Любовные и другие приключения Джиакомо Казановы.
XIX. Кёльнская бургомистерша. 1760 год

XIX

КЁЛЬНСКАЯ БУРГОМИСТЕРША

1760 год

Я ненадолго остановился в Утрехте, а через день к полудню был уже в Кёльне, без задержки, но не избегнув опасности.

В полулье от города на меня напали пятеро дезертиров с криками: "Кошелёк или жизнь!" Я выхватил пистолет и, направив на почтальона, пригрозил угостить его зарядом, если он не пустит лошадей галопом. Бандиты дали залп по экипажу, но никого не задели. Правда, они не осмеливались стрелять в почтальона.

Если бы, как это делают англичане, у меня был при себе легкий кошелёк нарочито для грабителей, я, конечно, бросил бы его беднягам. Но, поскольку недостало времени выделить причитающуюся им долю, я рискнул жизнью, дабы не оказаться совершенно ограбленным. Мой испанец никак не мог взять в толк, каким образом он остался без царапины, хотя пули свистели около его ушей.

В Кёльне стояли на зимних квартирах французы, и меня поместили у "Золотого Солнца". Первым человеком, которого я увидел, войдя в залу, был граф де Ластик, племянник мадам д'Юрфе. Он встретил меня с отменным вниманием и предложил сопроводить к г-ну де Торси, командовавшему гарнизоном. Я согласился, и сего последнего вполне удовлетворило письмо графа д'Аффри. Я рассказал ему о происшествии на дороге, и он поздравил меня со счастливым исходом, но с чисто военной откровенностью посетовал на моё безрассудство.

- Вы ставили слишком много ради денег и могли остаться без ноги или руки, а это ничем не восполнимо.

Я отвечал, что, презирая опасность, часто тем самым уменьшаю оную. Мы посмеялись, и он добавил, что, если я не очень спешу, он постарается доставить мне удовольствие видеть сих бандитов на виселице.

- Я предполагаю выехать завтра, и удержать меня может отнюдь не любопытство видеть казнь нескольких негодяев. Подобные развлечения совершенно не в моём вкусе.

Г-н де Ластик уговорил меня отправиться в театр и, рассчитывая быть представленным некоторым дамам, я посвятил час своему туалету.

Напротив моей ложи сидела красивая женщина, несколько раз взглянувшая в мою сторону. Этого было более чем достаточно, дабы возбудить моё любопытство, и я обратился к г-ну де Ластику с просьбой представить меня. Сначала мы подошли к графу Кетлеру, генерал-лейтенанту австрийской службы при штабе французской армии, а потом к той очаровательной даме, чья красота поразила меня с первого взгляда. Я был встречен милой улыбкой, и она сделала несколько вопросов о Париже и Брюсселе. Однако весь её вид отнюдь не свидетельствовал, что она придаёт хоть малейшее значение тому, что я отвечал. Зато её весьма занимали кружева и украшения, которые были на мне.

Сначала, подобно всем людям, встретившимся впервые, мы беседовали о том и о сём, но вдруг она совершенно неожиданно, хотя и с безупречной вежливостью, спросила, сколь долго я намереваюсь оставаться в Кёльне.

- Назавтра я уже предполагаю переправиться через Рейн и, возможно, буду обедать в Бонне.

Сей ответ, сделанный мною, как и сам вопрос, вполне безразличным тоном, по всей видимости задел её, что показалось мне добрым знаком. Здесь генерал Кетлер поднялся и сказал:

- Сударь, я совершенно уверен, что мадам сумеет задержать ваш отъезд, и поскольку это доставит мне удовольствие лучше узнать вас, я буду весьма признателен ей.

Я поклонился, и он вышел вместе с де Ластиком, оставив меня наедине с этой обворожительной красавицей. Она была супругой бургомистра, и генерал Кетлер почти не расставался с нею.

- Не ошибся ли граф, - с ласковостью спросила она, -приписывая мне сию способность?

- Не думаю, сударыня, но он вполне мог ошибиться, предполагая, что вы пожелаете воспользоваться ею.

- Прекрасно! Значит, надо поймать его на слове, да он и достоин наказания за свою нескромность. Останьтесь.

Подобный язык оказался для меня столь нов, что я сам почувствовал глупость явившегося на моём лице выражения. Мне надо было собраться с мыслями. Мог ли я даже предполагать найти в Кёльне что-нибудь подобное? С выражением покорной признательности наклонился я к её руке и поцеловал её с тем чувством, которое давало ей понять, сколь просто будет приручить меня.

- Значит, вы остаётесь, сударь? Это весьма любезно с вашей стороны. Ведь иначе можно было бы подумать, что вы появились только для того, чтобы показать нам своё пренебрежение. Завтра генерал даёт бал, и я надеюсь танцевать с вами.

- А если бы я осмелился ангажировать вас на весь вечер?

- Я буду танцевать только с вами, пока вам не надоест.

- Надеюсь, мадам сумела задержать ваш отъезд и получила согласие отужинать у меня.

Я вышел из ложи влюблённый и почти счастливый открывшейся надеждой.

Обедал я у г-на де Кастри, и все присутствовавшие были весьма удивлены, что генерал Кетлер сам пригласил меня на бал, хотя непомерно ревновал свою даму, которая терпела его ухаживания лишь из тщеславия. Милейший граф уже достиг определённого возраста, лицо имел малопривлекательное , а скромные качества его ума отнюдь не возмещали изъянов внешности. Словом, совсем не был создан для того, чтобы быть любимым. Несмотря на свою ревность, он почёл уместным, чтобы я сидел за столом возле сей красавицы и весь вечер разговаривал и танцевал с ней. К себе я вернулся совершенно увлечённый новым моим знакомством и уже не помышлял об отъезде. Осмелев во время разговора, я сказал ей на горячую голову, что, если она обещает мне свидание, готов провести в Кёльне весь карнавал.

- А если я не сдержу слово?

- Мне останется лишь оплакивать свою судьбу, но я не обвиню вас. Значит, это оказалось невозможным.

- У вас доброе сердце. Оставайтесь с нами.

На другой день после бала я отправился к ней с первым визитом. Она представила меня своему мужу, не отличавшемуся ни молодостью, ни красотой, но зато чрезвычайной обязательностью. По прошествии часа, услышав, что подъезжает карета генерала, она поторопилась сказать мне: "Если граф спросит, предполагаете ли вы ехать в Бонн на бал к электору, отвечайте утвердительно".

Вошёл генерал, и после обычных любезностей я удалился.

Мне не было ничего известно о бале у электора, но, надеясь, что сей праздник развлечёт меня, я навёл справки и узнал, что это бал-маскарад, на который приглашено всё кёльнское дворянство, а благодаря маскам может войти кто угодно. Я твёрдо решил ехать, полагая, что получил к тому приказание, а поскольку милая дама также собиралась туда, можно было надеяться на какой-либо счастливый случай. Желая елико возможно оставаться инкогнито, я положил себе отвечать на все вопросы в том смысле, что особливые причины не позволяют мне принять участие в сём празднестве.

Под вечер в день бала я выехал в почтовой коляске, имея при себе два домино, и, добравшись без промедления до Бонна, нанял комнату, где облачился в одно из них, а потом взял портшез, на котором меня доставили во дворец.

Я без затруднений вошёл и, никем не узнанный, принялся разглядывать всех кёльнских дам. Красавица моя сидела за фараоном и понтировала по дукату. С удовольствием узнал я в банкомёте графа Вериту - веронца, с которым познакомился ещё в Баварии. Его скромный банк не превосходил пятисот или шестисот дукатов, а всех понтёров, включая и женщин, было не более дюжины. Я встал рядом с моей дамой, и банкомёт подал мне колоду, чтобы снять карты. Видя мой отрицательный жест, соседка моя сделала это без дальнейшего промедления сама. Я поставил десять дукатов на одну карту и проиграл четыре раза подряд.

Та же неудача и во второй талии. В третьей никто не пожелал снимать, и обратились к генералу, который сам не играл. Мне показалось, что его рука будет для меня счастливой, я поставил пятьдесят дукатов на одну карту и выиграл. В следующей талии я удвоил ставку и сорвал банк. Вокруг сразу же столпились любопытные, но, благодаря удаче, мне удалось скрыться.

Я возвратился в Кёльн достаточно рано, чтобы успеть во Французскую Комедию, а поскольку у меня не было своего экипажа, пришлось нанять портшез. В театре я увидел графа Ластика, который один сопровождал мою красавицу. Я счёл это благоприятным знаком и подошёл к ним. Она тут же принялась рассказывать мне с печальным видом, что генерал почувствовал себя больным и принуждён лечь в постель. Когда через несколько минут г-н Ластик вышел, она оставила свой тон притворной печали и с изысканной любезностью наговорила мне с тысячу комплиментов.

- Генерал, - сказала она, - слишком много выпил. Он завистливый грубиян и оскорбил меня, когда я стала защищать вас.

- Почему бы вам не прогнать его, сударыня? Этот мужлан не годится для того, чтобы служить такой замечательной красавице.

- Уже поздно, мой друг. Иначе им завладеет одна женщина.

- Ах, почему я не знатный вельможа! Но пока должен сказать вам, что я болен много серьёзнее, чем Кетлер.

- Надеюсь, вы шутите.

- Совсем нет. Ежели не выкажете вы человеколюбия и не доставите мне единственно возможное лекарство, я уеду отсюда несчастным до конца своих дней.

- Задержитесь. Поверьте, я не забываю о вас, но найти подходящий случай очень трудно. 

- Если сегодня вечером генерал не пришлёт за вами карету, я мог бы, не нарушая благопристойности, отвезти вас.

- Молчите, у вас нет кареты, и лучше отвезу вас я. Мысль хороша, но нужно, чтобы это не выглядело нарочно подстроенным. Вы проводите меня до кареты, я спрошу, где ваша, а вы ответите, что у вас её нет. Тогда я приглашу вас и довезу до трактира. Езда займёт только две минуты, но в ожидании лучшего и это уже кое-что.

Я ответствовал ей лишь взглядом, который с живостью выразил, сколь опьянила меня открывшаяся надежда.

сказала: "Я еду к генералу справиться о его здоровье. Если это не покажется вам слишком долгим, на возвратном пути я могу довезти вас".

Мысль была восхитительна - нам предстояло дважды пересечь весь город, и это оставляло уже не так мало времени, К сожалению, экипаж был открытым, а луна светила прямо в лицо. В этот вечер я не мог назвать её покровительницей влюблённых. Мы сделали всё, представлявшееся возможным, но, по существу, это было почти ничто. Подобная игра вызвала у меня лишь отчаяние, хотя моя прелестная спутница с величайшим рвением содействовала моим усилиям. В довершение неприятностей дерзкий кучер из любопытства несколько раз оборачивался в нашу сторону, и это вынуждало нас умерять свои движения. Часовой сказал, что Его Превосходительство никого не принимает, и мы радостно повернули обратно. Теперь луна светила уже в спину, и любопытство кучера было не столь стеснительно. Мы устроились несколько лучше, но мне казалось, что лошади прямо-таки летят по мостовой. Я счёл необходимым задобрить возницу на отучай, если бы оказия повторилась, и, выходя, дал ему дукат.

Возвратился я изнурённый и несчастный, но влюблённый более прежнего, тем паче красавица вполне убедила меня, что не ограничится одной только податливостью и страсть её нисколько не уступает моей. В подобных обстоятельствах я решил не уезжать из Кёльна, не испив с этой воистину божественной женщиной полную чашу наслаждений. А это, как мне казалось, могло произойти лишь когда генерала не будет в городе.

Назавтра в полдень я отправился в резиденцию Его Превосходительства, дабы расписаться в книге посетителей, но день оказался приёмным, и я поднялся. Дама моя была тут же.

Я обратился к генералу с приличествующим обстоятельствам комплиментом, но грубый австрияк отвечал лишь холодным наклоном головы. Вокруг стояло много офицеров, и спустя четыре минуты я сделал общий поклон и удалился. Сей неотёсанный болван не выходил из комнаты три дня, и моя дама не появлялась в театре, так что я был лишён удовольствия видеть её.

В последний день карнавала Кетлер пригласил многочисленное общество на ужин, за которым должен был последовать бал. Я отправился в театр, дабы свидетельствовать почтение моей милой даме, и когда взошёл в её ложу, она, улучив минуту, спросила:

- Генерал пригласил вас?

- Нет.

- Как! - воскликнула она с негодованием. - Вы не приглашены? Но вам всё равно нужно быть там.

- Подумайте, что вы говорите, сударыня, - отвечал я с нежностью, - я готов повиноваться чему угодно, за исключением этого.

- Мне известно всё, что вы можете возразить, и всё-таки вам надобно прийти. Я почту себя обесчещенной, если вас не будет за ужином. Вы должны дать мне это доказательство вашей любви и, смею сказать, уважения.

- Требуете? В таком случае я буду. Но понимаете ли вы, божественная, что приказ ваш может стоить жизни или ему или мне, ибо я не такой человек, который стерпит оскорбление.

- Мне всё понятно, и я принимаю вашу честь столь же близко к сердцу, как и свою собственную, если не более. Но с вами ничего не случится, обещаю вам. Я решилась окончательно, и вы должны прийти, обещайте мне это. Если вас не будет, я тоже не появлюсь, но тогда мы уже никогда не увидимся.

- Можете вполне рассчитывать на меня.

Когда вернулся г-н де Кастри, я вышел из ложи и прошёл в партер, где, предвидя последствия требуемого этой женщиной столь необычного шага, провёл два тягостных часа. Однако, решившись держать слово - столь неотразимо было на меня влияние этой красавицы, - я раздумывал, как бы смягчить то нелестное впечатление, которое могут произвести мои действия. По выходе из комедии отправился я к генералу, у коего нашёл всего пять или шесть персон. Я подошёл к одной канониссе, великой любительнице итальянской поэзии, и занялся с ней интересной беседой. Через полчаса зала наполнилась, последними прибыли моя дама и генерал. Увлечённый разговором, я не двигался с места, и Кетлер не заметил меня, тем более его тут же увлекли в противоположную сторону. Вскоре объявили, что стол готов. Канонисса поднялась, взяла мою руку, и вот мы уже сидим рядом, продолжая рассуждения о литературных предметах. Однако, когда все места были заняты, оказалось, что для одного из приглашённых не хватило куверта.

- Это невероятно! - громко воскликнул генерал. И пока утесняли места, чтобы поставить ещё один прибор, он оглядел всех присутствующих. Я делал вид, что ничего не замечаю, но, дойдя до меня, он произнёс повышенным тоном:

- Сударь, я не приказывал посылать вам приглашение!

- Совершенно справедливо, мой генерал, - почтительно ответил я, - но мне показалось, и по-моему не без основания, что произошло это лишь по забывчивости, и я не мог не явиться свидетельствовать Вашему Превосходительству моё совершенное почтение.

Произнеся эти слова, я, ни на кого не глядя, оборотился опять к канониссе. Минут пять стояло глубокое молчание, но вскоре общество вновь оживилось, исключая надувшегося генерала. Это мало меня трогало, однако из самолюбия мне хотелось развеселить его, и я подстерегал подходящую для сего чуда минуту. Оказия представилась, когда подавали второе блюдо. 

Г-н де Кастри восхищался дофиной и заговорил о её братьях, графе де Люсасе и герцоге Курляндском, а потом вспомнили про сосланного в Сибирь герцога Бирона. Кто-то из гостей сказал, будто все его заслуги ограничивались лишь тем, что он сумел понравиться императрице Анне. Здесь я извинился и счёл уместным добавить:

- Он отличился больше всего своей верной службой последнему герцогу Кетлеру, который лишь благодаря ему сохранил свои обозы во время последней войны. И именно герцог Кетлер отправил его к петербургскому двору. Вирой никогда не претендовал на герцогство и хотел лишь получить графство Вюртемберг, поскольку признавал права младшей линии дома Кетлеров. Но царица желала во что бы то ни стало сделать своего фаворита герцогом.

Генерал после моего объяснения смягчился и с доступной для него любезностью сказал, что не встречал более осведомлённого человека, и тут же добавил с сожалением:

После сего скромного изъяснения он громко расхохотался и послал мне бутылку превосходного рейнвейна. До конца ужина генерал беседовал уже только со мной. Я внутренне торжествовал, ободрённый тем оборотом, который приняли мои дела, и ещё более удовольствием, написанным на лице моей дамы.

всё-таки не смог удержаться от грубости и в конце бала спросил, уверен ли я в своём отъезде. Я отвечал, что предполагаю покинуть Кёльн лишь после большого парада.

С бала я уходил совершенно довольный своим подвигом любви к бургомистерше и с благодарностью фортуне, которая столь ловко помогла мне образумить неотёсанного генерала, ибо одному Богу известно, как бы обернулось дело, если бы он осмелился велеть мне выйти из-за стола. В первую же нашу встречу после бала сама красавица сказала о своём смертельном испуге, когда услышала, как он говорит, что не приглашал меня. 

Через два дня я сделал ей визит в одиннадцать часов утра, дабы не встретиться с генералом. Она приняла меня в комнате мужа, и сей последний самым дружественным тоном спросил, не сделаю ли я им честь отобедать у них. Я поспешил поблагодарить его и принять приглашение. Бургомистр был добрым и приятным человеком с умом и обширным образованием.

- Это, - сказала она, - наша спальня, а здесь комната, где я сплю пять или шесть дней, когда того требует благопристойность. Рядом церковь, которую можно считать нашей домашней часовней, поскольку через эти два окна мы слушаем мессу. А по воскресеньям спускаемся этой лестницей и входим в церковь через маленькую боковую дверь. Ключ от неё у меня.

Была вторая суббота поста, но обед оказался превосходным, хотя это интересовало меня меньше всего. Я был очарован видом этой молодой и прелестной женщины, окружённой детьми и обожаемой всем своим семейством.

На следующий день я отправился слушать мессу в маленькую бургомистерскую церковь. Дабы не привлекать любопытных взглядов, мне пришлось облачиться в редингот. Я увидел, как спустилась моя красавица, сопровождаемая всем семейством. Боковая дверца была столь искусно вделана в стену, что, не зная заранее, её трудно было заметить.

Дьявол, как известно, обладает большей силой в церкви, чем в любом другом месте, и мне пришло в голову проникнуть к моей красавице именно через эту дверь. На следующий день в комедии я предложил ей свой план. "Я уже думала об этом, - отвечала она, улыбаясь, - и дам вам знать запиской в первой же газете". Далее мы уже не могли продолжать нашу беседу, поскольку с моей возлюбленной была одна дама из Экс-ля-Шапель, которой надлежало оказывать знаки внимания.

для меня. Вот что значилось в её записке: 

"Прекрасный план, вдохновлённый любовью, может быть осуществлён беспрепятственно, но сопряжен со множеством неопределённостей. Жена ночует в комнате лишь в том случае, когда муж просит её об этом, то есть только в некоторые дни, коих бывает всего четыре или пять за месяц. Придётся ждать. Любовь предупредит вас о приближении счастливого часа. Тогда надо будет спрятаться внутри церкви. Но не пытайтесь подкупить сторожа, который открывает и запирает её. Несмотря на свою бедность, он слишком глуп и может выдать тайну. Единственный способ обмануть его - это спрятаться. Он закрывает церковь в полдень, а по праздникам с заходом солнца. Когда наступит время, достаточно легонько толкнуть дверь, которая на сей случай не будет заперта изнутри. Место предполагаемого сражения отделено лишь простой перегородкой, и поэтому нельзя ни чихать, ни кашлять. Это было бы верхом несчастья. Отступление не представляет ни малейших трудностей - достаточно спуститься в церковь и выйти из неё, как только она откроется".

Я сто раз перецеловал сие прелестное послание и со следующего же дня занялся столь необходимым исследованием театра предстоящих действий. В церкви стояла кафедра, где никто не смог бы увидеть меня, тем не менее я остановил свой выбор на исповедальне, располагавшейся совсем рядом с дверью. Улёгшись в том месте, где священник ставит ноги, я мог совершенно спрятаться, но там было столь тесно, что вначале я сомневался, смогу ли пробыть внутри нужное время. Дождавшись полудня, когда церковь закрывают, решился я сделать опыт и, скрючившись, оказался всё же столь дурно укрыт, особливо но причине сломанной перегородки, что меня легко можно было видеть с двух шагов. Однако же я совершенно не колебался, поскольку в делах подобного рода успех сопутствует лишь вверяющемуся фортуне. Решившись на любые опасности, я возвратился к себе вполне удовлетворённый своими изысканиями. Я записал все наблюдения и соображения и, вложив их в старую газету, передал ей как обычно в ложе театра, где мы виделись каждый день.

Через неделю она при мне спросила генерала, нет ли у него каких-либо поручений к её мужу, который завтра отправляется в Экс-ля-Шапель, откуда вернется через три дня. Для меня этого было вполне достаточно, тем более что слова её сопровождались выразительным взглядом.

В четыре часа я уже скрючился в исповедальне, стараясь укрыться как можно лучше и поручая себя всем святым. В пять сторож пришёл с обычным обходом и запер двери. Едва услышал я звук ключа, как сразу же выполз из своей тесной клетки и сел на скамью возле окна.

блаженства не показались бы мне утомительными, если бы крысы не сновали непрестанно взад и вперёд, что составляло сущую пытку. Природа наделила меня непреодолимым отвращением к этому маленькому животному, бояться которого нет особенных оснований, но чьё зловоние вызывает во мне приступы тошноты.

Наконец, ровно в десять часов, наступил миг вожделенного блаженства - я увидел перед собой предмет моей страсти со свечою в руке. Читателю, бывавшему в подобных положениях, легко вообразить все восторги сей восхитительной ночи. Впрочем, он не сможет представить себе подробности, ибо хоть я и был далеко не новичком, но возлюбленная моя оказалась неисчерпаемой в способах увеличить наслаждения нашей сладостной битвы. Она озаботилась приготовить для меня немного холодной закуски, но я ни к чему не притронулся, поелику не мог насытиться всеми открывшимися мне прелестями.

Долгие часы, проведённые нами в наслаждениях, прошли для меня очень быстро, хотя мы совершенно не отдыхали, если не считать перерывов для ещё большего возбуждения чувств.

Утомлённый, но не насытившийся, я покинул милую даму на рассвете, уверив её, что при следующем свидании она найдёт меня всё тем же. Я возвратился в исповедальню, опасаясь, как бы наступившее утро не выдало моё убежище, но отделался лишь страхом и благополучно вышел наружу. Почти весь день я провёл в постели и велел подать себе обед в комнату. Вечером я был в театре, чтобы насладиться видом очаровательного создания, счастливым обладателем которого сделали меня любовь и настойчивость.

Через две недели она переслала мне записку, что на следующую ночь будет спать одна. Это было в будний день, и церковь закрывалась в полдень. Посему пришлось мне явиться к одиннадцати часам, предварительно подкрепившись обильным завтраком. Я залез в свою нору, и на этот раз сторож также не заметил меня. Предстояло ждать десять часов и, подумав, что придётся провести их сначала в церкви, а потом на тёмной лестнице в обществе стада крыс, даже не имея возможности понюхать табака из страха выдать себя, я нашёл своё положение мало привлекательным. Однако надежда на вознаграждение ободряла меня. В час дня послышался легкий шорох, через решётку окна просунулась рука и обронила листок. Я подбежал и с замиранием сердца поднял его. Первой моей мыслью было, что из-за какого-то препятствия вместо восторгов любви предстоит мне провести ночь на церковной скамье. Я открыл записку и с радостью прочёл:

"Дверь отперта. На лестнице вам будет лучше. Там вы найдёте свет, легкий обед и книги. Правда, сидеть будет неудобно, но в этом я могу помочь лишь маленькой подушечкой. Не сомневайтесь, для вас время пройдет быстрее, чем для меня, а поэтому терпите. Я сказала генералу, что плохо себя чувствую и не хочу выезжать. Ради Бога, не кашляйте, особенно ночью, иначе мы пропали!"

Сколь изобретательна любовь! Я поднялся и обнаружил отменно накрытый куверт, превосходные блюда, спиртовую горелку, кофе, лимоны, сахар и ром для пунша. Я был поражён, как моя очаровательная дама сумела приготовить всё это тайком от своего семейства.

Три часа я был занят чтением, а три других - едой и приготовлением пунша. Потом я заснул, и в десять часов был разбужен моим ангелом. Несмотря на всё блаженство, вторая ночь оказалась не столь восхитительной, как первая, поскольку мы были лишены возможности видеть друг друга и, кроме того, наши движения затруднялись недалеким соседством дражайшего супруга. Часть ночи мы спали, а рано утром пришлось играть отступление. 

Так кончился мой роман с этой красавицей. Генерал отправился в Вестфалию, а она должна была ехать в деревню. Посему я решил покинуть Кёльн и обещал ей вернуться на следующий год. Как увидит читатель, я не сдержал своё слово.

Два с половиной месяца, проведённые в этом городе, не облегчили мой кошелёк, хотя каждый раз, когда приходилось садиться за карты, я проигрывал. Боннский бал существенно помог мне. Мой банкир, г-н Франк, жаловался, что я ничего не взял у него, но надо было доказать всем наблюдавшим за мной, что я заслуживаю почтительного обхождения.

Граф дал мне письмо к одной канониссе в Кобленц и при этом с жаром превозносил её, что заставило меня нарочито остановиться там. Но вместо означенной дамы, которая, как оказалось, уехала в Мангейм, я встретил на постоялом дворе некую актрису по имени Тоскани, возвращавшуюся в Штутгарт вместе со своей дочерью, очень молодой и весьма красивой девицей. Они ехали из Парижа, где юная особа в течение года обучалась танцам у славного Вестриса. Девица была истинной жемчужиной и без труда склонила меня сопровождать их до Штутгарта. Матери не терпелось узнать, какое впечатление произведёт на герцога её дочь, которую она с детских лет предназначала для услаждения сего любвеобильного государя. Последний же хоть и содержал любовницу, но имел обыкновение испытывать всех фигуранток балета, отличавшихся хоть какими-то достоинствами.

не позволять герцогу прикасаться к ней, пока он не прогонит царствующую фаворитку. Сей метрессой была танцовщица Гарделла. дочь того венецианского гондольера, о котором я писал в первом томе моих воспоминаний. 

Поскольку несколькими прозрачными намёками я дал им понять, что, по моему мнению, цветок уже сорван в Париже, и герцогу Вюртембергскому придётся довольствоваться лишь остатками, они посчитали себя задетыми и согласились дать мне возможность удостовериться в истине. Было договорено, что сия процедура совершится на следующий день. Они исполнили обещанное, и утром я с немалой приятностью провёл два часа, но оказался принуждённым охладить на матери весь пыл, возбужденный её чадом.

Хотя Тоскани была ещё молода, она не нашла бы во мне ничего, кроме ледяного холода, если бы не её очаровательная дочь. Впрочем, мать не доверяла мне настолько, чтобы оставлять наедине с нею.

Итак, я решил ехать в Штутгарт, где должен был встретить Бинетти, которая всегда с радостью вспоминала обо мне. Я помог ей обосноваться на подмостках в тот год, когда синьора Вальмарама выдала её замуж за французского танцовщика Бине, итальянизировавшего потом своё имя. Там же в Штутгарте находился столь любимый мною младший Балетти, молодая Вулькани, на которой он женился, и несколько других старых знакомых. Всё это, как мне казалось, должно было сделать моё пребывание в этом городе отменно приятным. Но читатель вскоре увидит, сколь опасно полагаться на собственные суждения. На последней почтовой станции я расстался с моими актрисами и, въехав в город, остановился у "Медведя".