Паризина. Историческая Повесть Лорда Байрона. Вольный перевод В. Вердеревского

Г. Вердеревский назвал перевод свой вольным потому, что перевел Поэму Л. Байрона не везде стих в стих, и в одном месте (станс VIII, стр. 12) отступил от подлинника, заменив стихи Британского Поэта своими собственными. Многие из наших критиков возстают против таких переводов "Простительно ли, говорят они, уклоняться от подлинника, изменять выражения и обороты, стеснять или распространять картины Сочинителя?" - "Милостивые государи! каждый перевод стихами, есть более или менее вольный: особливо у нас, мы видим безпрестанные тому примеры. Часто переводчик не находит в языке своем слова, равносильного слову подлинника, и здесь он необходимо должен или заменить его другим, слабейшим, или выразить в нескольких словах; в обоих сих случаях, он ослабляет мысль Сочинителя. Часто оборот употребительный в одном языке, бывает вовсе несвойствен другому, или приличия языка, на коем писан подлинник, не согласуются с приличиями того языка, на который он переводится. К этому должно еще прибавишь различие в метре стихов, в подражательной гармонии некоторых слов и пр. и пр. Traduitore - traiditore, говорят Италиянцы; по крайней мере многие переводчики могут сказать в свое оправдание, что они изменники невинные: измена их не всегда зависит от пах самих, и весьма часто от обстоятельств посторонних, о которых мы уже отчасти упомянули.

Обратимся к переводам вольным, по признанию самих переводчиков. Если позволительно и принято, переводить некоторые драматическия сочинения, также басни, сказки и т. п., таким образом, что переводчик удерживает только предмет и главные черты картины, а краски, тени и эффекты волен давать ей свои собственные; то почему же не распространить этой свободы и на другие роды Поэзии? Чем более в ней свободы, тем более жизни и движения. Вольный перевод есть как бы попытка переводчика-Поэта изобразить предмет данный, и. е. известный и до него уже обработанный другим Поэтом. Такой перевод не обязывает его строго держаться поэтических красот подлинника; но позволяет заменять их красотами собственного изобретения. Это ни сколько не может быть помехой для желающих передать то же самое произведение в ближайшем к подлиннику переводе; но от них потребуют уже больше отчетливости, их будут сравнивать с подлинником в выражении каждой мысли, каждого намерения Сочинителя.

Довольно о сем предмете; разсмотрим теперь вольный перевод Паризины. В ходе Поэмы Г. Вердеревский совершенно держался подлинника, и также разделил ее на стансы, неравные по числу стихов. Маркиз д'Эсте, супруг Паризины, назван у Байрона Азо; чтоб избежать неприятного слияния гласных букв сего имени с гласными предыдущих или последующих слов, Г. Вердеревский назвал его Родригом. Заметим, что сына его мог бы он назвать Гугом, а не Гюгом; ибо по Италиянски имя сие пишется и выговаривается Идо. Прочтем вступление.

Картина сия нравится своего полнотою и верностию красок. Здесь все у места, все высказано, и ни в чем нет излишества. Движение, душа Поэзии, составляют неотъемлемое её достоинство. Вот как описано разставанье преступных любовников:

Места, где Родриг, самолюбиво, сладко дремлющий в объятиях супруги, подслушивает роковую её тайну, невольно вырвавшуюся у сонной преступницы; его гнев, суд его над супругою и сыном, - выражены в счастливых, прекрасных стихах. Поэт наш слово в слово передает последние два стиха, коими Маркиз д'Эсте у Байрона изрекает приговор свой Паризине:

Ответ осужденного Гюга дышит благородною гордостию:

Здесь говорит не дерзкий злодей, хотящий безсильными оскорблениями отмстить строгому судье, а смелый юноша, чувствующий вину свою и небоящийся, но как бы желающий казни. В заключении его речи опять находим два стиха, слово в слово взятые из Байрона:

Смертный приговор Гюга возмутил все умственные способности Паризины. Поэт в живых стихах описывает её умоизступление.

Описание приготовлений к казни и самой казни Гюга - ужасно. Поэт наш умел придать всю мрачность краскам сей картины, и с большим искуством выдержал главный эффект её.

Для полного понятия о сем переводе, выпишем еще одно место. Супруг Паризины и отец Гюга остается один, с запустелым сердцем. Все окружающие его хранят принужденное молчание.

Заметим все другия отступления нашего Поэта. Кроме перемен, о коих мы упомянули, должны сказать, что весь III станс им ослаблен, а в стансе XVII (на стран. 33), пропущено им одно прекрасное сравнение. Вот все вольности перевода, которые Г. Вердеревский себе позволил.

Вердеревским весьма удачно. Кроме вышеприведенных, многия места отличаются быстротою и живостию рассказа. Словом, Поэма сия может стать между лучшими произведениями Руской Поэзии.

Заключим: если Поэма нравится Русскими своими стихами, если рассказ в ней хорошо выдержан и все намерения Поэта переданы верно, то нужно ли знать, с Английского или с другого языка она переложена, как о том заботятся некоторые любители каталожной точности? У нас теперь перед глазами перевод одной Италиянской Поэмы с Италиянского языка, перевод, которого трудившийся в нем не назвал вольным; не смотря на то, мы находим в нем вольности, едва ли простительные. Главнейшая из них состоит в форме стихов и в тоне рассказа, который совершенно разногласит с тоном Италиянского Поэта. Которому ж из сих двух переводов отдать преимущество: вольному ли, в косм, со всеми отступлениями соблюден дух подлинника, или такому невольному? Оставляем на решение самих читателей.

P. S. В Московском Телеграфе (кн. II на 1828) помещена небольшая статья о Паризине Байроновой и о переводе Г. Вердеревского. Там прежде всего сказано, что "Паризину (разумеется Английский подлинник) можно назвать произведением дремлющого Поэта, что основание и расположение сей Поэмы слабы, характеры не отделаны и части не связаны." Критики Английские и Французские не столько были строги, как Критик Московского Телеграфа: она отдали полную справедливость сему произведению Лорда Байрона, как созданию Гения бодрствующого, а не " Из последних (т. е. из Французов), А. Пишо, писатель, известный своим вкусом и весьма хороший переводчик многих творений Байрона и В. Скотта, так говорит в одном месте: "Тонкое чувство изящного, кажется, более и более совершенствуется в душе Байроновой. Паризина, лучшая из его Поэм по отделке, и Шильонский Узник, на каждой странице, служат тому доказательством, и пр. {Le sentiment exquis du beau semble se perfectionner de plus en plus dans l'ame de Byron. Parisina, le mieux fini de se* poèmes, et lé Prisonnier de Chillon, en sont la preuve à chaque page. A. Pichot, n et ses écrits. Пишо сам говорит в этой статье, что он принял и даже перевел суждения Английских Журналистов о творениях Л. Байрона.}." Разберем однакож обвинения Руского Критика. Он сказал, что, основание и расположение Поэмы Байроновой слабы." Пойма сия основана вся на страстях: преступной любви, ревности и неумолимой мести; страсти сии со всем их своевольством играют своими жертвами; оне сильно выражаются в гневе старого Маркиза, в приговоре его преступникам - жене и сыну своему, в ответе сего последняго, наконец - в умоизступлении Паризины. Удивляемся, что Критик все это находит слабым. - "Характеры в Поэме не отделаны." В ней всего три действующих лица: Маркиз д'Эсте, ослепленный ревностию, жестокий отец и непреклонный судия; Гюг, сын его, пылкий юноша, увлеченный страстию, но с благородною гордостию принимающий смертный свой Приговор и смело идущий на казнь, и Паризина, слабое существо, неустоявшее против искушений преступной любви, и падшее под тяготою своего несчастия. Вот понятия, остающияся в уме по прочтении Паризины о характерах действующих лиц. Прибавим, что Байрон не мог и, может быть, не хотел развернуть в полноте сии характеры в короткой Поэме. Он изобразил в ней один случай, написал одну картину, где действующия лица находились под влиянием одних обстоятельств, хотя и в разных отношениях; характеры же развиваются вполне из действий и обстоятельств различных. - "Части не связаны." На это обвинение мог бы отвечать только сам Байрон; но теперь, вместо ответа, нам остаются его Поэмы, из которых мы видим, что он любил делать такие скачки, когда хотел избежать излишняго многословия и мелочных рассказов, замедляющих ход Поэмы и ничего не прибавляющих к интересу главной завязки. Критику стоило только перечитать сии Поэмы, или по крайней мере хоть одного Гяура

Столько же, и еще более, Критик строг к переводу Г. Вердеревского. Он говорит, что, среди хороших стихов, "попадаются " У кого же их нет? Сам он сказал выше, что "и великие Поэты, начиная с Гомера, иногда дремали." По чему ж он не хочет простить Г. Вердеревскому того, что извиняется во всех других Поэтах: - "Чувствуете," продолжает Критик: "что все это не принадлежит подлиннику и происходит от переводчика." И в пример того приводит он такое место, которое совершенно оправдывает Г. Вердеревского:

В доказательство выпишем сие место из весьма близкого перевода прозою с Английского подлинника. {Соревнов. Просвещ. и Благотворения, на 1822 год, кн. III.} "Напряженные на челе жилы бьются сильно. Он опускает голову, трепещущею рукою закрывает глаза, чтобы не обнаружить, слабости." Можно ли, без всяких справок, наобум подшучивать над переводом? "Все жилы на челе его сильно затрепетали " говорит Г. Критик. А на поверку выходит, что это очень естественно, ибо в сильном гневе взволнованная кровь бросается в голову и наполняя хилы, видимо приводит их в биение; и вовсе не забавно, потому что Байрон не хотел шутить или смешить в Паризине. Остальные замечания Критика в том же роде, т. е. привязчивы и не обдуманы. Он говорит, напр., что Маркизь д`Эсте не мог , как робкая девушка; кто наблюдал действия страстей в человеке, тот знает, что не от робости только можно потупить взор, и что сие движение свойственно не одним девушкам. "Желая скрыт волненье души₎ закрыл лицо, он, не понятно, о ком говорится." Критик упрекает переводчика за частые вставки, а здесь хочет сам, чтоб он вставил вовсе ненужное местоимение, и сделал ни за что, ни про что свой стих вялым, там, где говорится об одном только Родриге и где действий его никто не смешает с действиями других лиц. Наконец, Критик заключает, что "сличение с подлинником было бы не выгодно вольному переводу Г. Вердеревского." По чему же? надобно сперва доказать, а потом уже решить; из приведенных же нами образчиков читатели уже видели, как верны и до какой степени справедливы безотчетные суждения Г. Критика.