Приключения Перигрина Пикля.
Глава XVII

Глава XVII

Он принимает участие в опасной стычке с садовником. - Устремляется к более высоким целям, становится кавалером и заводит знакомство с Эмили Гантлит

Он и несколько его товарищей, гуляя в пригороде, вошли однажды в сад и, удовлетворив свой аппетит, пожелали узнать, сколько должны они внести за сорванные плоды. Садовник запросил, по их мнению, непомерную цену, а они, не скупясь на ругательства, отказались ее заплатить. Крестьянин, будучи угрюмым и несговорчивым, настаивал на своем праве, причем ругательства его были не менее вульгарны и красноречивы. Его гости попытались отступить; завязалась драка, в которой Перигрин потерял шляпу, а садовник, подвергаясь опасности благодаря численности врагов, крикнул жене, чтобы та отвязала собаку, которая мгновенно бросилась на помощь хозяину и, укусив за ногу одного и за плечо другого, обратила в бегство школяров. Взбешенные нанесенным оскорблением, они добились подкрепления у своих друзей и с Томом Пайпсом во главе вернулись на поле битвы. Противник, видя их приближение, кликнул на помощь своего помощника, который работал в другом конце участка, и вооружил его мотыгой, тогда как сам завладел киркой, запер калитку и, защищенный сфлангов своим слугой и мастифом, неустрашимо ждал атаки. Он не простоял в этой оборонительной позиции и трех минут, как Пайпс - главная опора неприятеля - приблизился с великой неустрашимостью к воротам и, с силой, разрушительной, как петарда, ударил ногой в калитку, которая была не из прочных, расщепив ее на тысячу кусков. Этот неожиданный сокрушительный удар немедленно воздействовал на помощника садовника, который отступил с большой поспешностью и удрал через заднюю дверь. Но хозяин, как некий Геркулес, сам поместился в бреши; и когда Пайпс, размахивая дубиной, шагнул вперед, чтобы вступить с ним в бой, тот опустил свое оружие с такой энергией и ловкостью на его голову, что, будь череп Пайпса более уязвим, железное острие раскроило бы ему башку пополам. Но она была защищена крепким сводом, и оружие ударилось о кость с такой поразительной силой, что удар высек искры. И пусть недоверчивый читатель не подвергает сомнению этот феномен, пока не прочтет замечательной книжки Питера Колбена «Естественная история мыса Доброй Надежды», где туземцы обычно пользуются для высекания огня берцовыми костями львов, убитых в этой части Африки.

Пайпс, слегка ошарашенный, но отнюдь не выбитый из строя этим ударом, мгновенно ответил на любезность своей дубинкой, которая, не отклони поспешно садовник головы, положила бы противника бездыханным поперек его же собственного порога; но, по счастью, садовник принял салют правым своим плечом, которое треснуло под ударом, и кирка тотчас же выпала из его онемевшей руки. Видя это и не желая терять завоеванное преимущество, Том ударил головой в грудь этого сына земли и сбил его с ног, будучи сам в тот же момент атакован мастифом, который вцепился в его бедро. Ощущая неудобство от этого нападения с тыла, он отдал простертого садовника мщению своих сообщников, которые хлынули на него толпой, и, повернувшись, схватил свирепое животное обеими руками за горло, которое сжимал с такой невероятной силой и упорством, что собака разжала зубы, язык вывалился у нее из пасти, кровь брызнула из глаз, и она повисла безжизненной тушей в руках победителя.

Счастье для ее хозяина, что она перестала существовать, ибо к тому времени он был атакован таким полчищем врагов, что на теле его едва хватало места для всех кулаков, какие по нем барабанили, вследствие чего, выражаясь вульгарно, из него чуть дух не вышибли, прежде чем Пайпс удосужился за него вступиться и убедил обидчиков оставить садовника в покое, заявив, что жена пошла бить тревогу по соседству и, весьма возможно, им будет прегражден обратный путь. В конце концов они уступили его увещаниям и двинулись домой с триумфом, оставив садовника в объятиях его матери - земли, с которой он не имел сил встать, пока не был поднят своей неутешной супругой и друзьями, призванными ею на помощь. Среди них был кузнец, он же коновал, который занялся его остовом: освидетельствовав каждую его конечность, он объявил, что все кости целы, и, достав свой шнипер, сделал ему тут же обильное кровопускание. Затем его перенесли на кровать, с которой он не в состоянии был подняться в течение целого месяца.

Его семья обратилась в приходской совет, и была официально подана жалоба директору школы, а Перигрин был изображен коноводом тех, кто совершил это зверское нападение. Немедленно начали следствие, и когда пункты обвинения были вполне доказаны, нашего героя приговорили к жестокой порке пред лицом всей школы. Это был позор, одну мысль о котором не могло вынести его гордое сердце. Он решил, что лучше убежать, чем подвергнуться каре, на которую был обречен; когда же он открыл свои мысли сообщникам, те обещали все до единого помочь ему и либо избавить его от экзекуции, либо разделить его судьбу.

Доверяя этому дружескому заявлению, он казался беззаботным в день, назначенный для наказания, и, когда его вызвали для приведения приговора в исполнение, направился к месту действия в сопровождении большинства школяров, которые поведали о своем решении директору и выразили желание, чтобы Перигрин был прощен. Директор отвечал с тем достоинством, какое приличествовало его положению, указал на нелепость и наглость их требования, попрекнул их за дерзкий поступок и велел мальчикам расходиться. Они повиновались его приказанию, и наш злосчастный герой был публично высечен in terrorem^[7] всем, кого это могло касаться.

Этот позор произвел весьма сильное впечатление на ум Перигрина, который, оставив к тому времени позади четырнадцатый год своей жизни, начал усваивать гордость и чувства мужчины. Столь унизительно заклейменный, он стыдился появляться, как прежде, на людях; он был разгневан на своих товарищей за измену и нерешительность и погрузился в глубокую задумчивость, длившуюся несколько недель, на протяжении коих он порвал свои мальчишеские связи и сосредоточился на предметах, которые считал более достойными внимания.

Во время гимнастических упражнений, которые он проделывал с большим искусством, он заключил дружбу с несколькими юношами, значительно старше, чем он; одобрив его манеры и честолюбивый ум, они ввели его в галантное общество, завладевшее его воображением. От природы он был на редкость приспособлен к преуспеянию в такого рода авантюрах; помимо привлекательной наружности, выигрывавшей с годами, он отличался благородной самоуверенностью, милой жестокостью, которая придает цену победе женщины, имевшей счастье его поработить, безграничной щедростью и запасом юмора, который неизменно нравился. Не было у него также недостатка в более солидных знаниях; сверх ожидания он извлек пользу из своих занятий, и наряду с той разумной разборчивостью, которая служит залогом вкуса и благодаря которой он понимал и ценил красоты классиков, он уже дал несколько образцов многообещающего поэтического таланта.

С такой наружностью и такими качествами не чудо, что наш герой привлек внимание и расположение юных Делий в городе, чьи сердца только что начинали устремляться к чему-то, им неведомому. Были наведены справки касательно его состояния, и как только стали известны его виды на будущее, все родители принялись приглашать его и ласкать, тогда как их дочери соперничали друг с другом, обращаясь с ним с особой любезностью. Он внушал любовь и желание соревноваться, где бы ни появлялся; за этим, разумеется, следовали зависть и ревнивое бешенство; итак, он сделался очень желанным, хотя и очень опасным знакомым. Сдержанность его не была равна его успеху; тщеславие руководило его страстями, рассеивая его внимание, которое в противном случае могло бы привязать его к одному предмету, и он был одержим желанием умножать число своих побед. С этою целью он посещал общественные гулянья, концерты и ассамблеи, одевался роскошно и по моде, устраивал вечеринки для леди и подвергался величайшей опасности стать самым отъявленным фатом.

Покуда его репутация колебалась, вызывая насмешки одних и уважение других, случилось событие, которое, сосредоточив его мысли на одном предмете, отвлекло его от этих суетных утех, какие со временем могли низвергнуть его в бездну безумия и унижения. Когда он присутствовал как-то вечером на балу, который в пору скачек всегда давали для леди, человек, исполнявший обязанности церемониймейстера, зная, как любит мистер Пикль выставлять себя напоказ, подошел к нему и сказал, что в другом конце залы находится прелестная молодая девушка, которая, по-видимому, очень хотела бы танцевать менуэт, но нуждается в кавалере, ибо джентльмен, ее сопровождающий, обут в cапоги.

Так как тщеславие Перигрина было пробуждено этим сообщением, он пошел посмотреть на молодую леди и был восхищен ее красотой. Она казалась ровесницей ему, была высокого роста, прекрасно сложена, хотя и худощава, волосы у нее были каштановые и такие густые, что даже варварская прическа не могла воспрепятствовать тому, чтобы они затеняли с обеих сторон ее лоб, высокий и чистый; контур ее лица был овальный, нос с очень маленькой горбинкой, которая увеличивала одухотворенность и благородство ее облика; рот у нее был маленький, губы пухлые, сочные и восхитительные, зубы ровные и белые, как снег, цвет лица удивительно нежный и здоровый, а ее большие живые голубые глаза излучали ласку. Выражение лица у нее было одновременно повелительное и чарующее, манеры вполне аристократические, и вся ее внешность столь обаятельна, что наш юный Адонис взглянул и был порабощен.

Едва опомнившись от изумления, он приблизился к ней с грациозной почтительностью и спросил, не окажет ли она ему честь пройтись с ним в менуэте. Она, по-видимому, была чрезвычайно довольна его приглашением и очень охотно согласилась на его просьбу. Эта пара была слишком примечательна, чтобы избежать особого внимания присутствующих: мистера Пикля очень хорошо знали почти все, находившиеся в зале, но его дама была совершенно новым лицом для всех леди, присутствующих на ассамблее. Одна шепнула: «У нее хороший цвет лица, но не кажется ли вам, что она слегка косит?»; другая посочувствовала ей по поводу ее мужского носа, третья сказала, что она неуклюжа, ибо редко бывает в обществе; четвертая заметила что-то очень дерзкое в ее физиономии; короче, не осталось у нее ни одной красивой черты, которую завистливый глаз не превратил бы в изъян.

ей хвалы, они выражали неудовольствие по поводу удачи ее кавалера, - они посылали к черту того маленького жеманного щеголя, слишком поглощенного созерцанием своей собственной особы, чтобы заметить или заслужить милости судьбы. Он не слыхал и, стало быть, не мог досадовать на эти обвинения; но покуда они воображали, что он потворствует своему тщеславию, более благородная страсть овладела его сердцем.

Вместо той капризной веселости, которая отличала его, когда он появлялся в обществе, он обнаруживал теперь признаки смущения и озабоченности; он танцевал с волнением, которое мешало его движениям, и краснел до ушей при каждом неверном па, им сделанном. Хотя эта необычайная тревога осталась не замеченной мужчинами, она не могла ускользнуть от внимания леди, которые наблюдали ее как с удивлением, так и с неудовольствием; а когда Перигрин отвел прекрасную незнакомку на ее место, они выразили свою досаду неестественным хихиканьем, вырвавшимся из всех уст одновременно, словно каждую вдохновляла одна и та же мысль.

Перигрин был задет этим невежливым знаком неодобрения и, с целью усилить их досаду, постарался завязать разговор с их прекрасной соперницей. Сама молодая леди, у которой не было недостатка ни в проницательности, ни в сознании собственных совершенств, была обижена их поведением, хотя гордилась причиной его, и оказала своему кавалеру поощрение, какого он только мог желать. Ее мать, здесь присутствовавшая, поблагодарила его за то, что он любезно уделяет столько внимания незнакомке, и такого же рода благодарность он получил от молодого джентльмена в сапогах, который приходился ей родным братом.

Очарованный ее наружностью, Перигрин был совершенно восхищен ее речами, разумными, живыми и веселыми. Ее простое и непринужденное обращение вызвало у него доверие и хорошее расположение духа, и он описал ей нрав тех женщин, которые почтили их столь злобными знаками внимания, с такой добродушной насмешкой, что она, казалось, слушала с особым удовольствием и одобрением и дарила каждую осмеянную нимфу весьма многозначительным взглядом, приводившим ту в крайнее раздражение и уныние. Короче, они, по-видимому, наслаждались беседой, в течение которой наш юный Дамон соблюдал с большим искусством все правила галантного обращения; он пользовался каждым удобным случаем, чтобы выразить восхищение ее чарами, прибегал к немой риторике нежных взглядов, испускал коварные вздохи и посвятил себя всецело ей до конца ассамблеи.

Когда гости начали расходиться, он проводил ее до дому и, пожимая ей руку, попрощался с ней, предварительно получив разрешение навестить ее на следующее утро и узнав от матери, что ее зовут мисс Эмилия Гантлит.

беспорядок и, надев элегантный серый кафтан, обшитый серебряной тесьмой, ждал с величайшим нетерпением десяти часов; как только пробил этот час, он поспешил в назначенное место и, осведомившись о мисс Гантлит, был введен в гостиную. Здесь он ждал не больше десяти минут, пока Эмилия не вошла в очаровательнейшем домашнем платье, не скрывающем ее природной грации, и в один миг сковала цепи его рабства, которые случай не властен был разбить.

Так как ее мать еще не встала, а брат пошел распорядиться насчет кареты, в которой они предполагали вернуться в тот же день к себе домой, он наслаждался ее обществом tet-a-tete целый час, успел открыться ей в любви в самых страстных выражениях и просил принять его в число тех поклонников, которым она разрешила посещать и обожать ее.

Она притворилась, будто считает его клятвы и торжественные уверения обычными галантными приемами, и очень любезно ответила ему, что она была бы рада видеть его часто, если бы жила в этом городе; но так как живет она довольно далеко отсюда, то не может предполагать, чтобы он ради такого пустяка потрудился испросить разрешение ее мамаши.

На этот благосклонный намек он отвечал со всем пылом пламеннейшей страсти, что он выразил только подлинные веления своего сердца; что он ничего так не желает, как возможности доказать искренность своих чувств, и что, живи она на окраине королевства, он нашел бы способ повергнуть себя к ее ногам, если бы мог посещать ее с разрешения ее матери, о котором, как он ее заверил, не преминет ходатайствовать.

сказав, что будет очень рада видеть его у себя в доме, если когда-нибудь случай приведет его в те края.

Примечания

7

Для устрашения (лат.).