Часть II. Глава 6

Теперь, когда наступил вечер, когда слуги задергивают занавески и подбрасывают уголь в камины, я представлю читателю домашнюю сцену в Уэллсли-Хаусе, очень невинную и трогательную. День еще не совсем угас, поскольку зима, как вы помните, прошла, а в погожие дни после заката небо долго остается светлым. Впрочем, сумерки сгустились настолько, что огонь в камине уже не кажется прозрачным и в комнате, которую я вам сейчас предлагаю вообразить, его алые отблески куда заметнее бледного света из окна.

Не думайте, будто вам предстанет безмятежно мирная сцена. Напротив, в комнате шумно и весело. Точнее, в одной ей половине царит спокойствие, в другой - хаос. По некоему молчаливому приказу ничто суетное не смеет приблизиться к области каминного ковра и полки. Сбоку от камина стоит софа с малиновой обивкой; ее дальний конец упирается в окно, за которым в сумерках смутно темнеют кусты сада, а над ними всходящий месяц озаряет теплым светом ясную, холодную синь. Бледный лунный отблеск лежит на высоком челе джентльмена, который расположился на софе и флегматично смотрит в пространство, не разговаривая ни с одной живой душой.

Худощавый пожилой господин с гладким взлысистым лбом, поблескивающим в свете луны, и точеным классическим профилем должен выглядеть очень поэтично, особенно если на нем лазоревый фрак, жилет цвета лепестков примулы и панталоны, которые надо видеть, ибо словами они невыразимы. Для того чтобы эфирный гость выглядел еще более ангельски, рядом имеется и грубый земной контраст: у ног этого небесного существа, этой надмирной мысли, воплощенной в мраморе, копошится человеческое дитя, да, младенец в белом платьице, с круглой мордашкой, неоформившимися чертами и глазенками-блюдцами цветом чуть чернее смолы. Дитя, очевидно, получило ковер в полную и безраздельную собственность; оно ползает по своей территории, исследуя ее с неутомимым рвением, которое едва ли можно объяснить директивами какого-либо известного правительства. Снова и снова оно берется крохотными пальчикам за медную каминную решетку, составляющую границу его владений, с явной целью проникнуть в неизведанные области палящего зноя. Всякий раз, как маленькое существо проявляет этот дерзкий дух первооткрывательства, высокий задумчивый джентльмен наклоняется и ласково водворяет землепроходца в отведенные ему пределы, словно белую мышку, вздумавшую сбежать из клетки. Все происходит в полнейшем молчании. И величавое божество, и маленький чертенок, если судить по этой сцене, равно не обладают даром человеческой речи.

Другую половину комнаты оккупировали субъекты разного калибра. Трое мальчишек устроили здесь настоящий кавардак. Стулья и табуретки опрокидываются без всякого уважения к приличиям, а гам стоит как в конуре, где возятся щенки пойнтера. Двое мальчиков бледные, худенькие, со светлыми вьющимися волосами. Третий - пухлый румяный зверек с ямочками на щеках; волосы у него темнее и курчавее. Большие карие глаза - видимо, фамильная черта всех троих. Всю эту кутерьму отчасти сдерживает, отчасти возбуждает представительный мужчина, что сидит посреди гостиной на вращающемся табурете. В ту минуту, о которой идет речь, он выстроил их перед собой полукругом и начал задавать вопросы.

- Фредерик, вы с Эдвардом выучили уроки, прежде чем ехать кататься?

- Не захотел? Как это понимать, Фредерик? Я велел тебе не спускаться вечером в гостиную, пока не сделаешь все уроки.

- Я все сделал, кроме правописания, - произнес ослушник.

- Потому что доктор Кук заставлял меня писать «о», где я хотел «а».

- Замечательная причина, сэр. Надеюсь, следующий раз, как ты заупрямишься, доктор Кук хорошенько тебя выпорет. Знаешь ли ты, сэр, что Соломон говорит о порке?

Ответом на вопрос стало выразительное молчание.

- Жалеешь розгу - портишь дитя, - продолжал заботливый родитель. - И еще позволь тебе сказать, Фредерик: если я еще раз увижу, что ты бьешь пони, как нынче утром, я его отберу, и ты не будешь кататься весь следующий месяц.

- Это нечестно, - заявил Фредерик. - Эдвард в парке своего тоже хлестнул, только сильнее.

- Отлично, джентльмены. Я скажу вашему груму, и завтра вы будете гулять с мисс Клифтон, как маленькие девочки. Ну, Артур, а ты что так на меня смотришь?

- Папа, я хотел тебя попросить. - Розовощекий малыш придвинул скамеечку для ног и с усилием взобрался отцу на колено. Усевшись верхом, он начал: - Я сегодня выучил все уроки.

- Он вчера не читал, и позавчера тоже, - вмешался Эдвард, который, как и брат, был совершенно убит суровым приговором к прогулке с мисс Клифтон.

- А еще он все утро плакал и кричал, что его не взяли кататься, - добавил Фредерик.

Малыш знал, как выкрутиться. Он не заплакал, только искоса посмотрел на отца хитрым черным глазом и повторил:

- Подари мне пони. Мама сказала, мне уже можно.

- Мама тебя балует, дружок, - ответил Заморна, - потому что у тебя щечки как яблочки, со злодейскими ямочками, а улыбаться и глядеть ты умеешь так, что, судя по моему опыту, едва ли получишь долю в спасительной благодати.

- Ладно, если будешь хорошо себя вести три дня, мы этим займемся.

- Думаю, следующий пони будет для Мэри, - пробормотал Фредерик, с высокомерным презрением глядя сперва на миниатюрное существо на ковре, затем, с недовольством, на Артура. По счастью, отец не слышал этого замечания, не то, возможно, вознаградил бы его приложением руки к сыновним органам слуха. Эдвард, зайдя отцу за спину, выразил свои чувства на более деликатном языке жестов - приставил большой палец к носу и вздохнул, что означало: «Ничего, Фред, пусть Артур получит своего пони. Он все равно в седле не усидит, а уж мы посмеемся, глядя, как он будет падать».

устремляемом на будущего наследника ангрийской короны, появился какой-то блеск. Наконец граф нехотя шевельнулся, словно собираясь заговорить.

- Где твоя матушка? - резко осведомился он, на миг вновь скашивая глаза и тут же отводя их обратно. Бледный худой мальчик поднял голову.

- Что вы сказали, сэр? - спросил он быстрой скороговоркой, которая, судя по всему, была его всегдашней манерой речи.

- Я спросил, где твоя матушка, - строго ответил Нортенгерленд.

- Болван! - воскликнул Нортенгерленд, досадливо кривясь. - Спроси отца, почему твоя матушка не здесь.

Фредерик мигом унесся в другую часть комнаты.

- Папа, дедушка спрашивает, почему мама не пришла.

- Скажи дедушке, - ответил его светлость, - что я задаю себе тот же самый вопрос и как раз собрался с духом, чтобы выяснить причины in propria persona.^[43]

- В моем собственном августейшем лице, Фредерик.

- Папа собрался с духом, чтобы пойти и спросить в своем собственном августейшем лице.

- Вы свободны, сэр, - сказал он, кивая Фредерику.

- Фредерик, - сказал он, - отойди в другую часть комнаты.

- А почему, папа? Мэри всегда на ковре у камина, а мы - никогда.

- Кругом марш, - скомандовал герцог. - Делай, что сказали, и не препирайся.

И, взяв субтильного бунтовщика за плечо, он подтолкнул того на насколько ярдов вперед.

- Если вернешься сюда, пока меня нет в комнате, отправишься спать немедленно, - сказал его светлость и, открыв боковую дверь, удалился.

Герцогиня Заморна была в своих покоях, прекрасных, как творение ювелира, но без огня, и потому при всем своем великолепии холодных и неприветливых. На туалетном столе горела единственная свеча; бледное пламя озаряло герцогиню, сидящую в кресле якобы за чтением. По крайней мере она держала в руках открытую книгу и смотрела на страницы, однако тонкий пальчик не часто их переворачивал. Платье на ней было изящное и царственное; волосы, разделенные на лбу и волнистыми кудрями ниспадающие от висков, мягко оттеняли гладкие скулы и тонкие правильные черты. В ее лице соединились надменность и печаль, однако прежде всего в глаза бросалось его безупречное совершенство. Кто сумел бы вообразить что-нибудь прекраснее? Кисть Делайла не смогла бы прибавить ей очарования, резец Шантри не нашел бы изъяна, который надо устранить.

Довольно громкий стук в дверь заставил ее светлость встрепенуться. Она отняла голову от точеной руки, на которую опиралась щекой, и словно задумалась на мгновение, прежде чем ответить. За дверью был явно не слуга: те стучат тише и деликатнее. А единственный человек помимо слуг, который имел право сюда войти, всегда пользовался своей привилегией сполна, заявляясь без стука. Покуда она колебалась, звук повторился, на сей раз еще громче и настойчивее.

- Войдите, - произнесла герцогиня высокомерным тоном, в котором слышался упрек дерзости непрошеного гостя.

- Надеюсь, что поступил правильно, - сказал герцог Заморна, делая шаг вперед и прикрывая ее за собой. - Мне бы не хотелось оскорблять ничьих представлений о деликатности, даже если они немного слишком строги.

- Вероятно, ваша светлость желает со мною поговорить, - ответила герцогиня, откладывая книгу и поднимая глаза с выражением безмятежного внимания.

- Да, только поговорить; клянусь честью, ничего более, в подтверждение чего переставлю стул к самой двери, дабы между мною и вашей светлостью оставалось добрых четыре ярда.

Соответственно он поставил стул спинкой к двери и уселся. Герцогиня опустила взор; видимо, в глаз ей попала соринка, потому что он заблестел влажнее.

- Боюсь, ваша светлость там замерзнет, - проговорила она, и легкая улыбка осветила лицо, по которому катилась непрошеная слеза.

- Замерзну? Да, сегодня лютый мороз, Мэри. Если мне позволено осведомиться, не соблаговолите ли вы объяснить, почему сидите здесь и читаете книгу проповедей, вместо того чтобы спуститься в гостиную и заняться детьми? Фредерик снова докучал деду, а маленькая Мэри весь вечер не дает ему покоя.

- Я спущусь, если вы желаете, - ответила герцогиня. - Однако у меня после обеда немного заболела голова; если бы я сидела в гостиной с невеселым видом, вы бы решили, что я дуюсь.

- Невеселый вид у вас уже недели две, и я к нему привык, так что, вероятно, ничего бы не заметил. Однако если вы объясните мне причину своего невеселья, я буду вам глубоко обязан.

Ее светлость молча взяла книгу и перелистнула страницу.

- Вы прочтете мне проповедь? - спросил его светлость.

- Ладно, - сказал Заморна, - я хотел бы и впредь держаться строжайших приличий, но если вы позволите, я придвинусь к вам на ярд-другой.

- Хорошо, - ответила герцогиня, не отнимая платка от глаз.

- Наверное, если я приближусь еще на шаг, вы лишитесь чувств, - сказал он, останавливаясь на полпути между дверью и туалетным столом. Герцогиня, не поворачивая к нему головы, протянула руку. Поощряемый таким образом к смелости, его почтительное величество сдвигался мало-помалу, пока наконец не водрузил стул рядом с августейшей супругой. Кроме того, он завладел ее рукой и, улыбаясь своей особенной улыбкой, стал ждать продолжения.

- Вы последнее время не бывали в Букет-Хаусе, ведь так? - спросила ее светлость.

- Вроде нет, а что? Вы подозреваете меня в растущей дружбе с графиней?

- Вы были в Букет-Хаусе несколько недель назад?

- Кажется, да, - ответил герцог и покраснел до ушей.

- И вы забыли меня, Адриан. Вы увидели кого-то, кто нравится вам больше.

- Кто вам сказал такую подлую ложь? - спросил его светлость. - Ричтон?

- Графиня или какой-нибудь другой осведомитель в юбке?

- Отлично. Так какая же богиня понравилась мне больше вас?

- Дама, которой вы сами как-то восторгались в моем присутствии. Вы назвали ее прекраснейшей женщиной Ангрии. Мисс Мур.

- И это все, Мэри? - сказал он. - Так вот из-за чего вы дуетесь две недели кряду! А мисс Мур, значит, нравится мне больше вас? Странные же у меня вкусы! Мисс Мур? - продолжал его светлость, как будто силясь припомнить, кто она такая. - Мисс Мур? Да, вспоминаю - высокая девушка со светлым волосами и красными щеками. Кажется, я впрямь когда-то заметил, что она прекрасный образчик ангрийского женского типа. И да, теперь мне пришло на память, что я действительно последний раз видел ее в Букет-Хаусе. Ричтон провел ее в комнату, где я снимал плащ, и она пристала ко мне с просьбой касательно Генри Гастингса - впрочем, без особой назойливости. Я ответил, что, к сожалению, не могу принять ее ходатайство, и посоветовал впредь не заступаться слишком пылко за молодых негодяев в алых мундирах, поскольку это может повредить ее репутации. Она покраснела, и на этом все закончилось. Вот, Мэри, как все было на самом деле.

- До последнего слова, клянусь вечным спасением!

Герцогиня и хотела, и боялась принять его слова за истину.

- Я бы желала вам поверить, - сказала она. - С моей души упало бы тяжелое бремя.

- Так отбросьте его немедленно, - ответил герцог. - Это все шутки нервического воображения. Вы унаследовали отцовскую мнительность, Мэри.

- Однако, - настаивала ее светлость, - несколько прошедших дней вы были со мной очень холодны. Я не имела возможности обменяться с вами и парой слов.

- О женская нелогичность! - воскликнул он. - Обвинять меня в последствиях собственного каприза! Не вы ли сжимались при виде меня, как мимоза, отвечали на мои вопросы односложно, плакали, когда я ласково к вам обращался, ускользали, как только нам случалось остаться наедине?

- Ничуть. А как я должен был все это понимать? Разумеется, я вообразил, что вы взяли себе в голову какую-то причуду - например усомнились в законности супружеских уз. Я каждый день ждал, что вы потребуете официально расторгнуть наш брак и заявите о своем намерении удалиться в святую обитель, где вас больше не будут смущать соблазны плоти.

как, шесть лет назад, впервые меня увидели, вы сознаете свою власть надо мной. И сейчас вы тоже ее чувствуете. Противиться бесполезно: я поверю всему, что вы мне скажете. Я вела себя глупо. Простите меня и не наказывайте.

- Так значит, Мэри, вы раздумали уходить в монастырь? Сочли, что еще успеете удариться в набожность лет так через тридцать, когда ваше хорошенькое личико станет не столь хорошеньким, а глазки - не столь пленительными, и более того, ваш муж немного поседеет, а лоб его избороздят морщины, которые придадут ему вид сурового старого рубаки, каким он к тому времени станет? Тогда-то вы и откажете ему в поцелуе, а сейчас…

Произошел обмен двумя-тремя нежными поцелуями. Герцог и герцогиня встали. Свеча горела на туалетном столике, перед которым стояли два пустых стула; комната по-прежнему мерцала сказочной красотой, но живые участники сцены исчезли, оставив по себе тишину. Свеча скоро прогорела до подсвечника. Пламя мигнуло, опало, взметнулось тоненьким язычком света, вновь опало и, потрепетав мгновение, погасло совсем. Потом внизу кто-то тронул клавиши рояля, и когда первая нота заставила детей угомониться, голос запел:

В жизни, верь, не все же

Одна сплошная тень:

Сулит погожий день.

Да, тучи приносят грозы,

Мрачат небес лазурь,

Но расцветают розы

Поспешно, беспечно

Летят веселья дни,

Сердечно, конечно,

Чаруют нас они.

То, с чем нам расстаться жаль?

Что нередко торжествует

Над надеждою печаль?

Но надежда вновь воспрянет.

Взмахом крыл златых поманит,

Бодра и сил полна.

Отважно, бесстрашно

Встретим день забот

Отчаянье падет.

Автор:	Бронте Ш.
Категория:	Повесть