Критикон.
Часть вторая. Осень зрелости, ее разумная, светская философия. Кризис IX. Амфитеатр чудищ

Часть вторая. Осень зрелости, ее разумная, светская философия

Кризис IX. Амфитеатр чудищ

Меж двумя берегами струилась быстротечная река (река быстротекущего!), один берег украшали цветы, другой - плоды; на одном луг наслаждений, на другом приют покоя. На лугу среди роз таились змеи, среди гвоздик аспиды, и рычали голодные звери, рыща вокруг, кого бы сожрать. Меж всех этих столь явных опасностей гулял человек, ежели так можно назвать глупца; ведь мог он перейти реку и надежно укрыться на другом берегу, но нет, беспечно рвал он цветы, плел венки из роз, время от времени поглядывая на реку и созерцая быстрые ее воды. Его окликал благоразумный, напоминая об опасности и призывая перебраться на другую сторону, - нынче сделать это легче, чем будет завтра. Но тот, глупец глупцом, отвечал, что подождет, пока река течь перестанет, тогда, мол, можно будет ее перейти, не замочившись.

О ты, насмехающийся над басенным глупцом, знай, что ты, глупец доподлинный, ты и есть тот самый, над кем смеешься, и глупость твоя беспримерна! Тебя убеждают уйти от опасностей порока, укрыться в пределах добродетели, а ты отвечаешь: обожду, пока перестанет течь поток бед. Спросите у юноши, почему он никак не поладит с разумом; он ответит, что ждет, пока не промчится поток страстей, - зачем-де сегодня вступать на путь добродетели, раз завтра все равно вернешься к пороку. Напомните девице о ее долге, о позоре для родных, о злословии чужих, она скажет, что живет, как все, так, мол, заведено, остепенится с возрастом. Этот не желает учиться - он, мол, не дурак корпеть над книгами, раз ученость не вознаграждается и заслуги не ценятся. Другой оправдывается тем, что он не хуже других, все идет к черту, добродетель никому не нужна, кругом все обманывают, льстят, лгут, крадут, мошенничают, вот и он дает себя увлечь потоку зла. Судья умывает руки - да, он не вершит правосудия, но ведь все кругом идет кувырком, не понять, с чего начать. Медля перейти на брег добродетели, каждый ждет, пока не утихнет натиск пороков. Однако пока в мире существуют люди, злу прекратиться так же невозможно, как реке остановиться. И самое правильное - это смело войти в воду и самому с твердой отвагой перебраться на ту сторону, в гавань надежного счастья.

На башнях бдительности дозорные подали знак пылу усердия, а тот - мужеству наших странников, и те, отважно погнав врагов, очутились, увлеченные погоней, у входа в великолепный дворец, столь искусно и мастерски построенное здание, какого они еще не видывали, хотя немало перед этим повидали. Дворец стоял посреди райски приветливого луга; почва его, скрытая уловками искусства простая земля, красотою превосходила небосвод. То было творение великого мастера, для великого государя созданное.

- Быть может, - сказал Андренио, - это и есть прославленный чертог Виртелии? Только ее безупречному совершенству достойно служить приютом столь изумительное творение. Какова планета, таков ее эпицикл.

- О нет! - сказал Критило. - Ведь этот дворец - у подножья горы, а ее дворец - на вершине; тот возносится к небу, этот стоит у бездны; тот окружен трудностями, этот - наслажденьями.

Так рассуждали они, когда из-за величественной дворцовой двери, позади длиннейшего, в несколько локтей, носа, показался человечек ростом в пол-локтя. Заметив их изумление, он молвил:

- Чему вы дивитесь? Бывают люди с большим сердцем, с большой душой, а я человек с большим носом.

 Есть примета, - сказал Критило, - нос длинный - ум хитрый.

- А почему не сказать «острый»? - возразил человечек. - Знайте, своим носом я проложу вам дорогу. Ступайте за мной.

Первое, что они увидели еще в атриуме, было стойло, отнюдь не для стойких, и в нем - толпу важных господ, особ высокородных и высокопоставленных; все они якшались со скотами, не гнушаясь зловонием грязного сего вертепа.

- Что это значит? - спросил Критило. - Как могут эти люди, по их виду я сказал бы «личности», пребывать в столь мерзком месте?

- Ради своего удовольствия, - отвечал Сатир.

 И это для них удовольствие?

- Да, большинству приятней жить в вонючем хлеву скотских вожделений, чем в золотых хоромах разума.

В стойле этом слышались только дикий рев да звериный рык, раздавалась гнусная брань. А вонь стояла невыносимая.

- О, дом обмана! - вскричал Андренио. - Снаружи чудо красоты, внутри логово чудищ!

- Знайте же, - молвил Сатир, - что великолепный сей дворец сооружен был для Добродетели, но Порок захватил его насильно, вселился самовластно. Своим обиталищем порок обычно избирает красоту и изящество; в прекрасном теле, безупречном, достойном стать приютом Добродетели, гнездится тьма пороков; в благородной знатности - подлость, в богатстве - скупость.

 - но тут одно из чудищ сказало им:

- Не смущайтесь, выход здесь всегда можно найти, я как раз занят тем, что нахожу его для заплутавшихся: робкую девицу склоняю к бесчестью, убеждая, что всегда найдется подруга или набожная тетка, чтобы ей помочь; разбойника - к убийству, покровитель наверняка сыщется; грабителя - к воровству, живодера - к лихоимству; и для них окажется сердобольный дурень, чтобы замолвить слово в суде; игрока - к игре, не останется и он без друга-недруга, который ссудит ему. Словом, самый опасный шаг я изображаю простым и легким, в запутанном лабиринте нахожу для заблудшего золотую нить, для всякого затруднения - решение. Так что входите без боязни. Доверьтесь мне, уж я вас выведу.

Едва сделав первый шаг, Критило наткнулся на страшилище - уши адвоката, язык прокурора, руки писца, ноги альгвасила.

- Беги от всякой тяжбы, - крикнул ему Сатир, - лучше оставь им свой плащ!

кого сгубила учтивость.

 Не верите? Спросите вот у того - с виду человек осмотрительный и благоразумный, а вот проиграл все состояние, а с ним честь и мир в своем доме.

Тот ответил:

- Меня, сударь, попросили быть четвертым - не хватает, мол, для игры, - и я обездолил своих домашних, только чтобы не прослыть невежей. Сел за карты, вошел в азарт, хотел отыграться и все проиграл - да, да, сам себя погубил из учтивости.

- Спросите еще вот у того, что хвалится своим умом, как он потерял здоровье, честь и имущество из-за подобной же глупости.

Тот рассказал, что, опасаясь показаться невежей, вступил в беседу, потом пошли записочки-переписочки и, глядишь, человек погиб из-за учтивости; чтоб не прослыть дурой, женщина отвечала на нежные словечки, затем и на послания; чтоб не прослыть грубияном, муж смотрел сквозь пальцы - мало ли кто в дом ходит; а там судья, под нажимом влиятельного заступника, вынес несправедливый приговор

 Короче, несть числа тем, кто в мире гибнет из-за учтивости.

Говоря все это и притом низко кланяясь, он мягко принудил наших странников войти. Атриум был так велик, что вмещал весь мир - знатный амфитеатр, зрелище страшилищ жутких и бессчетных - не восхищаться, ужасаться; увидели они многое такое, что не раз и прежде видели, но не видели. На самом первом - и последнем - месте лежала страшная змея, пугало для самой гидры; яд в ней загустел, из него выросли крылья, и она превратилась в дракона, отравляющего своим дыханьем весь мир.

- Поразительно! - сказал Критило. - Из хвоста змеи рождается василиск, из яда гадюки - дракон. Какая странная и страшная связь!

- Подобное мы видим в мире каждый день, - ответил Сатир. - Вот женщина, покончив со своим распутством, помогает другой начать. Сама от порока воротит лицо, когда лица уже нет, и окрыляет другую, что только начинает летать; покровительством своим осеняет юные солнца. Вот игрок - продув богатое наследство, открыл игорный дом; выдает карты, снимает нагар с угарных свечей, нарезает фишки для простофишек. Комедиант становится шарлатаном и фигляром; драчун - учителем фехтования; сплетник, состарясь, идет в лжесвидетели; лентяй - в оруженосцы; злопыхатель - в распорядители похорон; подлец - в сочинители «Зеленой книги» ^[479], пьянчуга - в трактирщики, спаивать других - разбавляя вино водой.

поджарила на сильном огне, и - без содрогания принялась их есть, отгрызая кусок за куском.

Что за бесчеловечная свирепость! - воскликнул Андренио. - Кто эта женщина, пред которой ужаснутся троглодиты?

- А это их мать.

- Та самая, что произвела на свет?

А ныне погружает во мрак. Имея двух дочек-красавиц, она ввергает их в пламя похоти, ими кормится, хватая лакомые куски.

легонько, не причинив вреда, - беснуется так, что всему миру тошно. Кто-то подошел и пронзил его кинжалом - оно сочло это великой честью; другой слегка стукнул его по спине шпагою в ножнах, ни капли крови не пролилось, но оно подняло шум страшный и призвало всю родню, чтобы отомстить. Некто треснул его кулаком так, что изо рта кровь хлынула и зубы повыскакивали, а оно хоть бы хны; а когда кто-то, протянув руку, ненароком задел его лицо, ярости не было предела, от обиды готово было перевернуть весь мир. А когда ему под ноги бросали шляпу - о, лучше швырнули бы кирпич и размозжили голову! Лгать, не держать слова, обманывать, расточать лживые любезности оно не считало зазорным. Но когда кто-то ему бросил: «Вы лжете!», чуть не лопнуло от гнева и отказалось от пищи, пока не отомстит.

- Чудной нрав у этого чудища! - заметил Критило. - Смесь неразумия и просто безумия!

- Так и есть, - сказал Проницательный. - Но вот кто поверит, что ныне в мире оно в большом почете.

- Среди дикарей?

- Нет, среди дворян, среди самых что ни на есть умников.

 А можно узнать, кто это чудовище?

- Это пресловутая Дуэль, чудище безголовое и по уголовным законам обезглавленное.

Перешли они на другую сторону и осмотрели чудища глупости - этих тоже было немало. Некто, сущий хамелеон, из скупости не решался крошку лишнюю съесть, чтобы после его смерти свинья наследник жрал вволю; меланхолик сохнул из-за того, что другим весело. Было там множество неисправимых упрямцев, среди них ветрогон, принадлежавший всем, только не себе; был упорный искатель руки женщины, которая извела своего мужа, - больно хотелось оказаться на месте покойника; солдат, одиноко умирая во рву, доволен, что не потратился на лекарей да причетников; был там и вельможа, всю свою власть доверивший другим. Некто жег в очаге коричное дерево - дабы испечь репу; богач изводил себя, домогаясь должности, дряхлый старец - влюбляясь. Встретили они сутягу с сотней тяжб и прелата, от него убегающего, - как бы не оттягал митру. Некто сказал, что идет домой почивать, но по ошибке почил в могиле. Один пользовался, как подушкой, туфлей Фортуны, другой пытался нацепить себе вместо бороды хохол плешивого Случая. Этот на рынке носился с непродажными куропатками, а тот добровольно садился в тюрьму вместо другого, - всех глупцов отвратительней был гнусный невежа. Кто-то ставил капканы только на матерых лисов, другой все раздавал, а потом побирался; был и такой, что дорого покупал свое же добро, и рядом такой, что упивался лестью объедавших его гостей. Один подвизался в чужих домах шутом, а в своем горюном; другой уверял, что монарху знания ни к чему; а вот тот превосходно делал все, за что ни брался, кроме прямого своего дела. Умирающий от своей учености приходил за пособием к тому, кто живет чужой глупостью; кто в своей сфере был бы солнцем, лез в чужую, где не был и звездой; а вот этот переплавлял свои дублоны в пули. Вон два картежника - один играть мастер, но почему-то всегда проигрывает, другой ничего в картах не смыслит, а выигрывает. Был тут и хвастун, родной брат длинноухого и хвостатого, и такой, что заведомому убийце доверил свою жизнь; но всех более поразил их тот, кто, всю жизнь прожив в шутках, отправился в ад всерьез.

- Вот уж глупость бесподобная! - сказали они. - Перед нею все прочие - ничто.

 Этот человек, - сказал Проницательный, - имея богом данную жену разумную, знатную, богатую, красивую и добронравную, с ума сходит по бабенке, которую подсунул ему дьявол, по простой водоноске, гнусной и грязной шлюхе, уродине, мерзкой распутнице, и тратит на нее больше, чем имеет. Для жены платья пристойного не закажет, зато у подружки - роскошный наряд; на доброе дело не найдется реала, а на девку швыряет тысячи; дочь ходит в лохмотьях, подружка - в парче. О да, это чудо-чудище. Есть пороки, что, губя честь, щадят имущество; другие пожирают имущество, не трогая здоровья; но распутство губит все: честь, имущество, здоровье и жизнь.

Подальше виднелись бок-о-бок два чудища, столь же сходные, сколь различные, - дабы крайности были виднее. У первого был глаз дурной, как у косоглазого, на всех смотрел искоса: если кто молчит, обзывал дураком; кто говорит - болтуном; кто смиренен - малодушным; кто знает себе цену - спесивцем; кто терпелив - трусом, а кто суров - извергом; кто серьезен - гордецом; кто любезен - льстецом; кто щедр - мотом; кто бережлив - жмотом; кто воздержан - ханжой; кто остроумен - наглецом; кто скромен - болваном; кто вежлив - шаркуном. О, этот дурной, злобный взгляд! Другой, напротив, хвалился, что у него хороший глаз, на все он смотрел снисходительно: бесстыдство называл галантностью; беспутство - вкусом к жизни; лживость - изобретательностью; дерзость - отвагой; мстительность - щепетильностью; лесть - любезностью; злоязычие - остроумием; коварство - проницательностью; притворство - благоразумием.

- Сколько глупости в двух этих извращениях! - сказал Андренио. - Люди обычно впадают в крайности, никак не найдут разумную середину, а еще зовутся существами «разумными»! Но кто эти два чудища?

- Охотно скажу, - ответил Проницательный. - Первое - Злоба, на все доброе косится; другое - Потачка, что всегда говорит: «Кто мой друг, тот хороший человек». Вот они, очки мира сего, иначе никто уже не смотрит. онаше время надобно приглядываться не только к тому, кого хвалят или хулят, но и к тому, кто хвалит, кто хулит.

Вблизи прохаживалась нелепая, с прикрытым лицом фигура.

 Похоже, это чудище стыдливое, - сказал Андренио.

- Отнюдь, - отвечал Сатир, - это чудище бесстыдства.

- Но если у женщины нет стыда, почему ж вопреки природной склонности красоваться, она прикрывается?

- Бесстыжие, они-то и прикрывают лицо.

- Из скромности?

 О нет! Чтобы шашни прикрыть. Вчера-то в таком декольте щеголяла, что, и дай волю, дальше открывать некуда; у них тоже ' всегда крайности.

Тут подошло чудище весьма учтивое - реверансы оно делало даже слугам, лобызало ноги кухонным мальчикам, величало «светлостью» того, кто и «милости» не заслужил, пред всеми снимало шляпу, кланялось за лигу, к одним обращалось «ваш первейший друг», к другим «ваш нижайший слуга»

- Какое учтивое чудище! - восхитился Андренио. - Какое любезное! Таких скромных я тут еще не видел.

- Плоховато разбираешься в людях! - сказал Сатир. - Другого такого честолюбца поискать. Разве не понимаешь - чем ниже кланяется, тем выше метит. Унижается перед слугами, чтобы повелевать господами. Поклоны до земли - падения и подскоки мяча, что ударяется оземь, дабы взлететь в воздух своей суетности.

Наконец, - ежели безумиям есть конец - появилось вовсе несуразное чудище, по дряхлости всем старшой. Голова как колено голая, ни волоска высоких дум - ни черного от их глубины, ни седого от мудрости, - ни на волос дельности, качалась голова из стороны в сторону без мысли, без смысла. Глаза, некогда ясные и зоркие, а теперь мутные и гноящиеся, не видели самого важного, а издали и вовсе ничего, и не могли предвидеть беду, уши, в прежние дни такие чуткие, были глухи и заложены - не слышали тихих стонов бедняка, зато внимали громкому голосу богача и владыки; иссохший рот уже не кричал, негодуя, а бормотал, еле смея; если же молвит слово, то сквозь зубы, которых нет; руки, некогда такие проворные, великие дела творившие, скрючились - каждый палец крючком, все хватают, ничего не выпускают; ноги, смиренные труженики, ныне искривлены подагрой, не могут и шагу ступить. Короче, во всем теле никакой крепости, ни единого здорового члена. Все-то он жаловался, и все кругом на него жаловались, но никто не жалел, не пытался помочь. За ним следовали трое, пререкаясь меж собою из-за безраздельной власти над смертными. У первого чудища лицо источало сладкий яд; белее слоновой кости лицо являло образ прекрасной гибели, желанного падения, заманчивого обмана, фальшивой женщины, подлинной сирены, безумной, дерзкой, жестокой, надменной, глупой и лживой; она требовала, приказывала, хвастала, насиловала, угнетала и терзала дикими прихотями плоти.

 Есть ли что в мире, - говорила Плоть, - что делается не для меня? Все свершается только ради воруют - ради меня; убивают - ради меня; говорят - обо мне; желают - меня; живут - со мной; итак, все непотребства мира - мое достояние.

- Я не согласен, - сказал Мир, блестящий и суетный, богатый, но глупый, надменный, но подлый.

- Все, что существует и красуется, все - для меня, все служит моей пышности и тщеславию: купец ворует - чтобы блеснуть в мире; кабальеро влезает в долги - чтобы не осрамиться перед миром; женщина рядится - чтобы показаться миру. Все пороки дают передышку: обжора пресыщается, бесчестный вдруг спохватится, пьяница засыпает, жестокий устанет, а суетность мирская никогда не скажет «довольно» - безумие, безумие, безумие мира. И не гневите меня, не то я все пошлю к дьяволу.

- А вот и я, - сказал Дьявол. - И я заберу себе все. Нет в мире ничего, что не было бы моим, все и так отдают всё мне - и многократно. Муж рассердится, он говорит: «Ты, жена Вельзевула!», а жена отвечает: «Чертов мужлан!», «Чтоб сатана тебя побрал!» - говорит мать сыну. А хозяин слуге: «Тысяча чертей тебе в глотку!». «Это тебе тысяча чертей!» - отвечает слуга. Есть и такие безобразники, что говорят: «Легион чертей меня побери!» Словом, не найдете в мире ничего, что не отдавалось бы мне само или другие не отдавали. А сам ты, Мир, можешь ли отрицать, что ты - весь мой?

- Я-то? Это почему же?

 Ах, будь ты проклят, стыда у тебя нет!

- То-то и оно-то, - возразил Мир, - а у кого нет стыда, тому принадлежит весь мир.

- Хватит, нечего вам ссориться! Давайте веселиться, радоваться жизни, вкушать ее удовольствия, наслаждаться благовониями, душистыми маслами, яствами да винами да любовными утехами. Помните, цвет жизни быстро вянет; так проведем дни, срывая цветы наслажденья, будем есть, пить да гулять, завтра все равно помрем. Давайте порхать с лужка на лужок, утоляя вожделения. И, дабы вы больше не спорили, разделю меж вами власть, владения и вассалов. Ты, Плоть, поведешь за собою неженок, ленивцев, лакомок и распутников; царить будешь над красотою, праздностью и вином, владычицею будешь похоти. А ты, Мир, заберешь себе гордецов, честолюбцев, богачей и владык; царить будешь над тщеславным воображением. Ты же, Дьявол, будешь владыкою лжи, царем самодовольных умников, твоею будет вся область изощренного ума-разума. А теперь поглядим, чем грешны вот эти два странника по жизни, - молвил он, указывая на Критило и Андренио, - пусть и они заплатят нам вассальную дань. Ибо нет скотины без изъяна, нет человека без греха.

Что разузнали о наших странниках, о том поведает следующий кризис.

479

Арагонская «Зеленая книга» (по цвету кожаного переплёта) была составлена в 1509 г. евреем Анчиасом; в ней он описал позорное прошлое многих знатных семей Арагона. Во времена Грасиана «зеленой книгой» называли генеалогическую запись недавно обращенных в христианство мавров и евреев. Выражение употреблялось также в нарицательном смысле.