О подражании, выражении и сочинении в живописи
(Старая орфография)

Природа не производитъ ничего неправильнаго; всякая форма, изящная, или безобразная, имеетъ свою причину, и во множестве видимыхъ существе нетъ ни одного, которое не было бы такимъ, какимъ ему бытъ прилично.

Если бы намъ были известны причины и действiя, то надлежало бы только представлять существа въ ихъ настоящемъ виде и съ ихъ существенными свойствами. Чемъ совершеннее и ближе къ причинамъ было бы подражанiе, темъ более угодили бы мы общему удовольствiю.

Однакожъ, не смотря на наше неведенiе действiй и причине,не смотря на условныя правила, проистекшiя изъ сего неведенiя, сомневаюсь, чтобы артистъ, который отступилъ отъ правилъ и наблюдалъ строгое подражанiе природе, остался безъ оправданiя; чтобы изображенiе слишкомъ толстыхъ и короткихъ ногъ, надутыхъ коленъ, широкихъ и тяжелыхъ головъ, не угодило тому тонкому вкусу, который приобретаемъ отъ внимательнаго наблюденiя феноменовъ природы, и который можетъ определить для насъ тайную связь и необходимую стройность сихъ безобразiй.

Кривоносый человекъ въ природе не противенъ; ибо одно отвечаетъ другому: до сего безобразiя доведены мы некоторыми мелкими пороками, которые его скрадываютъ. Изобразите кривоносымъ Антиноя, оставивъ все прочее, какъ оно есть: этотъ кривый носъ его испортитъ; отъ чего? Отъ того что онъ будетъ не кривоносымъ отъ природы, но съ носомъ искривленнымъ рукою искусства, или справедливее, изломаннымъ вами.

Мы говоримъ о человеке, по улице идущемъ, что онъ нескладенъ. Правда, по нашимъ беднымъ правиламъ; но судя по чертежу природы, иное совсемъ дело. Мы говоримъ о статуе, что она прекрасна и во всей соразмерности. По искусству такъ; но по натуре?

Еслибы я былъ сведущее въ тайнахъ искусства, то зналъ и сказалъ бы можетъ быть, какъ далеко можетъ артисте повиноваться принятымъ правиламъ соразмерь костей. А мне известно только то, что правила не могутъ устоять противъ самовластiя природы, и что возрасты и состоянiя человеческiя требуютъ совершеннаго отступленiя отъ правиле во многихъ случаяхъ, если не во всехъ. Никто не говоритъ, чтобы фигура была дурно нарисована, когда она показываетъ верно наружное образованiе человека, его возрасте, и его навыки, или жизненныя силы въ действiи. Эти жизненныя действiя и силы определяютъ и полный росте фигуры, и соразмерность членовъ, и целое въ живописи; отъ сего искусства родится передъ своими глазами и младенецъ, и возмужалый человеке, и старецъ, и дикiй, и образованный гражданине, и судья, и воине, и дровосеке. Труднейшiй для искусства предмете былъ бы конечно человекъ 25 летъ, мгновенно рожденный отъ земной персти, и еще не обнаружившiй своихъ жизненныхъ действiй; но такой человеке и такая фигура не существуютъ въ природе.

Следуетъ изъ того, что надобно рисовать съ природы, а не съ известныхъ въ академiяхъ моделей, не съ бедняка, посаженнаго передъ ученикомъ, и на то начатаго, чтобы онъ представлялъ куклу или чучелу. Ети такъ называемыя позицiи академическiя, принужденныя, приготовленныя, приказанныя, ети действiя холодно и нескладно показываемыя, что имеютъ общаго съ положенiями и действiями природы? Что имеетъ общаго человеке, на вашемъ дворе качающiй воду насосомъ, съ темъ человекомъ, который безъ усилiя, и по вашему заказу размахиветъ руками, чтобы представить сiе движенiе и действiе? Что есть общаго между темъ кто притворяется умирающимъ, и темъ кто въ самомъ деле кончаетъ жизнь отъ болезни, или отъ руки убiйцы? Что общаго между шпажными бойцами въ школахъ, и кулачными на площадяхъ? Этотъ человекъ, который проситъ, дремлетъ, задумывается, падаетъ въ обморокъ притворно, имеетъ ли что нибудь общее съ крестьяниномъ лежащимъ на земле отъ усталости, съ философомъ въ мысляхъ седящемъ передъ огнемъ камина, съ человекомъ задохшимся и падающимъ безъ чувства? Ничего, совсемъ ничего.

Между темъ природа забывается, воображенiе наполняется действiями, положенiями и фигурами искусственными, странными и холодными; память заграждена ими, и со временемъ оне лягутъ на полотно. Едва артистъ возмется за кисть или за карандашъ, и скучные призраки обступятъ его, и безъ особеннаго чуда не льзя ему выгнать ихъ изъ головы. Я зналъ молодаго человека, который передъ началомъ работы становился на колени, и говорилъ: Боже мой! спаси меня отъ моделей.

Не въ школахъ научаемся мы общему отливу движенiй, отливу, который чувствительнымъ образомъ распространяется рте головы до ноге. Пускай женщина опуститъ голову въ задумчивости, - все члены преклонятся подъ симъ весомъ; пускай она подниметъ и выпрямитъ голову, - и тотчасъ въ следъ ея двинется остатокъ махины человеческой.

Не одинъ разе готовъ я былъ сказать живописцахъ академiи: друзья мои, давно ли учитесь рисовать? - Два года. - Довольно етого. Оставьте теперь методу школьную. Посетите храмы молитвы, и увидите тамъ лица святости и веры. Сего дня совершается таинственный обрядъ причастiя: идите въ приходскую церковь, бродите вокругъ исповедниковъ, вокругъ причастниковъ, - и увидите истинное лице покаянiя и набожности. Завтра обойдите рынокъ, - увидите въ подлиннике человека досадующаго, или сквозь зубы ворчащаго, или перебранивающагося съ подобнымъ себе человекомъ. Обходите места народныхъ собранiи; замечайте на улицахъ, въ садахъ, на площадяхъ, въ домахъ, - и узнаете истинное движенiе въ делахъ жизни и въ положенiяхъ человека.

Наблюденiе природы ведетъ къ выраженiю действiй ея; а выраженiе есть образъ того, что происходитъ въ чувствахъ человека. И такъ буду говорить о выраженiи.

Актеръ, не разумеющiй живописи, есть бедный актеръ; живописецъ, не сведущiй въ тайне физiономiи, есть бедный живописецъ.

Въ части света каждая страна, въ стране каждая область, въ области каждый городъ, въ городе каждое семейство, въ семействе каждое лице, въ лице каждое движенiе имеетъ свою физiономiю и свое выраженiе.

Человеке досадуетъ, слушаетъ, любитъ, ненавидитъ, негодуетъ, любуется, и каждое изъ сихъ движенiй душевныхъ означается ясными, очевидными, для всякаго чувствительными чертами, не только на лице его, но въ глазахъ, на устахъ, во всехъ чертахъ и частяхъ сего лица. Оно пламенеетъ, гаснетъ, томится, носится безъ порядка, на одинъ предметъ устремляется; и воображенiе живописца есть запасная храмина сихъ различныхъ движенiи. Каждый изъ насъ имеетъ свои подобный запасъ, и на немъ основывается судъ нашъ о красоте и безобразiи. Заметьте для себя, что вы чувствуете въ присутствiи мущины или женщины, и увидите, что всегда наружная вывеска добраго или дурнаго свойства влечетъ, или отводитъ васъ.

благоразумный и задумчивый: мы любимъ благоразумiе и размышленiе. Теперь, осшавя другiя части фигуры, буду только говорить о голове.

Не переменяйте ничего въ чертахъ сего прекраснаго лица; только приподнимите одинъ конецъ губъ: лице представитъ ироническую усмешку, и лице не такъ будетъ приятно, какъ было прежде. Опустите губы по прежнему и поднимите ресницы: означится духъ гордости и вамъ не полюбится. Поднимите оба конца губъ, и заставьте его прямо смотреть обоими глазами: увидите безстыдную физiономiю, и содрогнетесь за дочь свою, если вы отецъ. Опустите губы, закатите веки, закройте ими до половины яблоко, такъ чтобы оне разделяли зрачекъ на двое: и вы сделаете изъ него человека лукаваго, скрытнаго, притворнаго, котораго станете убегать.

У каждаго возраста свой вкусе. Летъ осьмнадцати я бегалъ за женщиной, когда у ней губы розовыя, уста улыбающiяся, прекрасные белые зубы, поступь смелая и легкая, ласковый взоръ, открытая грудь, пышныя и полныя щеки, носе загнутый; теперь, когда порокъ нейдетъ ко мне, и я не гожусь для порока, люблю, и съ восхищенiемъ встречаю молодую девушку съ лицемъ скромнымъ, съ видомъ осторожнымъ, съ робкимъ взоромъ и рядомъ съ матерью стыдливо идущую: чей вкусъ лучше? мой ли 18 летъ? мой ли 50 летъ? Не трудно решить задачу. Кто спросилъ бы меня въ молодости, что приятнее: порокъ, или добродетель? Тому отвечалъ бы я не задумавшись: последняя, безъ сомненiя; не можетъ быть другаго ответа. Но чтобы выведать отъ человека истину, надобно всякой часъ приводить, если могу такъ сказать, его душевныя страсти, обращаясь къ словамъ отвлеченнымъ и общимъ. Осьмнадцати летъ бегалъ я не за красотою, но за удовольствiемъ, обещаемымъ лицемъ красавицы.

Выраженiе слабо или не естественно, если оно оставляетъ безъ решительнаго чувства. Каковъ бы ни былъ характере человека, но если обыкновенное лице его означаетъ знакомую вамъ добродетель, оно привлечетъ васъ; если обыкновенное лице его показываетъ порокъ намъ знакомый, оно произведетъ отвращенiе.

Иногда мы составляемъ сами себе физiономiю. На лице остаются знаки страсти, которая бываетъ нашей всегдашней страстiю {Я виделъ въ одной городской слободе, или въ предместiи (где долго имелъ свою квартиру), детей очень миловидныхъ. На 12 или 13 году, глаза ихъ, до того кроткiе и смиренные, сделались безстрашными и пылкими; складный ротикъ переменился въ уродливый; на полной шее означилось напряженiе мускуловъ; пышныя по гладенькiя прежде щечки вздулись грубымъ и неприятнымъ образомъ; лице ихъ стало лицемъ, свойственнымъ самой подлой черни: и отъ всегдашней брани, драки, лжи, клятвы за одну копейку, они приняли виде жадной корысти, наглаго безстыдства и жестокой злости.}. Иногда мы получаемъ физiономiю отъ природы. Ей угодно была сотворить насъ добрыми, и дать лице злое; или сотворить насъ злыми, и даnь лице доброе.

Если душа человека или сама природа дала его лицу наружность кротости, справедливости и добронравiя; вы почувствуете ихъ влiянiе; ибо природа начертала сiи добродетели на вашемъ сердце, и вы примете съ радостiю благовестителя сихъ добродетелей. Такое лице есть верное за человека поручительство, написанное на языке общемъ для всехъ людей.

Каждое состоянiе въ жизни имеетъ свой собственный характеръ и свое выраженiе.

У дикаго черты глубокiя, твердые и означенные волосы всклокочены, борода обросла волосами, во всехъ членахъ строгая соразмерность: какое жизненное действiе могло изменить въ немъ природу? Онъ занимался ловлею или травлею животныхъ, бегалъ за ними, взлезалъ на дерево, действовалъ всеми силами, произвелъ себе подобнаго, исполнялъ единственно намеренiя природы. Не видно въ немъ ни безстыдства, ни стыда. Гордый видъ смешенъ съ дикой независимостiю; голова поднята высоко; взоръ у него твердый; онъ властелинъ и хозяинъ у себя въ лесу. Чемъ более смотрю на него, темъ приметнее для меня одиночество и откровенность его домашней жизни. Если оне говоритъ; телодвиженiя его повелительны, а речь коротка и выразительна. Нетъ для него ни закона, ни предразсудковъ. Душа его легко воспламеняется; всегдашняя война есть природное его состоянiе: онъ гибокъ, проворенъ, легокъ, а между темъ крепокъ и силенъ.

Черты его подруги, ея взоръ и осанка не те, которыя у просвещенной Европеянки. Эта нагая женщина не примечаетъ наготы своей; она пускалась за своимъ мужемъ во все его воинскiе происки, за нимъ и въ лесъ, за нимъ и въ долы, за нимъ и на гору. Младенецъ ея былъ на рукахъ у ней. Груди ея висели свободно, безъ всякой снуровки; длинные волосы развевалися по плечамъ. Станъ ея строенъ безъ искусства. У мущины голосъ громкой; у ней голосъ твердой. Ея взоры не такъ смелы: она пугается скорее; но гибка и резва.

Въ обществе, каждый гражданинъ имеетъ свои характере и свое выраженiе: ремесленникъ, дворянинъ, мещанинъ, ученый, духовный и воинъ. Между самыми ремесленниками есть навыки и лица, свойственныя ихъ мастерству.

Каждое общество имеетъ свое правленье, а каждое правленiе свой духъ главный или истинный, или предполагаемый, который бываетъ его душею, опорою и побужденiемъ.

Республика есть место равенства: всякой подданный почитаетъ себя маленькимъ царемъ; видъ его будетъ высокомеренъ и жестокъ.

Въ монархiяхъ, где съ одной стороны повелеваютъ, а съ другой повинуются, характеръ и речь буду те изъявлять ласку, учтивость, кротость, честолюбiе и услужливость!

Въ царстве деспота, красота состоитъ въ раболепстве; тамъ требуютъ лицъ покорныхъ, робкихъ, униженныхъ, показывающихъ готовность внимать и безмолвствовать. Невольникъ ходитъ съ поникшей головою; кажется, что онъ подноситъ ее подъ руку, всегда секущую мечемъ.

А симпатiя, о которой нельзя не упомянуть, есть быстрое, мгновенное и невольное слiянiе двухъ существе одного съ другимъ, при первомъ взоре, при первой встрече, при первомъ ударъ; ибо симпатiя въ семъ смысле не мечта. Откуда происходитъ симпатiя? Отъ влеченiя какой нибудь добродетели; красота влечетъ къ удивленiю, удивленiе къ почтенiю, почтенiе къ желанiю владеть, а желанiе къ любви и страсти.

Вотъ что можно сказать о характерахъ и выраженiяхъ лицъ; но сего недовольно: къ сему познанiю надобно присоединять глубокую опытность. Надобно, чтобы наблюденiе познакомило человека съ радостями и бедствiями во всехъ возможныхъ видахъ и случаяхъ; надобно, чтобы ему были известны битвы моровыя язвы, голодные годы буря, гроза, природа чувствительная, природа бездушная, природа въ изнеможенiи и въ недугахъ; надобно рыться въ историкахъ, начитаться поетовъ, запастись ихъ картинами. Когда Поетъ говоритъ: vero incefsu patuit dea, надобно искать фигуры въ самомъ себе. Когда онъ говоритъ: summa placidum caput extulit unda, надобно отлить ету голову, чувствовать, что должно заимствовать и что оставить безъ подражанiя знать страсти, и выразишь ихъ безъ усилiя. Лаокоонъ страдаетъ; не видно въ немъ притворнаго усилiя; а между темъ жестокая боль сводитъ все члены отъ ногъ до головы его. Глубоко чувствую его страданiе, ноя не гнушаюсь имъ! Будь такимъ искуснымъ живописцемъ, чтобы я не могъ ни остановить глазъ на твоемъ полотне, ни перестать смотреть на него.

Прежде всего начертай голову изящнейшей формы. На прекрасномъ лице отливаются страсти явственнее; и когда; оне свирепствуютъ, свирепство ихъ мешается съ красотою темъ ужаснее и разительнее. У древнихъ Евмениды, прекрасныя лицемъ, казались отъ того еще страшнее. Мы чувствуемъ великое внутреннее безпокойство, когда въ одно время сердце влечется и отвращается Сильнымъ образомъ; и таково будетъ действiе Фурiи, представленной съ чертами великой красоты.

Круглое лице у женщины и у младенца: характеръ молодости, красоты и приятности.

Одна черта, на волосъ перенесенная ближе или далее, украшаетъ или безобразитъ.

Знай, что такое приятность лица и ухватокъ, то есть строгая и точная сообразность членовъ съ натурою действiя.

Берегись особливо искуственныхъ телодвиженiй актера, или танцмейстера. Красота натуральнаго действiя въ совершенномъ противоречiи съ ловкостiю Вестриса, или Гарделя {Что же подумать о ловкости танцмейстера обыкновеннаго? Воображаю на минуту, что танцмейстере встречаетъ человека, стоящаго, подобно Антиною: одною рукою толкнувъ его подъ бороду, а другою ударивъ по плечамъ, онъ говоритъ ему: взрослый болванъ, разве едакъ держатся? Потомъ, вогнувъ ему внутрь колена, и приподнявъ его подъ руки, прибавляетъ: будь тверже на ногахъ; кажется, что ты восковая кукла, готовая растаять и разсыпаться: вытяни колена, выпрями станъ; держи носъ немного къ верху. И когда искусный мастеръ обратитъ его въ нестерпимаго щеголя, или франта, онъ начнетъ любоваться своимъ дивнымъ творенiемъ.}.

Если, ты не имеешь въ душе чувства того различiя, которое бываетъ между человекомъ, только беседующимъ въ гостяхъ, и деловымъ человекомъ, отправляющимъ должность, или порученiе, между человекомъ на едине и человекомъ на глазахъ людей; то брось въ огонь кисти твои. Ты Можешь только школьничать, мудрить и напыщать твои фигуры.

Хочешь ли чувствовать это различiе? Ты дома, одинъ, въ ожиданiи бумагъ моихъ весьма важныхъ, до государственнаго дела касательныхъ. Бумаги не приходятъ; а государственныя дела требуютъ скораго исполненiя. Ты задумался, сидя на большихъ креслахъ, подперши голову рукою, и локтемъ опершись на ручку креселъ; на голове у тебя накинутъ колпакъ, или подобраны волосы подъ гребнемъ; шлафрокъ распахнулся; полы его висятъ на обе стороны длинными борами: ты живописенъ, вдругъ объявляютъ тебе о приезде вельможи и, если угодно, министра; тотчасъ колпакъ поправленъ и шлафрокъ закинутъ пола на полу, и герой мой выпрямилъ голову, станъ, все члены, съ ужимками, съ жеманствомъ, съ опрятностiю весьма приятною для гостя, но весьма невыгодное для артиста. Недавно ты былъ достоинъ живописной кисти; теперь ты на стоить трудовъ живописца.

Смотря, на некоторыя фигуры, на некоторые характеры Рафаеля, Карраччiя и другихъ, мы спрашиваемъ себя; откуда они взяли ихъ, где ихъ видели? Въ сильномъ воображенiи, въ сочинителяхъ, въ облакахъ, въ пожарахъ, въ развалинахъ, въ народе, где они заметили первыя черты, увеличенныя поезiей. Ети люди имели чувствительность, оригинальность и собственный свой духъ; они читали стихотворцевъ. А стихотворецъ есть человекъ пылкаго воображенiя, который плачетъ и пугается отъ сотворенныхъ имъ самимъ призраковъ и привиденiй.

Теперь кстати говорить о действiи и противодействiи поета на живописца (или скульптора), живописца на поета, того и другаго на живыя и бездушныя твари въ природе. Возвращаюсь къ юности мiра, чтобы показать вамъ, какъ тогдашнiе артисты имели взаимное влiянiе одни на другихъ, какъ действовали на самую природу, и клали на нее божественную печать. Гомеръ сказалъ, что Юпитере потрясъ Олимпъ мановенiемъ черныхъ бровей своихъ. Онъ представилъ лице божества какъ Поетъ и какъ Феологъ, и ету голову надлежало представить во храме передъ верующимъ молельщикомъ. Воображенiе скульптора разгорячалось, и онъ брался тогда за мраморъ и резецъ, когда постигалъ ясно образъ чувствительный для набожныхъ. Поетъ освящалъ прекрасныя ноги Фетиды, - и ети ноги были предметомъ веры; безподобную грудь Венеры - и эта грудь была предметомъ веры; стройныя плечи Аполлона - и ети плечи были предметомъ веры. Народъ ожидалъ и хотелъ передъ олтарями покланяться богамъ и богинямъ въ точности такимъ, какими были они означены въ его катихизисе. Феологъ или поетъ ознаменовалъ ихъ, и скульпторъ не дерзалъ нарушать сего знаменiя. Всякой осмеялъ бы Нептуна неимеющаго высокой груди, Геркулеса неимеющаго полнаго хребта языческой библiи, и кусокъ еретическаго мрамора навсегда остался бы въ мастерской художника.

Что изъ того следовало (ибо поетъ не вводилъ ни новаго таинства, ни новой веры, и скульпторъ съ живописцомъ подражали только образцамъ природы)? То, что когда народъ по выходе изъ храма узнавалъ лица боговъ въ лицахъ людей, оне любилъ ихъ и пленялся ими несравненно более. Женщина служила образцомъ для ногъ Фетиды, для груди Венеры: богиня возвращала ей красоты ея, но возвращала какъ предметъ святости, какъ предметъ благословенный. Мущина подалъ образецъ для Аполлоновыхъ плечь, для Нептуновой груди, для крепкихъ Марсовыхъ мышцъ, для величавой головы Юпитеровой, для прекраснаго лица Ганимедова; но Аполлонъ, Нептунъ, Марсъ, Юпитеръ и Ганимедъ возвращали ему телесную красоту его какъ предметъ святости, какъ предметъ благословенный.

Когда постоянныя или случайныя обстоятельства привели въ связь некоторыя понятiя у народа, ихъ не льзя разорвать въ голове его; и если случалось иному сластолюбцу видеть черты своей любовницы въ лице Венеры, то верующiй язычнике, не смотря на то, готовъ былъ всегда благоговеть передъ головою своего бога на плечахъ какого бы не было смертнаго. И такъ могу думать, что когда собравшiеся Греки веселились зрелищемъ нагихъ юношей въ купальняхъ, въ гимназiяхъ, въ общенародныхъ играхъ, было въ дани приносимой красоте нечто святое для сердца и роскошное для чувства, какая-то чудная смесь любострастiя и благочестiя; любовникъ, стоя на коленяхъ передъ красавицей, называлъ ее своей владычицей, своей богиней, и эти ласковыя имена, столь холодныя въ устахъ нашихъ, имели на ихъ языкъ другое совсемъ значенiе и действiе. Отъ чего? Отъ того, что влюбленный Грекъ переносился въ самомъ деле въ царство небесъ, обиталъ между богами, истинно наслаждался предметомъ своего, и народнаго поклоненiя.

Не такъ ли происходило все въ уме Греческаго народа, какъ въ голове его поетовъ или феологовъ? Ихъ сочиненiя, въ которыхъ находимъ описанiя предметовъ любви и страсти, наполнены уподобленiями предметамъ ихъ богослуженiя. На устахъ улыбка Грацiй, на лице молодость цветущей Гебы, персты Аврорины, грудь, руки, плеча, глаза Венерины. Иди въ Дельфы и тамъ увидишь моего Полидора. Пиши съ лица моей Фринеи, и выставляй картину въ Пафосъ. Вотъ прохожденiе столькихъ похвалъ, приносимыхъ смертнымъ и заимствованныхъ отъ боговъ, столькихъ епитетовъ неразрывно присвоенныхъ богамъ и героямъ: то были члены Греческой веры, стихи языческаго символа освященныя поезiею, живописью и скульптурою. Если намъ скучаютъ въ древнихъ стихотворенiяхъ неистощимые епитеты, то скучаютъ отъ того, что нетъ ни статуи, ни храма, ни модели для сличенiя. Язычникъ, напротивъ того, читая ихъ въ поете, переселялся воображенiемъ въ известный ему храмъ, виделъ картину, или статую, которая подала мысль къ сравненiю, и восхищался ею.

Мы употребляемъ также слова божественныхъ прелестей и божественной красоты, но безъ отношенiя къ древнему баснословiю: онъ холодны и нечувствительны для сердца, у насъ сто женщине совершенно различныхъ могутъ быть предметомъ подобной похвалы; но у Грековъ была известная модель на полотне, или изъ мрамора; и кто въ безумiи страсти сравнивалъ обыкновенную женщину съ Гнидiйскою, или Пафосскою Венерою, тотъ подвергалъ себя осмеянiю.

къ поетамъ, въ музыкантамъ, въ живописцамъ, къ скульпторамъ: эти люди бываютъ обыкновенно многожелчны. Черные волосы, прибавляютъ белизны лица и живости взорамъ. Белокурый цветъ идетъ къ томности, къ лености, къ безпечности, къ телу мягкому и прозрачному, къ глазамъ слезящимъ, голубымъ, умильнымъ.

Выраженiе получаете новую силу отъ окружныхъ предметовъ. Если ты представляешь мне хижину, и передъ нею дерево; то хочу видеть дерево застарелое, облупленное, растреснувшееся, клонящееся къ паденiю; хочу чтобы некоторымъ образомъ были общiе знаки бедствiя, истощенiя и ударовъ времени между симъ деревомъ и темъ страдальцемъ, который подъ его тенью отдыхаетъ въ праздничные дни.

Живописцы не ошибаются въ сихъ грубыхъ аналогiяхъ, но едва ли знаютъ тому причину. Если бы они знали ее, то искусство ихъ простиралось бы гораздо, далее, и творенiя ихъ подобно Грезовымъ, были бы вечныя. Объясню вамъ это примерами. Живописцы развалинъ представятъ вамъ вокругъ ихъ пустынныхъ местъ зданiя, города, обелиски испровергнутые; бушуетъ сильный ветръ; съ котомкою за плечами идетъ страннике мимо развалинъ; съ младенцемъ на рукахъ идетъ въ рубище женщина, и также мимо развалинъ; конные и другiе пешiе идутъ разговаривая, и также мимо развалинъ. Что подало мысль къ етимъ побочнымъ предметамъ? Связь или сродство идеи. Все минуетъ на земле - и человекъ и жилища человека. Перемените виде картины: вместо развалинъ города представьте надгробный памятнике; увидите, что артисту должно тогда вывесть другiя действiя изъ связи идей. Тогда утомленный странникъ положитъ посохъ и котомку къ ногамъ своимъ; онъ и собака его лягутъ оба у подножiя гробницы; женщина будетъ сидя кормить груднаго младенца; конные, сойдя съ лошадей и пустивъ ихъ на лугъ, вступятъ въ разговоръ съ пешими, указывая, на гробницу и разбирая надпись ея. Для чего же такъ? Развалины суть места грознаго паденiя, а гробницы места вечнаго мира; жизнь есть странствiе, а гробница пристань; наконецъ человекъ садится въ задумчивости тамъ, где прахъ человека покоится.

Было бы не прилично и безсмысленно проводить странника мимо гробницы, и останавливать его у развалинъ; надгробный памятникъ не терпитъ движущихся вокругъ себя существъ, кроме птицъ, надъ нимъ въ высоте парящихъ, или быстро пролетающихъ, кроме трудящихся работниковъ, которые въ трудахъ не применяютъ предела жизни, и вдали поютъ безпечно. Говорю только о живописцахъ развалинъ. Историческiе и ландшафтные живописцы разнообразятъ, переменяютъ, противополагаютъ другъ другу окружные или побочные предметы, смотря по разнообразiю, измененiю и противоположности самыхъ идей въ ихъ понятiи.

Отъ чего сквозные и уединенные храмы древнихъ имеютъ для насъ такое великое действiе? Отъ простоты зданiя! Домъ молитвы со всехъ стороне разтворенъ, со всехъ стороне приступенъ: верный покрове прибегающихъ. Сами цари ограждаютъ себя каменными стенами, и величавый санъ не можетъ укрыть ихъ отъ злобы человеческой; но храмы языческiе стояли въ обширныхъ пустыняхъ, и темные дремучiе леса ихъ окружающiе, вместе съ ужасами мрачнаго суеверiя, волновали и потрясали душу. Не въ шуме городовъ, но въ тишине пустынь вещаетъ божество жъ человеку. Тамъ люди покланялись ему съ большею таинственностiю, съ большею свободою. Не было часа, назначеннаго для усердiя! Каждый, только самдругъ съ своей совестiю, беседовалъ въ тишине съ Богомъ.

Наши архитекторы неимеютъ дара и мыслей; имъ неизвестны побочныя идеи. Пробуждаемый местными и соседственными предметами, также какъ театральнымъ сочинителямъ, которые редко умеютъ пользоваться местомъ действiя.

Здесь надлежалобъ говорить о выборе изящнаго въ природе. Но довольно заметить для артиста: что не все тела и не все виды угождаютъ вкусу, и достойны искусства - ето относится къ формамъ; что не все лица выражаютъ съ равною силою одинакую страсть, что есть премилыя ворчуньи и нестерпимые зубоскалы - это относится къ характерамъ, что не во всехъ людяхъ равно обнаруживаются возрастъ и состоянiе и что требуется, для вернаго исполненiя цели искусства, совершеннаго отношенiя между природою, взятою за образецъ, и предметомъ сочиняемой картины. Но это должно объясниться въ следующемъ разсужденiи о сочиненiи. - В. И.

книгу для публики вообще; не перенимай же у иныхъ авторовъ, которые писали о воспитанiи. Изъ двухъ тысячь детей едвали найдутся двое, которыхъ бы можно было воспитать по ихъ правиламъ. Размысливъ немного, они увидели бы, что орлиный полете не есть образецъ общей природы. Сочиненiе, выставленное на глаза многолюдной толпы, имеетъ великой порокъ, если не можетъ постигать его человеке съ здравымъ только смысломъ, не более.

Будь сочиненiе просто и ясно, безъ лишнихъ фигуръ, безъ постороннихъ околичностей; будь его предметъ одинъ. Пуссень представилъ на одной картине впереди Юпитера обольщающаго Нимфу Калисто, а вдали обольщенную его жертву, влекомую Юноной. Такая ошибка недостойна сего великаго артиста.

Живописецъ можетъ только располагать однимъ мгновенiемъ; и ему не позволяется обнять ни два момента, ни два действiя. Есть некоторые только-случаи, где, не нарушая ни истины, ни интереса, можно привести на память протекшее, или указать приближающееся мгновенiе. Внезапное происшествiе застигаетъ человека за его трудами или упражненiями; онъ занимается происшествiемъ, и еще занимается своими делами.

Если предметъ одинъ, ясенъ, простъ и связанъ, то могу обнять его однимъ взглядомъ; но етого не довольно, сцена требуетъ разнообразiя, и будетъ разнообразна, если артистъ былъ строгимъ наблюдателемъ природы.

Человекъ читаетъ книгу другому человеку. Безъ всякаго приготовленiя читатель расположится на своемъ месте способнейшимъ для него образомъ; слушатель также. Если мне читаютъ скучнаго автора, или тяжелаго поета, то правая рука моя поддержитъ мою бороду и клонящуюся голову; а левая, подпирая локоть правой, будетъ выносить на себе всю тягость головы и руки. Не такъ слушалъ бы я сочиненiя Шекспира, Вольтера, Виланда,

Конечно, случится шумъ, движенiя, восклицанiя, приливъ и отливъ людей; случится каждому думать только о самомъ себе, и для себя жертвовать общею пользою, или общимъ духомъ. Но скоро каждый обратится къ справедливости, и откажется отъ личныхъ требованiй и безполезныхъ усилiй. Такимъ образомъ порядокъ снова установится.

Теперь взгляните на эту кучу людей въ часъ общаго волненiя: духъ и нравъ каждаго человека во всей силе своей обнаруживается; а какъ нетъ ни одного человека совершенно сходнаго нравомъ и духомъ съ другимъ человекомъ; изъ того следуетъ, что все видимыя вами лица подобны листьямъ древеснымъ; нетъ листа одинакой зелени съ другимъ, ни лица одинакаго положенiя и действiя съ другимъ лицемъ.

Взгляните на эту же кучу людей въ часы тишины, въ те часы, когда всякой повинуется более или менее своему побужденiю; и какъ въ семъ повиновенiи есть разница, есть различiе и въ действiяхъ и въ положенiяхъ. И часъ волненiя и часъ тишины имеютъ то общее, что каждый показывается въ своемъ виде непритворно,

Пускай артистъ наблюдаетъ законъ самоличностей и побужденiй; и какъ бы ни была обширна его картина, сочиненiе не удалится отъ истины. Одна противоположность, позволяемая вкусомъ и выводимая изъ разнообразiя личностей и пользъ, будетъ въ немъ находиться; и другой не требуется.

Есть въ обыкновенiяхъ новейшихъ народовъ нечто недостойное кисти живописна: приятна въ свете вежливость, несносна въ подражанiи искусстве. Приседающую женщину, шаркающаго мущину, шляпою размахивающую руку можно только представлять на екране. Знаю, что въ опроверженiе сего мненiя укажутъ мне на картины Ватто, но я не отступлю, отъ моего мненiя. Отнимите, у Ватто eгo ландшафты, колоритъ, фигуры и костюмы столь красивыя, смотрите только, на действiе - и потомъ решите.

какая одежда великолепная, свободная! Дому другому подобаетъ честь сего поклоненiя, кроме Бога или родителя?

Къ нашимъ безсмысленнымъ поклонамъ прибавьте наши старинные костюмы. Спорю съ первыме генiемъ въ свете, что никогда не извлечетъ онъ ничего прекраснаго изъ нашего одеянiя для живописи или ваятельнаго, искусства. Какая прекрасная вещь, изъ бронзы или мрамора, человекъ во французскомъ кафтане съ пуговицами, шпагою и шляпою!

Но возвратимся къ расположенiю и къ составу целаго въ действующихъ лицахъ. Каждое действiе имеетъ несколько мгновенiй, но артистъ избираетъ только то мгновенiе, которое продолжается не долее взгляда. А какъ на лице, которое показывало страданiе и на которомъ изобразили радость, видно смешенiе теперешней страсти со следами той, которая уже миновалась; равномерно можетъ остаться въ положенiяхъ, въ характерахъ, въ действiяхъ живописной картины следъ преждебывшаго случая или мгновенiя.

Немногосложная система существъ не вдругъ переменяется, какъ известно, всякому знающему природу, и въ сердце имеющему чувство истины; но ему известно и то, что различныя фигуры и сомнительныя лица слабо содействуютъ къ общему впечатленiю; и за то со стороны интереса утрачено бываетъ все то, что вознаграждается со стороны разнообразiя. Что влечетъ мое вниманiе? Стеченiе народа. Не могу не делить участiя между столькими людьми, заманивающими мое любопытство. Мои глаза, мои чувства, моя душа влекутся невольнымъ образомъ туда, где встречаю ихъ глаза, ихъ чувства, ихъ душу. И такъ мне было бы приятнее отсрочить часъ действiя, на за то показать мои силы, и освободиться отъ привязчивыхъ празднолюбцевъ. Празднолюбивы, кроме техъ редкихъ случаевъ, где есть разительная противоположность, кажутся мне излишними. Но тогда какъ выведенная противоположность совершенно изящна, сцена переменяется, и главное вниманье зрителя обращается на празднолюбца противъ намеренiя живописца.

Не люблю также въ живописи (кроме апофеозы приноситъ исторiи виде баснословный и безобразитъ многiя произведенiя Рубенсовы. Что значитъ представленное лице съ птичьимъ гнездомъ въ руке, Меркурiй, Радуга, Зодiаке, Стрелецъ въ комнате и вокругъ постели родильницы? Это требуетъ, подобно древнимъ медалямъ и подписямъ, трудовъ антикварiи. То же скажу обе известномъ монументе, въ Реймсе постановленномъ Пигалемъ. Тамъ на кипе товаровъ лежитъ поденьщикъ, а рядомъ съ нимъ женщина приводитъ льва за гриву. Пигаль! возьми свой резецъ; изгладь следы чуднаго изображенiя! Ты хочешь представить покровительствующаго Царя: будь онъ державнымъ покровителемъ земледелiя, торговли и размноженiя народнаго. Поденьщикъ твой, на кипе товаровъ лежащiй, есть уже прекрасный символе торговли. Съ другой стороны пiедестала раскинь на траве тучнаго вола; пускай статный и крепкiй посселянинъ у роговъ его покоится: вотъ земледелiе. Между обоими представь крестьянку толстую и здоровую, кормящую грудью младенца: вотъ народонаселенiе. Разве лежащiй воле, покоющiйся нагiй поселянинъ, здоровая женщина съ веселымъ лицемъ и полными молокомъ грудями, не могутъ довольно представить изящныхъ красотъ для мастерскаго резца твоего? Не тронетъ ли ето скорее твоихъ аллегорическихъ существе?

Теперь заметимъ, что живопись, подобно поезiи, требуетъ bene moratae, чистыхъ нравовъ. Буше не веритъ тому, и порочные его картины никогда не пленяютъ насъ; Грезъ есть добродетельный живописецъ и вокругъ его картинъ толпятся зрители. Я не совещусь и самъ читать иногда Петронiя, Горацiеву Сатиру Ambubajarum, и мелкiе Катулловы Maдригалы, мною наизусть почти вытовержденные. Но я не хочу иметь всегда передъ глазами кисти потопленной въ нечистоте не хочу, чтобы, изящныя искусства изменяли своему предмету и намеренiю. Одинъ изъ прекраснейшихъ Виргилiевыхъ стиховъ, и одно изъ прекраснейшихъ правилъ искусства есть следующее:

Sunt lacrimae rerum, et mentem mortalia tangunt.

Художнику надлежало бы надписывать, надъ своей мастерскою: 3десь несчастные находятъ плачущее объ нихъ око.

въ обществе безъ стыда, заключая въ душе тайное пятно злодеянiя: здесь ожидаетъ его праведное обличенiе. Добродетельные видятъ злаго, передъ ними стоящаго. Они вызываютъ его на судъ и къ ответу. Сколько ни притворяйся, сколько онъ ни оправдывайся, ему должно подписать свой собственный приговоръ; и если случай привелъ его въ картинную галлерею, то берегись онъ обратить глаза на страшную картину, на страшный судъ свой. Художникъ! твое дело прославить, предать вечности знаменитые и великiе подвиги; возвеличить страждущую добродетель въ посрамленiи, посрамить счастливый порокъ въ торжестве и славе; приводить въ ужасъ злодея и тирана. Представь мне Коммода въ челюстяхъ зверя достойной его добычею; на полотне твоемъ разгроми ударомъ небеснаго мщенiя кровопiйцу, жаждущаго убiйственныхъ победъ и смертоносной славы; отмсти за добродетельнаго мужа его гонителямъ, богамъ и року; упреди судъ потомства: но если не имеешь собственнаго духа смелости, то приводи на память справедливой приговоръ минувшихъ столетiй; укоряй народъ въ гоненiи техъ, которые вещали ему истину и отъ нее пострадали; покажи кровавыя позорища и суеверiя и суемудрiя; научи царей и народы остерегаться проповедниковъ обмана, и уважать апостоловъ истины: - и ты, художникъ, и ты пылай ревностiю стоять, въ ряду учителей рода человеческаго, утешителей въ бедствiяхъ жизни, карателей злодейства, и возмездниковъ добродетели! Помни что

Segnius irritant animos demifsa per aureni

Quam quae sunt oculis subjecta fidelibus et quae

Ipse sibi tradit spectator.

И такъ съ немыми лицами твоими беседую я какъ съ живыми и красноречивыми людьми.

живописную часть и на часть выразительную. Но какъ бы ни расположилъ артистъ фигуры свои для лучшихъ действiй въ отношенiи къ свету, его расположенiе ничего не значитъ, если въ составе целаго не принимаетъ участiя душа моя, если действующiя лица его походятъ на людей незнакомыхъ, встречающихся на гульбище въ толпе многочисленной.

выразительное сочиненiе можетъ въ то же время быть живописно; и когда оно выражаетъ ясно предметъ свой, тогда не льзя неиметь ему достаточной живописи.

духовную речь? Посмотрите же, что сделалъ изъ того Карлъ Ванлоо. Это одинъ изъ лучшихъ и простейшихъ ескизовъ сего великаго мастера въ живописи.

Говорятъ, что порядокъ неразлученъ съ выраженiемъ. Мне кажется, что можетъ быть порядокъ безъ выраженiя, и что сiе не редко случается. А выраженiе безъ порядка бываетъ не такъ часто, особливо когда разсудить, что малейшее обстоятельство излишне вредитъ выраженiю, хотя бы оно состояло въ отломке мрамора, въ урне, въ коне, или въ собаке.

Выраженiе требуетъ сильнаго воображенiя, пылкаго духа, искусства вызывать привиденiя, оживотворять и представлять ихъ въ образе величiя; а порядокъ въ расположенiи предполагаетъ некоторое благоразумiе въ часы творческаго вдохновенiя, пылкость и хладнокровiе, порывы и осторожность, что редко соединяется въ природе. Но безъ сего строгаго равновесiя артистъ бываетъ запальчивъ, или холоденъ, смотря по тому которая изъ двухъ способностей разсудка и воображенiя увлекаетъ его сильнее.

Главной идеи, по ея начертанiю, должны быть подвластны все другiя: сила ея есть движущая и механическая, которая, подобно силе удерживающей тела небесныя въ ихъ орбитахъ и влекущая ихъ по тангенту сихъ орбитъ, действуетъ въ обратномъ содержанiи разстоянiя.

Артистъ! хочешь ли увериться, что не осталось на холстине ничего сомнительнаго, ничего темнаго? Призови двухъ просвещенныхъ знатоковъ; пускай оба порознь и подробно объяснятъ твое сочиненiе. Не знаю, какое живописное произведенiе нашего времени выдержитъ подобный опытъ. Изъ пяти или шести фигуре едва ли останется две или три, которыхъ не должно затирать. Не довольно, что ты хотелъ представить такую-то вещь, такое-то действiе; надобно, чтобы твоя мысль была правильна,

Другой важный порокъ есть слабость, посредственность, бедность мыслей, отъ которыхъ не льзя иметь глубокаго впечатленiя, чувствовать сильнаго потрясенiя. Смотришь, и не трогаешься; Нетъ лицъ, нетъ явленiй, которыя бы, подобно грознымъ привиденiямъ, обступили васъ, пристали къ вамъ, не упускали васъ изъ виду: На что растирать тебе краски на палитре, брать кисть въ руки, истощать способы искусства, если ты не можешь и такъ поразить меня какъ простыя ведомости, которыя сообщаютъ только дневные переходы войскъ и передовыя битвы армiи?

Чемъ обширнее предметъ живописи, темъ более требуетъ строгаго наблюденiй природы. Обозрите творенiя самыхъ великихъ мастеровъ: увидите неопытность или невнимательность артиста, на ряду съ его талантомъ; между некоторыми списками съ природы истинной великое множество чертежей съ навыка, и съ образца другихъ. Искустевенныя черты вблизи чистой природы также не нравятся, какъ ложь въ присутствiи истины! Ахъ если бы живо писали моленiя, битвы, трiумфы, площадные случаи, съ такою же истиною, какъ домашнюю жизнь, представленную Грезомъ и Шарденомъ!

Въ семъ отношенiи живописецъ исторiи имеетъ более труда, нежели живописецъ такъ называемаго обыкновеннаго роду. Есть множество картинъ въ обыкновенномъ роде свыше всякой критики; но какая картина баталiи выдержитъ взгляде Фридриха или Александра? Живописецъ обыкновеннаго рода имеетъ всегда свою сцену передъ глазами; а живописецъ исторiи никогда невидалъ своей сцены, или виделъ ее на минуту. Одинъ есть просто подражатель, и подражатель природе очень обыкновенной, а другой некоторымъ образомъ творецъ природы идеальной и типической. Онъ идетъ по черте весьма узкой: съ одной стороны, переступивъ за черту, впадаетъ въ мелочи; а съ другой, переступивъ за нее, впадаетъ въ высокопарное. Объ одномъ можно сказать: multa ex industria, pauca ex animo; объ другомъ напротивъ того: pauca ex industria, plurima ex animo, Но къ сему предмету возвратимся после.

не оскорбляютъ однакоже вкуса. По чему? Потому что тело изящнее одеянiй, что ростъ, станъ, грудь, плеча и руки человека, ноги, локти и шея у женщины прекраснее всехъ богатыхъ шелковыхъ тканей, которыми покрывается ихъ нагота; что изображенiе тела гораздо труднее и требуетъ большей учености; что человеческая нагота приводитъ на память другой невиннейшiй векъ, простейшiе нравы, дикую Природу, достойнейшую изящныхъ искусствъ и подражанiя; что мы не бываемъ никогда довольны настоящимъ, и съ радостiю возвращаемся къ векамъ протекшимъ; что если дикiе народы нечувствительно образуются для гражданскаго порядка, то человекъ въ особенности приступаетъ нескоро къ гражданскимъ обыкновенiямъ. Что редко дикой согласится принять наше платье и просвещенiе, тогда какъ просвещенные люди охотно возвращаются въ леса, въ дикое состоянiе, къ наготе дикихъ; что, наконецъ, полу-нагiя фигуры представляющей на картине и въ живописи подобно лесамъ и полямъ, перенесеннымъ къ нашимъ жилищамъ. Graeca res eit nihil vеlarе: таково было правило. Грековъ, нашихъ учителей во всехъ искусствахъ. Вкусъ смотритъ на изящныя произведенiя не глазами академическаго ученика. Бутардонъ оделъ Лудовика XV въ Римской костюмъ, и сделалъ хорошо; но произвольное дело вкуса не есть правило искусства. А какъ бываютъ не редко артисты не знающiе ни вкуса, ни меры, если вы пустите имъ узду; то будьте уверены, что иной пришпилитъ плюмажъ къ шишаку Римскаго воина.

Въ разсужденiи платья или драпировки видеть, какъ полотняная или шелковая матерiя лежитъ на протянутой руке человека; какъ подъ рукавомъ тонкимъ, во время движенiя руки, означаются, движутся и снова скрываются мускулы; какъ рука и все ея движенiя отпечатываются на матерiи: тотъ придетъ въ отчаянiе, и броситъ въ огонь кисть свою.

Есть столько же родовъ живописи, кажется, сколько и родовъ Поезiи; но сiе разделенiе излишне. Говоря о живописцахъ обыкновеннаго рода и о живописцахъ исторiи, никто не соображался съ натурою вещей и съ точностiю определенiя. Мы называемъ живописцами обыкновеннаго рода (peintres du genre) и техъ которые только занимаются цветами, плодами, животными, лесами, горами, долинами и проч., и техъ которые заимствуютъ для живописи случаи или действiя домашней жизни обыкновенной. Теньеры, Воверманны, Грезы, Шардены, Лутербурги и Вернеты называются живописцами обыкновеннаго рода... Однакожъ смею утверждать, что Читающiй отецъ семейства, Неблагодарный сыне и Обрученiе Грезовы, что морскiя картины Вернетовы, на которыхъ видны всякаго рода происшествiя и лица, могутъ также называться историческими картинами какъ и таинства Пуссеновой, Дарiева фамилiя Лебрюновой и Сусанна Ванлоовой работы; и вотъ почему. Природа въ дивномъ своемъ разнообразiи сотворила существа мертвыя, неподвижныя, безчувственныя, безсмысленныя, безсловесныя, и существа наделенныя жизнiю, чувствомъ, даромъ слова и мысли. Чертежъ или пределъ предназначенъ отъ вечности; и такъ надлежало назвать живописцами обыкновеннаго рода подражателей бездушнаго и мертваго вещества, а живописцами исторiи подражателей природы чувствительной и одушевленной; и дело было бы съ концемъ. Но, говоря словами общепринятыми, сужу, что живопись въ обыкновенномъ роде имеетъ все затрудненiя исторической живописи; что она требуетъ равной меры ума, воображенiя, поезiи науки рисовать, искусства въ перспективе, въ тени и въ свете, знанiя страстей, характеровъ, выраженiй, строжайшаго подражанiя природе, и отработанныхъ частей въ целомъ; что, наконецъ, живописуя известныя для всехъ подробности, она имеетъ более судей, и судей лучшихъ: не равно ли великъ Гомеръ, когда строитъ лягушекъ въ боевой порядокъ на берегу топкаго болота и когда окрововляетъ волны Симоиса и Ксанта, потопляя на дне обеихъ рекъ трупы человеческiе? Здесь только предметъ благороднее, происшествiя ужаснее. Кто не узнаетъ себя въ Мольере; но кто изъ героевъ нашихъ трагедiй узналъ бы себя на сцене? Брутъ, Катилина, Кесарь, Августъ, Катонъ, стоявъ передъ нашими историческими картинами, спросили бы конечно, кого видятъ они на полотне. Что изъ того следуетъ? Что историческая живопись требуетъ можетъ быть более возвышенности, воображенiя, силы пiитической; а живопись обыкновеннаго рода более истины и натуры; и что сiя последняя живопись, даже говоря только о вазахъ и корзинахъ цветочныхъ, истощила бы скоро, все способы искусства и дарованiя, если бы те, которые украшаютъ ими свои залы и галлереи, имели столько же вкуса, сколько имеютъ они денегъ,

Заключимъ некоторыми общими размышленiями.

Сколько те искусства, которыя въ предмете имеютъ подражать природе, или словами какъ поезiя и красноречiе, или звуками какъ музыка, или кистью и красками какъ живопись, или резцомъ какъ скульптура, затруднительны и долговременны!

рисовать съ образца, съ глазъ, съ носу, съ ушей, съ ногъ и съ рукъ, передъ нимъ начертанныхъ. Долго онъ гнетъ спину передъ рисунками, какъ вдругъ поставятъ его передъ Геркулесомъ Фарнезскимъ, или передъ его копiей; и немногiе бываютъ свидетелями техъ слезъ, которыя льются изъ глазъ молодаго артиста на сатира, на гладiатора, на Антиноя, на Медицейскую Венеру. Будьте уверены, что сiи мастерскiя произведенiя древности давно не возбуждали бы ревности великихъ художниковъ, если бы ихъ предали ярости отчаянныхъ учениковъ. Проведя несколько дней и несколько ночей за лампадою передъ натурою бездушною и неподвижною, они идутъ по строгому повеленiю, писать съ живой природы, и все, что до того преподавали имъ, обращается въ ничто. Надобно тогда учить глазе свой смотреть на природу; а сколько, такихъ, которые никогда тому не научатся! Пять или шесть летъ держатъ ученика передъ моделью; а тамъ оставляютъ, его на произволъ таланта или генiя, если онъ имеетъ сей даръ природы. Но дарованiе не вдругъ открывается; не вдругъ можно определить его меру, и не съ перваго разу ученикъ признаетъ свою неспособность. Сколько опытовъ иногда удачныхъ, иногда неудачныхъ! А между темъ годы протекаютъ, пока не наступилъ годъ отвращенiя, усталости и скуки, ученику стукнетъ 20 летъ, когда онъ увидитъ свою неспособность, и останется безъ состоянiя, безъ способовъ пропитанiя, и нередко безъ чистоты нравовъ, ибо всегда иметь передъ глазами природу нагую, и въ то же время быть молодымъ и воздержнымъ, невозможно. Что делать? надобно или умереть съ голоду, или вступить въ низкiя ремесла, готовыя для нищеты; и въ самомъ деле, третья доля сихъ учениковъ записывается въ рядовые носить ружье за плечомъ, или представляетъ орлекина въ кукольныхъ комедiяхъ на площади, или, къ великому своему счастiю, находитъ место въ театре. Это есть исторiя Беллекуровъ, Бризаровъ, Лекеновъ, дурныхъ живописцевъ, сделавшихся актерами отъ отчаянiя.

[Дидро Д.] О подражании, выражении и сочинении в живописи:  / С франц. В.И. [Измайлов] // Вестн. Европы. - 1813. - Ч.69, N 11/12. - С.229-253, Ч.70, N 14. - С.84-104.