| Автор: | Грасиан-и-Моралес Б. |
| Категория: | Роман |
Часть вторая. Осень зрелости, ее разумная, светская философия
Кризис VII. Обитель Гипокринды
От всего сотворенного получил человек свою долю. Даны были ему всяческие совершенства, да только взаймы; осыпали его благами, да лишь на время; небо наделило душой, земля - телом, огонь - жаром, вода - туморами, воздух - дыханием, звезды - глазами, солнце - лицом, Фортуна - имуществом, слава - почестями, время - возрастами, мир - домом, друзья - обществом, родители - натурой, учители - знаниями. Он же, видя, что все эти блага суть имущество движимое, а не недвижимое, что все дано в долг и на время, вопросил:
- Но что же будет принадлежать мне? Ежели все дано взаймы, у меня-то что останется?
Ему ответили - добродетель. Лишь она - настоящая собственность человека, ее-то никто у него не может востребовать. Все прочее без нее - ничто, она же - все; прочие блага - мнимые, одна она - подлинная. Она - душа души, жизнь жизни, краса всех достоинств, венец совершенств, совершенство всего сущего; она - средоточие блаженства, престол чести, радость жизни, довольство совести, дыхание души, пир душевных сил, источник счастья, ключ веселья. Она редко встречается, ибо трудно достижима, но где ее ни встретишь - всюду прекрасна, а потому так ценится. Всем хочется иметь видимость ее, немногие вправду добиваются ее. Даже пороки, скрывая свое уродство, прикрываются ее красивым плащом; отпетым злодеям хотелось бы слыть добродетельными. Все желают видеть ее у других, никто не хочет для себя. Человек требует, чтобы друг хранил ему верность, не осуждал его, не лгал ему, не обманывал, всегда был искренен, не обижал, не оскорблял, сам же поступает наоборот. Хотя добродетель так прекрасна, благородна и приятна, против нее сговорился весь мир; истинной добродетели уже и следа не увидишь, только ее видимость; думаешь, вот она наконец, ан это лишь ее тень, сиречь Лицемерие. Потому-то человек честный, справедливый, добродетельный блистает, подобно фениксу, чья слава в том, что он - единственный.
Это рассказывала Критило и Андренио любезная девица, служанка Фортуны из самых приближенных. Когда попали они в гущу побоища и едва не сверглись вниз, она, пожалев их, схватила обоих за волосы и удержала на волосок от гибели; потом, кликнув Случай, велела ему опустить подъемный мост, чрез который и переправила их на другую вершину - от Фортуны к Добродетели - и тем спасла от рокового падения.
- Теперь вы в безопасности. - молвила она. - Такое счастье - удел немногих; сами видели - тысяча падала подле вас, и десять тысяч - одесную вас [425]. Ступайте по этому пути, не сворачивая ни вправо, ни влево, хоть бы убеждал вас ангел; путь сей приведет вас ко дворцу прекрасной Виртелии, великой королевы блаженства. Скоро вы его увидите, он высится на зубцах вон той горной гряды. Будьте стойки при подъеме, как он ни крут; венец достается храбрым; пусть восхождение дается с трудом, не унывайте, думайте всечасно о награде в конце его.
Любезно протянув им обе руки, она простилась и вернулась обратно - в тот же миг подъемный мост убрали.
- О, какие мы глупцы, что не спросили, кто она! - сказал Критило - Неужто так и не узнаем имени нашей благодетельницы!
- Еще есть время, - сказал Андренио, - пока не потеряли ее из виду, можем окликнуть.
Стали они звать ее, обернула она к ним небесный свой лик и глянула парой солнц на сем небосклоне, расточая благотворные лучи.
- Прости, госпожа, нашу рассеянность, но не невежество, - сказал Критило, - от души желаем тебе особых милостей от твоей владычицы, а также хотим узнать, кто ты.
Она, улыбаясь, сказала:
- Лучше вам этого не знать, только огорчитесь.
От этих слов еще пуще разгорелось их любопытство, и она, наконец, сказала:
- Я - старшая дочь Фортуны, та, которой все домогаются, ищут, желают, жаждут, я - Удача.
И вмиг скрылась.
- Я мог бы поклясться, - со вздохом сказал Критило, - что едва тебя узнаю, ты исчезнешь. Ну, кому еще так не везет со счастьем! А впрочем, это всякий день случается - и со многими. Сколько людей, держа счастье в руках, не узнали его, а потом по нем тосковали. Один просаживает в карты по пятьдесят, по сто тысяч дукатов, а потом трясется над реалом; другой не ценит данную небом верную и разумную супругу, а женившись вторично, вздыхает по покойнице, чтит ее память; этот по своей вине теряет должность, сон, покой, довольство, семью, а потом как милостыни просит жалких крох.
- Да, многие упустили время, случай, блаженство, благосостояние, любовь, королевство, и потом горько плакали; так рыдал наваррский король [426], переходя Пиренеи, и Родриго [427], утопая в реке своих слез. Но несчастнее всех тот, кто теряет Небо!
Так сокрушаясь, продолжали они свой путь, когда им попался навстречу человек почтенного облика с весьма внушительной бородой, иссохшим лицом и увядшими чертами - глаза ввалились, краски поблекли, щеки запали, рот опустел, нос навострился; веселье у него под запретом, тонкая шея качается, чело нахмурено; одежда в благочестивых заплатах, на поясе висят бичи, причиняющие больше боли глазам на них глядящего, чем спине их носящего, башмаки с двойной от заплат подошвой, уродливые, зато удобные, - словом, человек этот казался истым отшельником. Приветствовал он их, взирая на небо, - дабы покрепче утвердиться на земле, - и спросил, куда держат путь.
- Идем мы, - ответил Критило, - в поисках цвета королев, прекрасной Виртелии; она, сказали нам, обитает здесь на вершине горы, близ пределов небесных. И ежели ты, как могу судить по виду твоему, из числа ее слуг иль домочадцев, прошу провести нас к ней.
Встречный на это изверг каскад громовых вздохов и пролил потоки слез.
- Увы, сколь жестоко вы обмануты! - сказал он. - Как жаль мне вас! Да, Виртелия, вами взыскуемая, и впрямь королева, но только очарованная. Живет она - вернее, умирает, - на горе испытаний, - и дикие звери там, и ядовитые змеи, и свирепые драконы, а главное, подстерегает на пути лев, разрывающий всех путников в клочки; вдобавок подъем безумно труден, склон крут, зарос колючками, скользкий - большинство там падает и разбивается насмерть. Мало кто достиг вершины. А преодолеете гору испытаний, останется самое трудное - волшебный дворец, где на страже грозные великаны, что преграждают вход дубинками, окованными сталью, - так ужасны они, что при одной мысли оторопь берет. Глупцы, глядеть на вас, право же, больно, вам ли преодолеть этакие препятствия! Послушайтесь моего совета - ступайте дорогой кратчайшей, по которой ныне идут все, кто смыслит и жить умеет. Надобно вам знать, что тут рядом, всем открыто, общедоступно, проживает другая великая королева, схожая с Виртелией всем - обликом, вежеством, даже походкой, ибо усвоила у той все манеры; короче, живой ее портрет, только не она, зато куда любезней и радушней; а могуществом равна ей и тоже чудеса творит. Что одна, что другая, - награда одинакова. Ну, скажите на милость, чего вы хотите от Виртелии, зачем идете к ней? Чтобы дала почет, знатность, чтобы доставила сан, власть, уважение, благополучие, довольство? Все это вы и здесь получите, не томясь, не трудясь, пальцем не шевельнув; здесь не надо себя изнурять, изводить. Повторяю, это путь людей толковых; у кого голова на плечах, все по этому пути шествуют, ныне только его в мире и знают, никто по-другому не живет.
- Стало быть, - уже колеблясь, спросил Андренио, - другая королева, говоришь, так же могущественна, как Виртелия?
- И ни в чем ей не уступит, - отвечал Отшельник. - Что до наружности, так же хороша, даже еще лучше, чем и гордится, всячески выставляя это напоказ.
- И впрямь все может?
- Говорю вам, чудеса творит. Другое преимущество - и не из последних - то, что, избрав сей род добродетели, вы наслаждаетесь всеми радостями, всеми усладами жизни - вкусной едой, удобствами, богатством, - чего та, другая, ни в коем случае не дозволяет. Эта же отнюдь не щепетильна. Желудок у нее здоровый, все переварит, только чтобы никто не слышал и не видел - надобно все делать втайне. Здесь увидите, как можно сочетать небо и землю, две сии противоположности, которые она чудесно мирит.
Чтобы убедить Андренио, ничего больше не понадобилось; он тут же пристал к Отшельнику - вот уже идет за ним, вот уже оба помчались.
- Постой! - кричал Критило. - Ты погубишь себя!
Но Андренио отвечал:
- Не хочу лезть в гору! Пропади-пропадом все эти великаны, львы, стражи.
Бежали они, что есть мочи, а Критило за ними, крича:
- Смотри, тебя обманывают!
Андренио в ответ:
- Жить, жить! Хочу добродетели удобной, хочу жить как все!
И он повел их дорогой скрытой и потаенной, среди зарослей и поворотов, и в конце лабиринта с тысячами крюков и петель уткнулись они в большое, весьма искусно сооруженное здание - пока не войдешь, его не увидишь. Тишиною походило оно на монастырь, множеством обитателей - на весь мир: здесь действовали молчав делали, но не говорили, даже в колокол не звонили, чтобы не было шуму, - нечего трезвонить! Просторно, вольготно - больше трех четвертей мира вмещалось, и преудобно. Стояло это здание меж горами, застившими солнце, да еще затенено было высоченными, густыми деревьями, буйная листва которых не пропускала свет.
- Маловато света в этой обители! - сказал Андренио.
- Так надо, - отвечал Отшельник. - Где себя этой добродетели посвятили, светить ни к чему.
Дверь была отперта, привратник сидел сиднем, чтобы не трудиться открывать. На ногах у него башмаки из черепашьего панциря, сам весь грязный и в лохмотьях.
- Будь это женщина, - сказал- Критило, - я бы окрестил ее Лень.
- О нет, - сказал Отшельник. - Это - Покой; вид у него такой не от лени, но от бедности, сие не грязь, но презрение к миру.
Привратник приветствовал их, благословляя праведную свою жизнь; затем, не трогаясь с места, указал палкой надпись над входом; готическими буквами там было написано: «Молчание».
Отшельник объяснил:
- Это значит - там внутри не говорят то, что думают, никто не выскажется прямо, объясняются знаками; я молчу, ты молчишь, он молчит… помолчим.
Вошли они в эту обитель, кругом закрытую, - так удобней в любую погоду. Стали им попадаться и ее обитатели, по платью судя монахи, но платье-то (с виду вполне обычное) было предивное. Снаружи, напоказ - шкура овечья, а внутри, с изнанки - волчья, с молодого, лютого зверя. Критило приметил, что на всех были плащи, и нарядные.
- Таково правило, - сказал Отшельник. - Плащ святости здесь снимать не дозволено, без него ни шагу.
- Верю, верю, - сказал Критило, - один, прикрываясь смирением, злословит; другой, будто поучая, мстит; этот, лицемеря, предается распутству; тот, якобы постничая, сладко ест и жиреет; под плащом правосудия - судья-кровопийца; под плащом услужливости пакостит завистник; под плащом учтивости прячется нечестивость.
- Погоди, - сказал Андренио. - А кто это там разгуливает в плаще благодарности?
- Кому и быть, как не Симонии? А вон и другая, прикрытая Взятка. Под плащом служения отечеству и обществу кроется своекорыстие.
- А кто вон тот, что набросил плащ, якобы отправляясь в храм или к святым местам, а с виду похож на Волокитство?
- Оно самое и есть.
- О, треклятый святотатец!
- Под плащом постничества копит алчность, под плащом прямодушия прячется грубость. Вот, гляди, входит человек в плаще друга дома - хорош друг! - под плащом родственника в дом проникает прелюбодеяние.
- Таковы, - сказал Отшельник, - чудеса, кои каждодневно творит сия владычица; с ее помощью пороки сходят за добродетели, а дурные люди слывут порядочными, даже сверхпорядочными, сущий дьявол тут кажется ангелочком, плащ добродетели все скроет.
[428], риза досталась им в удел; под плащом добродетели стараются они походить на самого Господа и присных его.
- А приметили вы, - сказал мнимый Отшельник, он же подлинный обманщик, - как туго у всех затянут пояс, хотя живут они вольно?
- О да, - сказал Критило, - вервием подпоясаны для блезиру, а живут для своего плезиру.
- В том-то и фокус, - отвечал Отшельник, - они из песка веревки вьют, и все им с рук сходит. Блюдут осторожность, за руками не углядишь.
- Видно, из тех они, - заметил Критило, - что бросят камень, и руку за спину?
- А видите вон того святошу - не от мира сего, а по уши в мирском? О своих делах не печется, только о чужих - своего-то ничегошеньки нет. Лица его не видно - будь подлецом, да с благим лицом. Людям в лицо не смотрит, перед всеми снимает шляпу. Ходит босой, чтоб не слышно было, - больно шуму не любит.
- Кто же он? - спросил Андренио. - Монах?
- Ну да, что ни день меняет рясу и знает дисциплину. Это вор алтарный, у него все от бога. Жизнь ведет чудную: ночами бодрствует, никогда не отдыхает. Нет у него ни кола, ни двора, ни дома, а потому он во всех чужих домах хозяин; неведомо как, неведомо откуда войдет в любой и ну распоряжаться. Весьма милосердный, всем помогает, водит на помочах, а то и за нос; и так его любят подопечные, что, коль покинет дом, все горько плачут и вовек его не забывают.
- По-моему, этот нищенствующий, - сказал Андренио, - скорее смахивает на вора, чем на монаха.
- Вот, дивись чудесам нашей Гипокринды [429] - вор-то он вор, а ее стараниями слывет праведником. Да еще каким! Его нынче уже прочат на важный пост - в подражание такому же сановнику при дворе Виртелии, - и все убеждены, что наш того обскачет. А коли нет, он переберется в Арагон [430], там умереть от старости.
- А вон тот - ну, и толст! - сказал Критило.
- Это краса 'всех кающихся, - отвечал Отшельник, - прямой праведник, вот только прямо не стоит, прямо и шагу ступить не в силах.
- Еще бы, трудненько ему идти прямо!
- Знайте же, плоть свою он рьяно умерщвляет; никто никогда не видел, чтобы он ел.
- Охотно верю, что он никого не угощает, ни с кем не делится, что проповедует пост, и не лжет; съест, бедняжка, каплуна и скажет: «Пощупал-грудку».
- Клянусь, уже много лет никто не видел, чтобы он ел грудку куропатки.
- О, да!
- Разумеется: днем рвение жаркое, ночью - жаркое. А почему он так чудесно выглядит?
- Совесть спокойная. А брюхо здоровое, пустяком не подавится, от ерунды не расстроится. Вот и толстеет божьей милостью, а тут еще вокруг осыпают его… благословениями. Но войдем к нему в келью, там ведь все дышит благочестием.
Праведник встретил их радушно и распахнул перед ними шкап, где отнюдь не царила засуха и от обильной поливки отлично произрастали сласти, окорока и прочие лакомства.
- И это невинный постник? - -удивился Критило.
- Да с винным мехом, - отвечал Отшельник. - Вот они, чудеса нашей обители: человека этого прежде считали Эпикуром, а как обзавелся подходящим плащом - теперь соперничает с Макарием [431]. Право слово, оглянуться не успеете, как он станет церковным сановником.
- А вот солдаты бывают храбрецы лишь с виду? - спросил Андренио.
- Они-то самые славные, - отвечал Отшельник.
- Истинные христиане, даже на врага боятся взирать со злобой, а потому видеть его не желают. Вон, смотрите! Стоит этому молодцу услыхать «Сантьяго!» [432], и он пускается в паломничество. Известно, отродясь никому он не причинил зла - чего ж бояться, что он станет пить кровь врага! Перья, развевающиеся на его шлеме, они, поклянусь, из Санто-Доминго-де-Кальсада [433], а не из Сантьяго. В день смотра он солдат, в день битвы - отшельник; вертелом свершит больше, нежели другие пикой; оружие его двурушное; как надел плащ храбреца, Руй Диас [434] из него весь вышел. Сердце такое пламенное, что его всегда найдете подальше от огня. Он отнюдь не тщеславен и уверяет, что звона мечей ему милее звон монет. Обернувшись к противнику задом, на совет он идет грудью вперед - почему и слывет добрым солдатом, всем на удивленье, истым Бернардо, генералы с ним советуются, приговаривая, - вот это туз, перед ним все пас. Видимость куда важнее, чем суть. Вон тот, другой, слывет кладезем знаний, кладезем глубоким, бездонным, - не кладезь, а клад. В голове у него из текстов намешано тесто. Учит их без устали - хотя выше всех мнений для него мнение о нем, - и без малейшего сомнения выдает чужие мнения за свои, для того и покупает книги. Хватило бы ему и половины этой учености - другую половину дает Фортуна, - ведь в пустоте гул одобрений громче. Словом, куда легче и проще слыть ученым, храбрым, добродетельным, нежели быть таковым.
- А зачем тут столько статуй понаставлено? - спросил Андренио.
- Как же! - ответил Отшельник. - Это идолы воображения, химеры видимости: внутри пусты, а мы внушаем, что содержательны и весомы. Заберется иной внутрь статуи ученого и крадет его голос и речи; другой - в статую владыки, и ну приказывать, а все ему повинуются, думают - вещает власть имущий, а на деле там сущее ничтожество. У этой статуи нос из воска - наговоры и страсти крутят и вертят им как хотят, вправо, влево, статуя все терпит. Глядите хорошенько на этого слугу Правосудия - как усерден, как справедлив! Куда до него замшелому алькальду Ронкильо [435] или свеженькому Киньонесу [436]; никому-то он спуску не дает, и все ему дают; других лишает возможности делать зло, сам пользуется ею вовсю; повсюду ищет подлость и под этим предлогом вхож во все подлые дома; у драчунов отымает оружие, превращая свой дом в оружейную; воров изгоняет, чтобы подвизаться одному; без устали твердит «Правосудие!» - только для других. И все это с видом преважным и авантажным.
Увидели они двух других - в плащах усердия отъявленных наглецов, лезли все исправлять, повсюду вносили смуту, никому покоя не давали - мир-де от зла пропадает, - а сами же злодеи вконец пропащие. Да, дива-дивные видимости то и дело попадались на этой дороге, редкостные уловки лицемерия, способные обмануть самого Улисса.
- Каждый день, - рассказывал Отшельник, - выходит отсюда ловкач, в этой мастерской обтесанный, в этой школе вышколенный, - соперник питомца той школы, что там, на высотах, школы добродетели истинной и добротной. Оба начинают добиваться некоей должности; у нашего и вид-то не в пример внушительней, и благоволят ему охотней, и друзей больше, а того, другого, вгонят в конфуз да в чахотку, ибо в мире обычно не знают и знать не хотят, кто ты есть на деле, а смотрят на наружность. Уж поверьте, стекляшка блестит издаля не хуже брильянта, мало кто разбирается в высших добродетелях и способен отличить их от фальшивых. Вы здесь увидите человека пустопорожнего, как мыльный пузырь, а поглядеть на него - важный козырь.
- Как же так получается? - спросил Андренио. - Хотел бы я обуться искусству казаться. Как свершаются столь удивительные чудеса?
прямым, как веретено; будь он олух из олухов, придадим степенный вид, размеренную походку, неторопливую речь, научим округлять брови, строить мину министерскую и таинственную - хочешь подняться повыше, кланяйся пониже. Будь ты зорче рыси, снабдим очками - они сильно прибавляют важности, - особенно, как достаешь их из футляра, цепляешь на длинный нос и вперяешься в просителя как удав, вгоняя беднягу в трепет. Кроме того, держим про запас разные краски - с вечера до утра превратим каркающего ворона в молчаливого лебедя, а заговорит, слова его будут слаще сахара; у кого шкура гадюки, тому устраиваем «голубиную баню» - желчь хоть остается, да он ее не показывает и никогда не осерчает. Ведь в один миг гнева теряешь славу человека разумного, всею жизнью приобретавшуюся; тем паче ни в словах, ни в делах не следует показывать и тени легкомыслия.
Тут увидели они человека, который плевался и корчил гримасы отвращения.
- Что с ним? - спросил Андренио.
- Подойди поближе, услышишь, как едко бранит он женщин и их наряды.
Чтобы не видеть женщин, он даже глаза зажмурил.
- Вот это человек скромный, - сказал Отшельник.
- А нет ли у него на уме скоромного? - возразил Критило. - Многие, с виду холодные, губят мир в пламени тайного разврата; в дом проникают как ласточки - вошла пара, а вышли три пары. Но раз уж помянули женщин, скажите, нет ли у вас затвора и для них? Уж они-то кого хочешь научат плутням.
- Разумеется, есть, - сказал Отшельник, - есть монастырь, где любого подведут под монастырь. Спаси нас, господи, от их полчищ! Вот они, глядите.
И предложил заглянуть в окно, посмотреть мимоходом, не входя внутрь, на ухватки женщин. Они увидели особ весьма набожных, но чтящих не святого Лина или там святого Гилария - от молитвы за веретеном их воротит, - но святого Алексея [437] и тому подобные дальние паломничества.
- Вон та, что сейчас показалась, - сказал Отшельник, - это благонравная вдова; как услышит «Аве, Мария», сразу запирает дверь. Опекает девицу, та у нее в положении дочери.
- Как бы не в интересном!
- А вон жена-красавица, супруг считает ее святой.
- И она устраивает святые дни, когда ему и не снится.
- А у той немало драгоценных штучек.
- Да и сама хороша штучка.
- Вон ту муж обожает.
- За то, что мужа не обижает, не разоряет, нарядов не любит, состояние его не губит.
- Зато губит его честь.
- Об этой муж говорит, что готов за нее положить руку в огонь.
Одна женщина распекала молодых служанок, почудилось ей неладное в их талии, и она устроила им баталию.
- В моем доме не потерплю бесстыжей!
И служанка, как эхо, повторяла сквозь зубы: «И ты же».
- Об этой девице мать повсюду трезвонит то, в чем та и на исповеди не сознается.
Одна добрая мамаша говорила о своей дочери.
- Вот дурочка, вот блаженная!
И правда, любая блажь дочери тут же исполнялась.
- Почему те дамы так бледны? - спросил Андренио.
Отшельник в ответ:
- Не глиной? [438]
- Гляди, как вон те пылают ревностью.
- Лучше бы - рвением.
- Но доберемся ли мы когда, - спросил Критило, - до вашей удобной добродетели, до этой ласковой игуменьи, до житейской мудрости?
Они вошли, и взорам их предстали тела, тела, одни лишь тела, наконец, увидели женщину - сплошная плоть без духа. Черты ее лица (черти и те краше) были обрюзгшие - кара за чревоугодие, - она же твердит: чем лицо желтей, тем красивей. Даже ее четки были из палисандра [439]; за сладкую жизнь расплачивалась горькой смертью. Не в силах держаться на ногах, она сидела, то ли вздыхая, то ли рыгая, окруженная новичками в школе мира, и наставляла их искусству жить.
- Не будьте простаками, - говорила она, - однако напускать на себя простоватость можно, притворяться недотепой - великое искусство. Пуще всего советую быть скромными и соблюдать приличия.
Всячески превозносила она притворство.
старайся придать законный вид; есть и такие дела, в коих и суть, и видимость, - но это невелико диво; зато такие, в коих есть суть, а видимости нет - глупость величайшая. Штука же в том, чтобы, не имея сути, показать вид, - и вот это искусство. Старайтесь нажить добрую славу и берегите ее - люди живут в кредит. Не изводите себя науками, но научитесь себя расхваливать; всякий лекарь и всякий законник должны пускать пыль в глаза; счастье наше - в наших устах; попугая за клюв во дворцах держат и на парадном балконе сажают. Слушайте меня хорошенько - усвоите искусство жить, будете жить безбедно, к тому же без хлопот, без малейших усилий, без сомнений и мучений, из вас выйдет личность. По крайней мере, будешь личностью казаться и сможешь с добродетельными, подлинно праведными тягаться. Не верите - посмотрите на мужей сановных и многоопытных - мой урок пошел им впрок, и ныне окружены они в мире почетом, сидят на самых высоких местах.
Андренио был охвачен изумлением и восторгом - как дешево обретается счастье, как легко достается добродетель, не надо себя насиловать, одолевать горы препятствий, бороться с хищниками, плыть против течения, грести в поте лица. Он уже готов был облачиться в какой-нибудь пристойный плащ, чтобы жить вольготно и войти в братство лицемеров, когда Критило, оборотясь к Отшельнику, спросил:
- Скажи-ка, друг, - желаю тебе жизнь долгую, пусть и не добрую! - с этой притворной твоей добродетелью сможем ли мы достигнуть блаженства истинного?
- Ох, горе мне с вами! - отвечал Отшельник.
Примечания
425
426
Имеется в виду Жан д'Альбре (ум. 1517), принц консорт (1494 - г 1512) наваррской королевы Екатерины де Фуа; в 1512 г. Наварра была завоевана Фердинандом V и присоединена к Испании.
427
О том, как последний вестготский король Испании оплакивал утраченное королевство, поется в испанских народных романсах.
428
Т. е. Иисуса Христа, чью одежду разыграли в кости распявшие его воины.
429
Гипокринда
430
Арагонское королевство имело свою особую юрисдикцию, поэтому там могли безнаказанно скрываться преступники из других областей Испании. Напомним, что действие этого кризиса происходит в Валенсии, где находился главный враг Грасиана, иезуит Пабло де Рахас. перебравшийся затем в Арагон и сблизившийся там с уже враждебным Грасиану кружком Ластаносы (см. также статью)
431
Макарий. - Вероятно, святой Макарий Александрийский (ум. ок. 410), пустынник и аскет.
432
Боевой клич испанцев: «Сантьяго, и рази, Испания!»
433
- селение на пути паломников в Сантьяго-де-Компостела; там, по преданию, святой Доминик (ум. 1109) совершил чудо, оживив изжаренных петуха и курицу, в память чего в местной церкви держали (и до сих пор держат) белых петуха и курицу, и паломники украшают шляпы их перьями. Осмеиваемый Грасианом воин, не добравшись до Сантьяго (или - не вступив в бой; нарочитая двусмысленность), украсил шлем перьями кур (исп. gallina - «курица», «трус»).
434
Руй Диас - т. е. Сид, который сражался двуручным мечом.
435
Ронкильо, «комунерос» в 1520 г.
436
Киньонес (Хуан де Киньонес де Бенавенте) - алькальд (здесь в смысле «министр») двора при Филиппе IV.
437
Паломничество к святому Алексею было одним из дальних и служило предлогом для веселого времяпрепровождения.
438
Испанские дамы, желая приобрести интересную бледность, ели пастилки из особой ароматизированной глины.
439
«пало санто» - «святое, дерево») считалась целебным средством от сифилиса.