Из трагедии "Сарданапал"

ИЗ ТРАГЕДИИ БАЙРОНА "САРДАНАПАЛ".

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ.

Виновен он перед царицей, - но

Он ей супруг; перед сестрой моей,--

Но он ей брат; перед своим народом,--

Но он его монарх; и я остаться

Ему обязан подданным и другом;

Погибнуть я его не допущу.

Я не хочу, чтоб кровь Семирамиды,

Нимврода кровь изсякла, и чтоб сказкой

Пастушеской окончились тринадцать

Столетий царства славного. Пора!

Я должен пробудить его, - я знаю,

Еще живет в изнеженной душе

Безпечная какая-то отвага,

Которую разврат не заглушил.

Подавлена она, но не погибла,

Погружена в пучину сладострастья,

Но ею не совсем поглощена,

Когда-б он даже в хижине родился,

Достичь бы мог он царского венца;

Рожденный для престола, он не царство,

А имя лишь безславное одно

Наследникам оставит недовольным.

Но свой позор еще бы мог он смыть,

Лишь бы решился сделаться он тем,

Чем должен быть; решился-б также быстро

Как стал он тем, чем быть не должен он,

Что тяжелей: народом управлять,

Оль истощать свои в разврате силы?

Повелевать войсками, иль гаремом?

Разслаблен дух его от пресыщенья.

На выдумку постыднейших забав

Он тратит ум, и этот жалкий труд

Не даст ему здоровья, как охота,

Да! пробудить его необходимо;

Но сделать то... увы! лишь может гром!

          Чу! звуки лир и лютни, и кимвалов,

Томящие, зовущие ко сну...

О пенье жен, и тех презренных тварей,

Что даже самых жен гарема ниже,--

Слились, и пир монарха оглашают.

Меж тем, как он, могучий повелитель

Всех стран досель известных, возлежит

В венке из роз и сбросив диадему,

Как бы затем, чтоб первый, кто дерзнет

Ее схватить, мог овладеть ей легче.

Но вот они... от пышных их одежд

Доносится сюда благоуханье;

Вдоль галлерей, каменья дорогие

Огнями разноцветными зажглись,

На молодых избранницах монарха

Его совет, являющих собой.

От них ничем, в одежде чуть не женской,

Изнеженный не меньше, чем оне,

Внук недостойный женщины-героя!

Вот он! Остаться-ль мне? ДА, я останусь,

Чтоб высказать ему, что говорят

Правдивые и честные друг другу,

Когда о нем зайдет меж ними речь.

Идут рабы! и в их челе властитель,

Что сам рабом стал подданных своих!

          На берегу Евфрата павильон

Для пиршества гирляндами украсить

Трапезовать мы в полночь будем там,

И не должно, ни в чем быть недостатка.

Да поскорей галеру приготовить.

Нам плыть пора! Ужь свежий ветерок

Рябит волну... (К женщинам). Пленительные нимфы,

С кем делит дни счастливые свои

Сарданапал, - я вас увижу вновь,

В тот сладкий миг, когда подобно звездам,

Что ярко загораются над нами,

Мы соберемся вместе, и когда

Из вас самих сияющее небо

Составится такое же,.как там.

Теперь же вы располагать досугом

Своим вольны. (К Мирре) А ты, моя гречанка,

С кем остаешься - с ними, иль со мной?

"Мой властелин", зачем,

О! жизнь моя, такой ответ холодный?

Вот в чем царей проклятье, что они

Выслушивать подобные ответы

Обречены. Ты временем своим

Располагать по произволу можешь;

Тебе же и мое принадлежит.

Скажи мне, Мирра, хочешь ли идти

Во след гостям моим, иль для меня

Заворожишь ты времени теченье?

Монарха выбор будет и моим.

Не говори со мною так и верь,

Послушным быть во всем твоим желаньям --

Мое блаженство высшее! Своих

Я выражать не смею, из боязни,

Что я твоей не угадаю воли;

Другим ее принести готова в жертву.

Остаться я желала-б, для меня

Нет также счастья высшого, как видеть

Тебя счастливым, - но...

Зачем здесь "но"

Единственной преградой между нами,

Одна твоя лишь воля может быть.

Мне кажется, что это - час совета,

А потому я лучше удалюсь...

          Невольница права. Пускай уходит.

Кто говорит? А! брат.

Царицы брат.

А твой слуга лишь, - преданный и верный.

          Так помните-жь; располагать собою

До полночи вы можете, а там

Мы соберемся вновь. Куда же, Мирра?

Казалось мне, остаться ты хотела?

Ты не сказал еще мне, государь...

Но мне за то глаза твои сказали.

Прекрасных ионийских этих глаз

Я каждый взгляд отгадывать умею.

Я в них прочел, что остаешься ты.

Но брат твой...

Брат его супруги!

И смеешь, ионийская рабыня,

Ты называть меня, не покраснев?

Не покраснев? Но у тебя, я вижу,

Как сердца нет, так точно нет и глаз?

От слов твоих зажглись её ланиты,

Кавказских гор вершины снеговые!

А ты в своей бездушной слепоте

Ее же упрекаешь?.. (К Мирре) Слезы, Мирра?

Пускай текут! За многое слезами

Ей поплатиться следует. Виною

Она была еще горчайших слез. _ч

Будь проклят тот, кто слёзы эти вызвал.

Не проклинай себя. И без того

Тебя клянут мильйоны...

Ты забылся!

Остерегись! Не то могу я вспомнить,

Что я монарх...

Мой властелин! и ты, князь, удалиться

Дозвольте мне...

Что-жь! Ежели иначе

Не может быть, и этой грубой речью,

Возмущена душа твоя, - иди.

Но не забудь, что нынче мы с тобою

Еще должны увидеться... и скоро.

Охотней бы лишился трона я,

Чем твоего присутствия... (Мирре).

Быть может,

Ты и того лишишься, и другого.

Сознайся, брат, что я, по крайней мере,

Собой владеть умею, если в силах

Такую речь терпеть... Но не считай

На мягкий нрав мой: есть всему пределы.

В тебе убить! Лишь только б ты воспрянул --

И пусть на мне обрушится твой гнев?

Он из меня, - клянусь Ваалом - хочет

Тирана сделать...

А теперь, уже-ль

Ты не тиран? Или одна на свете

Есть тирания - крови и цепей?

Нет! Деспотизм порока, яд разврата

Распущенность, безсилье, отупенье

От наслаждений чувственных и лень,

Родят десятки тысяч нам тиранов,

Жестокость вероломная которых

Далеко оставляет за собой,

И самые кровавые деянья

Властителей с железной силой воли,

Как бы суровы ни были они!

Пример твоей порочной жизни, царь,

И, вместе с тем, он призрачную власть

Твою, и все, что ей поддержкой служит,

Подкапывает так, что, еслиб царству

Вторженье чужеземного врага

Иль внутренния смуты угрожали,

И то, и это - гибель принесло*б.

Нет мужества в народе для победы,

И к мятежу охотно он примкнёт.

Кто полномочье дал тебе со мною

От имени народа говорить?

Прощенный мной позор моей сестры,

К её младенцам родственное чувство,

К лицу монарха преданность, в которой

Ты, может быть, нуждаться скоро будешь;

К Нимвродову потомству уваженье,

И кое-что еще, - чего, к неечастью,

Не знаешь ты...

Не знаю? Что жь такое?

Тебе звучит так чуждо это слово!

Но все таки скажи мне. Заучить

Его не прочь я буду...

Добродетель!

Так это-то мне слово незнакомо!

Да мне оно и чаще, и сильней

Терзало слух, чем уличные крики,

Чем звук трубы надтреснутой... Других

Я от сестры твоей и слов не слышал!

Чтожь! Если сух предмет, - ты можешь

И о пороке слышать...

От кого?

Хоть от ветров, пожалуй, если голос

Народа до тебя не долетает.

Незлобив я, - тебе известно это,

Я терпелив, - ты это испытал.

Открой же мне, - чем ты встревожен так?...

Тем, что тебе грозит опасность.

Дальше?...

Народы все, которыми ты правишь,--

А их тебе отец оставил много --

Вражду в тебе выказывают прямо..

Вражду ко мне? Чего хотят рабы?

Царя.

А я-то, что-жь?

Ты в их глазах

Ничто. В моих же, человек, который

Перемениться к лучшему способен.

Что нужно им, горланам этим пьяным?

Всё есть у них: и мир, и изобилье.

Да! мира больше, чем для славы нужно;

Но далеко не столько изобилья,

Как, может быть, воображает царь.

А кто виной тому? Сатрапы-воры,

Которые об этом не пекутся.

По моему, отчасти и монарх.

Зачем он стен дворца не покидает,

И разве лишь, в палящий, летний зной,

В другой дворец, нагорный переходит,

Чтоб там прожить, пока спадут жары.

Громаднейшого царства, - ставший богом,

Или как бог сияющий своей

Многостолетней, вечно-юной славой!

Ужель он - твой потомок? Но когда-жь

Являлся он, как царь среди народов,

Которые тобой покорены?

К чему труды, опасности и кровь,

Пролитая тобою, послужила?

К тому, чтоб всех ему подвластных стран

Богатства шли на пиршества и женщин.

Теперь мне речь твоя понятна; ты

Хотел бы, чтоб я был завоеватель.

Рабы неблагодарные! Клянусь

Светилами небесными, в которых

Халдейские читают мудрецы,

Вы стоили б того, чтоб наказал

Я вас - желаний ваших исполненьем,

И к славе вас повёл...

Зачем же нет?

Хоть женщина была Семирамида,

Но к берегам далекого Гангеса

Водила Ассирийския войска.

Положим... но вернулась как оттуда?

Как муж и как герой. Не победила --

Но славою покрылась. Только двадцать

У ней осталось воинов и с ними --

На Бактрию царица отступленье

Устроила...

Все это так; но сколько

Их побросала в Индии она,

В добычу хищным коршунам?

Об этом

Не говорит нам летопись...

Так я

Скажу тебе, что лучше бы царице

Наткать себе в чертогах, двадцать платьев,

Чем этих двадцать воинов вести

На Бактрию и побросать мирьяды

Других волкам и коршунам и тем,

Кто их свирепей - людям... Это-ль слава?

Так лучше я безславно буду жить.

Удел такой ждет не всегда героя.

Праматерь ста царей Семирамида

Из Индии с уроном отступила,

Но Бактриане, Мидяне и Персы-

Все власть её признали... Править ими

И ты бы мог, как правила она.

Но я и правлю ими... а она

Их покорила только...

Меч её

Когда-то жил на свете Бахус. Мне

О нем мои гречанки говорили.

И был он бог, - бог греческий, конечно,--

Для нас же только идол чужеземный.

Те страны, где была Семирамида

Побеждена, он покорил...

Об этом

Слыхал и я. Ты видишь, что прослыл

За подвиги геройские он богом!

Да! и ему я почести воздам --

Как божеству, а не как человеку.

Эй! виночерпий.

Что ты хочешь делать?

Пусть новый бог, - завоеватель древний --

          Принесть сюда мне кубок золотой,

Украшенный камнями дорогими,

Тот кубов, что Нимвродовым зовется.

Вином его наполни и подай.

Ужель опять ты хочешь возлиянья

Начать, и сном себя не подкрепивши?...

Так если Греки - варвары не лгут,

Мой благородный брат, то этот Бахус

Завоевал всю Индию, - не правда-ль?

Да, и за-то его признали богом.

О! нет. От всех его завоеваний

Теперь осталось несколько колонн,

Когда б я их достойными считал

Покупки и провоза. Не моря

Пролитой крови, не опустошенья,

Ни тысячи врагов погибших в битвах,

Безсмертие доставили ему.

Он славу тем стяжал, что в этом кубке,--

Вот где права его на божество!

Он искупил всё зло своих побед,

Из виноградных гроздий выжав душу

На радость человеческой душе!

А если бы не это, никогда бы

Ни именем своим он, ни гробницей

Напоминать не мог бы божества

И оставался б в памяти людской

Таким, как мы, обыкновенным смертным

Или, пожалуй, как Семирамида,

Чудовищем каким-то полуславным.

Вот что ему божественность дало

И человечность даст тебе, суровый,

И пей со мной, в честь греческого бога!

За царства все твои не соглашусь

Я над отцовской верой надругаться...

Так значит ты в нем признаешь героя

За то, что море крови пролил он,

Но божеством считать его не хочешь,

Хоть из плода чарующий напиток

Что окриляет юношу восторгом

И бодрость возвращает старику;

Что позабыть усталым помогает

Тяжелый труд, - робеющим опасность

Когда противен станет этот нам.

Ну, чтожь! я пить готов за,

Да здравствует же Бахус, превзошедший

Весь род людской злодейством и добром!