Маргарита Коньи, любовница лорда Байрона

(а) Из Memoirs of Lord Byron, publiched by Thomas Moor. Эта книга переводится на Русский язык. Первый и второй томы уже окончаны и скоро поступят в печать.

Ты желаешь знать историю Маргариты Коньи (Cogni) - пишет Лорд Байрон в письме к одному из своих приятелей - я разкажу ее, хотя она, может быть, довольно длинна.

Лице Маргариты представляет прекрасный отпечаток физиономии древних Венециан. Хотя талия её немного высока, однакож тем не менее прекрасна и в совершенной Гармонии с её национальным костюмом.

В один летний вечер, в 1817 году, я и Г***, прогуливаясь вместе по берегу Бренты, заметили в толпе простого народа двух девушек, прелестнее коих мы, может быть, в жизнь нашу не видывали. Около того времени, страну сию постигло великое бедствие, при чем я оказал некоторые пособия. В Венеции можно небольшими пожертвованиями приобрести славу великодушного человека: и мою щедрость вероятно превозносили потому, что я Англичанин. Я не знаю, заметили ли сии девушки, что мы смотрели на них, только одна из них закричала мне по Венециянски: "Для чего вы, помогая другим, не подумаете об нас?" Я обратился к ней и сказал: "Cara, tu sei troppo bella e giovane per aver bisogna dell' soccorso mio." - "Еслиб вы видели дом мой и мой хлеб, то не сказали бы этого, возразила она." Все это было шутя, и я, после этого разговора, несколько дней не видал ее.

Спустя несколько вечеров после того, мы снова встретили этих двух девушек, которые обратились к нам гораздо серьознее, подтверждая истину прежних слов своих. Оне были двоюродные сестры между собою; Маргарита была за мужем, а другая нет. Все еще сомневаясь в справедливости слов их, я дал совершенно другой оборот Делу и назначил им свидание на завтрашний вечер.

Одним словом, в короткое время мы уладили дела наши, и долго она одна сохраняла надо мною власть, которая часто была у ней оспориваема, но никогда не была похищена.

Могущество её надо мною происходило более от причин физических: темные волосы, высокий рост, Венецианская голова, прекрасные черные глаза и - двадцать два года!.. Притом же она была Венецианка во всем смысле этого слова: язык, мысли, обращение - все. Будучи в высшей степени простодушна и весела, она не умела ни писать, ни читать и следственно не могла докучать мне своими письмами; и только два раза, когда я, по болезни моей, не мог видеться с нею, она наняла публичного писца за 12 копеек написать ко мне послание. С другой стороны она была немного дика и самовластна (prepotente). Привыкши сама себе пролагать дорогу, когда ей было нужно, она не различала ни времени, ни места, ни лиц и, встретив на пути какую нибудь женщину, сбивала ее с ног кулачными ударами.

Прежде наиего знакомства я имел связи (relazione) с Синьорою которая была так безразсудна, что однажды вечером, в Dolo, в сопровождении своих приятельниц стала грозить Маргарите; ибо старухи, жившия в Villegiatura, узнали по ржанию моей лошади, что я ездил поздно ночью для свидания с Маргаритой. Маргарита, откинув назад свой вуаль (fazziolo), отвечала самым чистым Венецианским языком: "ты не жена жена его; ты его donna и я также его donna, твой муж becco и мой также becco. Да и чем ты попрекаешь мне? Разве я виновата, что он любит меня более, нежели тебя? Если ты хочешь беречь его только для себя, то пришей его к своему платью, но не думай, что я не посмею отвечать тебе, от того что ты богаче меня." Произнесши этот прекрасный образец красноречия, (который я записал так, как он был пересказан мне одним из слышавших), она пошла своею дорогою, оставив Синьору*** и толпу любопытных зевак на досуге разсуждать об этом разговоре.

Когда я возвратился на зиму в Венецию, то она последовала за мною, и зная, что я люблю ее" очень часто извещала меня. Но её самолюбие было необузданно. В Cavalchina (маскерад в последнюю ночь карнавала, куда всякой имеет вход), она сорвала маску с Гжи Контарини, дамы благородного произхождения и с хорошим поведением, единственно потому, что я подал ей руку. Можешь представить, какой позор: но это еще самая малейшая из её глупостей!

Наконец она поссорилась с своим мужем и в один прекрасный вечер ушла от него ко мне. Я говорил ей, что это не пройдет даром; но она отвечала, что лучше согласится валяться на улице, нежели идти к нему, потому что он бил ее, проматывал её деньги и пренебрегал ею самым постыдным образом. По причине полночи я позволил ей остаться у меня, но на другое утро не было средств выжить ее из дому. Муж её прибежал ко мне, начал сердиться, кричать, плакать, умолять, чтобы она возвратилась домой. "Нет, никак!" - Тогда он прибегнул к полиции, которая обратилась ко мне, Я сказал им, чтоб они взяли ее от меня, что-я вовсе не имею в ней нужды, что она пришла ко мне сама, и я не мог выбросить ее за окно; но что в их воле - проводить ее этою дорогою, или в дверь, как им заблагоразсудится, Она пошла жаловаться к коммиссару, но ее принудили возвратиться домой с своим becco eltico, как она называла своего чахоточного мужа. Через несколько дней она снова ушла от него и, после большой суматохи, поселилась у меня в доме, действительно без моего согласия - во всем смысле этого слова, - но благодаря моей безпечности и невозможности сохранишь серьозного вида; ибо, - как скоро я начинал сердиться, она тушками или чем нибудь заставляла меня помирать со смеху, (а цыганка была мастерица на это!). Она знала свои способы убеждения и употребляла их с разбором и успехом, свойственным всем женщинам; и благородным и простолюдинкам в равной степени.

Гжа Бензони приняла ее под свое покровительство и с тех пор она помешалась. - Маргарита всегда находилась в крайностях; или плакала, или смеялась, и наконец сделалась так зла, что все боялись ее: и мущины, и женщины, и дети. С силою Амазонки она соединяла нрав Медеи. Прекрасное, но ничем неукротимое животное! Я один только имел некоторую власть над ней, и когда она видела, что я очень сердит (что в самом деле, говорят, ужасно), то утихала. Она была прихотлива до невероятности; под своим fazziolo, (обыкновенным нарядом женщин низшого класса), Маргарита была прекрасна, но увы! она вздыхала о шляпке с перьями! И что я ни говорил, что я ни делал (а я говорил много), ничто не могло отвратить ее от этого переодеяния; первую шляпку я сжег, но однакож мне скорее наскучило жечь их, нежели ей покупать и делать из себя каррикатуру, потому что шляпка вовсе не шла к ней.

dama. Ничто не могло ее утешить, кроме l'abita colla coua или cua - (Венециянское слово, вместо cola

Между тем она била всех женщин, которые жили в нашем доме, и задерживала мои письма: однажды я застал ее в размышлении над одним из них. Она обыкновенно старалась узнать по форме букв, не женщиной ли оно было писано, жаловалась на свое невежество и принимала решительное намерение выучиться читать, для того (как говорила она), чтобы распечатывать и читать все письма, ко мне писанные.

Должно однакож отдать справедливость её качествам экономки: как скоро вступила она в дом мой в звании donna di governor то расходы мои уменьшились в половину и всякой стал лучше отправлять должность свою. Комнаты всегда были в порядке, также как все вещи и люди, кроме её.

бурею и гондола наша несколько раз подвергалась опасностям. Шляпы наши унесло ветром, лодка наполнялась водою, весла были потеряны: волнующееся Море, гром, проливной дождь, мрачная ночь и сильный ветер!.. Возвращаясь после страшной борьбы, я увидел Маргариту на крыльце замка Мочениго, на берегу большого канала; её черные глаза сверкали сквозь слезы; распущенные волосы, намокшие от дождя, закрывали лице и грудь её. При сильной грозе, ветер раздувал её платье и волосы, обвивая их вокруг её высокой талии; молния сверкала над её головою, волны ревели у ног её: это была совершенная Медея, сошедшая с своей колесницы, или Сивилла, заклинающая бурю, свирепствующую вокруг нее. Одно лишь живое существо, с голосом в эту минуту, выключая нас! Увидя меня вне опасности, Маргарита не стала дожидаться моего приближения, но, прокричав издали: ah! can'della Madonna, è esto il tempo per andar al Lido?" {А собака! время разве теперь кататься по Ладо!} убежала домой, где утешала себя, ругая матросов за то, что они не предузнали прежде Люди сказывали мне, что только единогласный отказ гондольеров - Отчалить от берега в эту минуту - был в состоянии отклонить ее от намерения - ехать за мною в лодке. После этой неудачной попытки, она, во время самой сильной грозы, села на нижних ступенях замка, и ничто не могло ни успокоить ее, ни заставить сойти с места. Радость её при виде меня была смешана с какою-то лютостию: живое изображение восторгов тигрицы, дрыгающей над своими детьми!..

Между тем царствование её приближалось к концу: по прошествии нескольких месяцев с нею никак нельзя было, сладить. Безпрестанные жалобы, частию справедливые, частию ложные (ведь у любимцев нет приятелей), принудили, меня разстаться с нею. Я ласково сказал ей, что уже_: пора возвратиться ей домой, - (в услужении у меня она приобрела достаточную сумму денег, как для удовлетворения своих потребностей, так и для прокормления матери и: пр.); она не соглашалась оставишь моего, дома. Я крепко настаивал; она начала грозить мне ножем и мщением. Я, сказал, ей, что, такия игрушки я видал давно, когда об ней и в помине еще не было, и что если ей угодно начать подобные забавы, то нож и даже вилка на столе моем - "к её услугам, но что ей очень трудно испугать меня. На другой день она вошла ко мне во время обеда, (разбивши прежде, вместо пролога, стеклянную дверь из передней на лестницу), и, подошедши прямо к столу, вырвала у меня из рук нож, обрезав мне слегка мизинец. Хотела ли она употребить этот нож; против меня, или против себя - не знаю: вероятно ни то, ни другое. Но Флетчер, схватив ее за руки, отнял у ней нож. Тогда я кликнул моих лодочников, велел им приготовить гондолу и отвезти Маргариту домой, строго наказав им однакож, чтоб они тщательнее смотрели за ней и не допустили ее причинишь себе какой нибудь вред. Она казалась очень покойною и сошла с лестницы. Я снова принялся за обед.

Вдруг слышу ужаснейший шум; выбегаю на двор и вижу толпу людей, которые несли ее на руках: она бросилась в канал. Не думаю, чтобы Маргарита была намерена погубить себя; но вспомнив, как боятся моря и даже не слишком глубоких мест те, которые не умеют плавать (особенно Венецияне, хотя они живут, так сказать, на волнах), вспомнив - как было поздно в то время, какая темная и холодная ночь, - невольно подумаешь, что ей очень хотелось этого. Ее вытащили без большого труда; она не причинила себе никакого зла; кроме того, что проглотила несколько глотков соленой воды и искупалась в холодной бане.

приговор: "я даю тебе это время и более, если нужно; но по истечении назначенного срока ежели ты не оставишь моего дома, то я его оставлю."

Все люди мои бросились меня упрашивать; Маргарита была их всегдашним страшилищем, и, теперь, казалось, они онемели от ужаса: они начали уговаривать меня - послать в полицию, просить караул и проч. и проч. Я, разумеется, ничего этого не делал, будучи уверен, что и без того могу кончить все так, как мне хочется; притом мне не в первый раз иметь дело с мегерами, и я знал их уловки.

Я спокойно отослал Маргариту домой, после её выздоровления, и с тех пор никогда не видал ее более, выключая раза два в Опере - и то издали и в толпе народа. Она пыталась еще несколько раз войти в дом мой, однакож без насилия. - Вот История Маргариты Коньи, совсем тем, что имеет какое-либо отношение ко мне.

Я забыл сказать тебе, что Маргарита была очень благочестива: она всегда крестилась, как скоро слышала звон к молитве Пресв. Богородицы (angelus).

коровою (vacca) {В Италии это слово почитается жестокою бранью.}. Вдруг она обращается ко мне, кланяется и говорит: vacca tua, celenza celenza (eccelenzaваша корова, м. г. Короче, как я сказал уже тебе, это было весьма замечательное творение, удивительной красоты и силы, одаренное многими хорошими, или, по крайней мере, очень забавными качествами, но вместе ужасная ведьма, злая как демон. Она публично хвалилась своим могуществом надо мною, сравнивала себя в этом с другими женщинами, и приводила безчисленные доказательства своего преимущества над ними. Правда, все старались, сколько могли, удалить ее, но никто не имел успеха в этом до тех пор, пока собственное её безумие не довело до этого.

Я забыл рассказать тебе ответ её на мои упреки в том, что она сорвала маску с Гжи Контарини, во время кавалькина. Я говорил ей, что это женщина знатного рода - una dama. "è dama, отвечала она, mi (io) von Vencziana (она дама, а я Венецианка)." Это было бы хорошо лет за сто, когда национальная гордость спорила с аристократиею: но увы! Венеция, её жители, её нобли - все это вместе быстро превращается в ничтожество: где нет самобытности, так нет истинного величия!.. Кажется я ошибся или не так написал одну из её фраз; должно бы: "can'della Madonna, cosa vus tu? esto non è tempo per andar al Li"