языкъ таинственный, немой

          Связь юныхъ душъ между собой,

          Передающiй въ тотъ же мигъ

          Огонь, скрывающiйся въ нихъ.

          Но все вдали себя держалъ,

          Пока представленъ не былъ ей.

          О, сколько разъ въ душе моей

          Являлась мысль заговорить

          Огонь, бушующiй въ крови!

          Но мне мешалъ какой-то страхъ,

          И замирали на устахъ,

          Слова дрожащiе любви...

          Ты развлекалися игрой;

          Счастливый жребiй мой хотелъ,

          Чтобъ близь Терезы я сиделъ;

          И ту, которую любилъ,

          "Дай Богъ, чтобъ часовые насъ

          Такъ сторожили въ этотъ часъ!)

          И я заметилъ, что она

          Была задумчива, бледна,

          А чемъ-то... я не знаю чемъ...

          Она играла, между темъ

          Оставить круга не могла:

          Какъ бы прикована была,

          Недвижно къ месту одному.

          За нею долго я следилъ,

          И вдругъ мне мысли озарилъ

          Внезапный светъ. - онъ подалъ весть,

          Тогда-то я заговорилъ...

          Признаться, речь была темна -

          Что нужды? слушала она

          Мои несвязныя слова:

          Конечно, сердце въ ней - не ледъ:

          Когда-нибудь меня пойметъ!

                              VII.

          "Да, я любилъ и былъ любимъ.

          Вы чужды, государь; коль такъ,

          То повесть о моихъ слезахъ

          И радостяхъ любви моей

          Я сокращу, чтобы о ней

          Пустой безсмыслицей для васъ.

          Но, ведь, не всемъ дано судьбой

          Разсудку страсти подчинять,

          Или, какъ вамъ - повелевать

          Теперь я... или былъ я - князь

          Надъ тысячьми-, на мой призывъ

          Всякъ въ бой спешилъ наперерывъ,

          Въ рядахъ стать первымъ не страшась,

          Любилъ я, былъ любимъ въ ответь,

          Считалъ счастливымъ жребiй мой,

          Но счастье кончилось бедой.

          Встречались тайно мы... о, часъ

          Онъ былъ наградою всему!

          Отъ юности до зрелыхъ летъ

          Въ моихъ воспоминаньяхъ нетъ

          Другаго равнаго ему;

          Чтобъ пережить его опять

          H быть попрежнему пажомъ,

          Который обладалъ мечомъ,

          Былъ дорогъ сердцу одному

          Лишь крепость юныхъ силъ своихъ.

          Встречались тайно мы: вдвойне

          Прiятно это, говорятъ;

          Не знаю, это не по-мне,

          Чтобы предъ небомъ и землёй

          Назвать ее моей женой.

          Какъ часто я грустилъ о томъ,

          Что мы встречались лишь тайкомъ!

          "Но на влюбленныхъ много глазъ

          Всегда глядитъ; следили насъ...

          Въ глухую ночь подстерегли,

          Схватили, къ графу привели,

          Но еслибъ и покрытъ былъ я

          Железомъ съ головы до ногъ,

          Что противъ нихъ я сделать могъ.

          Близь замка, въ местности пустой,

          То было предъ разсветомъ дня;

          Не чаялъ жить ужь больше я,

          И въ мысляхъ обратясь съ мольбой

          Последней къ Деве пресвятой,

          Не знаю я что сталось съ ней,

          Съ Терезой; этотъ страшный часъ

          Разъединилъ навеки насъ.

          Разгневался надменный графъ -

          Не могъ онъ вынести того,

          Что случай этотъ перейдётъ ,

          На нисходящiй графскiй родъ,

          Что благородный гербъ его,

          Запятнанъ дерзостью такой...

          Фи, срамъ! съ мальчишкою, съ пажомъ!

          Когда бы это съ королёмъ

          То, можетъ быть, въ беде такой,

          Но тутъ... я не имею силъ

          Вамъ передать, какъ золъ онъ былъ.

                              IX.

          "Коня!" - и приведенъ былъ конь

          Казалось, мысли быстрота

          Была по членамъ разлита,

          У скакуна; но онъ былъ дикъ,

          Пугливъ и робокъ какъ олень,

          Онъ Фыркалъ, гриву подымалъ,

          И страшно бился, и дрожалъ

          Въ безсильной ярости своей;

          И подведенъ былъ сынъ степей

          И накрепко къ его спине

          Веревкой привязавъ меня,

          Пустили вдругъ они коня,

          Назадъ и на бокъ раздались -

                              X.

          "Впередъ, впередъ! - я изнемогъ ,

          Куда несусь, понять не могъ...

          День чуть заметно разсветалъ;

          Впередъ. Последнiй звукъ людской,

          Который ветеръ несъ за мной

          Со стороны враговъ моихъ,

          Былъ зверскiй, дикiй хохотъ ихъ.

          Схвативъ веревку, я назадъ

          Хотелъ лицо поворотить;

          За зло проклятьемъ заплатить;

          Мне удалось, но конь бежалъ

          Мой крикъ - и онъ напрасенъ былъ!

          Я, правда, после заплатилъ:

          На месте томъ, где замокъ былъ,

          Подъемныхъ нетъ уже мостовъ,

          Тамъ нивы все истреблены,

          Лишь дикая трава растетъ

          На камняхъ рухнувшей стены;

          Ничто на мысль не наведетъ,

          "

          Ей твердость стенъ не помогла:

          Я виделъ - башни тамъ пылали,

          Зубцы ихъ трескались кругомъ,

          Дымясь, ихъ крыши проливали

          А въ часъ страданья и печали,

          Когда меня къ спине коня

          Враги, на гибель, привязали,

          Какъ мало думали они,

          И шутка но пройдетъ имъ даромъ,

          Что, имъ на горе и беду,

          Благодарить я ихъ приду -

          И замокъ истреблю пожаромъ!

          Жестоко, горько подшутили,

          Когда на смерть въ степи глухой

          Меня такъ злобно осудили-,

          За то и я сказать могу,

          Сложилъ съ души я это бремя!

          Равняетъ всехъ седое время,

          И - если только выжидать -

          Примеровъ не было отъ века,

          Упорной мести человека,

          Который много, много дней

          Лелеетъ зло въ душе своей.

                              XI.

          "Впередъ!" И я, и конь степной

          Неслись, какъ вихри удалые,

          И оставляли за собой

          Все обиталища людскiя;

          Такъ въ небе метеоръ летитъ,

          Онъ тьму ночную озаритъ

          Сiянья севернаго блескомъ.

          Не попадалось намъ следовъ

          Ни деревень, ни городовъ,

          Виднелся черной гранью лесъ;

          Кой-где, на дальнихъ высотахъ,

          Зубцы я виделъ на стенахъ

          И башняхъ, отъ татаръ страну

          И только; больше никакихъ

          Следовъ людскихъ не встретилъ взоръ:

          Онъ виделъ лишь одинъ просторъ

          Неограниченной ничемъ

          Тамъ турокъ армiя прошла:

          Казалось, почва поросла

          Кровавымъ дерномъ въ техъ местахъ,

          Где спаги мчались на коняхъ.

          И грустно ветеръ завывалъ;

          Хотелъ я вздохомъ отвечать,

          Но ни молиться, ни вздыхать

          Не могъ; мы мчались все вперёдъ;

          На гриву падалъ, конь же мой

          Въ пугливомъ бешенстве храпелъ

          И по пустыне въ даль летелъ.

          Напрасно думалъ я порой,

          Поспешнымъ бегомъ изнурёнъ:

          Я былъ, привязанный на нёмъ,

          Для гневной силы ни почёмъ,

          И возбуждало лишь ее,

          Усилье каждое мое

          Дать членамъ сдавленнымъ просторъ.

          И голосъ свой я испыталъ:

          Онъ былъ и слабъ, и тихъ, но вдругъ

          Трубы внезапно услыхалъ;

          При каждомъ слове онъ дрожалъ

          И прыгалъ въ бокъ; межь темъ мои

          Веревки были все въ крови,

          И жгла языкъ сильней огня.

                              XII.

          "И вотъ предъ лесомъ мы густымъ.

          Онъ былъ глубокъ. необозримъ*

          Которыхъ гордая глава

          Не преклонялась предъ грозой,

          Стояли твердою стеной;

          И густо, густо между нихъ

          Свежей, роскошней, зеленей,

          Росли во всей красе своей:

          Весна имъ щедро каждый годъ

          Одежду новую даётъ,

          Тогда опавшiй листъ лежитъ,

          Окрашенъ въ мертво-красный цветъ,

          Какъ-будто после битвы следъ

          Застывшей крови. Средь полянъ

          И мощный дубъ; порой видна

          Была суровая сосна.

          Но отъ дороги въ стороне

          Ихъ сучья не мешали мне.

          Конечно, былъ бы не такой...

          Мне раны холодъ оковалъ,

          Узлы веревки крепко сжалъ -

          И такъ межь пней, деревъ, кустовъ

          И быстрымъ скокомъ волки тамъ

          Неслись за нами по следамъ;

          Сквозь лесъ сiяющей зарей

          Я виделъ ихъ вблизи за мной,

          Ихъ легкiй, крадущiйся шагъ.

          О, какъ желалъ я въ этотъ мигъ

          Съ мечомъ ворваться въ стаю ихъ

          И кончить въ бешеномъ бою

          Какъ мучилъ страхъ теперь меня,

          Что силъ не станетъ у кони!

          Напрасно: средь пустынь рождёнъ,

          Какъ серна горъ, былъ легокъ онъ,

          Когда онъ гонитъ белый снегъ,

          Имъ очи путника слепитъ,

          Морозомъ члены леденитъ,

          Чтобъ никогда беднякъ не могъ

          И, головой своей крутя,

          Онъ мчался по тропамъ леснымъ,

          Золъ, бешенъ и неукротимъ,

          Какъ своенравное дитя,

          Отмстить кому за зло властна.

                              XIII.

          "Мы миновали темный лесъ.

          Ужь солнце было средь небесъ;

          Иль это въ жилахъ пробегалъ

          Холодный трепетъ, точно ядъ?

          Страданья хоть кого смирятъ;

          Я былъ тогда совсемъ другой:

          И больше чувствовалъ, чемъ могъ,

          Рой ощущенiй и тревогъ,

          Въ душе возникшихъ, передать-,

          А много мни пришлось страдать:

          Меня томили стыдъ и страхъ,

          И злость, снедающая духъ,

          Тоска, и гневъ, и боль - все вдругъ.

          Происходя отъ техъ людей,

          Оковъ не терпитъ никакихъ

          И рвется бешено изъ нихъ -

          Диковина ль, что той порой,

          Страдая теломъ и душой,

          Я на минуту изнемогъ?

          Мне быстрый бегъ туманилъ взглядъ,

          Мелькая, путь бежалъ назадъ,

          Огромнымъ сильнымъ колесомъ

          Ложились наземъ дерева...

          Мне было тошно, голова

          Моя кружилась, мозгъ болелъ,

          То на -минуту онъ немелъ,

          Лучъ мимолетный пробежалъ

          Въ глазахъ моихъ и въ тотъ же мигъ

          Непроницаемою тьмой

          Покрылся взоръ угасшiй мой.

          Не могъ поднять своихъ очей;

          Лишь въ глубине души моей

          Рой чувствъ подавленныхъ кипелъ;

          И, видя близкiй свой конецъ,

          Средь волнъ морскихъ, когда оне

          Его крутятъ, толкаютъ, бьютъ,

          И шумно къ берегу несутъ.

          Жизнь колебалася во мне,

          Какъ огоньки въ глухую ночь

          Дрожащiе въ глазахъ больныхъ,

          Когда горячка мучитъ ихъ.

          Еще усилiе одно -

          Боль заменилъ хаосъ на часъ,

          Что было хуже во сто разъ...

          О! было бъ слишкомъ мне опять

          То жь, умирая, испытать;

          Намъ предстоятъ передъ концомъ

          Сильней страданiя и страхъ,

          Пока не обратимся въ прахъ;

          Но я готовъ на смерть: предъ ней

                              XIV.

          "И я очнулся. Где я былъ?

          Окоченелый и безъ силъ...

          И медленно, едва-едва

          Чуть билось сердце, пульсъ дрожалъ,

          По членамъ трепетъ пробегалъ,

          И съ болью взволновалась вновь

          Охладевающая кровь.

          Въ уме - толпа несвязныхъ думъ;

          Я могъ смотреть, но тяжело,

          Какъ бы сквозь темное стекло.

          И было на небе светло,

          Вблизи я слышалъ плескъ волны -

          Нетъ, то не сонъ! мой конь повлёкъ

          Меня въ бушующiй потокъ.

          Онъ былъ стремителенъ, широкъ;

          Къ безвестнымъ, темнымъ берегамъ;

          Но гордо конь сердитый валъ

          Широкой грудью пробивалъ,

          Съ усильемъ цели достигалъ.

          Взглянувъ впередъ, взглянувъ назадъ,

          Я виделъ только тьму одну,

          Ужасной ночи глубину,

          И не совсемъ-то сознавалъ,

                              XV.

          "Съ лоснистой шерстью, съ мокрой гривой,

          Дымясь, шатаясь подо мной,

          Собравъ все силы, конь ретивый

          Достигли мы его вершины,

          Оттуда я на степь взглянулъ,

          Мой взоръ въ пространстве потонулъ:

          Тянулись въ сумраке равнины,

          Все дальше, дальше, безъ конца...

          Такъ въ безпокойныхъ грёзахъ сна

          Мы видимъ пропасти безъ дна...

          И тамъ и сямъ, по временамъ,

          И массы зелени густой

          Въ глаза кидалися порой

          Изъ темноты, озарены

          Лучомъ всплывающей луны.

          Тамъ знаковъ близкаго жилья;

          Ни светъ огня во тьме ночной

          Гостепрiимною звездой

          Мне издалёка не светилъ.

          Своей игрой мой взоръ привлёкъ:

          Мне бъ видъ его отраденъ былъ,

          Напомнивъ мне, въ тотъ горькiй мигъ,

          Объ обиталищахъ людскихъ.

          "Мы подвигались все впередъ,

          Но вижу - конь мой устаетъ,

          И, белой пеною покрытъ,

          Ужь не попрежнему бежитъ*,

          Могло бъ имъ управлять шутя.

          Что пользы въ томъ? къ его спине,

          Какъ прежде, я привязанъ былъ,

          И если бъ дать свободу мне,

          Больному телу моему

          Не послужила бъ ни къ чему.

          Но попытался я опять

          Свои оковы разорвать:

          Была напрасная борьба!

          Уже по светлымъ полосамъ,

          Раскинутымъ по небесамъ,

          Я виделъ приближенье дня.

          Текли часы! Казалось, тень

          Тумана утренняго въ день

          Не перейдетъ. Но вдругъ востокъ

          Зарделся розовымъ огнёмъ:

          Въ своемъ сiяньи одинокъ,

          Раздвинулъ сонмъ ночныхъ светилъ,

          Ихъ яркимъ блескомъ помрачилъ,

          И пролилъ съ неба въ мiръ земной

                              XVII.

          "Волнуясь, утреннiй туманъ

          Поднялся отъ пустынныхъ странъ,

          Лежавшихъ девственнымъ ковромъ

          Къ чему же послужило намъ

          Такъ долго мчаться по степямъ,

          Въ леса глухiе проникать ,

          И волны рекъ переплывать?

          Въ степи, ни человекъ, ни зверь

          Тамъ не оставили следа;

          Не видно было тамъ труда

          Людского, средь пустыхъ степей

          Былъ самый воздухъ немъ и тихъ,

          Въ травахъ высокихъ и густыхъ

          Рой насекомыхъ не жужжалъ,

          Хоръ птицъ веселый не звучалъ

          На встречу утреннимъ лучамъ.

          И долго конь усталый мой

          Тащился шагомъ, чуть живой;

          Не могъ свободно онъ вздохнуть,

          Рвалась на части у него;

          Но намъ на встречу никого

          Не попадалось. Вдругъ вдали,

          Где сосны чорныя росли,

          Не вихрь ли сучья всколебалъ?

          Нетъ, это былъ табунъ коней,

          Возросшихъ тамъ, среди степей,

          На дикой воле; ихъ бока

          Ихъ не касались никогда

          Ни хлыстъ, ни поводъ, ни узда.

          По ветру гривы распустивъ,

          И ноздри широко раскрывъ,

          И массой темной и густой,

          Подобные морскимъ волнамъ,

          Они неслись на встречу къ намъ.

          Увидевъ ихъ, мой конь заржалъ,

          И вдругъ упалъ, лишенный силъ,

          Глаза недвижно устремилъ,

          Въ предсмертныхъ мукахъ захрипелъ -

          Последнiй часъ его приспелъ.

          И удивленными глазами

          Смотрели, какъ лежалъ я тамъ,

          Привязанъ крепкими узлами;

          То тихо подойдутъ... храпятъ,

          Пустыню ржаньемъ огласятъ,

          Кругами въ поле пронесутся -

          И къ лесу бросились назадъ:

          Страшилъ ихъ человека взглядъ.

          Меня - томиться и страдать

          Средь этой степи безграничной,

          Где конь мой кости положилъ,

          Где смертный часъ освободилъ

          Безъ жизни онъ теперь лежалъ,

          А я - на мертвомъ умиралъ!

          Часы тоскливой чередой

          Текли; въ душе моей больной

          И силъ, осталась только тень,

          Одно лишь смутное сознанье,

          Что это - мой последнiй день.

          Въ уверенности безнадежной

          Я равнодушно смерти ждалъ.

          Но кто изъ насъ не трепеталъ

          За жизнь, боязнiю тревожимъ,

          Себя заботливо храня;

          Которой избежать мы можемъ?

          И хоть порой ее мы ждёмъ,

          Какъ блага молимъ и желаемъ,

          Порой, въ отчаяньи своемъ,

          Но никогда нашъ смертный часъ

          Не будетъ во-время для насъ,

          И самымъ тягостнымъ мученьямъ

          Все жь будетъ горькимъ заключеньемъ.

          Что въ наслажденьяхъ утопаютъ

          Чрезъ меру всемъ упоены,

          Спокойно часто умираютъ,

          Или спокойнее, чемъ тотъ,

          Тому, кто средь пути земного

          Зналъ все, что радостно и ново,

          Ужь больше нечего желать,

          Иль за собою оставлять...

          Съ надеждой ждетъ, его очамъ,

          Томимымъ горемъ постояннымъ,

          Смерть кажется врагомъ нежданнымъ:

          Она пришла лишить его

          Онъ не увидитъ своего,

          Ужь достигаемаго, рая!

          День завтрашнiй ему бы далъ

          Богатство, славу, наслажденья,

          За все страданья и гоненья,

          День завтрашнiй, въ замену бедъ

          И тернiя, готовилъ розы,

          Готовилъ рядъ счастливыхъ летъ,

          Не сталъ бы жизнь онъ проклинать;

          День. завтрашнiй ему бъ далъ силу

          Блистать, господствовать, спасать -

          И лечь ему теперь въ могилу!?

          "Садилось солнце - я лежалъ

          На коченеющемъ коне

          И думалъ: здесь погибнуть мне...

          Туманъ глаза мне застилалъ:

          Возврата не было назадъ!

          Я бросилъ мой последнiй взглядъ

          На небеса, и увидалъ

          Тамъ ворона: онъ ожидалъ

          То онъ садился, то опять

          Вверхъ подымался и парилъ

          Ко мне все ближе каждый разъ;

          Сквозь сумракъ вечера мой глазъ

          Однажды такъ онъ близокъ былъ,

          Что я бъ его ударить могъ,

          Когда бы сила... но песокъ,

          Который чуть-чуть зашумелъ,

          Движенье ослабевшихъ рукъ,

          Да горла напряженный звукъ,

          Который голосомъ назвать

          Едва ли можно - отогнать

          Затемъ уже не помню я

          Что было; снилась мне тогда

          Одна мне милая звезда:

          Она смотрела издали

          Играя на небе голубомъ

          Своимъ трепещущимъ лучомъ.

          Затемъ тупой, холодный, смутный

          Возвратъ къ сознанiю минутный,

          И вновь чуть слышное дыханье,

          Дрожь, на минуту замиранье,

          Лёдъ возле сердца моего,

          Стонъ, вылетевшiй противъ воли,

          Да вздохъ - и больше ничего.

                              XIX.

          "И я очнулся. Не-уже-ли

          Теперь лежу я на постели?

          Неужли кровля надо мною?

          Чей взоръ съ заботою такого

          Мои движенья сторожитъ?

          Тамъ, у стены, въ углу сидела

          Участья нежнаго полна,

          Съ мольбою на меня смотрела;

          И я на мигъ глаза закрылъ,

          Боясь - не сонъ ли это былъ...

          Я встретилъ этотъ чудный взглядъ,

          Смотрю.... нетъ, это не виденье,

          Мне то все чувства говорятъ!

          Когда жь казачка увидала,

          То улыбнулась, подбежала,

          Рукою знакъ дала молчать,

          Къ лицу мне руку приложила,

          Поправила подушку мне,

          И вышла вонъ; и въ тишине

          Чуть слышной музыкой раздался

          Ея шаговъ скользившихъ шумъ,

          И я опять одинъ остался,

                              XX.

          "Она съ отцомъ пришла опять...

          Но я не буду утомлять

          Васъ описаньемъ техъ годовъ,

          Они безъ чувствъ меня нашли

          Въ степи, и въ хату принесли,

          Мне дали жизнь опять узреть,

          Чтобъ ими некогда владеть!

          Изобретая мне мученья,

          Меня прогнали въ глушь степей,

          Въ крови, нагого, безъ движенья,

          Чтобы по этому пути,

          Судьбу свою кто можетъ знать?

          Къ чему жь теперь намъ унывать?

          Уйдемъ мы скоро отъ погони,

          И завтра будутъ наши вони

          Съ какою радостiю очи

          Я бъ на Днепре остановилъ...²

          Товарищи, спокойной ночи!"

          Такъ гетманъ повесть заключилъ.

          Онъ съ негой сладкой легъ потомъ

          На ложе лиственномъ своёмъ.

          Ему то было ужь не ново:

          Лишь часъ удобный приходилъ,

          И если Карлъ забылъ герою

          Сказать спасибо за разсказъ,

          Не удивляйтесь: той порою

          Онъ крепко спалъ ужь целый часъ.³

¹) Этотъ живой, бойкiй и забавный разсказъ, какъ называетъ его Гиффардъ, написанъ осенью 1818 года въ Равенне. Вотъ что говорится объ этой поэме въ одномъ изъ англiйскихъ обозренiй того времени: "Мазепа - весьма изящный и бойкiй эскизъ прекрасной повести, во всехъ отношенiяхъ достойный своего автора. Сюжетъ ея известенъ: это повесть о молодомъ поляке, которой, въ наказанiе за интригу съ женой какого то вольскаго магната, былъ привязанъ, нагой, къ спине дикой лошади. Бешеный скакунъ занесъ его въ глубину Украйны; тамъ казаки нашли его, измученнаго, полумертваго, не подававшаго никакой надежды къ выздоровленiю. Однако же онъ возвращенъ былъ къ жизни и, много летъ спустя, сделался гетманомъ Малороссiи, посреди которой онъ очутился такимъ необыкновеннымъ образомъ. Странныя и причудливыя обстоятельства этого приключенiя лордъ Байронъ, въ своей поэме, вложилъ въ уста Мазепы, разсказывающаго ихъ Карлу XII, королю шведскому, въ последнихъ кампанiяхъ котораго украинскiй гетманъ игралъ видную роль. Онъ разсказываетъ свою повесть на бивуаке, во время жалкаго отдыха Карла и его немногихъ друзей, которые бежали вместе съ нимъ къ пределамъ Турцiи, после кроваваго пораженiя подъ Полтавой. Въ этомъ способе рисовать картину - не мало красоты и грацiи. Старческiй возрастъ Мазепы, спокойное, привычное равнодушiе, съ которымъ онъ покаряется теперь самому суровому удару судьбы, геройское, безпечное хладнокровiе воинственнаго короля, которому онъ разсказываетъ свою повесть, мрачная и опасная обстановка, окружающая разсказчика и его слушателей, все это, возбуждая заранее интересъ и пленяя контрастами, придаетъ разсказу гетмана поразительную прелесть. Ничто не можетъ быть прекраснее этой повести о любви - преступной любви - последствiя которой были такъ необыкновенны".

²"Когда Карлъ уже не могъ сомневаться более, что сраженiе проиграно, и что единственная надежда на спасенiе для него заключалась въ возможно-быстромъ удаленiи съ поля, онъ велелъ посадить себя на лошадь и съ остатками своей армiи устремился къ местечку Переволочне, занимающему уголъ, образуемый соединенiемъ Днепра и Ворсклы. Тутъ, сопровождаемый Мазепою и несколькими сотнями своихъ боевыхъ товарищей, онъ переплылъ Днепръ и, продолжая бегство по степной стране, причемъ рисковалъ умереть съ голода, добрался наконецъ до Буга, где почтительно былъ встреченъ турецкимъ пашою. Русскiй уполномоченный при Высокой Порте требовалъ выдачи Мазепы; но болезнь и последовавшая за темъ смерть избавили стараго казацкаго гетмана отъ ожидавшей его участи". ("Петръ Великiй" Баррова, стр. 196.)

³) Нельзя не подозревать, что, воспроизводя черты прекрасной польки Терезы и ея молодого любовника, и ревнивое бешенство стараго магната, поэтъ имелъ въ виду какiя-нибудь обстоятельства своей собственной, личной исторiи.