| Автор: | Грасиан-и-Моралес Б. |
| Категория: | Роман |
Часть вторая. Осень зрелости, ее разумная, светская философия
Кризис VIII. Оружейная Мужества
Когда Мужество, утратив власть, силу, крепость, задор, лежало на смертном одре, явились к нему, сказывают, все народы с просьбой составить завещание в их пользу, оставить им его владения.
- Ничем я не владею, кроме самого себя, - отвечало Мужество. - Единственное, что могу вам оставить, это жалкий мой труп, скелет прежнего меня. Подойдите поближе, я дам каждому его долю.
- они, конечно, прибежали первые - и попросили голову.
- Даю вам ее, - был ответ. - Вы будете людьми государственными, будете обеими руками держать мир в повиновении.
Тут встревожились французы и полезли вперед - им надо повсюду руку приложить, и они выпросили себе руки.
- Ох, боюсь, - отвечало Мужество, - ежели дать вам руки, вы мир перевернете. Будете драчливы, будете людьми крепкой руки и не дадите никому передышки - худо придется вашим соседям.
Но генуэзцы мимоходом остригли французам ногти - нечем схватить, нечем удержать добычу, - а у испанцев так славно пощипали их серебро, что и ведьма позавидовала бы - пили их кровушку, пока те спали крепким сном.
Пункт следующий: лицо оставляю англичанам. Будете красивы, как ангелы, но, боюсь, что, по примеру красавиц, не сумеете отказать ни Кальвину, ни Лютеру, ни самому дьяволу. Берегитесь, как бы лисица не сказала вам: «Лицо красиво, да мозгов нет» [440].
Венецианцы, люди толковые, попросили щеки. Все вокруг засмеялись, но Мужество молвило:
- Ничего вы не понимаете, вот увидите, как они будут уплетать за обе щеки.
Язык был завещан сицилийцам, а когда те заспорили с неаполитанцами, Мужество завещало его обеим Сицилиям [441]. Ирландцам - печень; туловище - немцам.
Будете народом с красивым телом, только глядите, не забывайте ради него о душе.
Селезенку - полякам, легкие - московитам, желудок - фламандцам и голландцам.
- Только чтоб не стал он вашим богом.
Грудь - шведам; ноги - туркам, те всем пытаются подставить ножку и, куда ступят ногой, не уберут ее оттуда ни за что; кишки - персам, у них, известно, кишка тонка, сердце доброе; африканцам - кости, чтоб было что глодать, как положено псам; спину - китайцам; сердце - японцам, этим испанцам Азии, а хребет - неграм.
Последними подошли испанцы - замешкались, выдворяя из дому гостей [442]
- А нам что оставишь? - спросили они.
Мужество в ответ:
- Опоздали, друзья, все уже роздано.
- Но как же так, - возразили они, - нам, твоим первенцам, надо бы завещать не меньше, чем майорат.
Ума не приложу, что вам дать. Имей я два сердца, первое дал бы вам. Но постойте, найдется и для вас кое-что - так как вас беспокоят все прочие народы, обратитесь против них, повторите то, что прежде вас сделал Рим: ударьте на всех и с моего разрешения надерите всем вихры.
Сказано это было не глухим. Так наловчились испанцы, что вряд ли найдется в мире народ, которому они не дали бы таски; хватили у одного, хватили у другого - и вскоре все Мужество с головы до ног оказалось у испанцев.
Рассказывал это выходившим из Франции через Пикардию Критило и Андренио некий человек, вполне и во всем человек, - ежели у одних есть сотня глаз, чтобы глядеть, а у других сотня рук, чтобы действовать, у этого было сто сердец, чтобы страдать, весь он был сплошное сердце.
- Покидая Францию, - спросил он, - будете ли по ней тосковать?
- Конечно, нет, - отвечали они, - даже тамошние уроженцы покидают ее, и чужеземцы в нее не стремятся.
Великая страна! - сказал Стосердечный.
- Была бы великой, - ответил Критило, - кабы довольствовалась собой.
- Сколько в ней народу!
- Но не людей.
- Как урожайна!
Только на пустяки.
- Как просторны и приятны равнины!
Но по ним гуляют ветры, отсюда и ветреность обитателей.
- Сколько изобретательности!
- Но лишь в ремеслах.
Сколько трудолюбия!
- Да только в делах пошлых, это самый вульгарный народ на свете.
- Как воинственны и храбры ее жители!
- Но суетливы: это домовые Европы, пакостят на море и на суше.
- В первой атаке молниеносны.
А во второй - малодушны.
- Весьма бойки.
- Но нестойки.
- Старательны.
- Но ничтожны, они - рабы других народов.
Многое замышляют.
- Но мало свершают и ничего не сохраняют; на все зарятся и все теряют.
- Как остроумны, быстры, поворотливы!
- Но поверхностны.
- Глупых среди них не встретишь.
И умных также, их удел - посредственность.
- Народ весьма учтивый.
- Да чуждый верности - собственных их Генрихов не щадит предательский кинжал [443].
- Любят труд.
- Это так, но заодно - деньги.
Вы не станете отрицать, что у них были великие короли.
- Но от этих великих толку было очень мало.
- Они торжественно приходят и становятся владыками мира.
- Но как бесславно уходят! Встречают их здравицами, а провожают заупокойными вечернями [444].
- С оружием в руках спешат на помощь тем, кто просит их защиты.
О да - хахали прелюбодейных, низких провинций [445].
- Бережливы.
- Еще как! Унция серебра им дороже кинтала [446] чести. В первый день они - рабы, на второй - хозяева, а на третий - тираны несносные. Середины не знают, только крайности, то человечны, то бессердечны.
- У них великие достоинства.
И столько великих пороков, что нелегко указать главный. Короче, они - антиподы испанцев.
- Но скажите, чем кончился разговор с Отшельником, как ответил он на язвительный вопрос Критило.
- Он признался, что наружная добродетель не получает весомой и истинной награды; людям еще можно подбросить фальшивую кость, а бога не надуешь [447]. Услышав такое, мы переглянулись и, поймав случай, поскорей сбросили дрянные ризы притворщиков и перескочили через ограду гнусного Лицемерия.
- О, вы превосходно поступили! Ведь блаженство лицемера короче одного мгновения - это точка в пространстве. Поймите простую истину - добродетель подлинную за сто лиг отличишь от фальшивой. Нынче глаз сильно навострился: сразу примечают, кто с какой ноги выступает, на какую хромает. Чем пуще изощряется обман, тем за ним усердней следит бдительная осторожность - и в облачении благочестия ему не избежать разоблачения. Стойкая и совершенная доблесть может смело показать себя небу и земле, лишь она ценна и прочна, лишь ее слава чиста и вечна. Главное - искать прекрасную Виртелию и не унывать, пока не обретешь; пусть придется идти по остриям пик и кинжалов, лишь она укажет путь к вашей Фелисинде, в поисках которой вы странствуете всю жизнь.
- Эй, вперед! - говорил Стосердечный. - Трусливое твое воображение рисует тебе пресловутого льва куда свирепей, чем он есть на деле. Знай, немало нежных юношей и хрупких дев сумели сломать ему челюсти.
- А как? - спросил Андренио.
- Сперва хорошо вооружаясь, затем еще лучше сражаясь: отважная решимость все побеждает.
- Какое же надобно оружие и где его найти?
Пойдемте со мною, я поведу вас туда, где сможете его подобрать себе - не ради потехи, а ради дела.
Они пошли за ним, беседуя и рассуждая.
- Какой толк, - говорил Стосердечный, - в оружии без мужества? Это значит снабжать оружием своего противника.
- Неужели Мужество кончилось? - спросил Критило.
- Да, ему пришел конец, - отвечал вожатый. - Нет уже в мире Геркулесов, чтобы побеждали чудовищ, карали за несправедливость, оскорбления, тиранию; совершать злодеяния и покрывать их найдется много охотников; что ни день - сотни тысяч злодейств. В прежние времена был один Как - один обманщик, один вор на целый город; ныне на каждом углу свой Как, в каждом доме его логово. А сколько Антеев, сынов своего века, рожденных из праха земного! Кругом когтистые гарпии, семиглавые и тысячу раз семинравные гидры, распаленные похотью кабаны, обуянные гордынею львы! Повсюду кишмя-кишат легионы чудищ, и не видно человека столь мужественного, чтобы пройти до столпов стойкости, продвинуть их на рубежи возможностей человеческих и покончить с химерами.
О, как недолго жило Мужество в мире! - сказал Андренио.
- Да, недолго, человек отважный и соратники его живут недолго.
- А от чего оно умерло?
- От яда.
- Какая жалость! Лучше бы в бессмертной - ибо столь смертельной - битве под Нордлингеном [448]
- В виде порошков более смертоносных, чем миланские [449]; более губительных, чем из спорыньи, из языка сплетника, предателя, мачехи, шурина или свекрови.
- Говоришь так, потому что милые эти люди любому запорошат глаза и утопят в грязи, на крови замешанной?
- Нет-нет, я выразился вполне точно. Так далеко зашло коварство людское, что потомкам нашим уже нечего будет делать. Оно изобрело порошки ядовитые и губительные, что, как чума, косят подряд великих людей; с той поры, как порошки эти в ходу и даже в чести, нет на свете доблестного человека, сгубили всех славных. Теперь и думать нечего о Сидах или Роландах, героях прошлого. Ныне и Геркулес стал бы марионеткой, и Самсон разве что чудом уцелел бы. Говорю вам - изгнаны из мира отвага и храбрость.
Что ж это за злокозненные порошки? - спросил Критило. - Не из молотых ли василисков или внутренностей сушеных гадюк, из скорпионьих хвостов, из очей завистливых да похотливых, из кривого умысла, коварных замыслов, злых языков? Неужто в Дельфах опять разбился сосуд, и отрава залила всю Азию? [450]
- Того хуже. И хотя говорят, будто в составе этих порошков адская сера, стигийская селитра [451] и уголь, раздуваемый чихом дьявола, я утверждаю, что они из сердца человеческого, более непреклонного, чем Фурии, более неумолимого, чем Парки, более жестокого, чем война, более бездушного, чем смерть: нельзя вообразить изобретения более кощунственного, отвратительного, нечестивого и пагубного, чем порох, названный так потому, что он в прах обращает род человеческий. Из-за него-то и перевелись троянские Гекторы, греческие Ахиллесы, испанские Бернардо. Сердца уже нет, сила не нужна, ловкость бесполезна: мальчишка сокрушает исполина, заяц стреляет в льва, трус в смельчака - удаль и отвага теперь ни к чему. - А я, напротив, слыхал, - возразил Критило, - что нынешнее мужество превосходит прежнее. И то посудить - насколько больше храбрости требуется от человека, чтобы противостоять тысячам пушек, насколько больше силы духа, чтобы ждать ураганного огня бомбард, быть мишенью смертоносных молний! Вот это - мужество, древнее против него - пустяк; нет, именно теперь мужество в зените, оно в бесстрашном сердце, а прежде заключалось оно в дюжих руках мужлана, в крепких икрах дикаря.
- Кто так говорит, кругом неправ. Нелепое, ложное суждение! То, что вы прославляете, не мужество, даже не пахнет им; это всего лишь дерзость и безумие - качества совсем иные.
- И я скажу, - подтвердил Андренио, - что война ныне - для дерзких безумцев, недаром великий муж [452]«Ужели моему отцу это было любо?» И многие разделяли его здравое мнение. Слышал я, что с тех пор, как Отвага и Благоразумие поссорились, мира меж ними нет и нет; Отвага вышла из себя и отправилась к Войне, а Благоразумие ушло к Разуму.
- Нет, ты неправ, - сказал Мужественный. - Много ли свершит сила без благоразумия? Возраст зрелости - самая пора мужества, потому и зовется возмужалостью. Что для юности смелость, для старости опасливость, то для зрелости мужество: здесь оно на своем месте.
Тут они подошли к зданию мощному и просторному. Назвали свое имя и обрели имя, ибо здесь обретают славу. А как вошли внутрь, их взорам явились чудеса, сотворенные отвагой, дивные орудия ратной силы. То была оружейная, собрание всех видов древнего и нового оружия, проверенного опытом, испытанного мощными руками храбрецов, что шли за военными штандартами. Великолепное зрелище являло сие собрание трофеев мужества, от изумления глаза разбегались и дух захватывало.
- Подойдите поближе, - говорил Мужественный, - смотрите и восхищайтесь столь многообразным и грозным чудом, сотворенным ради славы.
Но Критило вдруг объяла глубочайшая скорбь - так сильно сжалось его сердце, что увлажнились глаза. Мужественный, заметив это, осведомился о причине его слез.
Возможно ли, - сказал Критило, - что все смертоносные эти орудия - против хрупкой жизни нашей? Добро бы их назначением было охранять ее, тогда они заслуживали бы одобрения; но нет, чтобы увечить и уничтожать жизнь, чтобы губить сей гонимый ветром листок, чванятся своею силой все эти острые клинки! О, злосчастный человек, своею же бедой ты гордишься, как трофеем!
- Клинок этой сабли, сударь, обрубил нить жизни славного короля дона Себастьяна, достойного прожить век сотни Несторов; вот этот сгубил злополучного Кира [453], царя Персии; эта стрела пронзила бок славному королю Санчо Арагонскому [454], a вон та - Санчо Кастильскому [455].
- Будь прокляты все эти орудия смерти, да сотрется и память о них! Глаза бы мои на них не глядели! Пройдемте дальше.
Этот сверкающий меч, - сказал Мужественный, - прославленное оружие Георгия Кастриота, а вон тот - маркиза де Пескара.
- Дайте мне ими налюбоваться.
И, хорошенько их оглядев, Критило сказал:
- Я чаял увидеть нечто более удивительное. Ничем не отличаются от прочих. Немало видывал я мечей лучшей закалки, пусть и не столь знаменитых.
- Ну да, ты не видишь тех двух рук, что ими орудовали; в руках-то и была вся суть.
- Эти два меча спорят, какой выиграл больше сражений.
- А чьи они?
- Вот этот - короля дона Хайме Завоевателя, а другой - кастильского Сида.
Меня больше привлекает первый, он принес больше пользы, а второму пусть остается хвала, о нем сложено больше сказаний. Но где же меч Александра Великого? Очень хочется увидеть его.
Не трудитесь искать - его здесь нет!
- Как это - нет? Ведь он победил весь мир!
- Но не достало мужества победить себя, малый мир: покорил всю Индию, но не свой гнев [456]. Не найдете здесь и Цезарева меча.
- Неужели? А я-то думал - он здесь первый.
Нет. Ибо Цезарь обращал свою сталь больше против друзей и косил головы людей достойнейших.
- Я вижу здесь некоторые мечи, хоть и добрые, но коротковатые.
- Вот чего не сказал бы граф де Фуэнтес [457], ему ни один меч не казался короток; надо лишь, говорил он, ступить еще на шаг к противнику. Вот три меча славных французов - Пипина, Карла Великого и Людовика Десятого.
- И больше нет французских? - спросил Критило.
О других я не знаю.
- Но во Франции было столько знаменитых королей, столько достославных пэров и доблестных маршалов! Где мечи двух Биронов [458], меч великого Генриха Четвертого? Неужто всего три?
- Только эти три меча обратили свое мужество против мавров, прочие - против христиан.
Заметили они меч, туго вложенный в ножны, - все остальные были обнажены, одни сверкающие, другие окровавленные. Смешным показалось это нашим странникам, но Мужественный молвил:
Меч этот воистину геройский - второе его название «Великий».
- Но почему он не обнажен?
- Потому что Великий Капитан, его хозяин, говаривал - высшая храбрость в том, чтобы не ввязываться в войну, не быть вынужденным обнажать меч.
У одной шпаги был сверкающий наконечник чистого золота.
- Этот наконечник, - молвил Мужественный, - надел на свою шпагу маркиз де Леганес [459]
Андренио пожелал узнать, какой же меч лучший в мире.
- Это установить нелегко, - сказал Мужественный, - но я бы назвал меч католического короля дона Фердинанда.
- А почему не мечи Гектора или Ахиллеса, - возразил Критило, - более знаменитые и поэтами воспетые?
- Признаю это, - отвечал Мужественный, - но сей меч, пусть и не столь громкой славы, был более полезен и создал своими победами величайшую империю, какую знал мир. Клинок Католического Короля да броня короля Филиппа Третьего могут на любом поле брани показаться: клинок приобретет, броня сохранит.
Где ж она, геройская броня Филиппа?
Им показали броню из дублонов и восьмерных реалов, уложенных вперемежку наподобие чешуи - что придавало броне вид богатейший.
- Броня сия, - сказал Мужественный, - была самой прочной, самой надежной - второй защиты такой не видал мир.
- В какой же войне облачался в нее великий владелец? Ведь отродясь не довелось ему вооружаться, ни разу его не вынудили воевать.
- Броня эта скорее служила для того, чтобы не воевать, не создавать повода для войны. С ее помощью - но, главное, с небесной - сохранил он великое и цветущее свое государство, не потеряв ни единого крепостного зубца, а сохранить куда важней, чем завоевать. Один из умнейших его министров говаривал: «Владеющий - не судись, выигравший - за карты не садись».
- Кто поместил сюда суковатую палку? - спросил он.
- Ее слава, - отвечал Мужественный. - Принадлежала она не мужику какому-нибудь, как ты думаешь, но королю арагонскому, прозванному Великим [460], тому, кто стал дубинкой для французов, изрядно их отдубасив.
С изумлением смотрели они на две черные, тупые шпаги [461]
- На что они здесь? - спросил Критило. - Ведь здесь все не забава, а всерьез. Принадлежи они даже храброму Каррансе [462] или искусному Нарваэсу [463], они этого места не заслужили.
- Шпаги эти, - был ответ, - принадлежат двум великим и могучим государям; после многолетней войны и многонощной бессонницы, потеряв уйму денег и солдат, остались эти короли при своих, ни один не выиграл у другого и пяди земли. Словом, то была скорее забава фехтовальщиков, чем настоящая война.
Не вижу я здесь, - заметил Андренио, - шпаг многих полководцев, знаменитых тем, что из простых солдат поднялись на высокие посты.
- О, кое-какие из них тут есть - и им воздана честь. Вот шпага графа Педро Наварро [464], а вот - Гарсиа де Паредес [465]; вон та - капитана де Лас Нуэсес, столь громкую славу снискать - не орешки щелкать; а ежели которых нет, так потому, что орудовали не клинком, а крючком, побеждали не пиками, а червонными.
- Куда подевался меч Марка Антония, достославного римлянина, соперника самого Августа?
Он и ему подобные валяются в пыли, разбитые на куски слабыми женскими руками. Меч Ганнибала найдете в Капуе [466] - был он стальной, но от наслаждений стал мягким, как воск.
- Чей это меч, такой прямой и непреклонный, не сгибающийся ни вправо, ни влево, точно стрелка весов Справедливости?
- Этот меч всегда разил по прямой. Принадлежал он поп plus ultra цезарей, Карлу V, обнажавшему его только во имя разума и справедливости. А вон те кривые сабли свирепого Мехмеда, Сулеймана и Селима [467] - во всем кривые, всегда сражались против веры и правды, права и справедливости, силою захватывая чужие государства.
Погоди-ка, что там за шпага с изумрудом на рукояти, сплошь позолоченная и вся испещренная жемчугами? Великолепная вещь! Чья она?
- Эта шпага, - ответил, возвышая голос, Мужественный, - сперва окруженная соперниками, а потом - славой, так и не обретшая должного почета и награды, принадлежала Фернандо Кортесу, маркизу дель Валье.
- Стало быть, это сна? - воскликнул Андренио. - Как я рад, что вижу ее! Она стальная?
- Какой же еще ей быть?
- А я слыхал, будто тростниковая, - дескать, сражалась с индейцами, которые орудовали деревянными мечами и потрясали тростниковыми копьями.
Ба, честная слава всегда побеждает зависть! Пусть люди болтают, что хотят, своим золотом шпага сия сделала все шпаги Испании стальными, лишь ей они обязаны победами во Фландрии и Ломбардии.
Увидели они шпагу новешенькую и блестящую, проткнувшую три короны и грозившую прочим.
- Поистине героически увенчанная шпага! - восхитился Критило. - Кто он, доблестный и счастливый ее хозяин?
- Кому ж и быть, как не современному Геркулесу, сыну испанского Юпитера, прибавляющему к нашей монархии по короне в год?
- А что там за трезубец, блещущий молниями среди вод?
Он принадлежит храброму герцогу де Альбуркерке [468], стремящемуся сравниться славою с великим своим отцом, мудрым правителем Каталонии.
- Зачем здесь валяется на земле лук, изломанный в куски, и почему его стрелы тупы и без наконечников? Он так мал, словно это игрушка ребенка, но так тверд, словно сделан для руки гиганта?
Это, - гласил ответ, - один из самых героических трофеев Мужества.
- Эка невидаль, - возразил Андренио, - победить и обезоружить мальчишку! Не зови это подвигом, это просто пустяк. Можно подумать, сломана палица Геркулеса, разбита молния Юпитера, раздроблена в куски шпага Пабло де Парада!
Не говори так! Мальчишка-то строптив, и чем более обнажен, тем грозней его оружие; чем нежнее, тем сильнее; когда плачет - жесток; когда слеп - меток; право, победить того, кто всех побеждает, - великий триумф.
- Но кто же его покорил?
- Кто? Один из тысячи, феникс целомудрия, вроде Альфонса, Филиппа, Людовика Французского [469].
А что скажете об этой чаше, тоже разбитой на куски, рассеянные по земле?
- Хорош герб, - сказал Андренио, - да еще стеклянный! Ну и диво! Такие подвиги впору пажам, по сто раз на день свершаются.
А все же, - возразил Мужественный, - тот, кто этою чашей воевал, изрядно был силен и многих сразил. Любого силача валил с ног, будто комаришку.
- Неужто чаша была колдовская?
- Отнюдь, но многих околдовывала, даже с ума сводила. Сама Цирцея не подносила более дурманящего зелья, чем в этой чаше древний бог вина.
- И во что она превращала людей?
- Мужчин в обезьян, а женщин в волчиц. То был особый яд - он метил в тело, а увечил душу, попадал в желудок, а отравлял рассудок. Сколько мудрецов из-за него несло вздор! Хорошо еще, что побежденным было очень весело.
Да, правильно, что на земле валяется чаша, свалившая стольких; да будет она гербом испанцев.
- А там что за оружие? - спросил Критило. - Видно, дорогое, раз его так ценят, что хранят в золотых шкапах?
- Это наилучшее оружие, - отвечал Мужественный, - потому что оборонительное.
- Какие нарядные щиты!
- Да, щитов здесь больше всего.
Вот этот, среди них первый, он, кажется, зеркальный?
- Ты угадал, любого врага сразу ослепит и покорит: это щит разума и истины, коим славный император Фердинанд Второй посрамил гордыню Густава Адольфа [470] и многих других.
- А вот эти, небольшие, лунеподобные, чьи они? Какого-нибудь сумасброда лунатика?
- Они принадлежали женщинам.
Женщинам? - удивился Андренио. - Зачем они здесь, среди атрибутов мужества?
- Потому что амазонки без мужчин были отважней мужчин, а мужчины среди женщин - ничтожней женщин. Вот этот щит, говорят, заколдованный - сколько ни сыплется на него ударов, сколько ни летит в него пуль, на нем и щербинки нет; даже немилости Фортуны не в силах сломить терпение дона Гонсало де Кордова. А погляди-ка на тот блестящий.
- Похоже, он новый.
- И вдобавок непроницаемый. Это щит умнейшего и доблестного маркиза де Мортара, кто стойкостью и мужеством восстановил мир в Каталонии. Вон тот круглый стальной щит, где изображены многие подвиги и трофеи, принадлежал первому графу де Рибагорса [471], чья благоразумная доблесть сумела занять почетное место, блистая рядом с таким отцом и таким братом.
«Либо с ним, либо на нем».
- Это благородный девиз великого победителя королей [472] - словами сими он хотел сказать, что вернется либо с победоносным щитом, либо мертвым на щите.
Немало позабавил их щит, на котором эмблемой было зернышко перца.
- Разве враг увидит это зернышко? - спросил Андренио.
Eще бы! - ответил Мужественный. - Славный адмирал Франсиско Диас Пимьента [473] так близко подходит к врагу, что вынуждает увидеть и даже отведать жгучей своей храбрости!
Один щит имел форму сердца.
- Наверно, он принадлежал страстно влюбленному, - сказал Андренио.
- Вовсе нет. Его хозяин весь - сплошное сердце, что видно даже по щиту; это великий потомок Сида, наследник его бессмертной отваги, герцог дель Инфантадо.
- Он из слоновьего уха, - сказали им. - Щит сей носил равно доблестный и благоразумный маркиз де Карасена
- О, какое блестящее забрало! - восхитился Критило.
- Поистине блестящее, и за ним надежно скрывал свои замыслы король дон Педро Арагонский, - прознала бы о них сорочка его, он тотчас бы ее сжег.
- А это что за шлем, такой просторный и прочный?
Он для большой головы, такой, как у герцога де Альба, мужа глубочайшей прозорливости, не позволявшего себя побеждать не только врагам, но и своим, не в пример Помпею, который дал бой Цезарю против собственной воли.
- А этот ослепительный шлем - не Мамбрина ли [474]?
- Пожалуй, он столь же непроницаем. Принадлежал он дону Фелипе де Сильва, о коем храбрый маршал Ламот сказал, что, хотя ноги его скованы подагрой, зато разум не ведает оков. Взгляни на шлем маркиза де Спинола, как надежно защищает он забралом несравненной проницательности, - недаром маркиз сумел метким словом озадачить быстрый ум Генриха Четвертого. Все сии доспехи - для головы, для мужей зрелых, не для юнцов зеленых; это нужнейшая часть брони, потому сие собрание называется «кабинет Мужества».
Дальше они увидели изорванные в клочья карты, обрывки валялись на полу, королей и валетов топтали ногами.
- Мне чудится, - сказал Андренио, - я уже слышу, как ты расписываешь разыгравшийся здесь великий бой и славную победу.
Во всяком случае, ты не станешь отрицать, - возразил Мужественный, - -что драка здесь была, звенели бубны, потом бряцали пики, и полетели колоды. Не думаешь ли, что немалое мужество требовалось человеку, который, взяв в обе руки колоду, в один раз ее переломал?
- Это скорее смахивает на подвиг силача дона Херонимо де Айансо [475], - отвечал Андренио, - чем на деяние героя.
- Как бы то ни было, в тот день ему достался самый крупный выигрыш. Уверяю тебя, величайшее мужество требуется, чтобы уйти от карт, и лучший выход из долгов - не ввязываться. Хочешь увидеть огромное мужество? Подойди и взгляни на растоптанные драгоценности, наряды, украшения.
- Похоже, это женские побрякушки, - возразил Андренио. - Разве разоблачить женскую слабость, одолеть изнеженную красоту - такая Уж великая победа? Разве панцири здесь разбиты, шлемы раздавлены?
О, да! - гласил ответ. - То была победа над миром и удаление на небо редкостной красоты светлейшей сеньоры инфанты, Сор Маргариты де ла Крус [476], за которой последовала Сор Доротея [477], величайшая слава Австрии, - оставив чин ангельский, они, вступив в орден, стали серафимами. Вот и другой трофей великого мужества - разбросанные по земле павлиньи перья да хохолки надменной цапли, плюмажи ее гордыни, а ныне клочья побежденной тщеславной суетности.
Однако наибольшее восхищение вызвала у наших странников разбитая в куски острая коса.
- Вот это триумф! - воскликнули они. - У христианина Мора [478]
Оба наши покорителя горы Виртелии решили вооружиться и стали выбирать себе оружие - отважные мечи света и истины, из коих, словно из огнива, исходили лучи, непроницаемые щиты терпения, шлемы благоразумия, панцири непобедимой стойкости. А главное, мудро Мужественный снабдил каждого многими благородными сердцами - нет лучших товарищей в беде. С удовольствием оглядывая свои доспехи, Андренио сказал:
- Теперь мне нечего бояться.
- Кроме зла, - был ответ, - и несправедливости.
Критило не скрывал огромной своей радости.
Ты вправе радоваться, - сказали ему. - Прочие достоинства - знания, благородство, любовь окружающих, богатство, дружба, ум, - ежели их не сопровождает мужество, бесплодны и бесполезны. Без мужества шагу не шагнешь, дела не сделаешь; осмотрительность велит, прозорливость предупреждает, но, коли мужество не свершит, толку не будет. Потому-то мудрая Природа и устроила, что сердце и мозг человека образуются одновременно, дабы мысль и действие были едины.
Так говорил Мужественный, но вдруг речь его прервали звуки военной тревоги, доносившиеся со всех концов. Друзья наши быстро схватили оружие и стали по местам. Что это было и что с ними произошло, о том поведает следующий кризис.
Примечания
440
Из басни Эзопа о лисе в мастерской лепщика.
441
В «Королевство Обеих Сицилии» входили Сицилия и Неаполь.
442
443
Генрих III (1574 - 1589), которого католики упрекали в покровительстве гугенотам, был убит фанатиком монахом Жаном Клеманом; Генриха IV (1589 - 1610) заколол кинжалом Франсуа Равальяк, также бывший монах.
444
Намек на «Сицилийскую вечерню» (1282), резню французов в Сицилии при Карле Анжуйском (1266 - 1285). Сигналом к восстанию был колокол, сзывавший на вечернее богослужение.
445
Т. е. Нидерландов.
446
Мера веса, равная ста фунтам.
447
«Бог поругаем не бывает» (Апостол Павел. Послание к галатам, VI, 7).
448
В 1634 г., в ходе Тридцатилетней войны, при селении Нордлинген (Швабия) инфант дон Фернандо нанес жестокое поражение шведам.
449
Вероятно, намек на знаменитую эпидемию чумы в Милане в 1630 г. - как полагали, она была вызвана ядовитыми порошками
450
Возможно, Грасиан имеет в виду ядовитые испарения, исходившие из расщелин в Дельфах и приводившие прорицательниц (пифий) в состояние исступления.
451
Т. е. селитра из краев, орошаемых Стиксом, рекою, по греческим мифам, семь раз опоясывающею подземное царство.
452
453
Кир - персидский царь Кир Младший (424 - 401 до н. э.), убитый в сражении с своим братом Артаксерксом II близ г. Вавилона.
454
Санчо Арагонский (Санчо I Рамирес, 1067 - 1094) - был убит в бою с маврами под стенами Уэски.
455
Санчо (Санчо II, 1065 - 1072) - был убит мнимым перебежчиком Вельидо Дольфосом при осаде крепости Саморы, которой владела его сестра донья Уррака. Эпизод, воспетый в народных романсах.
456
Александр Македонский на пиру в приступе гнева убил своего любимца Клита.
457
Граф де Фуэнтес, Педро Энрикес де Асеведо (1525 - 1610) - выдающийся государственный и военный деятель, сражался в Португалии, во Франции, занимал посты главнокомандующего испанской армией, губернатора Миланского княжества и пр.
458
блестящих военных успехов на службе у Генриха IV, был казнен за измену (сговор с Испанией).
459
Маркиз Де Леганес, Диего Фелипе де Гусман (ок. 1590 - 1655) - командовал испанскими войсками в Каталонии в 1646 г., когда французы осаждали Лериду, и одержал решительную победу над графом д'Аркур, по прозванию «Непобедимый», с которым до того несколько раз сражался в Италии.
460
Т. е. Педро III Великому, королю Арагона (1276 - 1285); он был вызван на поединок Карлом Анжуйским и прибыл в город Бордо переодетый батраком, однако противник не явился. Педро III неоднократно наносил поражения французам - на острове Мальта, в Неаполе, в Сицилии, которую завоевал в 1282 г., вскоре после «сицилийской вечерни», и присоединил к Арагону.
461
Шпаги для фехтования были железные и с надевавшимся на острие наконечником («черные», в отличие от боевых стальных - «белых»)
462
Херонимо де (XVI в.) - мастер фехтования и теоретик фехтовального искусства, автор трактата «О философии оружия и о владении им» (1569).
463
Нарваэс, Луис Пачеко де - учитель фехтования Филиппа IV.
464
Граф Педро Наварро «Великого Капитана») в походе в Италию, славившийся изобретательностью в военных хитростях.
465
Гарсиа де Паредес - также отличившийся в боях в Италии воин, которого за необычайную физическую силу прозвали «эстремадурским Геркулесом».
466
В античной литературе вошел в поговорку просчет карфагенского вождя Ганнибала (247 - 183 до н. э.), который после победы при Каннах в 216 г. не пошел сразу на Рим, но разрешил своему войску перезимовать в Капуе; проведя зиму в наслаждениях, воины его утратили боевой дух, и весною Ганнибалу пришлось удалиться в Африку.
467
Речь идет о султанах: Мехмеде II (1451 - 1481), Сулеймане II (1520 - 1566) и Селиме II (1566 - 1574).
468
469
Т. е. короля Леона Альфонса VI Целомудренного (792 - 842), короля Испании Филиппа III и короля Франции Людовика IX Святого (1226 - 1270).
470
Густав Адольф (Густав II) - король Швеции (1611 - 1632), выступил в 1630 г. на стороне протестантов. В это время во главе католической лиги еще стоял император Фердинанд II (1619 - 1637). После ряда блестящих побед Густав Адольф был убит в бою при Люцене (Саксония).
471
Граф де Рибагорса,
472
Т. е. маркиза де Пескара, командовавшего испанской армией в сражении при Павии (1525), когда был взят в плен Франциск I.
473
(ум. 1652) - знаменитый испанский адмирал, погиб при осаде Барселоны в 1652 г., когда его корабли блокировали Барселону с моря, чтобы воспрепятствовать помощи со стороны французов (исп. el pimiente - «перец»).
474
Мамбрин король-волшебник; персонаж рыцарских романов; его шлем обладал свойством делать человека неуязвимым.
475
Айансо. - Личность его не установлена, хотя этот силач упоминается не только у Грасиана.
476
Сор («сестра») - r миру Маргарита Австрийская (1567 - 1633), дочь императора Максимилиана II (1564 - 1576) и Марии Австрийской, дочери Карла V. После смерти Максимилиана дочь и мать поселились в Мадриде и вступили в монастырь Королевских босоногих монахинь. Сор Маргарита оставила сочинения на духовные темы.
477
Сор Доротея - в миру Анна Австрийская, дочь императора Рудольфа II (1576 - 1611), племянница Сор Маргариты, вступившая в тот же монастырь босоногих монахинь в Мадриде. Монастырь этот принадлежал к «серафическому», т. е. францисканскому ордену, почему Грасиан и пишет, что обе «стали серафимами».
478
Мор, «Утопии». Разошедшись с Генрихом VIII по вопросу об отчуждении церковных имуществ в связи с Реформацией, был отставлен от должности лорда-канцлера и казнен. Причислен католической церковью к лику святых.