Белая лань (первый вариант)

Автор:	Беккер Г. А., год: 1861
Примечание:	Перевод Ек. Бекетовой
Категории:	Рассказ, Легенды и мифы
Связанные авторы:	Краснова Е. А. (Переводчик текста)

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Белая лань (первый вариант) (старая орфография)

Г. А. Бекер

Белая лань.

(La corza blanca).

В тысячу-трехсотых годах, в небольшом селении Аррагонской провинции, жил славный дворянин, по имени дон Дионис. Прослуживши королю долгое время в войнах против неверных, он удалился в свой наследственный замок и там спокойно отдыхал от военных трудов, предаваясь веселому развлечению охоты.

Однажды, когда он охотился вместе со своеио дочерью, прозванною Лилией за свою красоту и необыкновенную белизну, - они так запоздали, преследуя зверя в горах своих владений, что им пришлось расположиться на отдых в пустынном ущельи, по которому стремился горный ручей, надая с утеса на утес с тихим, нежным журчаньем.

Дон Дионис пробыл уже около двух часов в этом прелестном уголке, расположившись на мягкой траве под тенью ольховой рощи и дружелюбно обсуждая со своими охотниками все события дня. Один за другим, все присутствовавшие рассказывали более или менее интересные приключения, случавшияся с каждым во время охотничьей жизни. Вдруг, с вершины одного из самых возвышенных горных склонов, послышался отдаленный звон, похожий на звонки большого стада. Чередуясь с лепетом ветра, колыхавшого листья дерев, он все приближался. И точно - это было стадо. Вслед за звонками из густых кустарников выскочило штук сто белоснежных ягнят, которые начали спускаться на противоположный берег ручья; за ними следовал пастух в своей низконадвинутой шапке, защищавшей его от перпендикулярных лучей солнца.

- Кстати о необыкновенных приключениях, - воскликнул один из охотников, обращаясь к своему господину: - вот вам пастух Эстебан, который с некоторого времени стал еще глупее, чем Господь создал его, хотя и то было не мало; он может вас потешить рассказом о причинах своих постоянных страхов.

- Что-ж такое случилось с этим бедньм малым? - спросил дон Дионис с любопытством.

- Пустяки! - насмешливо отвечал охотникь. - Дело в том, что хотя он и не в великую пятницу родился, и перстом Божиим не отмечен, и с чортом в сношениях не состоит, как видно по его христианским привычкам, но, все-же, Бог его знает как и почему, одарен самой чудесной способностью, которою когда-либо обладал человек, кроме разве Соломона, понимавшого, как говорят, даже язык птиц.

- Да вот какая: он клянется и божится всем на свете, что олени, разгуливающие у нас в горах, сговорились не давать ему покоя, - и что всего лучше - что он не раз заставал их в разговорах о нем, слышал, как они совещались о том, как-бы его провести и одурачить, а когда это им удавалось, то слышал также, как они хохотали над ним во все горло.

Между тем Констанция - так называлась прекрасная дочь дона Диониса - подошла к группе охотников, и так как ей, повидимому, очень хотелось узнать необыкновенную историю Эстебана, - один из охотников подошел к тому месту, где пастух поил стадо, и привел его к своему господину. Смущение и замешательство бедного малого были так очевидны, что дон Дионис поспешил его ободрить и назвал на имени с добродушной улыбкой.

Эстебан был парень лет девятнадцати или двадцати, коренастый, с небольшой головой, ущемленной между плечами, с маленькими голубыми глазками, с неопределенным и тупым взглядом, свойственным альбиносам. Нос у него был курносый, губы толстые и рот всегда открытый, лоб низкий, кожа белая, но загорелая от солнца; волосы падали ему на глаза и торчали вокруг лица жесткими прядями, похожими на гриву рыжей лошади.

Таков приблизительно был Эстебан в физическом отношении, что касается до нравственного, то можно смело утверждать, не встретив противоречия ни с чьей стороны, ни даже с его собственной, что он был совершенно глуп, хотя немножко себе на уме и не без плутовства, как и подобает настоящему мужику.

Когда пастух оправился от своего смущения, дон Дионис снова заговорил с ним, и самым серьезным тоном, притворяясь, что он необыкновенно интересуется подробностями приключения, рассказанного ему охотником, обратился к нему со множеством вопросов, на которые Эстебан отвечал уклончиво, как-бы желая избежать объяснений по поводу этого происшествия.

Прежде всего он несколько раз подозрительно осмотрелся кругом, точно опасаясь, что его услышит кто-нибудь, кроме присутствовавших, потом почесал затылок, вероятно, желая освежить свою память и собраться с мыслями, и в конце концов начал таким образом:

- Дело в том, сеньор, что я ходил недавно советоваться с одним тарасонским попом, и он мне сказал, что с чортом шутки плохи и что в таких делах ничем не поможешь. Остается только зашить себе рот, да молиться хорошенько святому Варфоломею, который уж знает, чем доехать чорта, а затем махнуть рукой и положиться на волю Божию, потому что Господь милостив и позаботится обо всем.

Я это все хорошенько запомнил и решил, что никому и ни за что не скажу больше ни слова про мое приключение; но сегодня так и быть разскажу, чтобы удовлетворить ваше любонытство. Ну, а если чорт с меня что стребует за это и снова начнет меня дурачить в наказание за мою болтовню - на то у меня Святое Евангелие зашито в рубашке, и с его святою помощью мне еще в прок пойдет испытание, как бывало и прежде.

- Однако, довольно! - воскликнул дон Дионис, теряя терпение от разглагольствований пастуха, грозивших никогда не кончиться; - будет тебе ходить вокруг да около, приступай прямо к делу.

- Я к делу и иду, - спокойно отвечал Эстебан. Он громко закричал на своих ягнят, которых все время не терял из виду, свистнул, чтобы собрать их, потому что они было уже разбрелись по горе, снова почесался и стал рассказывать: - Вы, со своими постоянными разъездами, и разные охотники-контрабандисты, со своими саыострелами и западнями, не оставили в живых ни одного зверя на двадцать миль в окружности, и, таким образом, с некоторых пор дичь до такой степени перевелась в этих горах, что теперь ни единого оленя ни за что не встретить. Вот, сижу я раз у нас в деревне на церковной пааерти, где обыкновенно собираемся мы после воскресной обедни, с несколькими мужиками, работающими на Вератонской земле, и разговариваю об этом. Один из них мне и говорит:

- Не понимаю, дружище, как случилос, что ты их не встречаешь. Могу тебя уверить, что всякий раз, как мы ходим за дровами, непременно нападаем на их следы. Да вот,три или четыре дня тому назад, не далее того, целое стадо - судя по следам, штук двадцать слишком - вытоптало хлебное поле, принадлежащее монастырю ромеральской Богоматери. - А куда направлялись эти следы? - спрашиваю я у рабочих, желая узнать, мог-ли я встретиться со стадом. - Да в горное ущелье - отвечали они. - Я не пропустил мимо ушей этого сведения и в туже ночь пошел и спрятался в ольшаннике. Целую ночь я слышал, как ревели олени. То там, то сям, то вдали, то вблизи звали они друг друга; время от времени ветви шевелились за моей спиной, но, как я ни старался, не мог увидать ни одного оленя.

Тем не менее, когда разсвело и я повел ягнят на водопой, я увидел на берегу речки, в некотором разстоянии от того места, где мы теперь находимся, и в самой чаще ольшанника (куда даже в полдень не проникает ни один солнечный луч), множество свежих оленьих следов и поломанных ветвей. Вода в ручье была немного мутна, но всего страннее то, что между следами зверей я заметил легкие отпечатки маленьких ножек - так, с половину моей ладони величиной, без преувеличения.

Тут пастух инстинктивно, как-бы приискивая сравнение, взглянул на ножку Констанции, которая виднелась из под её платья, обутая в хорошенький желтый сафьянный башмачок; вслед за Эстебаном посмотрели в туже сторону и дон Дионис, и некоторые из окружавших его охотников. Тогда девушка поспешила спрятать ножку, воскликнув самым естественным тоном:

- О, нет! к несчастию, мои ноги не так малы. Такия ножки бывают только у волшебниц, про которых нам рассказывают трубадуры.

- Но этим дело не кончилос, - продолжал пастух, когда Констанция замолчала. - В другой раз, спрятавшись в новую засаду, где непременно должны были проходить олени на пути в ущелье, стал я их поджидать. Около полуночи одолел меня сон - однако, не настолько, чтобы я не смот открыть глаза в ту минуту, как мне почудилось, что ветки зашевелились кругом. Ну, вот, открыл я глаза, поднялся как можно осторожнее, прислушался к смутным звукам, которые раздавались все ближе и ближе, и по ветру до меня явственно донеслись какие-то непонятные восклицания и песни, взрывы смеха и отдельные голоса, разговаривающие между собою звонко и шумно, как болтают деревенския девушки, когда возвращаются толпами от источника, с кувшинами на головах, шутя и смеясь по дороге. Насколько я мог заключить по близости этих голосов и треску ветвей, что ломались на пути, давая дорогу этим шалуньям, оне должны были спуститься из чащи в низенькую ложбину, образуемую горой как раз около того места, где я спрятался. Вдруг, прямо за мной, дожалуй, еще ближе, чем вы теперь от меня, раздался свежий и звонкий голосок и громко закричал... уверяю вас, сеньоры, это так-же справедливо, как-то, что я умру... так-таки и закричал:

Тут присутствовавшие не могли долее сдержать давно разбиравшого их смеха и, дав волю своему веселью, разразились отчаянным хохотом. Дон Дионис не мог не принять участия в общем весельи, несмотря на свою напускную серьезность; он и его дочь первые начали смеяться и успокоились чуть-ли не после всех, особенно Констанция: всякий раз, как она смотрела на смущенного и неуклюжого Эстебана, она приннмалась снова хохотать, как сумасшедшая, так что слезы навертывались ей на глаза.

Хотя пастух и не обратил особенного винмания на впечатление, произведенное его рассказом, но он почему-то казался взволнованным и озабоченным, и, пока господа вдоволь потешались над его глупостью, он озирался с очевидным страхом и точно старался разсмотреть что-то такое между частыми стволами деревьев.

- Что с тобою, Эстебан? - спросил один из охотников, заметив возростающее безпокойство бедного юноши, который то устремлял испуганный взор на прелестную дочь дона Диониса, то озирался кругом с глупым, растерянным видом.

- Что со мной? Да что-то очень странное! - воскликнул Эстебан. - Когда я услыхал те слова, которые только что повторил вам, я быстро обернулся, чтобы увидеть того, кто произнес их, и в тоже мгновение из тех самых кустарников, где я спрятался, выскочила белая, как снег, лань и, перепрыгивая огромными прыжками через остролистники и мастиковые кусты, удалилась; за ней мчалось целое стадо ланей обыкновенного цвета. Все оне, не исключая и белой, которая ими предводительствовала, не кричали, спасаясь бегством, как простые лани, а громко хохотали, и я готов присягнуть, что их смех и до сих пор звучит у меня в ушах - по крайней мере, я сейчас его слышал.

- Вот тебе и на! - воскликнул дон Дионис с шутовским видом. - Послушай, Эстебан, следуй советам тарасонского попа: не рассказывай про свои встречи с оленями, любящими пошутить, не то в самом деле чорт отнимет у тебя и ту каплю разума, что у тебя есть, а так как ты уже запасся Евангелием и знаешь молитвы святому Варфоломею, то ступай к своим ягнятам, которые уже разбрелись но ущелью. Если нечистая сила снова начнет приставать к тебе, ты ведь знаешь, чем помочь: скорее "Отче наш" и эпитемью.

он отойти четырех шагов, как уже начал действовать пращой; собирая стадо.

Так как жаркие часы уже успели пройти, и вечерний ветерок начинал шевелить ольховые листья и освежать воздух, дон Дионис распорядился снова оседлать лошадей, которые паслись в соседней роще, и когда все было готово, приказал спустить своры и трубить в рога. Охотники выехали густой толпой из ольховой рощи и продолжали прерванную охоту.

II.

В числе охотников дома Диониса был молодой человек, по имени Гарсес, сын старого, преданного слуги, особенно любимый своими господами по случаю своего происхождения.

Гарсес был почти одних лет с Констанцией и с ранняго детства привык предупреждать её малейшия желания, угадывать и исполнять её легчайшие капризы.

Он занимался на досуге изготовлением острых стрел для её самострела из слоновой кости; он укрощал жеребцов, предназначенных для молодой госпожи, и воспитывал для охоты её любимых гончих; он дрессировал её соколов, которым покупал на кастильских ярмарках красные шапочки, вышитые золотом.

Изысканная услужливость Гарсеса и особенная благосклонность к нему господ доставили ему некоторую непопулярность среди остальных охотников, пажей и низших слуг дона Диониса; по словам его завистников, во всех его стараниях предупреждать малейшия прихоти госпожи сказывался его льстивый и подобострастный характер. Были, конечно, и такие, которые отличались большей наблюдательностью или лукавством и усматривали в бесконечных ухаживаньях услужливого юноши некоторые признаки плохо скрываемой любви.

Если это и было справедливо, тайное пристрастие Гарсеса оправдывалось с избытком несравненной красотой Констанции. Только каменная грудь и ледяное сердце могли оставаться невозмутимыми близь этой женщины, с её поразительной прелестью и редкой привлекательностью.

На двадцать миль в окружности ее звали монкайской Лилией, и она, действительно, заслуживала этого прозвища, потому что была так стройна, так бела и так золотокудра, как будто Господь создал ее, как и лилию, из снега и золота.

Между тем окрестные сеньоры поговаривали втихомолку, что прекрасная хозяйка Вератонского замка не отличалась чистотой крови, равной своей красоте, и что, несмотря на свои золотые косы и свою алебастровую кожу, она происходила от матери цыганки. Никто не мог с достоверностью утверждать, насколько справедливы были эти слухи, так как дон Дионис, действительно, вел в молодости довольно безпокойную жизнь и, прослуживши долгое время под предводительством аррагонского короля (от которого, в числе прочих милостей, получил и свои Монкайския владения), отправился в Палестину, где странствовал несколько лет, после чего вернулся и поселился в своем Вератонском замке с маленькой дочкой, родившейся, без сомнения, в чужестранных землях. Единственный человек, который мог рассказать что-нибудь о таинственном происхождении Констанции, - так как сопровождал дона Диониса в его отдаленных походах, - был отец Гарсеса; но он умер уже довольно давно, не проронив ни одного слова на этот счет даже своему собственному сыну, который несколько раз спрашивал его об этом с величайшим любопытством.

То сосредоточенный и печальный, то безпокойный и веселый нрав Констанции, странная экзальтация её мыслей, её нелепые причуды, её таинственные привычки и образ жизни, даже та особенность, что глаза и брови у нея были черны, как ночь, между тем как она сама была бела и белокура, как золото, - все это давало пищу сплетням соседей. Даже сам Гарсес, стоявший так близко к ней, убедился, наконец, что в его госпоже было что-то необыкновенное, и что она не походила на других женщин.

Присутствуя вместе с другими охотниками при рассказе Эстебана, Гарсес чуть-ли не один из всех выслушал с истинным люборытством подробности необычайного приключения. Хотя он не мог удержаться от смеха, когда пастух повторил слова белой лани, но, все-таки, едва он успел выехать из рощи, в которой все отдыхали, как уже начал перебирать в уме самые нелепые мысли.

- Конечно, вся эта история с говорящими ланями - чистейшая выдумка Эстебана, и сам он сущий идиот, - разсуждал про себя молодой охотник, следуя шаг за шагом за конем Констанции, верхом на великолепном рыжем жеребце. Она также казалась немного разсеянной и молчаливой, и, отделившись от толпы охотников, не принимала почти никакого участия в празднике. - Однако, кто знает, может быть, в рассказах этого глупца есть доля правды? - продолжал размышлять юноша. - Бывают на свете вещи и постраннее этого; отчего-же не быть и белой лани, тем более, что, если верить нашим деревенским песням, у самого святого Губерта, покровителя охотников, была такая лань. О, если бы я мог поймать живую белую лань и подарить ее моей госпоже!

Гарсес провел весь вечер, разсуждая и размышляя таким образом, а когда солнце стало скрываться за соседними холмами, и дон Дионис приказал своим людям собираться, чтобы вернуться в замок, он незаметно отделился от общества и отправился на поиски за пастухом, углубляясь в самую чащу и глушь горных лесов.

Ночь почти настала, когда дон Дионис достиг ворот своего замка. Наскоро приготовили скромный ужин, и он сел за стол вместе с дочерью.

ес? - спросила Констанция, заметив, что её верный слуга не находился на своем месте, чтобы служить ей, как обыкновенно.

- Мы не знаем, где он, - поспешили ответить другие слуги. - Он разстался с нами около ущелья, и с тех пор мы его не видали.

В эту минуту вошел Гарсес, запыхавшийся и усталый, но с таким довольным и сияющим лицом, какое только можно себе представить.

- Простите меня, сеньора! - воскликнул он, обращаясь к Констанции. - Простите, если я на минуту пренебрег своими обязанностями; но там, откуда я приехал во всю прыть моего коня, я также, как и здесь, старался только о том, чтобы услужить вам.

- Услужить мне? - переспросила Констанция: - я не понимаю, что ты хочешь сказать...

- Да, сеньора, услужить вам, - повторил молодой человек, - потому что я убедился, что белая лань, деыствительно, существует. Кроме Эстебана, это утверждают многие другие пастухи, которые клянутся, что видали ее не раз. С помощью их и уповая на Бога и на моего покровителя, святого Губерта, я надеюсь доставить ее в замок раньше трех дней живую или мертвую!

- Поди ты со своими глупостями! - воскликнула Констанция с насмешкой, между тем как присутствовавшие вторили её словам более или менее сдержанным смехом. - Выкинь ты из головы ночные похождения за белыми ланями: ясно, что чорт забавляется, смущая дураков, а если ты будешь упорствовать и погонишься за ним по пятам, он насмеется над тобой, как над бедным Эстебаном...

- Сеньора, - сказал Гарсес прерывающiiмся голосом, делая над собой усилие, чтобы сдержать гнев, возбужденный в нем насмешками окружающих, - сеньора, я никогда не встречался с чортом и потому не знаю, как с ним ладить. Но клянусь вам, что со мною насмешка удастся ему менее всего, потому что право пользоваться этой привилегией я признаю только за вами!

Констанция отлично знала, какое впечатление произвела её насмешка на влюбленного юношу; но, желая истощить его терпение до последней крайности, продолжала в том же тоне:

- А что как ты прицелишься в белую лань, да она ответит тебе насмешкой, вроде той, которой удостоился Эстебан, или расхохочется тебе в нос, и от звуков её сверхъестественного смеха самострел вывалится у тебя из рук, и, прежде чем ты успеешь оправиться от своего испуга, она исчезнет быстрее молнии?

- О, - воскликнул Гарсес, - что касается до этого, то ужь будьте уверены, что если она мне попадется на разстояние выстрела, так может гримасничать не хуже фигляра и болтать, сколько ей угодно, не только по-романски, но даже и по-латыни, как мунильский аббат, а без стрелы ужь не уйдет.

Тут к разговору присоединился дон Дионис и с убийственной серьезностью, сквозь которую прорывалась ирония его слов, стал награждать выведенного из терпения юношу самыми нелепыми советами - на тот случай, когда ему придется встретиться носом к носу с чортом, превратившимся в белую лань.

При каждой новой шутке своего отца Констанция смотрела во все глаза на осмеянного Гарсеса и принималась хохотать, как сумасшедшая. Остальные поощряли насмешки, перемигиваясь с нескрываемой радостью.

Эта сцена продолжалась втечение всего ужина. Легковерие молодого охотника послужило обязательной темой для всеобщого зубоскальства, так что, когда убрали со стола, и дон Дионис с Констанцией удалились в свои покои, и все население замка предалось отдыху, Гарсес долго оставался в нерешимости, не зная, что ему делать, стоять ли твердо за исполнение своего намерения, несмотря на насмешки господ, или окончательно от него отказаться?

- Кой чорт! - воскликнул он, выходя из своей нерешимости: - хуже того, что со мною было, ужь не может быть, а если, напротив, то, что рассказывал Эстебан, справедливо... о, как я тогда буду наслаждаться своим торжеством!

С этими словами он снарядил свой самострел, положил на него крестное знамение, взял его на плечо и направился к воротам замка, чтобы выйти на горную тропинку.

Как только Гарсес достиг ущелья и настало то время, когда, по словам Эстебана, следовало ожидать появления ланей, луна начала медленно подниматься из за ближайшей горы.

ес довольно долго ходил взад и вперед, изучая поляны и соседния тропинки, расположение деревьев, неровности почвы, извилины реки и глубину вод. Наконец, окончив это подробное исследование местности, в которой находился, он спрятался на склоне горы, под высокими и темными ольхами, у подножия которых росли густые кустарники такой вышины, что могли свободно скрыть лежащого на земле человека.

Река, вытекавшая из мшистых утесов, стремилась по излучинам Монкайской горы и спускалась в ущелье чудным водопадом; после чего она катилась, омывая корни ивовых деревьев, обрамлявших её берега, и протекала с веселым журчанием среди камней, оторванных от горы, пока не впадала в глубокий бассеин около того места, где приютился охотник.

Тополи с серебристыми листьями, нежно трепетавшими от легкого дуновенья, ивы, склонившияся над прозрачной водой, в которой оне мочили концы своих печальных ветвей, и узловатые остролистники, по стволам которых вились и ползли каприфолии и голубые вьюнки, - составляли густую лиственную стену вокруг спокойного речного бассейна. Ветер колыхал эту непроницаемую зеленую беседку, бросавшую вокруг свои дрожащия тени, и по временам пропускал сквозь листву мимолетный луч света, который сверкал на поверхности глубоких и неподвижных вод, подобно серебряной молнии.

Притаившись в кустах, прислушиваясь к малейшему шороху и не спуская глаз с того места, откуда должны были появиться лани по его разсчету, Гарсес тщетно и долго ждал. Глубочайшая тишина царствовала кругом.

Оттого-ли, что ночь, перешедшая уже за половину, давала себя чувствовать, или оттого, что отдаленное журчанье воды и проникающий аромат лесных цветов, вместе с ласками ветра, привели его в то сладкое оцепенение, в которое была погружена вся природа, - но только влюбленный юноша, перебиравший в уме самые радужные мечты, стал чувствовать, что его мысли мало-по-малу путаются, а мечты принимают все более и более неуловимые и неоиределенные формы.

С минуту он витал в туманном пространстве, отделяющем реальный мир от области сновидения, и, наконец, глаза его сомкнулись, самострел выпал у него из рук, и он заснул глубоким сном

Уже около двух или трех часов храпел молодой охотник, наслаждаясь чуть ли не самым спокойным сном своей жизни, как вдруг он вздрогнул, открыл глаза и сел, еще не совсем очнувшись, как бывает с человеком, внезапно пробудившимся от глубокого сна.

Ему показалось, что вместе с неуловимыми звуками ночи ветер доносил к нему странный хор нежных и таииственных голосов, которые смеялись и пели на разные лады, каждый посвоему, сливаясь в шумный и пестрый гул, похожий на щебетанье птиц, пробужденных первым солнечным лучом в зелени деревьев.

Этот странный шум продолжался одно мгновение, и все опять стихло.

- Без сомнения, мне снились те глупости, о которых нам рассказывал пастух, - решил Гарсес, спокойно закрывая глаза, твердо убежденный, что то, что ему почудилось, было легким отголоском сновидения, оставшагося в его воображении после пробуждения, как остается в ушах воспоминание о мелодии, когда уже замерли последние звуки песни. И, уступая непреодолимой лени, сковавшей его члены, он уже собирался снова опуститься на мягкую траву, как вдруг опять прозвучало отдаленное эхо таинственных голосов, и он услышал, как они пели, под шелест ветра и листьев и под журчанье воды:

через кусты с невероятной легкостью, причем некоторые останавливались, точно прислушиваясь к чему-то, другия играли между собой, то скрываясь в чаще, то снова появляясь на опушке. Все оне спускались к спокойной реке.

Впереди своих товарок бежала белая лань, самая быстрая, легкая, подвижная и игривая из всех; она прыгала, резвилась, останавливалась и снова пускалась бежать с такой легкостью,точно её резные ноги совсем не касались земли. Её странная белизна сияла фантастическим светом на фоне темных деревьев. Хотя молодой человек и был расположен видеть нечто чудесное и сверхъестественное во всем, что его окружало, но, собственно говоря, отрешившись от минутной галлюцинации, помутившей его чувства и представившей ему музыку, шорох и говор, ни вид ланей, ни их движения, ни отрывочные крики, которыми оне, повидимому, звали друг друга, не заключали в себе ничего такого, чтобы не было знакомо охотнику, опытному в такого рода ночных похождениях. По мере того, как разсеевалось его первое впечатление, Гарсес стал сознавать это и, внутренно смеясь над своей доверчивостью и своим глупым страхом, занялся исключительно соображениями о том, где должны были находиться лани, судя по тому направлению, которое приняли. Сообразивши все, как следует, он взял самострел в зубы и, пробравшись ползком среди кустов, спрятался шагах в сорока от того места, где был прежде. Устроившись поудобнее в своем новом убежище, он стал ждать, когда лани войдут в реку, чтобы стрелять наверняка. Как только дослышался тот особенный шум, который производит разступающаяся и сильно всплескиваемая вода, Гарсес начал понемножку приподниматься, соблюдая величайшую осторожность, опираясь на землю сначала руками, а потом коленом. Поднявшись на ноги и убедившись ощупью, что его оружие было наготове, он сделал шаг вперед, вытянул шею из-за кустов, чтобы обнять взором весь бассейн воды и натянул тетиву; потом огляделся, отыскивая взглядом цель, которую собирался наметить, и с его уст сорвался едва слышный, невольный крик изумления.

Луна, медленно поднимавшаяся над широким горизонтом, была теперь неподвижна и точно висела посреди неба. Её нежный свет обливал рощу, сверкал на спокойной поверхности воды и окутывал все предметы точно голубой дыыкой.

Вместо них ошеломленный и даже испуганный Гарсе

Никогда, даже в легких и несвязных утренних сновидениях, столь богатых пленительными и сладострастными образами, в этих сновидениях, которые так же неуловимы и блестящи, как тот свет, что начинает проникать сквозь белый полог кровати, - даже двадцатилетнее воображение не рисовало фантастическими красками такой сцены, какая представилась в этот миг взору изумленного Гарсеса.

Освободившись от своих одежд и разноцветных покрывал, которые виднелись в глубине, повешенные на ветвях деревьев или небрежно брошенные на траву, красавицы носились по роще, образуя живописные группы, входили и выходили из воды, разсыпая ее сияющими брызгами на береговые цветы - точно дождь мелкой росы.

Вот одна, вся белая, как белоснежная шерсть ягненка, выставляет свою белокурую головку среди пловучих листьев водяного растения и сама кажется его полураскрытым цветком, прикрепленным к гибкому стеблю, дрожащему в глубине, стеблю, который скорее можно угадать, чем разсмотреть среди бесконечных сверкающих водяных кругов.

Другая, распустивши волосы по плечам, качается на ивовой ветке, повиснув над рекой, и её маленькия розовые ножки проводят серебряную черту, касаясь гладкой водяной поверхности. Некоторые еще лежат на берегу и закрывают свои голубые очи, с наслаждением вдыхая аромат цветов и слегка содрогаясь от дуновения прохладного ночного ветра. Остальные кружатся в стремительной пляске, капризно сплетясь прекрасными руками, закинув назад головы с томной грацией и мерно ударяя ножками в землю.

в лесном лабиринте; другия плыли по реке, точно лебеди, разсекая воду высокой грудью; третьи ныряли в глубину, исчезали на некоторое время и возвращались на поверхность с одним из тех чудных цветов, что распускаются на дне глубоких вод.

Взор ошеломленного охотника блуждал там и сям, не зная, на чем остановиться, как вдруг ему показалось, что в зеленой беседке, как-бы служившей ей балдахином, окруженная толпой особенно красивых девушек, помогавших ей освободиться от её легких одежд, - сидела дочь благородного дона Диониса, сама несравненная Констанция - предмет его тайных обожаний.

Переходя от изумления к изумлению, влюбленный юноша пока еще не осмеливался верить свидетельству своих чувств и продолжал думать, что находится под властью очаровательного и обманчивого сновидения. И, все-таки, он напрасно старался себя уверить, что все, что он видел, было плодом его разстроенного воображения, потому что чем больше и чем внимательнее он разсматривал ее. тем сильнее убеждался в том, что это действительно была Констанция.

Сомневаться было невозможно; то были её темные очи, опушенные длинными ресницами, едва достаточными для того, чтобы умерить блеск её глаз; то были её белокурые, огромные волосы, венчавшие прелестный лоб и ниспадавшие золотым каскадом на белоснежную грудь и округленные плечи; наконец, то была её стройная шея, поддерживавшая томную головку, склоненную подобно цветку, изнемогающему под тяжестью росы; то были её чудные формы, снившияся ему, может быть, во сне, её ручки, похожия на горсть жасминов, её маленькия ножки, сравнимые только со снегом, который не смогло растопить жадное солнце, так что на утро он продолжает белеть среди зелени.

Когда Констанция вышла из рощицы без всякого покрова, могущого скрыть от глаз её возлюбленного сокровища её прелестей, её подруги снова запели чудную мелодическую песню:

Гарсес не шевелился; но когда прозвучали последния слова этой таинственной песни, ревность больно уколола его сердце, и Тотчас же все исчезло и испарилось,как дым, и, осмотревшись кругом, он увидел и услышал только встревоженное стадо робких ланей, застигнутых среди своих ночных игр и разбегающихся в разные стороны - кто в чащу, кто в горы.

- Каково! не говорил ли я, что все это одне чертовския фантасмагории! - воокликнул охотник. - Однако, к счастью, на этот раз чорт немножко оплошал, так как оставил в моих руках лучшую добычу.

И точно: белая лань, желая спастись бегством через рощу, бросилась в древесный лабиринт и, запутавшись в целую сеть каприфолий, тщетно старалась освободиться.

Гарсес прицелился в нее из самострела, но только что он приготовился спустить стрелу, лань обернулась и остановила его, воскликнув звонким чистым голосом:

Молодой человек вздрогнул и на миг остановился в нерешимости, но сейчас же уронил оружие на землю, ужаснувшись при одной мысли, что мог поразить свою возлюбленную.

Громкий, резкий смех вывел его из оцененения; белая лань воспользовалась этими краткими мгновениями и, высвободившись из цветочных сетей, помчалась с быстротою молнии, смеясь над одураченрым охотником.

- Постой же, проклятое сатанинское отродье! - проговорил он страшным голосом, поднимая свой самострел с невероятным проворством. - Раненько ты празднуешь свою победу и напрасно воображаешь, что я тебя не достану.

ес, прислушиваясь к этим жалобным стенаниям. - Боже мой! а если это все правда?!

И, не отдавая себе отчета в том, что происходит, вне себя, он бросился бежать, как безумный, в ту сторону, куда послал стрелу и где слышались стоны. Наконец, он подбежал... Волосы его встали дыбом от ужаса; слова застыли в горле; он должен был дрислониться к дереву, чтобы не упасть. - Перед ним умирала Констанция, сраженная его рукой, плавая в собственной крови, среди колючого горного терновника.