| Автор: | Казанова Д. Д. |
| Категории: | Воспоминания/мемуары, Автобиографическая проза |
XVIII
Я ПОКИДАЮ ПАРИЖ. ПРИКЛЮЧЕНИЯ В ГААГЕ
1759 год
Проведя целый вечер с Манон Балетти, я весь следующий день был у мадам дю Рюмэн. Я не мог не чувствовать, чем обязан ей, в то время как она по внушению её прекрасного сердца полагала, что никакие награды, коими осыпала она меня, не могут быть достаточным вознаграждением за предсказания моего оракула. Как при немалом уме и здравом во всех отношениях рассудке могла она впадать в таковые заблуждения, оставалось для меня загадкой. Мне было бесконечно жаль, что нет никакой возможности образумить её. Будучи вынужденным обманывать эту женщину, я чувствовал себя несчастным, особливо по той причине, что именно вследствие сего обмана я и пользовался её уважением.
Пребывание в тюрьме отворотило меня от Парижа, а судебная тяжба породила таковое озлобление, которое сохранилось и до сего дня. Всякий раз чувствовал я себя словно на пытке, когда принуждён был заниматься хлопотами, тратить деньги на адвокатов и терять драгоценное время, которое, по моим понятиям, не может почитаться хорошо употреблённым, если не доставляет мне удовольствий. Находясь в расстроенных чувствах, почёл я за наилучшее обосноваться с должной независимостью, чтобы самому распоряжаться собственными своими наслаждениями. Прежде всего решился я покончить со всеми датами в Париже, вторично съездить в Голландию, дабы пополнить свои средства, и, вложив их в пожизненную ренту на две персоны, жить вдали от всех забот. Этими персонами должны были быть сам я и моя жена, каковой желал я видеть Манон Балетти, что составляло предел её мечтаний, ежели бы я согласился начать с заключения супружества.
Я продал своих лошадей, экипажи и всю мебель и, кроме того, поручился за моего брата, который принуждён был сделать долги, но не сомневался в скорой выплате оных, поелику работал над несколькими картинами сразу, коих нетерпеливо ожидали богатые заказчики. Я простился с Манон, заливавшейся слезами, поклявшись от всего сердца не замедлить с возвращением и жениться на ней.
Завершив все приготовления к отъезду, я покинул Париж, имея при себе на сто тысяч франков верных векселей и на такую же сумму драгоценностей. Я ехал один в двухместной почтовой коляске, предшествуемый Ле Дюком на верховой лошади. Этот Ле Дюк был двадцативосьмилетний испанец, весьма смышлёный и пользовавшийся моим расположением, так как причесывал меня лучше прочих. Я никогда не отказывал ему в какой-либо милости, которую можно было доставить, истратив немного денег. Кроме него я имел в качестве курьера хорошего швейцарца.
Я выехал первого декабря 1759 года, и было уже холодно, но коляска плотно закрывалась, что позволяло читать с достаточным удобством. Я взял гельвециевый трактат "Об уме", который не имел ещё времени прочесть.
В Брюсселе я задержался на два дня, оттуда направился прямым путём в Гаагу и остановился у "Принца Оранского". Спросив у хозяина, из каких персон состоит его табльдот, я получил ответ, что это генералы и высшие офицеры ганноверской армии, несколько английских дам и некий князь Пикколомини с женой. Это побудило меня присоединиться к столь хорошему обществу. Не будучи никому известен, назначил я себе роль простого наблюдателя и по преимуществу следил за самозванной и достаточно привлекательной итальянской княгиней, а более всего за её мужем, который показался мне знакомым. В разговоре упомянули знаменитого Сен-Жермена, остановившегося, как оказалось, в этом же трактире.
Я вернулся к себе в комнату и уже хотел ложиться, когда явился мой князь Пикколомини и расцеловался со мною, как со старинным знакомцем.
- По вашему взгляду я понял, что вы узнали меня. И я сразу признал вас, несмотря на прошедшие шестнадцать лет после того, как мы встречались в Виченце. Завтра вы можете сказать всем, что мы узнали друг друга и что я не князь, а всего лишь граф. Вот мой паспорт от короля неаполитанского. Прошу, взгляните на него.
В продолжение сего торопливого монолога я не мог вставить ни слова и сколько ни вглядывался в лицо моего собеседника, не мог понять, когда и при каких обстоятельствах я видел его. В паспорте значилось имя Руджиеро ди Рокко, графа Пикколомини, и тогда я вспомнил, что человек с этим именем занимался ремеслом учителя фехтования в Виченце.
- Поздравляю вас с тем, что вы оставили прежнее своё занятие. Теперешнее, без сомнения, много лучше.
- Я был принуждён тогда к этому, дабы не умереть от голода, - ведь мой жестокосердный отец ничего не давал мне. Пришлось переменить, имя, чтобы не позорить фамильной чести. Со смертью отца я получил наследство и женился в Риме на той даме, которую вы видели.
- У вас недурной вкус. Она красавица.
- Её почитают таковою, и женился я по любви.
В заключение разговора он пригласил меня назавтра после обеда к себе в комнату, присовокупив без дальнейших церемоний, что у него за фараоном собирается хорошее общество, и ежели я пожелаю, он возьмёт меня в половину. Я поблагодарил его и обещал быть.
С раннего утра отправился я засвидетельствовать своё почтение графу Аффри, который после смерти правительницы Нидерландов принцессы Оранской исполнял обязанности посланника Его Христианнейшего Величества. Он принял меня с отменной любезностью, но предуведомил, что если я приехал в Голландию ради выгодных сделок для правительства, то лишь напрасно потеряю время, ибо действия генерального контролёра совершенно лишили нацию всякого кредита и в ближайшее время ожидают полного банкротства.
- К крайнему моему сожалению, - добавил он, - этот господин Силуэтт сказывает королю дурные услуги. Напрасно он говорит, что платежи отсрочены лишь на год. Все возмущены.
Затем он спросил меня, знаком ли мне некий граф де Сен-Жермен. недавно прибывший в Гаагу.
- Он претендует произвесть от имени короля заём на сто миллионов. Когда меня спрашивают об этом человеке, я принуждён отвечать, что не знаю его, ибо боюсь оказаться скомпрометированным. Вы понимаете, такой ответ с моей стороны лишь вредит его негоциациям. Впрочем, сие не моя вина. Почему не предоставил он письмо герцога де Шуазеля или госпожи маркизы? Подозреваю, что это самозванец. Во всяком случае, не позднее двух недель кое-что прояснится.
Я рассказал ему всё, известное мне об этом воистину необыкновенном человеке. Графа немало удивило, что король дал ему место в Шамборе, но претензии Сен-Жермена на секрет выплавления алмазов развеселили его, и он сказал, что теперь-то не может быть и речи о ста миллионах. При расставании г-н д'Аффри пригласил меня назавтра к обеду.
Я вернулся в трактир и просил доложить обо мне графу де Сен-Жермену, который держал у себя в передней двух гайдуков.
- Вы предупредили меня, - сказал он при моём появлении. - Я уже собирался сам сделать вам визит. Полагаю, любезный господин Казанова, вы приехали сюда, дабы сделать кое-что в пользу нашего двора. Однако же сие будет затруднительно, поскольку биржа скандализована действиями этого безумного Силузтта. Надеюсь, впрочем, сии помехи не воспрепятствуют мне найти сто миллионов. Я дал слово Людовику XV, коего воистину могу называть своим другом, и, будьте уверены, не обману его. За три-четыре недели дело моё будет сделано.
- Надеюсь, господин д'Аффри поможет вам.
- Он мне совершенно не нужен. Скорее всего, я даже не встречусь с ним, дабы он не имел повода хвалиться своей помощью, ибо не намерен уступать кому-либо славу за свои труды.
- Вы, верно, представитесь ко двору, и вам может быть полезен герцог Брауншвейгский.
нет более честного человека, чем он.
- Приходите к табльдоту, там собирается хорошее общество, вы произведёте впечатление.
- Вы же знаете, что я ничего не ем и никогда не сажусь за стол, где могут оказаться незнакомые.
- В таком случае, сударь, до свидания в Амстердаме.
Я спустился в столовую залу и, пока подавали обед, беседовал с некоторыми офицерами. Меня спрашивали, знаком ли мне князь Пикколомини, и я отвечал, что после ужина узнал его, что он не князь, а граф, и что мы не виделись уже очень давно.
Когда сам он спустился со своей прекрасной римлянкой, говорившей только по-итальянски, я сказал ей несколько любезностей, после чего мы сели обедать.
Сия самозванная графиня Пикколомини была на самом деле лишь очаровательной авантюристкой. Крупная, молодая, прекрасно сложенная, с огненно-чёрными глазами и ослепительной белизной кожи, но не той натуральной, цвета лепестков розы, а искусственной, которую видишь у всех римских куртизанок и которая столь неприятна тем, кто знает, откуда она берётся. Сие дополнялось прелестным ртом, великолепными зубами и чёрными как смоль прекраснейшими волосами. Присовокупите к этому ещё привлекательные манеры и некоторую видимость ума. Но среди всего проглядывало нечто неуловимо-пройдошливое, вызывавшее во мне чувство брезгливости.
Поскольку синьора Пикколомини знала только по-итальянски, ей пришлось бы играть за столом роль немой, не окажись среди нас одного английского офицера по имени Вальполь, которому она пришлась по вкусу и который занимал её беседою. Сей англичанин полюбился мне, благодаря всему, что я мог видеть и слышать.
Хоть я и не поддался чарам красавицы Пикколомини, тем не менее после обеда я не преминул подняться к ней в комнату вместе с большей частью нашего общества. Граф предложил партию виста, а Вальполь сел играть с графиней в примиеру, и она передёргивала карты как записная мошенница. Вальполь всё видел, но со смехом платил, так как это соответствовало его видам. Проиграв с пятьдесят луидоров, запросил он пардона, на что графиня милостиво пригласила его сопровождать её в театр. Именно этого и желал сей любезный англичанин. Мадам отправилась с ним, а муж остался за своим вистом.
Я тоже поехал в комедию, а когда возвратился в трактир, привратник сообщил мне, что по непонятной причине Пикколомини поспешно уехал со своим камердинером, захватив только небольшой чемодан. Явившаяся графиня объяснила, со слов своей горничной, что граф дрался на дуэли, каковое обстоятельство было для него делом весьма обыкновенным. Графиня оставила меня и Вальполя у себя ужинать, и аппетит её ничуть не уменьшился от разлуки с мужем. Мы уже кончали ужин, когда вошёл англичанин, бывший за послеобеденным вистом, и сказал Вальполю, что итальянца поймали на шулерстве, тот обвинил другого англичанина, и они вышли вдвоём. Через час англичанин возвратился с двумя ранами - пониже локтя и в плече. Это было совсем пустячное дело.
На следующий день, отобедав у графа д'Аффри, я возвратился в трактир, где мне подали письмо графа Пикколомини. В нём была записка к его жене. Меня он просил отвезти её в Амстердам, в трактир "Город Лион".
Сия комиссия показалась мне весьма забавной, и я от всего сердца посмеялся бы, будь у меня желание воспользоваться оказанным доверием. Я поднялся к мадам и застал её сидящей на постели за картами с Вальполем. Она прочла письмо и сказала, что может ехать только завтра, как будто всё было уже решено. Однако я с иронической улыбкой заметил ей, что некоторые обстоятельства не позволяют мне уехать из Гааги. Вальполь, узнав, в чём дело, предложил заменить меня, и красавица сразу же согласилась. Назавтра они уехали и остановились переночевать в Лейдене.
Ещё через день за табльдотом один из только что приехавших двух французов с развязностью сказал мне:
- Знаменитый Казанова должен быть теперь в Голландии.
- Хотел бы я встретить его, - добавил второй, - и спросить кое о чём, не очень-то для него приятном.
Посмотрев на эту личность, я не сомневался, что никогда в жизни не видел его. Кровь ударила мне в лицо, но я сдержался и спокойно спросил, знаком ли он сам с Казановой.
- Ещё бы мне не знать его! - последовал ответ, произнесённый с апломбом, который всегда так неприятен.
- Нет, сударь, не знаете. Казанова - это я.
- Чёрт возьми! Вы весьма ошибаетесь, ежели полагаете себя единственным Казановой в свете!
Сей ловкий ответ с очевидностью опроверг меня. Я закусил губы и умолк, но чувствовал себя глубоко оскорблённым и решился принудить его указать мне того Казанову в Голландии, от коего он намеревался требовать неприятного объяснения. А пока я являл собою перед собравшимися офицерами достаточно жалкую фигуру. Эти господа после слов сего молодого вертопраха могли подумать, что у меня недостаёт храбрости. Тем временем наглец, пользуясь достигнутым надо мною преимуществом, неумолчно болтал языком. Он дошёл до того, что спросил, откуда я родом.
- Из Венеции, государь мой.
- Значит, добрый друг французов. Ведь ваша республика находится под покровительством Франции.
веков своего существования она имела и друзей, и союзников, но отнюдь не протекторов.
- Впрочем, вы, может быть, скажете в оправдание своего невежества, что в мире не одна-единственная Венеция!
Едва я закончил эту фразу, как был возвращён к жизни общим смехом всех присутствующих. Теперь уже пришёл черёд моего вертопраха кусать губы. Далее разговор переходил с предмета на предмет и коснулся графа д'Альбемарля. Англичане восхваляли его, утверждая, что, будь он жив, не было бы войны между Францией и Англией. Может быть, оно и так, но сего нельзя утверждать с уверенностью, ибо с давних времен обе великие нации никак не постигнут, сколь им выгодно жить в добрососедстве. Один из англичан стал превозносить графскую любовницу Лолотту. Касательно сего я сказал, что знавал эту прелестную особу и она как никакая другая заслужила честь стать графиней д'Эронвилль. Известный сочинитель, генерал-лейтенант граф д'Эронвилль недавно женился на ней.
Не успел я произнесть последнее слово, как мой вертопрах со смехом подтвердил, что Лолотта и вправду женщина редких достоинств, так как сам он спал с ней. Негодование и гнев переполнили меня. Я схватил салфетку и, замахнувшись на него, воскликнул: "Наглый лжец!" Он поднялся и встал возле камина. По темляку на его шпаге я понял, что это офицер.
за мною, вышел из трактира. Пройдя некоторое расстояние, я обернулся и увидел его за собой шагах в пятидесяти.
Я дошёл до леса и остановился в удобном месте, он же, приблизившись шагов на десять, обнажил шпагу, что оставило мне время спокойно приготовиться. Схватка была недолгой, ибо едва он коснулся моей шпаги, я своим неотразимым ударом справа принудил его отступить. Он получил рану в грудь, к счастью, достаточно большую, чтобы дать выход крови. Я подбежал к нему с опущенной шпагой, но помощь моя была не нужна. Он сказал, что возьмёт у меня реванш в Амстердаме, но встретились мы только через пять или шесть лет в Варшаве. Потом я узнал, что его звали Варнье, но он ли был председателем Конвента при гнусном Робеспьере, мне неизвестно.
Я вернулся только после комедии и узнал, что мой француз провёл у себя в комнате час с хирургом, после чего, сопровождаемый своим приятелем, уехал в Роттердам. Ужин прошёл весело и за приятной беседой, но о нашем деле не было произнесено ни слова. Единственно, не помню уж по какому поводу, одна английская дама сказала, что человек чести не должен никогда выходить к табльдоту, если он не готов драться. По тем временам это была святая истина, ибо за одно неправильно понятое слово приходилось браться за шпагу и подвергать себя всем превратностям дуэли. В противном случае на тебя стали бы показывать пальцем даже женщины.
Не имея более в Гааге никаких дел, я на следующий день ещё до света отправился в Амстердам. Останавливался я только для обеда и встретил сэра Джемса Вальполя, который рассказал мне, что уехал из Амстердама вчера вечером, через час после того, как сдал прекрасную графиню на руки её мужу. Он уже успел сильно наскучить ею, поелику ему уже не оставалось желать ничего более от сей женщины, которая при виде открывающегося кошелька готова была отдать более, чем имела на самом деле. В Амстердам я приехал только к полуночи.