Новые сведения о брачных отношениях Байрона

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Новые сведения о брачных отношениях Байрона (старая орфография)

В биографии Байрона, одним из важнейших эпизодов представляется его женитьба. В 1815 г. совершился его брак с девушкою из аристократического семейства, мисс Мильбенк, а через год с небольшим поэт уже писал свое знаменитое стихотворение "Прости, и если навсегда, то навсегда прости!", обращенное в жене, с которой он разошелся - и разошелся, действительно, навсегда. Известно, с каким ужасом возмущаемого целомудрия смотрела чопорно-добродетельная английская аристократия на Байрона, представлявшагося ей олицетворением чуть-ли не всех сатанинских пороков; разлука его с женой только усилила это впечатление. К жене отнеслись как к несчастной, благородной жертве распутства и деспотического произвола; в "мучителя" посыпались всевозможные проклятья. Возмущенный, истерзанный, поэт бросил, как известно, свое отечество, пошел в полу-добровольное, полувынужденное изгнание, а чрез несколько лет его уже не было на свете; он умер под чужим небом, сражаясь за освобождение своего отечества. Жена многими годами пережила его; она умерла только в 1860 г.

ему, так-как жена первая изъявила желание разойтись и постоянно, даже живя на чужбине, требовал, чтоб оно было гласно изследовано и разъяснено; жена тоже хранила упорное молчание, несмотря на все просьбы и разспросы. Когда, в 1829 г., вышла известная биография поэта, написанная Томасом Муром, ее отдали леди Байрон, с просьбою сделать поправки или дополнения, какие окажутся нужными по её мнению. Она представила с своей стороны изложение происшествий, относившихся к роковому 1816 г., - изложение, расходившееся в некоторых подробностях с фактами, которые были сообщены Томасом Муром; но главнейший пункт, таинственная причина семейной катастрофы - был, попрежнему, обойден ненарушимым молчанием. В публике продолжали ходить самые разноречивые слухи. Сначала, как мы сказали, вся масса проклятий обрушилась на поэта; мало по малу, под обаянием гениальных произведений, которыми Байрон обогащал мир, стала образовываться реакция против этого обвинительного приговора; - реакция эта особенно усилилась после героической, мученической смерти поэта. Целомудренное пуританство, правда, не потеряло своих представителей; не только в обществе, но и в литературе раздавались попрежнему голоса, вопиявшие против безнравственной жестокости чудовища - Байрона; находились критики, как напр. Маколей, употреблявшие все усилия к тому, чтобы разрушить романтический ореол, которым окружила поэта смерть его, и не только унижавшие достоинство его поэтических произведений, но и бичевавшие, как пагубное нравственное заблуждение, поклонение его гению, снисходительный взгляд на его моральные недостатки. С другой стороны было много людей, смотревших на дело иначе. Этим людям недостатки поэта казались совершенно искупленными его смертью; образ его возставал перед их глазами в мрачном блеске своего гения, озаренный восходящими лучами свободы, на служение которой он отдал жизнь свою. Что касается до леди Байрон, то эти люди смотрели на нее, как на узко-сердечную, ограниченную женщину, которая измеряла рутинным масштабом мещанской морали человека с необыкновенною душою, и холодное, черствое сердце которой, несмотря на равные другия добродетели её, было чуждо женственному чувству всепрощения... Но толки только оставались толками. Леди Байрон жила в совершенном одиночестве и хранила в душе тайну; ее же она унесла и в могилу. Это последнее, как выше упомянуто, случилось в 1860 г. Газеты коротко известили о её смерти и напомнили публике о замечательнейших эпизодах её жизни. С разных сторон послышались похвалы благородной безропотности, с которою эта женщина переносила свою печальную участь, незапятнанной чистоте её характера, благотворительности, которой она, до последней минуты, посвящала всю свою деятельность. Но напрасно ожидали многие, что по крайней-мере таинственная история её отношений к мужу будет разъяснена. Делу, повидимому, предстояло быть сданным на вечные времена в архив, - как вдруг, в сентябре прошедшого года, одна журнальная статья известной американской писательницы Бичер-Стоу, автора "Хижины дяди Тома", снова возбудила замолкнувший-было вопрос и наделала в английском обществе и литературе много шуму.

В 1856 г. Бичер-Стоу получила от леди Байрон, с которою она познакомилась еще в 1853 г., письменное приглашение - приехать к ней на дачу, находившуюся около Лондона, для переговоров об одном важном деле. Бичер-Стоу нашла вдову поэта очень больною, почти при смерти и занятою мыслью о необходимости привести в порядок все свои земные дела перед отходом в вечность. Факт, послуживший поводом к этому свиданию, весьма любопытен, как характеристика известной части лондонского общества и её отношений в великому поэту. В это время было объявлено о скором выходе в свет дешевого издания сочинений Байрона, - дешевого для того, чтобы и вся масса публики могла ознакомиться с ними. Предвидя, что патетические эпизоды семейной драмы поэта должны много способствовать к распространению популярности этих произведений, друзья леди Байрон обратились в ней с вопросом: не считает ли она себя ответственною пред обществом за правду, хорошо ли она поступит, если ответит молчанием на вещи, несомненная ложь которых ей вполне известна, и этим допустит сочинения её мужа произвести сильное впечатление на ум и сердце народа? В виду этих настояний, леди Байрон, но свидетельству Бичер-Стоу, решилась рассказать всю свою семейную историю такому лицу, которое было бы чуждо в этом отношении всех личных и местных взглядов и чувств, не принадлежало бы ни к английскому народу, ни к тому сословию, среди которого разыгралась эта семейная драма; леди Байрон надеялась, что только такое лицо может высказать в этом деле совершенно безпристрастное мнение и с этим последним хотела сообразоваться в своих дальнейших действиях.

На этом свидании, которое, по словам Бичер-Стоу, "своею торжественностью было похоже на исповедь умирающого", автор "Хижины дяди Тома" услышал много интересных подробностей. Краткими и ясными чертами обрисовала леди Байрон жизнь своего мужа, обрисовала в том виде, в каком эта жизнь сложилась в её уме после долгих размышлений и соображений. Она указала на наследственные обстоятельства, сделавшия из Байрона исключительную и раздражительную до бешенства натуру. Она говорила о его печальном детстве, ученических годах и влиянии, оказанном на такой характер, каким был он, классического образования, которое давали ему в детстве, по установленному обыкновению. Резкими красками изобразила она внутреннюю жизнь молодых людей того времени и указала на то, что привычки и склонности, не оказывавшия особенно гибельного влияния на товарищей её мужа, людей здоровых нравственно и физически, на Байрона действовали крайне пагубно, страшно разстроили его нервы и усилили наследственную болезнь души. По её мнению, Байрон был одною из тех несчастных натур, в которых так мало равновесия между природными и умственными силами, что оне постоянно находятся в опасности окончиться полным помешательством; и действительно, по её словам, он, в разные моменты своей жизни, подпадал до такой степени влиянию этого неравновесия, что на него нельзя било смотреть, как на человека, способного вполне ответствовать за свои действия. Затем, она рассказала о своем первом знакомстве с Байроном, о их свадьбе, о бурных днях их брачного сожительства, об открытии ею страшной тайны, навеки разрушившей её существование, о рождении дочери, наконец, о разлуке, последовавшей потому, что все её усилия - вырвать мужа из сетей страшного преступления, остались тщетными.

леди Байрон обнародовать эту тайну только по своей смерти, и, с этою целью, сообщить все факты, в подробности, нескольким доверенным лицам, с поручением - сделать их известными тогда, когда её уже не будет на свете...

Но прошло девять лет с тех пор, как умерла леди Байрон, а желанные документы все не являлись на свет. Как ни грустно было это обстоятельство для Бичер-Стоу, с благоговением смотревшей на умершую, которая, по её словам, была одною из замечательнейших личностей нынешняго столетия, - но, может быть, открытие, сообщенное леди Байрон, и до сих пор осталось бы неизвестным, еслиб в появившейся в 1868 г. книге "Воспоминание о лорде Байроне", история его супружеских отношений не была снова рассказана во всех подробностях, уже известных, причем все симпатии автора прямо относились к поэту. Что касается до леди Байрон, то она представлялась здесь холодною, узкосердечною, математически-правильною доньею Инец "Дон-Жуана", женщиною, которая принесла счастие своего мужа в жертву своим мелким общественным предразсудкам, а главная вина которой состояла в том, что она всю жизнь упорно скрывала тайную причину этой семейной разлуки...

Тайна, которую открыла здесь американская писательница, была такого рода, что не могла не произвести сильнейшого впечатления на добродетельное английское общество: Байрон, устами умершей жены, обвинялся в преступной связи с своею родною сестрой, - связи, которая и сделала невозможным дальнейшее сожительство с ним жены.

он делал Своей жене. В первый раз она отказала ему, усомнясь в Своей способности сделаться для него тем, чем, по её мнению, должна была быть жена такого человека. Это было в 1813 г. Несмотря на отказ, между молодыми людьми завязалась дружеская переписка, и мисс Мильбенк все более и более привязывалась в отвергнутому ею человеку. Но в это время Байрон, на несколько месяцев погрузившийся в чистую, безпорочную жизнь, снова предался всевозможному разврату и наконец, дошел до преступной связи с родной сестрой. Сознание вины, раскаяние, боязнь быть открытым, стали невыносимо терзать его. Друзья и близкие видели эти терзанья и, не догадываясь о причине их, приписывали это состояние просто безпорядочной, распутной жизни; вследствие этого, к нему со всех сторон стали приставать с просьбами жениться, т.-е. бросить якорь в той гавани, в которой, по их словам, обретал спокойствие и счастие уже не один заблудшийся и видимо, погибший. В минуту безъисходного отчаянья, поэт схватил перо и написал в одно и то же время двум женщинам, что просит их руки. Одна из них отказала ему, другая приняла предложение; это была мисс Мильбенк, будущая жена поэта.

Уже с первых минут (мы продолжаем держаться изложения Бичер-Стоу) бедная женщина увидала, какая жизнь предстоит ей. Не успели захлопнуться за новобрачными дверцы кареты, уносившей их из церкви домой, как Байрон бешено крикнул молодой жене: "Вы могли избавить меня от этого несчастия! Когда я в первый раз сделал вам предложение, все было в ваших руках. В то время вы могли сделать из меня все, что было бы вам угодно; но теперь вы скоро убедитесь, что вышли замуж за дьявола!" Несчастная не подозревала еще, какую страшную тайну прийдется узнать ей; но она уже теперь убедилась, что счастие её разбито. Тем не менее, надо было или примириться с действительностью, или постараться изменить ее. К этому последнему устремила она все свои силы: она ухаживала за ним, успокоивалаего, хотела осязательными фактами показать ему, что он может найти в ней действительную подругу жизни. И в самом деле, в сочинении Томаса Мура находим указания самого Байрона на то, что он редко встречал более безмятежное, добродушное, приятное и милое создание, чем его жена; да и леди Байрон не скрыла от Бичер-Стоу, что в бурных днях их сожительства нередко встречались незабвенные часы истинного блаженства.

Но вдруг открылась перед нею страшная тайна. И что же? она снова нашла в себе силу не только перенести это несчастие, но и стараться уничтожить его. Она решилась не оставить заблудшихся и употребить все усилия к возвращению их на путь истины. Началась для нея жизнь, полная невыразимых мучений. Байрон сопротивлялся ей всею силою своей софистики, отвергал христианский закон, как авторитет, которому следовало подчиняться, отстаивал право всякого человека следовать побуждениям собственной натуры. Видя, что его софизмы не действуют на светлый разсудок жены, поэт начал указывать ей на удобство супружеских отношений на европейском материке, где мужчина и женщина сходятся для того, чтобы взаимно прикрывать свои тайные грехи, - и наконец дал ей понять, что только при таком условии она могла бы разсчитывать на мирную и дружескую жизнь с ним. Когда же и эта попытка не удалась, он решился отделаться от непокорной. Именно в это время (в декабре 1815 г.), родилась у них дочь Ада. Как в предшествовавшие этому рождению месяцы, так и во время родов, Байрон обращался с женою крайне неделикатно и грубо, тревожил ее, пугал выдуманными известиями.... А 6-го января 1816 г. она уже получила от него письмо, в котором он приказывал ей, поскорее оставить его дом, так-как (эти слова передает Бичер-Стоу), "он и не может и не хочет долее держать ее при себе". Леди Байрон давно уже считала своего мужа или совершенно помешанным, или близким в сумасшествию; в июле 1815 г. она советовалась на этот счет с своим доктором, Бальи, и тот, не высказывая положительного мнения, нашел однако, что временная разлука обоих супругов была бы очень полезна для больного; в то же время он советовал леди Байрон, в переписке с мужем во время этой разлуки, говорить только о легких успокоительных вещах, избегая всего, что могло бы хоть слегка раздражить его. Получив вышеупомянутое письмо от 6-го января, она решилась последовать совету доктора и назначила свой отъезд на 15-е января. Накануне этого дня она вошла в комнату мужа и застала там его и "сообщницу его преступлений". Бедная женщина протянула ему руку и сказала: "Байрон, я пришла проститься". Поэт, по словам Бичер-Стоу, заложил руки за спину, подошел к камину и с саркастическою улыбкой спросил: "когда мы трое снова встретимся?" - "Вероятно в небе", - отвечала леди Байрон, и это были последния слова её мужу...

интрига его будет открыта, он покинул родину, отправился в Швейцарию и в этом же году написал "Манфреда." "Всякий-г пишет Бичер-Стоу - кто будет читать эту трагедию, не упуская из виду рассказанной нами истории, согласится, что она взята прямо из жизни автора... Герой её - мрачный мизантроп, мучимый раскаянием и угрызениями совести при воспоминании о кровосмесительной страсти, которою он погубил душу и тело своей сестры; а что автор очень хорошо сознавал свое преступление и произносил над ним строгий приговор, это доказывают многия места названной трагедии". Затем американская писательница указывает на сочинение Томаса Мура, как на собрание фактов, свидетельствующих, что последующая жизнь Байрона была постоянною цепью позорных дел, в числе которых немаловажную роль играет и безпутная растрата имущества, отданного в его распоряжение женою. - Что касается до последующей жизни этой последней, то американская писательница представляет ее рядом христианских подвигов благотворительности и любви. Она является в этом рассказе основательницею многих школ для бедных, утешительницею страждущих, неусыпною воспитательницею своей дочери Ады, которая наследовала от отца не только блистательные дарования, но и раздражительность, часто доходившую до крайних пределов. Когда Ада умерла, леди Байрон сделалась второю матерью для её детей. Впоследствии она примирилась также и с сестрой Байрона, виновницей своих несчастий; под благодетельным влиянием её, эта заблудшаяся женщина снова вернулась на путь истины, и леди Байрон закрыла ей глаза с словами утешения и любви. Ту же самую нежность обнаруживала она в отношении к "несчастному плоду греха#, дитяти, родившемуся от преступной связи Байрона с сестрою... "Ни в одном женском сердце - так заканчивает Бичер-Стоу свой рассказ - никогда не было более божественной силы веры и любви... Говоря с нею, казалось, что слышишь речи святого праведника. Она была кротка, незлобива, доступна всякому, как дитя; с глубочайшею симпатиею относилась она в заботам, печалям и интересам всех приближавшихся в ней; главное же достоинство её заключалось в светлом уме, который и в самых мельчайших вещах никогда не принимал несправедливости за нравственное право, но в то же время был на столько кроток, что снисходил во всякой слабости и относился с состраданием в каждому проступку. Она принадлежала к тем немногим друзьям, с которыми не разлучает нас никакое отсутствие их, и одно существование которых в этом свете служит уже помощью для всякой благородной мысли, поддержкою для всякой достойной цели, утешением для всякой скорби!"

ореолом благородной страдалицы, он - везде является "чудовищем разврата и порока", неимеющим в свою пользу никаких оправданий, никаких смягчающих обстоятельств. Разсказ написан как 6и но предвзятой теории, в силу которой напирается на те факта, которые могут служить ей подтверждением, и пропускаются или извращаются те из них, которые опровергают ее и заставляют невольно усомниться в справедливости рассказа. Так, например, Бичер-Стоу настаивает на том, что не леди Байрон оставила своего мужа, а он прогнал ее, тогда как в своих замечаниях на сочинение Томаса Мура, леди Байрон положительно заявляет, что она оставила Лондон по совету своего врача, Бальи; что касается до вышеприведенных слов Байрона, что сон не может и не хочет долее держать ее при себе", то в подлинности их нельзя быть убежденным по одному только рассказу американской писательницы. Далее, еслибы действительно справедлива была та прощальная сцена, которую мы привели со слов Бичер-Стоу, то чем же объясняются последующия за этою разлукой обстоятельства, о которых совершенно умалчивает рассказчица, - как напр. веселые письма, которые писала леди Байрон своему мужу, приглашение её матери, чтобы он приехал в деревню к жене и т. п.? - Мы читали также указание Бичер-Стоу на "Манфреда", как на доказательство его преступления; но в то же время она несколько раз повторяет о боязни быть открытым, которая мучила поэта. Как же согласить такое противоречие? Человек сам скрывает старательнейшим образом свою вину, и сам же делает на нее весьма ясные намеки? - Наконец, вот еще одно обстоятельство весьма темного свойства: Бичер-Стоу объявляет, что она получила от леди Байрона обстоятельную рукопись; но этой рукописи в подлиннике не печатает, а излагает ее в собственной редакции, до такой степени испещряя рассказ своими соображениями, намеками и выводами, что невозможно решить - что принадлежит лично ей и что - леди Байрон...

Как бы то ни было, а статья американской писательницы наделала много шуму. Образовались два лагеря. Один поверил Бичер-Стоу на слово и вооружился против "безнравственного поэта" всею силою пуританской добродетели. Некоторые газета, как напр. "Times" и "Saturday Review", прямо и положительно объявили, что с этих пор на имя Байрона легло клеймо вечного позора и отвержения, и даже возбудили удивительный вопрос - не следует ли истребить в английских умах всякое воспоминание об этом человеке, не следует ли, для блага мира, решиться никогда не раскрывать его сочинений. Другой лагерь положительно признал отарытие, сделанное Бичер-Стоу, ложным и наполнил газеты и журналы опровержениями, основанными на таких фактах, что не доверять им довольно трудно. Мы укажем на главнейшия из них.

В тон же самом "Times", который произнес такой замечательный смертный приговор величайшему из поэтов, - появилось, спустя несколько дней, письмо адвоката леди Байрон, из которого видно, что она, за несколько дней до своей смерти, сдала все свои рукописи троим, назначенным ею, душеприкащикам, и что г-жа Бичер-Стоу в числе их не находилась. Что касается до рассказа этой последней, то адвокат прямо объявляет его "неполным, недостоверным и напечатанным без разрешения покойной". - Через несколько дней после этого, появилось в газетах новое письмо - лорда Вентворта, внука Байрона, по дочери его Аде. Он заявляет, что три года тому назад нашел в бумагах леди Байрон её собственноручную заметку об отношениях к мужу, но в этой заметке, по словам лорда, - нет такого тяжелого обвинения, какое взваливает на поэта Бичер-Стоу. "И вообще - пишет Вентворт - рассказ её совершенно противоречит тому, что я вычитал в различных письмах леди Байрон. Леди Байрон, в своей собственной, вышеупомянутой заметке, говорит, что эту последнюю можно обнародовать не прежде, как показав ее одному лицу, читавшему сожженные мемуары лорда Байрона, для того, чтобы по ним это лицо могло исправить её погрешности, если таковые окажутся. Весь рассказ Бичер-Стоу неверен".

В сентябрьских нумерах того же "Times" лорд Линдзей напечатал заметки своей бабушки, леди Барнард, одной из самых близких приятельниц жены Байрона. Она виделась с этою последнею в мае 1816 г., через два месяца после того, как супруги разъехались, и тогда же записала все, что рассказала ей по свежей памяти леди Байрон. Этот рассказ не оставляет ни малейшого сомнения, что Байрон нередко обращался с женою жестоко, холодно, неделикатно, что уживаться с ним было весьма мудрено вследствие, безпрерывной, дикой переменчивости в его расположении духа и постоянной склонности его мистифировать других по отношению к себе, и что, наконец, леди Байрон не была женщиною, способною понимать такой холерически-меланхолический, дикий и неукротимый характер. Но точно также неопровержимо доказывает этот рассказ, что разошлись они совсем не из-за такого преступления, в каком обвиняет поэта Бичер-Стоу... Сведения, сообщаемые Анною Барнард, крайне интересны и сами по себе, и как объяснение многих подробностей, обнародованных Бичер-Стоу. Так, например, она рассказывает, что когда однажды леди Байрон обратилась к мужу с горькими словами: "ах, Байрон, Байрон, как ты мучишь меня!" он назвал себя помешанным и с таким отчаянием бросился к её ногам, что она не могла не почувствовать к нему искренняго сострадания, хотя впоследствии пришла к убеждению, что как в этом случае, так и в других, его отчаяние было притворное. Другая характеристическая сцена произошла в один из вечеров, когда Байрон, как он часто сам сознавался, вернулся домой из "вертепа порока". - "Он увидел меня - так рассказывала леди Байрон Анне Барнард - такою гордою, так сосредоточенно-спокойною, что им овладел, повидимому, припадок раскаяния. Он называл себя чудовищем, , что сестра его была тут же, и бросился в моим ногам, с отчаянием восклицая, что я не могу, не могу простить ему таких поступков, что он навсегда потерял меня. Потрясенная таким возвратом добрых чувств, я заплакала и сказала: "все забыто, Байрон, больше ты никогда не услышишь от меня об этом!" Вдруг он вскочил, скрестил на груди руки, посмотрел на меня и громко расхохотался. "Что это значит", спросила я. - "Ничего больше, как философский эксперимент; я хотел только испытать силу твоей решимости"... Сам Байрон впоследствии сознавался Томасу Муру, что жена, никогда не умевшая или не хотевшая понимать его, всегда принимала за припадки помешательства его мистификации, к которым он чувствовал болезненную склонность... Но среди всех этих подробностей, выставляющих в ярком свете личность поэта, леди Барнард не только не упоминает ни о чем похожем на те отношения в сестре, о которых говорит Бичер-Стоу, но, напротив того, сообщает еще такие факты, которые приводят к совершенно противоположным заключениям. Так, например, леди Байрон рассказывала ей, что муж неоднократно пытался поколебать и её нравственные принципы, развратить и её добродетель, и что она, видя перед собою такую бездну, приблизила к себе сестру Байрона, как охранительницу, как защиту. Довольно мудрено согласить это показание с рассказом Бичер-Стоу.

Еще более многозначительны обнародованные, тоже по поводу этого рассказа, письма леди Байрон к той самой женщине, которую автор "Хижины дяди Тома" выставляет главною виновницею несчастия жены поэта, то-есть в его сестре. Письма эти были писаны непосредственно перед разлукой супругов и после нея. Первое письмо помечено 15-го января 1816 г., то-есть тем днем, когда леди Байрон уехала из дома своего мужа, где в то время жила и сестра. "При тех обстоятельствах, которые предстоят нам - пишет она сестре - я не хочу просить тебя оставаться в этом доме, хотя бы одной минутой долее, чем ты сама этого пожелаешь. Это было бы самым скверным возмездием за все. то, что ты для меня сделала. Но совершенно искренно говорю я, что, что бы ни случилось, я не найду никого на свете, чье сообщество было бы для меня приятнее твоего, или могло бы более способствовать моему счастию. Эти чувства никогда не изменятся, и мне было бы очень прискорбно, еслибы ты не поняла их". Во втором письме, писанном на следующий день, то-есть 16-го января, леди Байрон называет свою золовку "своею драгоценнейшей Аугустой", и говорит: "большое утешевие для меня составляет мысль, что ты теперь в Пикадилли" (улица, где хил Байрон). Остальные письма заключают в себе выражение таких же нежных чувств; в одном из них заключаются, между прочим, следующия интересные строки (это письмо писано на следующий день после того, как отец леди Байрон предложил устроить формальный развод разъехавшихся супругов): "Драгоценнейшая Аугустаи Твой брат просил тебя узнать у меня, с моего ли согласия действовал мой отец,- когда предложил развод. Да, с моего согласия. Нельзя предположить, чтобы в моем настоящем, печальном положении я была в состоянии подробно объяснить причины, не только оправдывающия эту меру, но и принуждающия меня принять ее... Я напомню только Байрону о неоднократно заявлявшемся им, непреодолимом отвращении в брачной жизни и о решительном желании, которое он высказывал с самого начала, освободиться от этого рабства, которое он находил совершенно невыносимым, сознаваясь, однако, в то же время, что с моей стороны никогда не было недостатка в усилиях долга и склонности. Он слишком жестоко убедил меня, что все эти попытки мои способствовать его счастию, были совершенно безполезны, и в высшей степени неприятны для него"...

хорошо знавшая Аугусту и Байрона, пишет в "Times": "Мистрисс Лей (фамилия мужа Аугусты) находилась с Байроном в отношениях матери к сыну, так-как она была гораздо старее его, и внешность её не представляла ничего замечательного... Впоследствии, по просьбе мистрисс Лей, я сделала леди Байрон свадебный визит, и Аугуста выражала мне самое искреннее желание свое, чтоб этот брак исправил её брата. Байрон сам отворил мне дверь гостиной, и принял мои поздравления так диво, как я этого ожидала, с тем, совершенно демоническим выражением, которое часто принимало его лицо. Никогда, сколько я помню, не слышала я даже намека на эти противоестественные и невероятные отношения к сестре... Мистрисс Лей была очень милая и добрая женщина, мать семерых детей, счастливая в замужестве, и очень любимая мужем". Другой современник, граф Стентон, рассказывает о мистрисс Лей, которую он знал очень близко, следующия подробности: "Наружность её была довольно непривлекательна, все в ней напоминало какую-то монахиню, и на искусство нравиться она не могла иметь никаких притязаний. По отношению к характеру и внешним проявлениям его, я нашел ее до преувеличения робкою и чувствительною, и совершенно неспособною делать то, в чем теперь обвиняют ее".

и против, и между ними очень важное место должны занять те вышеупомянутые рукописи, которые леди Байрон передала своим душеприкащикам. Впрочем, и тут трудно будет поручиться за достоверность известий; есть обстоятельство, которое служит также отчасти пояснением, почему леди Байрон рассказала своей приятельнице-американке такую невероятную историю? Говорим: рассказала, потому что нет никакого повода заподозрить Бичер-Стоу в недобросовестности, думать, что она сама сочинила все это. Обстоятельство, о котором мы упоминаем, следующого рода. Некто Робертсон напечатал в одной из английских газет, что он очень долго был знаком с леди Байрон, и знает, что она, в последния десять лет своей жизни, рассказывала свое прошедшее многим лицам, и взводила на мужа разные обвинения; но эти рассказы во многом отличались один от другого, и "люди, коротко знавшие ее, не верили им. "Подозрительность и раздражительность - пишет Робертсон - перешли у нея в род помешательства. Обвинение, которое она высказывала чаще всего, сомнительно, а то обвинение, которое передает БичеръСтоу, относительно ново, и совершенно невероятно".

Весьма возможно, стало быть, что эта история была сочинена в припадке помешательства, а Стоу приняла ее наличную монету... А что обнародованием этого факта она возбудила такое внимание, вызвала столько толков, - объясняется тесною связью, существующею между почти всеми произведениями Байрона и его жизнью. Поэтому и крайне желательно самое точное разъяснение всей этой истории, - желательно, конечно, не для произнесения приговора над нравственностью поэта, как это сделали добродетельные английские журналисты, а для уяснения таких мест, например, какие встречаются в "Манфреде", и действительно заставляют задумываться, когда читаешь историю Бичер-Стоу...