Дженни Эйр.
Часть пятая и последняя.
Глава VI.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Дженни Эйр. Часть пятая и последняя. Глава VI. (старая орфография)

ГЛАВА VI.

По уходе мистера Сен-Джона, снег начал падать густыми хлопьями, и свирепая, буря продолжалась во всю ночь. На другой день поднялась метель, и к сумеркам вся долина, занесенная сугробами, сделалась почти непроходимою. Я закрыла ставнем свое окно, разостлала половик у дверей, чтобы снег не мог быть занесен в мою комнату, развела огонь в камине, прислушивалась около часа к завываниям бури, потом зажгла свечу, открыла том стихотворений и читала:

Скоро я забыла бурю природы в музыке стихов. Через несколько минут мне послышался шум. Ветер, подумала я, прорывался в дверь. Однакожь нет: то был Сен-Джон Риверс, презревший мрак ночи и завывание бури для-того, чтобы явиться в мою хижину. Он затворил дверь, и остановился передо мной. Шинель, закрывавшая его рослую фигуру, представилась мне ледяною глыбой. Не ожидая никакого гостя в эту пору, и, всего менее, Сен-Джона, я была изумлена до крайней степени.

-- Что случилось? спросила я. - Дурные вести?

-- Нет. Чего жь вы так испугались? Я, кажется, нестрашен, отвечал он, снимая и развешивая шинель. Потом он поправил половик у дверей, и начал обтирать свои ноги.

-- Вероятно мне прийдется загрязнить ваш пол, сказал он: - но вы должны извинить меня на этот раз.

Потом он подошел к камину и отодвинул решетку.

-- Признаюсь, мне стоило больших трудов добраться до вас по этой мятели и сугробам, продолжал он, отогревая руки: один раз я чуть не потонул в снегу.

-- Для чего же вам вздумалось идти в такую непогоду?

ощущения человека, которому недосказали сказку, и который с нетерпением желает узнать её конец.

Проговорив эту сентенцию, он сел и сложил руки на груди. Я припомнила его вчерашнюю эксцентрическую выходку перед уходом из моей хижины, и серьёзно начала бояться за безопасность его мозга. Впрочем, что жь такое? если он действительно сошел с ума, безумие его очень-спокойно и даже интересно: прекрасные черты лица его были в эту минуту гладки, как мрамор, обделанный резцом гениального скульптора, и на них не было ни малейшого следа внутренней тревоги. Я молчала, терпеливо дожидаясь от него каких-нибудь объяснений; но он приложил теперь палец к своим губам, и не говорил ни слова: ясно было, что он размышляет. Разсматривая своего гостя в этой интересной позе, я была особенно поражена тем, что рука его чрезвычайно похудела - так же как его лицо. Мне стало жаль бедного молодого человека, и под влиянием этого чувства, я сказала:

-- Хорошо бы, мистер Риверс, если бы Мери и Диана воротились к вам опять: вам не годится жить здесь одному, тем более, что вы, кажется, ни сколько не бережете своего здоровья.

-- Совсем напротив, отвечал он: - я слишком берегу себя, когда нужно, и теперь я совершенно здоров. Что вы замечаете во мне?

Это было сказано с безпечным равнодушием, из которого было видно, что моя заботливость об нем, по-крайней-мере по его мнению, была делом совершенно излишним. Я молчала.

Между-тем палец его продолжал бродить по верхней губе, и глаза его неподвижно были обращены на пылающий огонь. Считая необходимым завести о чем-нибудь речь, я спросила, не дует ли на него из дверей.

-- Нет, нет; отвечал он довольно-брюзгливым гоном.

"Хорошо же, подумала я: - можешь сидеть себе, сколько угодно, если не хочешь говорить: я оставлю тебя одного, и возвращусь к своей книге."

Я сняла со свечи, и опять принялась читать своего поэта. Скоро, однакожь, гость мой зашевелился, и я невольно обратила глаза на его движения: он вынул из кармана записную книжку, взял письмо, прочитал его повидимому с напряженным вниманием, сложил опять и впал в глубокую задумчивость. Теперь книга уже не могла больше интересовать меня; а, с другой стороны, тем менее хотелось мне оставаться немою в присутствии загадочного гостя. Пусть он дует губы, если ему угодно; но я непременно хочу говорить:

-- Давно вы получили последнее известие о своих сестрицах?

-- С неделю назад, когда я показывал вам их письмо.

-- Нет ли каких-нибудь перемен в ваших делах? Не приглашают ли вас оставить Англию скорее, чем вы ожидали?

-- Это было бы величайшим счастием; но, на мою беду, никто не думает торопить меня из этого болота.

Молчание. Необходимо было переменить разговор, и через несколько минут я свела речь на школу и своих учениц.

-- Мать Марии Гаррет начинает выздоравливать, и Мария с нынешняго дня опять ходит в школу. На будущей недели поступит ко мне еще четыре ученицы: оне хотели даже прийдти сегодня, да только снег их задержал.

-- Право?

-- Да. За двух будет платить мистер Оливер.

-- Вот что!

-- На Рождество он разсчитывает дать пир для своей школы.

-- Знаю.

-- Нет.

-- Кто же?

-- А я почему знаю? Вероятно, мисс Розамунда.

-- Это похоже на нее: мисс Розамунда очень-добра.

-- Да.

Опять молчание, и на этот раз довольно-продолжительное. Часы, прогудевшие восемь, казалось, вывели его из задумчивости: он поправил свои волосы, переменил позу и обратил на меня пристальный взгляд.

-- Вы очень-хорошо сделаете, сказал он: - если бросите свою книгу и сядете здесь, подле меня.

Я повиновалась.

-- За полчаса перед этим, продолжал он: - я говорил о своем нетерпении выслушать от вас конец интересной сказке; но, кажется, будет гораздо-лучше, если я сам прийму на себя роль повествователя, и заставлю вас слушать. История, вы увидите, очень-интересна. Не мешает, однакож, предварить вас, что многое в ней знакомо для ваших ушей; но старые подробности принимают иной-раз характер новизны, как-скоро смотрят на них с новой и притом неожиданной точки зрения. Слушайте:

"Лет за двадцать до настоящого времени, жил-был бедный молодой пастор, по имени... но, покамест еще нет нужды знать его имя. Он влюбился в дочь одного богатого джентльмена и усердно домогался её руки: молодая девушка сама влюбилась в пастора, и вышла за него, наперекор советам, увещаниям и просьбам всех своих родственников, которые, как и следовало ожидать, отказались от нея тотчас же после её замужства. Через два года, молодые супруги умерли от одной и той же болезни, и тела их теперь покойно лежат под одной и той же плитой. Могила их - я видел ее - образует часть мостовой на большом кладбище, окружающем ветхую кафедральную церковь в одном мануфактурном городе. После них осталась дочь, безприютная сиротка, почти тотчас же после своего рождения. Благотворительность поспешила принять ее в свои недра, жесткия и холодные как снежный сугроб, где я чуть не завяз в этот вечер. Богатые родственники с матерней стороны дали ей приют в своем доме, и обязанность воспитывать сироту, наравне с собственными детьми, приняла на себя родная тётка, по имени - теперь ужь я не должен более скрывать имен - мистрисс Рид из Гетсгедского-Замка... Отчего вы дрожите? Вы услышали шум? Это, вероятно, скребет крыса между брусьями смежной классной комнаты, где был прежде анбар, наполненный зерновым хлебом; а в анбарах, вы знаете, всегда водятся крысы. Я продолжаю. Десять лет мистрисс Рид воспитывала сироту, хорошо или дурно, не могу сказать, потому-что никогда не приходилось об этом слышать; но к концу этого времени она отдала девочку в учебное заведение - вам оно знакомо - в Ловудский-Институт, где вы, кажется, сами окончили полный курс наук. Должно думать, что сиротка оказывала здесь отличные успехи, так же как и вы: по окончании курса сделали ее классной дамой и преподавательницей истории, точь-в-точь опять так же, как вас... в-самом-деле, между ей и вами удивительное сходство... Пробыв около двух лет классной дамой, она вышла из Ловуда, приискала себе гувернантское место, и приняла на себя обязанность учить воспитанницу какого-то господина Рочестера...

-- Мистер Риверс! прервала я своим невольным восклицанием.

-- "Я угадываю ваши чувства, сказал он: - однакожь, не прерывайте меня: история моя подходит к концу. О характере мистера Рочестера я ничего не могу сказать, и мне известен только один факт: он предложил молодой девушке вступить с ним в законное супружество, и потом, в самой церкви, во время венчанья, открылось, что у него есть живая съумасшедшая жена. Как он вел себя после этого события, о какие делал предложения своей обманутой невесте, об этом можно только догадываться; но когда потом, со стороны местного начальства, наведены были справки относительно гувернантки мистера Рочестера, оказалось, что она ушла, и никто не мог сказать, куда и как. Она оставила Торнфильдский-Замок ночью, и все поиски за ней оказались безполезными: погоня, разосланная по всем сторонам, не могла сообщить о ней никаких известий. Правительство, однакожь, употребляет все возможные меры отъискать пропавшую девушку: во всех газетах напечатаны объявления с подробным изсчислением её примет, да и сам я недавно получил письмо от некоего господина Бриггса, адвоката, сообщившого мне все эти подробности. Очень-странная история: не-правда-ди?

-- Так-как, сверх всякого ожидания, вы знаете слишком-много, мистер Риверс, то, вероятно, можете сказать мне, что сделалось с мистером Рочестером. Где он теперь? Что он делает? Здоров ли он?

-- Я не знаю никаких подробностей о мистере Рочестере: в письме говорится только о его несчастном покушении обмануть неопытную девушку. Вы спросите лучше, как зовут его гувернантку, и постарайтесь узнать, для чего местное начальство отъискивает ее с таким усердием.

-- Разве никто не справлялся о ней лично в Торнфильде? Никто не видел мистера Рочестера?

-- Кажется, нет.

-- Но, по-крайней-мере, писали к нему?

-- Разумеется.

-- Что жь отвечал он? У кого хранятся его письма?

Меня подернуло холодом, и сердце мое сжалось от печальных мыслей. Итак, опасения мои почти осуществились: мистер Рочестер, по всей вероятности, оставил Англию, и с отчаянием в сердце скитается опять по европейским странам. Каким опиумом усыпляются его страждущия чувства? Где и как, отъискал он, несчастный, предмет для своих страстей? Я не смела произнести ответа на эти вопросы. Бедный, бедный друг моего сердца! Милый мой Эдуард!

-- Этот Рочестер должен быть дурной человек! заметил мистер Риверс.

-- Вы не знаете его, милостивый государь, отвечала я с запальчивостью: - вы не можете и не должны судить о нем наобум.

-- Очень-хорошо, сказал он спокойным тоном: - мне до него нет никакого дела, и голова моя занята совсем другим предметом. Оканчиваю свой рассказ. Так-как вам не угодно знать, как зовут гувернантку мистера Рочестера, то я принужден, без вашего согласия, произнести её имя... да вот оно здесь, на клочке бумаги, который, при настоящих обстоятельствах, весьма-важен даже в юридическом смысле.

Еще раз он вытащил из кармана записную книжку, открыл, перевернул несколько листов и взял оттуда миниатюрный клочок бумажки, оторванной на скорую руку: то был загадочный отрывок от полей рисовального листа, которым прикрывалась моя работа. Он встал и поднес лоскуток к моим глазам: собственной моей рукою, в минуту разсеянности, весьма-четко написаны были там только два слова: "Дженни Эйр!"

-- Бриггс писал ко мне о какой-то Дженни Эйр, и в печатных объявлениях тоже мне попадалось её имя, продолжал мистер Риверс. - Я знал только Дженни Эллиот. Признаюсь, в голове моей уже давно возникали подозрения, но только вечером третьяго-дня им суждено было превратиться в несомненную истину. Итак, вы признаете свое подлинное имя, и готовы отказаться от принятого псевдонима?

-- Да, да; но скажите, ради Бога, где этот Бриггс? Вероятно, он знает что-нибудь о судьбе мистера Рочестера.

-- Бриггс в Лондоне, и я почти уверен, что ему неизвестны обстоятельства Рочестера: он нисколько не интересуется его судьбой. Между-тем вы опускаете из вида существенные пункты и занимаетесь безделицами: вам бы следовало прежде всего спросить, зачем отъискивает вас мистер Бриггс.

-- Ну, да, скажите: зачем я ему понадобилась?

-- Единственно затем, чтоб известить вас о смерти почтенного вашего дядюшки, мистера Эйр из Мадеры: он оставил вам все свое имение, и теперь вы - богатая наследница. Вот что должен объявить вам мистер Бриггс! Вы богаты: ничего больше!

-- Я! богата?

-- Именно вы, Дженни Эйр, наследница всего имения богатого негоцианта.

Молчание - длинное, предлинное молчание!

-- Вам следует теперь немедленно доказать свое тождество с племянницей Джона Эйра, продолжал мистер Риверс: - это, конечно, не представит никаких затруднений, и потом вы спокойно можете вступить во владение наследственным богатством. Весь капитал благовремению перенесен вашим дядюшкой в английские банки: завещание и все необходимые документы в руках адвоката Бриггса.

Здесь, читатель, колесо фортуны быстро поворачивается в другую сторону, и ты не будешь больше иметь дела с безприютной скиталицей, обязанной собственными руками добывать свой насущный хлеб. Да, нечего и говорить: прекрасно разбогатеть в одну минуту, и чувствовать, что располагаешь огромными средствами устроить каррьеру своей жизни; но не вдруг привыкает человек к своему новому положению, и не вдруг обнаруживается в нем способность наслаждаться своим новым счастьем. Есть множество других предметов в жизни, гораздоболее поразительных и способных производить сильнейший эффект на человеческое сердце: богатство - дело житейское, вещь солидная, существенная, чуждая всяких идеалов, как все обстоятельства и обстановки в этом подлунном мире. Если и вам, читатель, так же как мне, удастся современем получить непредвиденное и неожиданное богатство, я почти уверена, вы не вдруг начнете сходить с ума от радости и беззаботно кричать - "урра!" и тогда, поверьхе мне, восторг ваш перейдет в торжественную, иди, пожалуй, величавую задумчивость.

К-тому же, слова - "Завещание, Наследство", стоят рядом, рука-об-руку, с другими словами - "Смерть, Похороны, Плач". Умер мой дядя, единственный мой родственник и покровитель, заботившийся обо мне из своего туманного далека, и теперь - я уже одна, буквально одна из фамилии Эйр, осталась на земле. Еще так недавно я питала себя надеждой увидеть своего единственного родственника, и вот, не суждено больше сбыться этой отрадной надежде! Все его деньги перешли ко мне, одинокой девушке, и нет подле меня близких особ, готовых делить со мною горе и счастье фамильной жизни. Да, еще раз, прекрасная вещь - богатство; но я чувствовала, что сердце мое сжимается болезненной тоской.

-- Наконец, вы распрямляете свое чело, сказал мистер Риверс: - я полагал, что Медуза взглянула на вас, и вы готовы были превратиться в камень. Не угодно ли теперь знать, сколько у вас денег, мисс Дженни Эйр.

-- Сколько?

-- Безделица: двадцать тысячь фунтов стерлингов, или, около пол-мильйона франков!.. Что жь это с вами?

-- Двадцать тысячь фунтов!

Было от чего потерять голову: я разсчитывала никак не больше, как тысячи на четыре. При этой оглушительной новости едва не замер дух в моей груди: мистер Сен-Джон, всегда серьёзный и стененный, теперь захохотал первый-раз после моего знакомства с его семьей.

-- Ну, сказал он: - если бы вы совершили убийство, мисс Эйр, и я пришел известить, что преступление ваше открыто, вы не могли бы иметь более устрашенного вида. Чего вы испугались, смею спросить?

-- Да ведь это - огромная сумма, мистер Риверс! Нет ли здесь какой-нибудь ошибки?

-- Никакой.

-- Быть-может вы неправильно прочли цифры: вероятно в объявлении стояло - 2,000.

-- Это напечатано буквами, а не цыфрами. Двадцать тысячь фунтов, мисс Эйр!

Мне показалось, что меня поставили в положение человека, с весьма-ограниченным аппетитом, которому вдруг предложили сотню гастрономических блюд за роскошным столом, с обязательством скушать их все. Мистер Риверс встал и взял шляпу.

-- Если бы погода была немного получше, сказал он: - я прислал бы к вам Анну на этот вечер: вам теперь никак бы не следовало оставаться одной. Только Анна - старуха немощная, и ужь, конечно, не пробежать ей, как мне, по этим сугробам. Делать нечего, мисс Эйр: горюйте одне эту ночь; авось тоска не убьет вас и утром мы увидимся. Прощайте!

Он подошел к дверям; но в эту минуту внезапная мысль прокралась в мою голову.

-- Остановитесь! закричала я.

-- Зачем?

-- Вы должны объяснить, зачем мистер Бриггс вздумал отнестись к вам с запросом обо мне. Как могло прийдти ему в голову, что вы можете напасть на мои следы в этой дикой глуши?

-- Мудреного тут нет ничего: я пастор, и вам должно быть известно, что нашему брату делаются по-временам весьма-странные запросы.

-- Нет, этим вы не отделаетесь от меня, мистер Сен-Джон! воскликнула я.

В-самом-деле, в его движениях и поспешном ответе было что-то такое, что особенно подстрекнуло мое любопытство.

-- Вы должны удовлетворить меня отчетливее, милостивый государь, прибавила я.

-- В другой раз.

-- Нет, теперь - теперь!

И стала между ним и дверью, так-что он не мог больше сделать ни одного шага. Это поставило его в затруднительное положение.

-- Вы не уйдете из этой комнаты, если не объясните всех подробностей, прикосновенных к моему делу.

-- Странное упрямство!

-- Нет, не странное: я заставлю вас говорить.

-- Вы узнаете все в другое время.

-- Теперь хочу я знать все, и непременно узнаю.

-- Диана и Мери лучше меня могут объяснить вам это обстоятельство.

Само-собою разумеется, что все эти возражения и отговорки должны были до крайности возбудить мое любопытство: еще раз я потребовала немедленного удовлетворения.

-- Но вам известно, что я человек упрямый, сказал он: - трудно меня уговорить.

-- Вы должны знать в свою очередь, что я - женщина упрямая, и не вам уйдти от меня.

-- Притом я человек холодный, прибавил он: - ваша запальчивость не разит меня.

-- Моя запальчивость то же, что огонь, и будьте вы холодны как лед - вы должны растаять. Смотрите: снег оттаял весь от вашей шинели, и пол моей комнаты чуть не превратился в лужу. Если вы надеетесь заслужить прощение в великой дерзости неучтивца, испортившого кухню опрятной девицы, вам непременно следует по всем пунктам удовлетворить мое желание.

поздно, вы узнали бы подробности всей этой истории. Ведь ваше имя - Дженни Эйр?

-- Ну, да: этот пункт уже приведем в известность.

-- Вероятно вы еще не знаете, что я - ваш тёзка? Слыхали-ли вы, что полное мое имя - Сен-Джон Эйр Риверс?

-- Нет, не слыхала; но теперь я очень-хорошо помню, что на всех заглавных листах в книгах вашей библиотеки, стоит буква Э: до-сих-пор мне не приходило в голову спросить, чье имя она представляет. Продолжайте...

Я приостановилась: с быстротою молнии возникла и воплотилась в голове моей светлая мысль, принявшая в одно мгновение определенный и совершенно-законченный образ. Обстоятельства сошлись, сгруппировались и расположились в стройном порядке: цепь, представлявшая до-сих-пор безвидную глыбу железа, вытянулась во всю длину, и каждое звено обозначилось на ней в совершеннейшем виде. Прежде-чем Сен-Джон открыл уста, я вдруг инстинктом постигла всю загадочную историю от начала до конца! но так-как я не в праве требовать от своего читателя такой же инстинктивной проницательности, то мне необходимо повторить здесь, слово-в-слово, объяснение мистера Сен-Джона:

-- "Эйр - фамилия моей матери. У ней было два брата: пастор, женившийся на мисс Дженни Рид из Гетсгеда, и другой брат - Джон Эйр, негоциант, проведший последние годы своей жизни в Мадере. Мистер Бриггс, адвокат и душеприкащик мистера Эйра, известил нас письмом от последняго августа о смерти нашего дяди, и вместе о том, что все его имение переходит, по завещанию, в руки дочери его брата, покойного пастора: мы, ближайшие его родственники, были им оставлены без внимания в-следствие давнишней его ссоры с моим отцом. Потом, несколько недель назад, мистер Бриггс писал к нам опять, что наследница пропала, и спрашивал, не имеем ли мы о ней каких-нибудь известий. Имя, случайно написанное на лоскутке бумаги, познакомило меня с счастливой племянницей Джопна Эйра. Остальное вы знаете.

И опять он хотел идти, но я прислонилась спиною к дверям.

-- Дайте мне перевести дух и сказать вам слова два...

Я остановилась, не кончив речи. Он стоял передо мной со шляпою в руке, и был, казалось, совершенно-спокоен. Я продолжала:

-- Матушка ваша, если не ошибаюсь, была сестрой моего отца.

-- Следовательно она была - моя тётка?

Он поклонился.

-- Дядюшка Джон был также и вашим дядей? Вы, Диана, и Мери - дети его сестры, так же как я - дочь его брата?

-- Это ясно, как день.

-- Следовательно вы - мой кузен, сестрицы ваши - мои кузины, и общая кровь течет в наших жилах.

-- Да, вы - наша двоюродная сестра.

Еще раз я измерила его своим взором. Ясно, я нашла брата, которым могла гордиться, и двух сестер, которых уже любила от чистого сердца еще прежде, чем узнала их родственные ко мне отношения. Итак, две прекрасные девушки, на которых, в тяжкую минуту своей жизни, я смотрела из низенького венецианского окна, приклонившись к сырой земле, были мои кузины! Молодой и статный джентльмен, избавивший меня от неминуемой смерти на пороге своего дома, был моим близким родственником! Вот истинно-благословенное открытие для несчастной сироты! Вот, в чем состояло для меня истинное богатство - богатство сердца, неисчерпаемый рудник нежной и чистой любви! Груды золота в эту минуту были, в моих глазах, жалки и ничтожны в-сравнении с этими восторженными наслаждениями сердца. И между-тем, как брат мой неподвижно стоял на своем месте, я запрыгала вокруг него, захлопала руками, и безпрестанно повторяла;

-- Ах, как я рада! как я рада!

-- Не говорил ли я, что вы занимаетесь пустяками, выпуская из вида существенные пункты? сказал Сен-Джон, улыбаясь. - Вы пригорюнились, когда получили весть о своем огромном богатстве, и вот теперь чуть не сходите с ума из-за пустяков!

-- Что вы под этим разумеете? Хорошо вам называть это пустяками, когда у вас есть сестры, и когда вы с младенчества испытываете родственные ощущения; но у меня до-сихъпор не было никого в целом мире, между-тем-как теперь Бог послал мне брата и сестер. Неужели это не верх земного блаженства для женщины, считавшей себя безприютной сиротой?

ярких и разнообразных красках. Чорный потолок моей комнаты показался мне безграничным небом с безчисленными звездами, и каждая из этих звезд внушала мне какой-нибудь отрадный план. Итак, нет больше никакого сомнения, я могу облагодетельствовать всех этих особ, спасителей моей жизни, любивших меня безкорыстно! Они страдают под тяжким игом зависимости - я могу освободить их; они разлучены друг от друга на далекия пространства - я могу соединить их. Мое богатство будет, и должно быть, вместе и их богатством. Ведь нас четверо? Прекрасно: двадцать тысячь фунтов, разделенных на ровные части, доставят на каждую особу по пяти тысячь фунгов: этого довольно, даже слишком-довольно для внешняго благополучия жизни. Справедливость прежде всего и потом - наслаждение взаимным счастьем. Богатство теперь не будет для меня тяжелым грузом: все мы найдем в нем источник жизни, счастья, наслаждении.

В каком виде была моя физиономия, когда все эти идеи роились в моей голове, сказать не могу; но скоро я заметила, что мистер Риверс поставил стул позади меня, и ласково принялся усаживать меня, уговаривая в то же время, чтоб я постаралась успокоить свои взволнованные чувства. Вместо ответа, я отрицательно кивнула головой, и еще быстрее начала ходить по комнате.

-- Завтра вы потрудитесь написать к Диане и Мери, начала я выразительным тоном: - и скажете им, чтоб оне немедленно воротились домой: Диана говорила, что какая-нибудь тысяча фунтов доставила бы ей независимое положение в свете: можете уведомить, что на долю обеих сестер достается вдесятеро больше этой суммы.

-- Скажите, пожалуйста, где я могу достать для вас стакан воды, проговорил Сен-Джон: - вам непременно надобно успокоиться от этого волнения.

-- Вздор, вздор! Интересно знать, что вы, Сеи-Джон, будете делать с этими пятью тысячами фунтов? Вам, конечно, можно теперь остаться в Англии, жениться на мисс Розамунде, и спокойно наслаждаться всеми прелестями семейной жизни.

-- У вас решительно голова не на своем месте, моя возлюбленная кузина. Напрасно я вдруг имел неосторожность сообщить вам все эти изумительные новости: натура ваша не выдерживает слишком-сильных впечатлений.

-- Вы, кажется, решились вывести меня из терпения, мистер Риверс! Кто вам дал право считать меня слабой и безразсудной девчонкой? Я владею всеми своими чувствами, и поступаю так, как велит мне здравый разсудок: вы только не понимаете меня, или, лучше, притворяетесь, что не понимаете.

-- В таком случае объяснитесь подробнее, чтоб я мог вполне понять вашу мысль.

-- Объяснитесь! Чего тут объяснять? Разве вы не видите, что двадцать тысячь фунтов, разделенных между племянником и тремя племянницами одного общого дяди, доставляют на каждую особу ровно по пяти тысячь? Это ясно, как день. Вам остается лишь известить сестер о наследстве, которое оне получили.

-- Не оне, а вы, я полагаю.

меня глупой эгоисткой, слепой, несправедливой, неблагодарной тварью. Я решилась иметь родственников, и у меня будут родственники. Козье-Болото мне нравится, и я буду жить на Козьем-Болоте. Я люблю Диану и Мери, и мы будем жить вместе в своем прародительском доме. Пяти тысячь фунтов довольно на удовлетворение всех моих потребностей, тогда-как двадцать тысячь фунтов были бы для меня тяжолым и безпокойным грузом: что жь мудреного, если я отдаю другим свой излишек? Притом, исключительное наследство, в-сущности, крайняя несправедливость, хотя закон здесь на моей стороне. Нечего тут больше разсуждать: вы должны согласиться со мной однажды навсегда, и покончить это дело.

-- Первые впечатления завели вас слишком-далеко, и с моей стороны было бы безразсудно пользоваться ими. Надобно подождать по-крайней-мере несколько дней, и тогда разсчитывать на основательность ваших слов и убеждении.

-- О, если только дело идет на-счет основательности моих убеждений, я совершенно спокойна; разве сами вы не видите справедливости моего решения?

-- Отчасти вижу; но такая справедливость, исключительно основанная на движениях сердца, противоречит принятым обычаям света. Имение принадлежит вам все, исключительно и нераздельно: дядюшка нажил его собственными трудами, и был волен завещать его, кому угодно: он завещал его вам. Правосудие уполномочивает вас располагать, по своей доброй воле, полученным наследством, и вы можете, с чистою совестью, присвоить себе на него исключительное право.

-- Для меня в этом деле, отвечала я: - стоят на первом плане внушения совести и чувства: я хочу и должна следовать своему чувству, тем более, что редко, слишком-редко приходилось мне подчинять ему свою волю. Вы можете, если угодно, возражать, опровергать, доказывать, надоедать мне целый год своими хитрыми и холодными софизмами; но, я не откажусь от восхитительного удовольствия заплатить, по-крайней-мере отчасти, свой неизмеримый долг, и приобресть себе искренних друзей на всю жизнь.

о важности двадцати тысячь фунтов, о том месте, которое с-помощью их в-состоянии вы занимать в большом свете, и о той блистательной перспективе...

-- А вы, мистер Сен-Джон, прервала я: - не можете в свою очередь составить ни малейшого понятия о моей неутомимой жажде родственной любви. Никогда не было у меня своего собственного дома, никогда я не имела вокруг себя братьев и сестер. Теперь, напротив, будут у меня брат и две сестры: ведь вы не откажетесь включить меня в число своих близких родственниц?

-- Дженни, я хочу быть вашим братом, и сестры мои будут без-сомнения вашими сестрами, не разсчитывая ни на какие жертвы с вашей стороны, и не отнимая у вас законных прав.

-- И этот брат будет жить от меня за тридевять земель в тридесятом царстве! Эти сестры будут прозябать в чужих домах, заглушая свои способности и чувства, тогда-как я по горло буду завалена слитками золота! Прекрасное братство! Безпримерно-великодушное и благородное выражение родственных чувств благодарности и любви! Образумьтесь, мистер Сен-Джон! Не окатить ли вас холодной водою?

-- Я очень понимаю вас, Дженни, и повторяю еще раз, что вам благоразумнее переменить свой образ мыслей. Стремление ваше к родственному и домашнему счастью может быть удовлетворено совсем другими средствами: вы можете выйдти замуж.

-- Это сказано слишком-сильно: такая опрометчивая выходка служит для меня новым доказательством, что ваша голова не на своем месте.

-- Нет, я знаю, что говорю, и никогда не откажусь от своих слов. Супружество, действительно, совсем не входит в разсчеты моей жизни: никто не женится на мне по любви, а из за денег не нужно мне никакого мужа: я сделала бы непростительное сумасбродство, навязав на свою шею посторонняго человека, неспособного сочувствовать моим желаниям и мыслям. Не муж, а родственники нужны мне, готовые любить меня без всяких задних мыслей. Повторите еще раз, что вы хотите быть моим братом: когда вы произнесли эти слова, я была счастлива и довольна; повторите их, если можете, искренно и без лицеприятия.

-- Это для меня очень-легко. Я всегда любил своих сестер, и моя привязанность к ним основана на уважении к прекрасным способностям и свойствам их души. Природа наградила и вас прекрасною душою: ваши склонности и привычки всегда напоминают мне Диану и Мери; мне приятно быть в вашем присутствии, и беседа ваша, с некоторого времени, служит для меня спасительным утешением. Одним-словом, я убежден и чувствую, что в моем сердце всегда отъищется для вас место, как для моей третьей и младшей сестры.

-- Благодарю, благодарю: этого для меня слишком-довольно на этот вечер. Можете теперь идти домой: оставшись здесь, вы, пожалуй, вздумаете опять раздражать меня своими дикими сомнениями.

-- Зачем? Я удержу за собой должность школьной учительницы до-тех-пор, пока вы не приищите преемницы на мое место.

Одобрительная улыбка проскользнула но лицу мистера Сен-Джона. Мы пожали друг другу руки и разстались.

Нет никакой надобности пускаться в подробные объяснения относительно дальнейшей борьбы и доказательств, употребленных мною для-того, чтобы устроить по желанию свои наследственные дела. Трудностей было довольно; но когда мой брат и сестры убедились, наконец, что я не намерена ни на шаг отступать от своего намерения - разделить поровну полученное наследство, то решено было, с общого согласия, представить это дело на суд гражданского правосудия. Нет никакого сомнения, что, в глубине души, кузины одобряли мои распоряжения, и вероятно сознавали, что сами оне, в-подобном случае, поступили бы точно так же, как я. Выбранными судьями были мистер Оливер и городской адвокат: они единодушно признали, и утвердили мой план. Сен-Джон, Диана, Мери и я, получили по пяти тысячь фунгов стерлингов.