Марино Фальеро, дож венецианский. Акт второй. Автор произведения

Что он срочно вызван

На заседанье. Но оно, должно быть,

Закончено: я видела недавно

Сенаторов, садившихся в гондолы;

Да вон последняя из них скользит

Меж барками, столпившимися тесно

В сверканье вод.

О, если б он вернулся!

Он очень был расстроен в эти дни;

Не властны даже и над плотью смертной,

Что, кажется, в душе находит пищу,

В душе столь быстрой и живой, что вряд ли

Прах послабее вынес бы. Но годы

Не властны и над горем, над обидой.

Обычно у людей его закала

Гнев и тоска при первой страстной вспышке

Развеиваются, а в нем навеки

Все остается. Мысли, чувства, страсти,

Дурные и хорошие, ничуть

Не дышат старостью. На лбу открытом

Рубцы раздумий - мысли многолетней,

Не дряхлости. В последние же дни

Как никогда взволнован он. Скорей бы

Он возвращался! Я одна умею

Влиять на дух его смятенный.

Верно.

Его высочество разгневан страшно

Но нет сомненья, что уже обидчик

Приговорен за свой поступок наглый

К суровой каре - и отныне будет

Честь женщины и знатность крови чтить!

Да, оскорбленье тяжко; но меня

Не клевета, столь грубая, тревожит,

А потрясенье, вызванное этим

В душе Фальеро, пламенной и гордой,

И строгой… да, ко всем, за исключеньем

Одной меня. И я дрожу при мысли

О том, что будет.

Несомненно, дож

Подозревать не может вас.

Меня?!

И Стено не дерзнул! Когда, пробравшись

Как вор, в мерцанье лунном он на троне

Его терзала, тени на стенах

Стыдились клеветы его трусливой!

Его бы круто проучить!

Как? Есть уже решенье? Осудили?

Я знаю то, что он изобличен.

И в этом все возмездье для мерзавца?

Мне трудно быть судьей в своем же деле

И угадать, какою карой можно

Воздействовать на дух развратный Стено;

Но если суд не глубже потрясен,

Чем я, презренной клеветою этой

Виновного отпустят на свободу

А жертва за поруганную честь?

Та честь плоха, которой нужны жертвы,

Которая зависит от молвы.

"Она лишь имя"^[43], - римлянин пред смертью

Сказал; и верно, если шепот может

Ее создать и погубить.

Но сколько

Вернейших жен глубоко б оскорбились

Таким злословьем! Дамы ж подоступней

(В Венеции их много) завопили б,

Неумолимо требуя суда!

Они бы этим доказали только,

Что слово ценят, а не свойство. Первым

Не так легко сберечь невинность, если

Лишь видимость невинности нужна,

Как нужны украшенья и наряды,

А не сама она; им важно мненье,

Им хочется, чтоб верили в их честь,

Как хочется красивыми казаться.

Для знатной дамы странны эти мысли.

Их мне отец внушил; они да имя

Вот все наследство.

Нужно ль вам наследство

Жене главы Республики и князя?

Будь я за мужиком - и то другого б

Я не ждала, полна к отцу любовью

И благодарностью за то, что руку

Мою он отдал другу своему

Старинному - Валь-ди-Марино графу

Руку - но и сердце?

Одно не отдается без другого.

Но столь большая разница в летах

И - доскажу - в характерах несходство

Сомненье вызывают в людях: вправду ль

Такой разумен брак и счастье прочно?

По людям люди судят; я же сердцем

Покорна долгу; он многообразен,

Но не тяжел.

Вы любите Фальеро?

Все то люблю я, что любви достойно

И благородно. Я отца любила:

Он научил меня распознавать,

Порывы лучшие натуры нашей

От низкой страсти. Руку он мою

Фальеро отдал, зная, что он храбр,

Великодушен, благороден - истый

Солдат, и гражданин, и друг. Все это

В нем есть - отец был прав. А недостатки

В нем те, что свойственны высоким душам,

Повелевать привыкшим. Горд он очень;

В нем пыл страстей неукротимых - плод

Патрицианства и тревожной жизни

Политика и воина. В нем остро

И чувство чести; в должных рамках это

Достоинство, а вне границ - порок;

И этого боюсь я в нем. Он крайне

Был вспыльчив прежде; этот недостаток

Настолько был обуздан благородством,

Что робкая Республика вручала

Ему всегда важнейший пост - от первых

Боев и до последнего посольства,

А прежде брака - неужели сердце

Для юного красавца не забилось

Ни разу, для того, кто парой стал бы

Красавице, как вы? Ни разу после

Не встретился такой, кому могла бы

Дочь Лоредано, будь она свободна,

Женою стать?

На первый ваш вопрос

Ответ - мой брак.

А на второй?

Не нужен

Ответ.

Прошу простить; не обижайтесь.

Как может сердце, связанное браком,

Гадать, кого б оно теперь избрало,

Забыть свой первый выбор?

Первый выбор

Как раз внушает мысль порой, что можно б

Разумней выбрать, воротись былое.

Возможно. Мне такие мысли чужды.

Смотрите: дож. Уйти мне?

Да, пожалуй,

Так лучше; он, по-видимому, в мысли

Ушел глубоко… Так задумчив он!

Есть в арсенале некий Календаро

Филиппо; восемьдесят человек

В его команде, и большим влияньем

На них он пользуется. Он, я слышал,

Смел, дерзок и отважен; популярен

И сдержан в то же время. Хорошо бы

Его привлечь. Почти уверен я,

Что Израэль Бертуччо сделал это,

Но следует…

Простите, государь,

Что вас я прерываю; но сенатор

Бертуччо, ваш племянник, поручил мне

Соизволенья попросить у вас,

Ему назначить время для беседы.

Пусть на закате… стой: соображу…

Нет; передай, - в два ночи.

Прости, родная! Что ж не подошла ты,

Дитя мое? Тебя я не заметил.

Вы размышляли. И притом ушедший

Ваш офицер, возможно, с важной вестью

Явился от Сената.

Как мне мешать посланцу и Сенату?

Они вам служат.

Мне - Сенат?! Ошибка!

Ведь это мы Сенату служим все.

Венецией не герцог разве правит?

Он будет править. Но оставим. Темы

Есть веселей. Как чувствуешь себя?

Гуляла? Нынче пасмурно, но тихо;

Веслом легко работать гондольеру.

Или подруг ты принимала? Или

Одна? Скажи: чего бы ты хотела,

Что дать еще способен дож безвластный?

Немного блеска? Развлечений скромных

На людях или дома? Сердцу скрасить

Унынье дней, потраченных на мужа,

Столь старого и занятого столь.

Скажи - все будет.

Вы всегда добры;

Но нечего просить мне и желать

Лишь видеть вас почаще и - спокойным.

Да, мой добрый дож! Зачем вы,

Всех сторонясь, блуждаете один?

У вас на лбу печать суровой думы,

И если разгадать ее нельзя,

То все же видно…

Все же видно? Что же?

Что сердце неспокойно.

Но это вздор, дитя! Забот вседневных,

Ты знаешь, очень много у того,

Кто правит шатким этим государством.

Нам Генуя грозит извне; внутри

Есть недовольство; вот я и задумчив,

И менее спокоен, чем всегда.

Но эти же причины были прежде,

А были вы тогда не тот, что нынче.

Простите мне, но в сердце вашем тяжесть

Иная, чем заботы о стране.

Для опыта и дарований ваших

Легки заботы; нет - необходимы,

Ум охраняя от застоя. Вас ли

Взволнуют вражьи козни и опасность?

Вас, кто вовек пред бурей не склонялся,

Кто восходил, ни разу не споткнувшись,

И, стоя там, глядел спокойно в бездны,

Не ощущая головокруженья?!

Пусть в порт ворвется генуэзский флот

Или мятеж плеснет на площадь Марка

Не дрогнете. А если пасть придется,

То - как и перед битвой - с ясным лбом!

Теперь - другого рода ваши чувства;

Страдает гордость, не патриотизм.

Увы! Я гордость утерял: лишили!

Да, гордость - грех, что ангелов низверг.

Ему всех легче поддается смертный,

Кто с ангелами схож природой духа:

Тщеславен низкий; лишь великий горд.

Был гордым я твоею честью, гордость

Храня в душе. Но - перестань об этом.

Ах нет! Всегда деля со мною радость,

Печалях. Я ведь никогда ни слова

О ваших государственных делах

Не спрашивала. Не теперь, я знаю,

У вас тревога алчная. Позвольте ж

Мне облегчить иль разделить ее.

С тех пор как Стено вам злословьем глупым

Смутил покой, вы крайне изменились;

Хочу смягчить вас, чтоб вы стали прежним.

Стал прежним?! Знаешь приговор для Стено?

Под арест на месяц.

Разве мало?

Не мало! для галерника, кто спьяну

Под плетью на хозяина ворчит;

Но не для хама, кто с расчетом мерзким

Пятнает честь и женщины и князя,

И где? на троне! на твердыне власти!

Изобличен во лжи и клевете;

Потеря чести - хуже наказанья.

Но у таких нет чести! Только жизнь

Презренная? Но суд не отнял жизни!

Не смерти ж вы хотите за обиду.

О нет - теперь; пускай живет, покуда

Он жив; на смерть утратил он права!

Его прощенье - приговор для судей:

Теперь он чист, вина легла - на них.

О, поплатись безумный этот лгун

За вздорный пасквиль кровью молодою

Душа моя ни радости не знала б,

Ни сна без тяжких сновидений.

Разве

Суд неба не назначил кровь за кровь?

А клеветник - он более убийца,

Боль или позор удара

Смертельней ранит чувство человека?

Людской закон за честь не кровью ль платит,

И не за честь - за меньшее, за деньги?

Кровь за измену - не закон ли наций?

Ужель ничто - наполнить ядом жилы,

Где кровь текла здоровая? Ничто

Тебе и мне обрызгать грязью имя

Столь чистое? Ничто - унизить князя

Перед лицом народа? Уронить

Почтенье то, с каким взирают люди

На юность женщин и мужскую старость?

На вашу честь и наше благородство?

Об этом пусть бы кроткий суд подумал!

Бог нам велит прощать своих врагов.

А бог своих простил? Не проклял разве

Он сатану?

Не нужно слов безумных!

Господь равно простит и вас, и ваших

Врагов.

Аминь! Прости им бог.

И я, когда на небе встречусь.

Что им мое прощенье? Дряхлый старец;

Унижен, презрен, высмеян… Что им

Мое прощенье или гнев мой? Оба

Равно ничтожны… Слишком долго жил я…

Но бросим это… Ах, дитя мое!

Дочь Лоредано храброго, жена

Моя обиженная! Ах, не думал

Отец твой, дочь за друга выдавая,

Что сраму предает ее! Увы!

Срам без вины, срам - беспорочный! Если б

Твоим супругом был другой, любой,

- эта мерзость,

Позор и грязь не пали б на тебя!

Столь юной быть, прекрасной, доброй, чистой

И так страдать! И мщенья не найти!

Но я отомщена любовью вашей,

Доверьем, уваженьем. Знают все,

Что чисты вы, что я верна. Чего ж мне

Еще желать, вам - требовать?

Могло бы

Все лучше быть. Но, что бы ни случилось,

Останься доброй к памяти моей.

К чему вы это говорите?

Так…

Твое, коль не людское, уваженье

Хочу хранить и мертвый, как живой.

Что за сомненья? Разве я не чту вас?

Поди сюда и выслушай, дитя.

Отец твой был мне друг. Случайно стал он

Скрепляющие дружбу честных. После,

На смертном ложе, нашего союза

Он пожелал - но вовсе не платя мне:

Со мной давно расчелся дружбой он.

Нет! Красоте твоей осиротелой

Хотел он дать убежище от бед,

Что здесь, в гнезде порока скорпионьем,

Бездомной бесприданнице грозят.

Не стал я спорить, ибо с этой мыслью

Встречал он легче свой последний миг.

Мне не забыть вопрос ваш благородный,

Не чувствую ли в юном сердце склонность

К другому, с кем счастливей быть могла б;

А предложенье ваше о приданом,

Завидном для любой венецианки?

А ваш отказ от прав, отцом врученных?

Да, не был то каприз безумный старца,

Порыв обманный дряхлого желанья,

Невесты юной. Страсти я смирял

И в молодости огненной; и старость

Не пожрана проказой сладострастья,

Пятнающей седины у развратных,

Веля им пить последние подонки

Восторгов, изменивших им давно,

Иль покупать себе жену-рабыню,

Бессильную отвергнуть эту честь,

Но чувствующую себя несчастной.

Наш брак иной: тебе свободный выбор

Я предоставил; ты же - подтвердила

Отцовский.

Да! И подтвердила б так же

Пред небом и землей! И не пришлось мне

Жалеть себя; но вас порою - да:

При виде ваших горестей последних.

Я знал, что я с тобой суров не буду;

Я знал, что мне тебя томить недолго;

Достойная отца - умна, богата,

В расцвете полном женственности, будет

Свободна вновь для выбора, пройдя

Чрез годы испытанья умудренной.

Наследовав мой титул и богатства,

Ценой епитимьи не очень долгой

Со старым мужем, не боясь ни кляуз

Судейских, ни завистливой родни,

Она, дочь друга старого, сумеет

Найти того, кто по годам ей ближе,

А верным сердцем предан так, как я.

Мой государь! Я лишь отцовской воле,

Его предсмертным словом освященной,

Да сердцу внемлю, выполняя долг

И верностью супругу отвечая.

Надежд надменных я чужда; приди он,

Ваш смертный час, - я это докажу.

Я верю, зная искренность твою…

И в юности иллюзией - непрочной

И часто роковой. Я в самых страстных

Моих годах приманки в ней не видел,

Коль есть любовь такая, - и не вижу.

Но уваженье, нежное вниманье,

Забота о твоем благополучье,

Уступчивость желаниям невинным,

Содействие достоинствам, незримый

Надзор за недостатками пустыми,

Что юности присущи, - осторожный,

Не резкий, чтобы, исправляясь, ты

Самой себе приписывала выбор;

Доверье, дружба, ласковость и гордость

Не красотой твоей, а поведеньем,

Любовь отца, а не безумье страсти

Вот чем я думал заслужить твою

Привязанность.

Она всегда была.

Ты все ж меня избрала. Верил я

Отнюдь не внутренним моим иль внешним

Достоинствам, - я им не доверял бы

И в двадцать пять, не в восемьдесят лет,

Я верил чистой крови Лоредано,

В тебе текущей, и твоей душе,

Творенью бога, истинам отцовским,

Усвоенным тобою, вере, чести

И честности - им верил как своим!

Вы были правы; я вам благодарна

За эту веру: с ней все больше крепнет

Почтенье к вам.

Где чувство чести есть

Врожденное и с детства развитое,

Там брак - скала; где нет его - где мысли

Приманок ищут, жажда удовольствий

Ничтожных гложет сердце или похоть

В нем корчится, - я знаю хорошо:

Нет чистоты, коль кровь заражена.

Хотя бы муж всем отвечал желаньям;

Будь он мечтой поэта воплощенной

Иль в мраморе изваянной красой,

Будь полубогом, будь Алкидом^[44] в полном

Величье мужественности - бесплодно:

Пустое сердце не привяжет он.

Лишь добродетель созидает браки:

Изменчив грех, невинность неизменна.

Одно паденье - навсегда паденье:

Разнообразья ждет порок, но солнцем

Стоит невинность жизнь, и свет, и славу

Даруя всем, кто на нее глядит.

Так чутко, зорко разбираясь в людях,

Зачем, простите, весь вы отдаетесь

Ужаснейшей из роковых страстей,

Смущая мысли ненавистью стойкой

Ты ошиблась.

Я возмущен не Стено; если б им

Давно бы он… Но нет, оставим это.

Но что же так волнует вас теперь?

Венеции поруганная слава,

Где попраны закон и государь.

Ах, но зачем смотреть на дело так?

Не так смотрел я до тех пор. Позволь

Договорить мне… Взвесив это все,

Женился я. Никто не осудил

Намерений моих: мой образ действий

Их оправдал, а твой - был выше всяких

Похвал. Я и родня тебя дарили

Свободой, уваженьем и доверьем.

Дочь рода, нам дававшего князей,

Свергавшего чужих князей, была ты

Вполне достойна первой стать из дам

К чему ведете вы?

К тому, что негодяй дохнул заразой

На это все, - разнузданный тот хам,

Кого средь пира вывести велел я

За безобразье, чтобы впредь умел

Себя вести он в герцогских покоях!

И негодяй на стенке след оставил

Зловредный яд обугленного сердца,

И тот разлился общею отравой,

И честь жены и мужа в гнусной шутке

Трепали все! И дважды негодяй

(Кто оскорбил уже девичью скромность

Бесстыдством в отношенье свиты юной

Твоей - в присутствии знатнейших дам)

За то, что был - и по заслугам - выгнан,

Мстит, очернив супругу суверена,

И правый суд его друзей не видит,

В чем тут вина!

Но ведь ему - тюрьма.

Тюрьма таким - замена оправданья,

А он отбудет смехотворный срок

В своем дворце. Но с ним покончил я.

Теперь с тобой.

Со мной, мой государь?

Да, Анджолина. Ты не удивляйся:

Я медлил с этой тягостью, но чую:

Мне жить недолго. Надо, чтобы ты

Усвоила наказ мой; в этом свитке

Найдешь его.

Не бойся: все на пользу

Тебе. Потом, в удобный час, прочтешь.

Мой государь! Живым и мертвым вас

Я буду чтить. Но пусть подольше длятся

Дни ваши - и счастливей, чем теперь!

Каким вам должно быть, каким вы были.

Я стану тем, кем должен, - иль ничем!

В те дни или часы, что остаются

Для оскверненной старости Фальеро,

Не озарится благостным покоем

Его закат! И отсветы былого,

Небесполезной, небесславной жизни,

Смягчающие приближенье ночи,

Мой смертный час уже не усладят.

Чего желать мне? Лишь оценки должной

Всей крови той, и пота, и трудов

Душевных, мной затраченных во славу

Моей страны. Ее слугой - слугой,

Хоть я и вождь, - сойти к моим отцам

Хотел я с именем таким же светлым,

Как и у них. Мне отказали в этом!

Погибнуть бы под Зарой!

Там спасли вы

Второй подобный день ей будет лучшим

Упреком и - отмщением для вас.

Подобный день бывает раз в сто лет;

Немногим меньше прожил я; фортуне

Достаточно однажды мне послать

То, что она дарит любимцам редким

В немногих странах, и не каждый год.

Но что болтать? Венеция забыла

День тот и мне пора забыть. Прощай,

Голубка Анджолина: в кабинете

Ждет много дела, а часы бегут.

Но помните, кем были вы.

Не стоит!

Припомнив радость - радость не продолжишь,

А вспомнив горе - воскресишь его.

Еще: как вы ни заняты, молю вас

Для отдыха минуту отыскать,

Что вас - нередко я будить хотела,

Но не решалась, веря, что природа

Осилит мысли, мучившие вас.

Час отдохнув, к работе вы вернетесь

Со свежей силой, с ясной головой.

Спать не могу я - и нельзя, хоть мог бы;

Как никогда быть начеку я должен.

Но - несколько еще ночей бессонных,

И славно я усну, но где?.. Неважно!

Прощай, мой друг.

Позвольте мне минутку

Побыть близ вас, всего минутку! Я

Вас не могу таким оставить.

Что же,

Пойдем, дитя; прости мне; создана ты

Для лучшей доли, чем делить мою,

Что меркнет нынче в глубине долины,

Где смерть сидит в плаще из тьмы всесильной.

Чем даже годы указуют, ибо

Кругом, внутри и вне идет броженье,

Грозящее так населить кладбища,

Как ни война не в силах, ни чума),

Когда ничем я стану, пусть хоть имя

Того, чем был я, с нежных губ твоих

Слетит порой, в душе возникнув тенью

Того, кто просит памяти, - не слез!..

Идем, дитя, идем. Дела не терпят.

Ну, Израэль, как жалоба? успешно?

Арестом или штрафом?

Ты бредишь, или мстить решил

Своей рукой, по моему совету.

Да, на глоток, хотя и сладкой, мести

Сменить мечту великого возмездья

За родину? Надежды - на изгнанье?

Смяв одного, ста скорпионам дать

Моих друзей язвить, родных, сограждан?!

Нет, Календаро! Капли этой крови,

Бесславно пролитой, он всею кровью

Своей искупит - и не он один!

Месть наша не за личную обиду:

Так себялюбцы мстят или безумцы,

Ну, мне таким терпеньем не хвалиться.

Будь я свидетелем твоей обиды,

Я б наглеца убил, не то задохся б

В усильях тщетных бешенство сдержать!

Спаси господь! Тогда бы все пропало;

Теперь же дело двинется.

У Дожа

Ты был; что он сказал?

Что на Барбаро

И на ему подобных нет управы.

Я ж говорил: не допроситься правды

Из этих рук.

Но просьбы укрепляют

Смолчи я - каждый сбир^[45] за мной следил бы,

Решив, что я задумал втайне месть

Безмолвную и мрачную.

А что бы

Тебе к Совету обратиться? Дож

Простая кукла: он своих не может

Добиться прав. Зачем к нему ходил ты?

Потом скажу.

Что ж не теперь?

Потерпишь

До полночи. Проверь своих людей

И всем друзьям вели собрать отряды:

Удар, возможно, нанести придется

Удобного мгновенья, и его,

Быть может, завтра солнце нам укажет:

Вдвойне опасно дольше медлить. Пусть

Все точно явятся на сборный пункт

И при оружье, исключая тех

Среди шестнадцати, кто ждать сигнала

С бойцами будут.

Это - речь! С ней в жилы

Мне снова жизнь влилась! От совещаний

Да проволочек я устал. Проходят

За днями дни, все прибавляя звеньев

Оковам нашим тяжким и обид

Все новых - нам самим и нашим братьям,

И новых сил - тиранам нашим наглым.

Ударить бы на них, и - будь что будет,

Неважно мне, - свобода или смерть!

Я изнемог, одной из двух заждавшись!

Цепей в могиле нет… Готовы списки?

В шестнадцати дружинах наших точно

По шестьдесят бойцов?

Неполны две:

По двадцати пяти нехватка в каждой.

Что ж, обойдемся. Кто их командиры?

Старик Соранцо и Бертрам. И оба,

Сдается, в бой не рвутся, не как мы.

Твой пылкий нрав за холод принимает

Спокойствие: но в собранной душе

Порой отваги больше, чем в крикливом

Мятежнике. Не сомневайся в них.

Я в старике уверен, но Бертрам…

Он вял и мягок, что весьма опасно

Как мальчик плакал над чужой бедой,

Пренебрегая собственной, сильнейшей.

Ему в недавней драке стало дурно

При виде крови, пущенной мерзавцу.

У храбрых часто нежны взор и сердце,

И больно им кровавый долг свершать.

Бертрама знаю я давно - и редко

Встречал людей честнее.

Может быть!

Но слабости боюсь я - не измены;

Но так как ни подруги, ни жены

Нет у него, чтоб действовать на жалость,

Он выстоит, пожалуй. К счастью, он

Бобыль и дружит только с нами. Дети

Или жена с собой его сравняли б

В решимости.

Не для людей с высоким назначеньем

Республику очистить от гнилья.

Наш долг - забыть для одного все чувства,

Наш долг - все страсти гнать во имя цели,

Наш долг - смотреть лишь на страну родную,

И смерть считать прекрасною - наш долг,

Коль жертва наша к небу вознесется

И в мир свободу вечную сведет!

Но если гибель…

В смерти за идею

Нет гибели! Пусть плаха выпьет кровь,

Пусть головы на солнце сохнут, руки

Повиснут пусть на башнях и вратах

Дух будет реять здесь! Минуют годы,

Других постигнет тот же черный рок,

Глубокая, и, сокрушив иные,

Мир приведет к свободе наконец!

Кем были б мы без Брута? Он погиб

За вольность Рима, но пример бессмертный

Оставил - имя, символ чистоты,

И душу, воскресающую всюду,

Всегда, лишь деспот власть возьмет и рабство

Плодит. Он с другом заслужили славу

Последних римлян. Так начнем же род

Венецианцев истых, внуков Рима!

Не с тем бежали предки от Аттилы

На илистые эти острова,

Где строй дворцов отбил у моря топи,

Чтоб одного сменить на сто тиранов.

Уж лучше гунну кланяться, не этим

Раздутым шелковичным червякам!

Гунн был хоть муж и меч держал, как скипетр.

А эти черви женственные власть

Волшбой какой-то.

Мы волшбу разгоним

И скоро!.. Говоришь ты, все готово?

Обычного обхода я не делал,

Ты знаешь почему; но твой дозор

Мою заботу заменил, конечно,

Советом отданный приказ - ускорить

Ремонт галер - прекрасным был предлогом

Ввести побольше наших в арсенал

Как новых мастеров по снаряженью

И новобранцев, набранных поспешно

В матросы. Все ли снабжены оружьем?

Все, кто внушал доверье. А другие

Пусть подождут в неведенье, пока мы

Не грянем. Вот тогда - вооружу их.

В пылу и спешке некогда им будет

Раздумывать - придется уж примкнуть

Ты правильно решил.

Всех ты заметил этих?

Да; учел я

Немало и начальникам дружинным

Предосторожность эту предписал.

Насколько вижу, сил у нас довольно,

Чтоб вышло дело, коль начнем не позже

Чем завтра. До начала - каждый час

Нам тысячью опасностей грозит.

В обычный час всех собери шестнадцать,

За исключеньем Николетто Блондо,

Соранцо, Марко Джудо. Эти трое

Пусть в арсенале смотрят за порядком,

Пока дадим условленный сигнал.

Прочим - быть вели где нужно.

Я должен им представить новичка.

Что? Новичок? Он тайну знает?

И ты рискнул доверить жизнь друзей

Чужому, незнакомцу? Безрассудство!

Я рисковал одной моею жизнью,

Уверен будь. А помощь незнакомца

Удвоить может нашу безопасность.

Коль согласится он. А коль отступит

Он в нашей власти: мы придем вдвоем;

Не ускользнет. Да он и не отступит.

Смогу судить, лишь повидав его.

Он что - из наших?

Хоть родом знатен. Он из тех, кто может

Взойти на трон или низвергнуть трон;

Кто подвиги свершал и видел много

Превратностей; не деспот, хоть и вскормлен

Для деспотии; смел в бою и мудр

В совете; благороден, хоть надменен.

Скор, сдержан. Но притом столь полон страсти,

Что если оскорбить его в заветном,

В нежнейшем чувстве (что и было с ним),

То и у греков не найдешь тех фурий,

Какие грудь ему каленым когтем

Сейчас терзают, чтобы он способен стал

На все для мести!.. Он вольнолюбив

К тому же; видя, что народ бесправен,

Сочувствует его страданьям. В общем

Такой нам нужен, да и мы ему.

Какую ж роль ему ты намечаешь?

Как, и ты ему

Уступишь руководство?

Да, конечно.

В чем цель моя? В победе нашей общей.

А власти не ищу я. Опыт мой,

Пожалуй, ловкость: - вот за что решили

Вы все избрать меня вождем, покуда

Того, кого ты сам бы счел достойней,

Ужели я из чувства самолюбья

И в жажде краткой власти - общим благом

Рискну во имя личных интересов,

Меня как вождь? Нет, Календаро! Плохо

Ты знаешь друга! Но - решите сами.

Прощай пока, до встречи в должный час.

Позорче будь, и все пойдет прекрасно.

Мой Израэль достойный! Ты всегда

Был храбр и верен, в голове и сердце

Тая те планы, что всегда готов я

Исполнить. Мне иных вождей не надо.

Но я с тобой, - как прежде, так и ныне,

Во всех делах. Теперь - прощай, а в полночь,

Как ты сказал, мы встретимся опять.

"Она лишь имя"… - Эти слова приписываются Бруту, Марку Юнию (85-42 до н. э.) - главе (наряду с Кассием) заговора против Цезаря.

Алкид - Геркулес, герой древнегреческих сказаний.

Сбир - тайный полицейский стражник в Италии.

Автор:	Байрон Д. Г.
Категории:	Историческое произведение, Трагедия


Предыдущая страница	Оглавление	Следующая страница