Любовные и другие приключения Джиакомо Казановы.
XXV. Гренобльские прелестницы. 1760 год

XXV

ГРЕНОБЛЬСКИЕ ПРЕЛЕСТНИЦЫ

1760 год

Мысль о том, как вытянется лицо у любовницы маркиза де Прие, у него самого, а может быть, и у всей их компании, которая, конечно, не оставалась равнодушной к содержимому моей шкатулки, забавляла меня до самого Шамбери, где я остановился лишь для того, чтобы переменить лошадей. Приехав в Гренобль и не найдя пристойного жилища, я не велел распрягать и отправился на почту. Там ждало меня несколько писем, и среди них послание мадам д'Юрфе. Она писала, что в приложенной записке некоему офицеру по имени Вальанглар рекомендует меня как учёного, и сей офицер откроет передо мной лучшие дома города.

Я разыскал Вальанглара, который любезно принял меня и, прочитав письмо, сказал, что сделает всё, от него зависящее, дабы угодить мне.

Это был мужчина уже некоторого возраста, поскольку пятнадцать лет назад он состоял в дружеских отношениях с мадам д'Юрфе, а ещё более - с княгиней де Тудевиль, её дочерью. Я пожаловался ему на неудобства гостиницы и в качестве первой услуги просил подыскать мне подходящее жилище. Он потёр себе лоб и сказал:

- Думаю, что смогу поместить вас в великолепном доме, который, однако, находится за городом. Консьерж там превосходнейший повар, и ради того, чтобы готовить вам, он уступит в цене.

- Вот этого я как раз и не хотел бы.

- Не беспокойтесь, он возместит себе на обедах, и кроме того, этот дом продаётся. А сейчас поехали.

Я занял помещение из трёх комнат и заказал ужин на две персоны, предупредив, что люблю поесть и никогда не считаю деньги. На первом этаже я увидел трёх очаровательных девиц и жену консьержа. Они приветствовали меня почтительными реверансами. Г-н Вальанглар отвёз меня в концерт, намереваясь представить местному обществу. Однако я просил его никого не беспокоить, пока я не увижу дам и не укажу ему тех, которые заинтересуют меня.

Общество оказалось многочисленным, особенно по части прекрасного пола. Но только одна привлекла моё внимание - прелестная брюнетка скромного вида, прекрасно сложённая и очень просто одетая. Лишь раз бегло посмотрев в мою сторону, она упорно не оборачивалась более. Тщеславие заставило меня сначала подумать, что это лишь уловка кокетки для возбуждения любопытства и ради удобства позы, позволявшей лучше всего рассмотреть восхитительные пропорции её профиля и другие формы, которые отнюдь не скрывала её непритязательная одежда. Успех рождает уверенность, а самонадеянность всегда идёт в согласии с нашими желаниями. Именно на этой девице я и остановил свой выбор, как будто все женщины Европы составляли гарем, покорный моей воле. Я сказал барону, что хотел бы свести с ней знакомство.

- Она благонравного поведения и никого не принимает, хоть и живёт в бедности.

- Ваши объяснения ещё более завлекают меня.

- Навряд ли вы добьётесь чего-нибудь. А вот и её тётка. После концерта я вас представлю.

Оказав мне сию услугу, он поехал ко мне ужинать. Консьерж-повар заставил прислуживать у стола обеих своих дочерей, блиставших красотой. Однако, когда в пять приёмов было подано пятнадцать блюд, Вальанглар стал ворчать.

- Этот человек просто смеётся над нами.

- Напротив, он угадал мои вкусы, разве вы не находите, что все кушанья превосходны?

- Не могу отрицать, но...

- Не беспокойтесь, я люблю тратить деньги. 

Когда в конце ужина появился сам хозяин, я сказал ему, что он достоин быть первым поваром Людовика XV.

- Это оплошность вашего слуги, сударь. Отобедав, он сказался больным и улёгся в постель. Поэтому я ничего не мог услышать о ваших привычках.

Мы оставались за столом до одиннадцати часов, беседуя о тысяче приятных предметов и оживляя свои рассуждения божественным гренобльским ликёром, которого выпили целую бутылку. Сей отменный напиток приготовляется из вишнёвого сока, водки и корицы. Невозможно представить, чтобы нектар олимпийских богов превосходил его по тонкости аромата.

Отблагодарив барона, я просил запросто приезжать к моему столу и велел отвезти его домой в моей карете.

Я проводил своего гостя и, возвратившись к себе в комнату, был приятно удивлён присутствием там очаровательных дочерей консьержа.

Дюк не дожидался приказания не прислуживать мне. Он знал мои вкусы и понимал, что, когда в моих комнатах оказывались хорошенькие девицы, я без особого удовольствия видел его около себя. Чистосердечный вид, с которым сии юные особы стремились угадать малейшее моё желание, в то же время всем своим поведением не оставляя никаких сомнений, что они не стремятся соблазнить меня, пробудили во мне намерение доказать им, что я достоин их доверенности. Они сняли с меня туфли, причесали и одели ночную рубашку. Улёгшись, я пожелал им доброй ночи и сказал, чтобы шоколад подали к восьми часам.

Размышляя о своём положении, я не мог не признать себя совершенно счастливым. Я обладал безупречным здоровьем, достиг самого цветущего возраста, не имел никаких обязанностей и ни от кого не зависел. У меня доставало денег, удачи в игре и благосклонности интересных женщин. Воспоминания о горестях и неприятностях, которые приходилось временами испытывать, сменялись таким обилием радостей и счастья, что мне не оставалось ничего другого, как благодарить судьбу. Я заснул с этими приятными мыслями и в своих сновидениях грезил о прекрасной брюнетке, увиденной в концерте.

Утром, в восемь часов, одна из дочерей консьержа принесла мой шоколад и сказала, что у Дюка жар.

- Надобно позаботиться о бедняге.

- Кузина уже пошла дать ему бульона.

- Как вас зовут, мадемуазель?

- Моё имя Роза, сударь, а Манон - моя сестра.

В эту минуту вошла Манон с моей рубашкой, у которой она гладила кружева. Я поблагодарил её, и она, покраснев, сказала, что всегда причёсывает своего отца.

- Я рад слышать это, мадемуазель, и буду доволен, если вы станете оказывать и мне такую же услугу до выздоровления моего камердинера.

- Весьма охотно, сударь.

- А я, - со смехом вмешалась Роза, - буду брить вас.

- Интересно, как это получится? Принесите-ка воды.

Пока Манон готовилась к причёсыванию, я быстро встал, и возвратившаяся Роза отменно выбрила меня.

- А теперь, мадемуазель, вы должны обновить мою бороду, - с этими словами я подставил ей щёку, но она сделала вид, что не понимает.

- Вы обидите меня, - с нежностью в голосе продолжал я, - если откажете в поцелуе.

- Если вы не поцелуете меня, то я не стану бриться у вас.

При этих моих словах в комнату вошёл её отец.

- Ваша дочь, - обратился я к нему, - прекрасно выбрила меня, но не желает обновить мою бороду, потому что это не принято в Гренобле.

- Это принято в Париже, дурочка. Ведь меня ты целуешь, так почему не оказать такую же любезность господину кавалеру?

Сделав вид, что подчиняется приказанию, она подошла с поцелуем, чем заставила Манон рассмеяться.

- Ладно, - сказал отец, - когда господин кавалер будет причёсан, наступит и твоя очередь. 

Сей догадливый плут сразу же нашёл верный путь, чтобы я не проверял его счета. Впрочем, старался он напрасно - для меня все его ухищрения не переходили границ умеренности.

Манон причесала меня не хуже, чем моя милая Дюбуа, о которой я всё ещё вспоминал с удовольствием. Не в пример Розе она поцеловала меня без лишних церемоний. Обе вышли, когда доложили о прибытии банкира.

Этот молодой человек, отсчитав четыреста луидоров, заметил, что мне будет удобно в занимаемом доме.

- Несомненно, - отвечал я, - ведь обе сестры очаровательны.

- Но их кузина ещё лучше. Отец имеет ренту в две тысячи франков, и дочери смогут выбрать себе мужей среди коммерсантов.

Любопытствуя видеть эту кузину, которая, как говорили, была ещё красивее обеих сестёр, я спустился вниз и у попавшегося навстречу консьержа спросил, где комната Дюка.

Я увидел своего молодца облачённым в халат и сидящим на постели. Румянец на его лице не свидетельствовал об опасной болезни.

- Ну, что с тобой?

- Ничего, сударь. Просто я приятно провожу время, поскольку вчера у меня возникло желание заболеть.

- С чего это?

- А после того, как я увидел здешних граций, которые куда лучше вашей прекрасной экономки, не позволившей мне поцеловать её. Однако что-то не торопятся с моим бульоном, придётся рассердиться.

- Господин Дюк, вы наглец.

- Сударь, может быть, вам хочется, чтобы я выздоровел?

Тут открылась дверь, и вошла кузина с бульоном. Я нашёл её восхитительной.

- Я желаю обедать в постели, - сказал испанец.

- Вам будет подано, - ответила девица и вышла. 

- Эта девчонка изображает из себя принцессу, - заметил Дюк. - Но меня не обманешь. Не правда ли, сударь, вам она тоже кажется прехорошенькой?

- Мне кажется, что ты совсем обнаглел, и я недоволен твоим обезьянством. Вставай и будешь прислуживать за столом. В этой комнате ты не останешься, консьерж даст тебе другую.

Выходя, я встретил прекрасную кузину и сказал ей, что завидую тому вниманию, которого удостоился мой слуга, и поэтому прошу её не затруднять себя более.

- О, Боже мой, я буду только довольна.

Перед обедом приехал барон и рассказал, что явился прямо от той дамы, которой представлял меня. Она была женой адвоката Морэна и тёткой заинтересовавшей меня девицы. "Я сказал о том впечатлении, которое произвела на вас племянница. Она обещала позвать её и держать при себе весь день".

Отдав должное обеду, не только не уступавшему вчерашнему ужину, но по разнообразию блюд способному возбудить аппетит мертвеца, мы поехали к мадам Морэн, которая приняла нас с непринуждённостью парижанки. Она представила мне своих семерых детей. Старшей дочери, не отличавшейся ни красотой, ни безобразием, было двенадцать, хотя выглядела она, как четырнадцатилетняя. Я сказал об этом, и мать, дабы убедить меня в истинности своих слов, принесла свидетельство, где был записан год, месяц, число и даже час её рождения. Подивившись сей пунктуальности, я спросил, имеют ли они гороскоп.

- Нет, ещё никто не оказывал нам сей любезности.

- Время пока не упущено, и Бог, по всей вероятности, предназначил столь приятное дело для меня.

В эту минуту вошёл муж мадам Морэн, и она представила его. Обменявшись любезностями, мы возвратились к гороскопу. Адвокат вполне резонно заметил, что астрология если наука и не вполне ложная, то, по меньшей мере, весьма сомнительная; что, имея слабость заниматься ею некоторое время, он, в конце концов, понял бессилие человека прочесть будущее и обратился к непреложным истинам астрономии. Я увидел, что передо мной разумный и просвещённый человек, и нимало не сожалел об этом. Однако же Вальанглар, веривший в астрологию, принялся возражать ему. Пока они спорили, я украдкой списал время рождения девицы Морэн, однако же отец понял, в чём дело и, покачав головой, только улыбнулся. Я не смутился сим обстоятельством и продолжал писать, твёрдо решившись в ближайшие пять минут сделаться астрологом.

Наконец появилась и очаровательная племянница. Тётушка представила мне её как мадемуазель Роман-Купье, дочь своей сестры, и, повернувшись к самой девице, сказала о моём пламенном желании познакомиться с ней после встречи в концерте.

Сия юная и прелестная особа достигла уже семнадцати лет. Её сверкающую белизной кожу оттеняли роскошные чёрные волосы. Черты лица отличались идеальной правильностью, брови выгибались крутой дугой, а жемчужный ряд зубов проглядывал из-за алых уст, на которых играла улыбка, полная грации и целомудрия.

Посвятив беседе всего несколько, минут, г-н Морэн уехал по делам, мне же предложили квадриль, а когда я проиграл луидор, это было сочтено величайшим несчастьем. Я нашёл в мадемуазель Роман рассудительность, благонравие без малейшего притворства, приятность обращения и, превыше всего, отсутствие каких-либо претензий. Она отличалась весёлостью, ровным настроением и той естественной деликатностью, которая отказывается принимать слишком лестный комплимент или остроту, так как иначе пришлось бы показать себя более просвещённой, чем ей хотелось бы. Одетая с безупречной аккуратностью, она не имела на себе ничего лишнего, что могло бы служить признаком достатка - ни серёг, ни колец, ни часов. Можно было по справедливости сказать, что её украшает лишь собственная красота, и единственное исключение составляла чёрная лента вокруг шеи с золотым крестиком. Грудь изящной формы ни в чём не нарушала соразмерности пропорций. Мода и воспитание приучили её показывать наполовину сие сокровище с той же непосредственностью, что и пухленькую белую ручку или ланиты, на которых алость розы сочеталась с белизной лилии. Изучая её манеры, дабы узнать, можно ли питать хоть малейшую надежду, я совершенно потерялся и не был в состоянии сделать какое-либо заключение. Ни одно слово и ни одно движение не могло зародить во мне даже тень ожидания. Впрочем, она не дала никакого повода и для отчаяния.

Её манеры были столь же естественны, сколь и сдержанны, и это ставило в тупик мою проницательность. Однако же небольшая вольность, которую я позволил себе за ужином, дала мне проблеск надежды. У неё упала салфетка, я поспешил поднять оную и положить ей на колени. При этом я нежно сжал её ногу и не приметил на лице даже малейшего знака неодобрения. Довольный сим предзнаменованием, я пригласил назавтра всё общество обедать и ужинать у меня, предупредив мадам Морэн, что не буду выезжать целый день, а посему она сделает мне удовольствие, воспользовавшись моим экипажем.

Я проводил Вальанглара и возвратился к себе, строя воздушные замки касательно мадемуазель Роман.

Своему консьержу-повару я сообщил, что за обедом и ужином нас будет шесть персон, и затем отправился спать.

Раздевая меня, Дюк изрёк:

- Ты нахал.

- Но зато я служу вам от чистого сердца и беспокоюсь о ваших удовольствиях, как о своих собственных.

- Ты просто наловчился выгораживать себя. Уж очень я тебя избаловал.

- Так мне причёсывать вас завтра?

- Нет, и можешь ходить в город каждый день, но возвращайся к обеду.

- А малютку я всё-таки приберу к рукам.

- И попадёшь в сумасшедший дом.

Дерзость, хитрость, разврат и дурное поведение - всё прощал я сему испанцу ради его преданности, послушания и умения держать язык за зубами.

Наутро вошедшая с шоколадом Роза, смеясь, рассказала, что мой слуга послал за наёмной каретой, оделся важным господином и со шпагой на боку отправился, по его выражению, с визитами.

Под каким-то предлогом вошла Манон, и я понял, что обе красавицы сговорились не оставаться наедине со мною, чем, естественно, я не мог быть доволен, однако же не показал к тому вида. Встав, я едва успел облачиться в халат, как вошла кузина со свёртком под мышкой.

- Весьма рад вас видеть, мадемуазель. Что в этом свёртке?

- Вещи нашей работы. Посмотрите, здесь вышитые перчатки.

- Они очень хороши, особливо вышивка. И сколько стоит ваш товар?

- А вы торгуетесь?

- Всегда и подолгу.

Они немного пошептались, потом кузина взяла перо и, посчитав, сказала:

- Сударь, всё это стоит двести десять ливров.

- Вот девять луидоров. Вы должны мне шесть франков.

- Но вы же говорили, что имеете обыкновение торговаться!

Она покраснела и подала мне сдачу. Закончив бритьё и причёсывание, Роза и Манон совершенно непринуждённо расцеловали меня, а когда я обратился за тем же к кузине, она поцеловала меня в губы так, что не могло оставаться никаких сомнений - при первой же возможности она будет моею. Манон и кузина вышли, и мы остались вдвоём с Розой, которая должна была одеть меня. Я предпринял наступление, но, встретив чрезмерно упорную оборону, закончил просьбой простить меня и обещанием никогда больше не повторять этого. Когда мой туалет был окончен, я подарил ей луидор и отпустил с благодарностью.

Оставшись один, я заперся и приступил к составлению гороскопа, обещанного мною мадам Морэн. Восемь страниц я с лёгкостью заполнил учёной чепухой и особенно распространялся о том, что уже произошло с её дочерью, поскольку во время вчерашней беседы мне удалось получить некоторые о том сведения. Остальное было написано согласно вероятности и пересыпано многочисленными "если", которые и составляют всю науку астрологов, как помешанных на этом, так и откровенных обманщиков.

Я с тщательностью перечёл своё произведение и нашёл его блестящим. Занятия кабалистикой не прошли даром и выработали во мне нужную лёгкость.

Сразу же после полудня приехали гости, и в час мы сели за стол. Никогда ещё не видел я столь роскошного и изысканного обеда. Консьерж оказался таким человеком, которого надобно сдерживать, а не подгонять. Мадам Морэн с большой любезностью обращалась к знакомым ей девицам, а Дюк стоял за её стулом, одетый не менее пышно, чем королевский камергер. К концу обеда мадемуазель Роман поздравила меня с тем, что в этом прекрасном доме мне служат три грации, и я имел случай похвалить их талант, в доказательство чего принёс вышитые ими перчатки, которыми она искренне восхитилась. Я не упустил случай и тут же попросил у тётушки разрешения предложить в подарок по дюжине перчаток для каждой из её девиц. Затем я представил гороскоп, и г-н Морэн прочёл его. Хотя он и не проникся доверием к моему предсказанию, но вынужден был признать, что всё выведено из расположения планет ко времени рождения его дочери. Мы два часа говорили об астрономии, а ещё два занимались игрой в квадриль, после чего спустились прогуляться в сад, где все были достаточно учтивы, чтобы оставить мне полную свободу для беседы с очаровательной Роман.

Наш разговор, а вернее мой монолог, вращался лишь вокруг того глубокого впечатления, которое произвела на меня её красота, а также чистоты моих намерений и глубокой потребности быть любимым, дабы не оставаться до могилы несчастнейшим из людей.

"Сударь, - произнесла она наконец, - не скрою, если небу угодно будет дать мне мужа, я хотела бы видеть его похожим на вас". Воспламенённый сим наивным признанием, я схватил её руку и покрыл страстными поцелуями. Я с горячностью сказал, что, надеюсь, она не оставит меня томиться в неопределённости. Она обернулась, ища взглядом свою тётушку. Уже темнело и, очевидно, ей было неспокойно из-за того, что могло произойти. С нежной настойчивостью увлекала она меня к остальному обществу. Когда все собрались, мы перешли в салон, и для развлечения я составил небольшой банк фараона. Мадам Морэн дала дочке и племяннице немного денег, а Вальанглар столь ловко повёл игру, что, когда мы пошли ужинать, каждая из трёх дам выиграла два-три луидора.

За столом мы просидели до полуночи. Из-за холодного ветра с Альп я не мог настаивать на предполагавшейся мною ночной прогулке по саду. Мадам Морэн наговорила мне тысячу благодарностей, и я расцеловал всех дам с подобающей благоприятностью.

Услышав на кухне пение, я из любопытства зашёл туда и увидел Дюка в парадном костюме и совершенно пьяного. Заметив меня, он попытался встать, но потерял равновесие и свалился под стол, где тут же оставил избыток своей несдержанности. Его пришлось отнести в постель.

Наутро ко мне явилась Роза за плиткой шоколада и сказала, что Дюк совсем болен. Она подала шкатулку и, вручая ей шоколад, я взял её за руку так, что она ощутила мои чувства. Сочтя себя оскорблённой, она вырвалась и убежала. Через минуту вошла Манон, якобы для того, чтобы показать разорванную во время вчерашних любезностей манжету, и спросила, не требуется ли починка. Я хотел поцеловать у неё руку, но она предупредила меня и подставила свои пылающие губы. Всё-таки я не отпустил её руку, и вскоре она стала действовать ею, но тут как раз вошла кузина. Манон сделала вид, что ждёт моего ответа, и я попросил её зачинить манжету. На этом ей оставалось лишь удалиться.

Выведенный из равновесия этой двойной неудачей, я надеялся, что кузина вознаградит меня, поскольку вчерашний поцелуй был красноречивым к тому залогом. Я попросил её подать мне платок и, взяв за руку, нежно привлёк к себе. Губы её соединились с моими, а рука, оставленная моему произволу, с покорностью ягнёнка сразу же пришла в движение. Но, увы, появление злополучной Розы, принёсшей шоколад, заставило меня возвратиться к благопристойности. Я был в ярости и показал Розе своё неудовольствие, вполне ею заслуженное, поскольку лишь четверть часа назад она отвергла меня самым недвусмысленным образом. Шоколад показался мне дурно приготовленным, хотя на самом деле был отменно хорош. К тому же я нашёл, что она неловко подаёт его, а когда встал, то не пожелал бриться у неё и произвёл сие действо собственноручно, чем крайне её обидел. Затем Манон причесала меня.

Когда она заканчивала мой туалет, вошёл Вальанглар. Сей честнейший офицер, обладавший изрядным умом, хотя и верил в астрологию и прочие мистические науки, выразил сочувствие моему печальному виду и сказал, что если это происходит по причине моих намерений в отношении мадемуазель Роман, то лучше всего отказаться от них, поскольку единственной возможностью остаётся лишь законное супружество. Я отвечал ему, что решил уехать из Гренобля в ближайшие несколько дней. Мы вместе отобедали, а затем поехали к мадам Морэн, где оказалась и её очаровательная племянница.

Мадемуазель Роман встретила меня с милой любезностью, и я осмелел настолько, что усадил её к себе на колени и расцеловал. Тётушка лишь смеялась этому, а сама племянница, покраснев, подала мне какую-то бумагу и вырвалась. Я прочёл в записке год, день и час её рождения и сразу же догадался в чём дело - она тоже хотела получить от меня гороскоп. Нимало не затрудняясь прибегнуть и к сему средству, я отвечал, что смогу решить, возможно ли доставить ей это удовольствие, только на следующий день, если они соблаговолят приехать ко мне танцевать. Она вопросительно посмотрела на тётушку, и предложение моё было принято.

Когда я возвратился к себе, мне прислуживала одна Роза, но она всё ещё дулась на меня. Я попытался развеселить её, но, встретив сопротивление, велел ей идти предупредить отца, что собираюсь дать завтра бал с ужином на двадцать персон. Когда консьерж явился за приказаниями, я сказал ему, что его девицы могут тоже танцевать, если захотят. Когда он уходил, вошла Манон, будто бы для того, чтобы спросить, какие мне приготовить кружева. Она была послушна, как овечка, и всё совершилось с полным успехом. Однако же мы не смогли остаться незамеченными и были застигнуты Розой, которая вошла вместе с Дюком испросить для него разрешение принять участие в танцах. Не имея ничего против всеобщего веселья, я согласился и велел ему благодарить за это Розу. 

Мне принесли записку, в которой мадам Морэн просила позволения пригласить на мой бал двух её знакомых дам с дочерьми. Я отвечал, что она сделает мне этим удовольствие, а ещё больше - если пригласит и кавалеров по своему выбору, поскольку ужин заказан на двадцать персон.

Мадам Морэн приехала к обеду только с племянницей и Вальангларом, так как у дочери оказался ещё не готов туалет, а муж её до самого вечера не смог освободиться от дел.

На прекрасной Роман было то же платье, что и всегда, но она не нуждалась ни в каких туалетах. Подойдя совсем близко ко мне, она спросила, не забыл ли я про гороскоп. Я усадил её к себе на колени и сказал, что она получит его завтра. В этом положении, обнимая левой рукой её божественную талию, я запечатлел на прелестных губках два огненных поцелуя. Она была скорее удивлена, чем испугана, видя меня дрожащим, и хотя её оборона увенчалась успехом, она сохраняла при этом благопристойное выражение и полнейшее спокойствие. Уступая её мольбам, я сделал над собой усилие и разжал руки.

Мадам Морэн подошла и села рядом с нами, чтобы получить некоторые разъяснения о гороскопе своей дочери. Потом, обращаясь к племяннице, она сказала:

- Завтра во всём Гренобле будут говорить, что это была твоя помолвка.

- А также о моём прекрасном платье, кружевах и бриллиантах.

Последовало молчание, так как все полагали, что я говорю о самом себе, хотя у меня и в мыслях не было ничего подобного. Если бы я знал, с какой стороны подойти, то предложил бы ей пятьсот луидоров. Но мне казалось затруднительным оговаривать условия контракта, а отдавать такие деньги за какую-нибудь безделку было просто смешно.

К восьми часам собрались все гости, и я имел удовольствие видеть у себя самых красивых женщин Гренобля, а также кавалеров из лучших домов. Единственно, что мне не понравилось, это обилие сыпавшихся на меня комплиментов, коими столь расточительна провинция.

Я открыл бал с дамой, на которую указал мне Вальанглар, после чего протанцевал с каждой из присутствующих. Но все контрдансы я сохранял для прекрасной Роман, затмевавшей остальных простотой своего туалета.

Почувствовав себя изрядно разгорячённым, я поднялся наверх, чтобы облачиться в более лёгкий костюм. Когда я надевал его, вошла прелестная кузина с вопросом, не нужно ли мне чего-нибудь.

- Мне нужны вы, милое дитя, - отвечал я, заключая её в объятия.

- Боже мой, что вы делаете! Отпустите меня, сюда могут прийти. Задуйте же свечу!

Я потушил свет, запер дверь и, всё ещё переполненный прекрасной Роман, перенёс зажжённый ею огонь на прелестную кузину. Впрочем, должен признаться, племянница консьержа не нуждалась ни в чьём содействии для воспламенения желаний. Я не обнаружил в ней никаких изъянов и, возможно, она была даже лучше неопытной Роман. Удовлетворившись ранее меня, она просила пощадить её и, несмотря на моё желание начать всё сызнова, убежала.

Я возвратился в бальную залу и танцевал до тех пор, пока король консьержей не объявил, что ужин подан.

На столе теснилось множество закусок, приготовленных из всего лучшего, что дарует сезон и местный климат. Но самый бурный восторг, особенно среди дам, вызвало великое число восковых свечей, с искусством расставленных по всей зале.

Изрядно повеселившись за едой и вином, мы встали из-за стола, чтобы продолжать бал.

Я заметил, что мадам Морэн вместе с племянницей и Вальангларом вышли в сад, и присоединился к ним. Мы прогуливались при лунном свете, и я увлёк мою прекрасную Роман в дальнюю аллею. Но все мои самые обольстительные слова были напрасны. Я сжимал её в своих объятиях и покрывал страстными поцелуями, из коих она не возвратила мне ни одного. Её прелестные руки, оказавшиеся сильнее моих, воздвигали непреодолимые препятствия всем моим дерзким нападениям.

Однако же, сделав последнее усилие и воспользовавшись внезапностью, я достиг самого святилища в положении, делавшем бесполезным любое сопротивление. И здесь она охладила меня такими словами, произнесёнными ангельским голосом, к которым ни один деликатный человек не мог бы остаться бесчувственным: "Ах, сударь! Будьте моим другом, не губите меня!" Я встал на колено и, взяв её руку, просил прощения и поклялся не возобновлять более своих попыток. Я просил лишь единственный поцелуй в знак примирения. Он оказался первым и последним, коим удостоила меня сия чистая душа. Мы возвратились к её тётке, а потом в залу. Я чувствовал, что, несмотря на все старания успокоиться, не смогу побороть возбуждения.

Я сел в углу залы и попросил оказавшуюся рядом Розу принести мне лимонада. Сделав это, она стала мягко упрекать меня, что я ни разу не танцевал ни с ней, ни с сестрой, ни с кузиной.

- Что теперь подумают о нас в городе?

- Я уже утомился, но если ты обещаешь не капризничать, я приглашу тебя на менуэт.

- А что вы хотите?

- Когда твоя сестра и кузина будут заняты контрдансом, поднимись ко мне в спальню, но не зажигай свет.

- И вы обещаете танцевать со мной?

- Клянусь.

С наступлением утра дамы стали разъезжаться, и, усадив семейство Морэн в свою карету, я сказал им, что если они соблаговолят провести у меня завтра целый день, то получат заказанный гороскоп.

Затем я пошёл поблагодарить честнейшего консьержа и увидел всех трёх нимф, наполнявших карманы сладостями. Отец сказал им, что в присутствии хозяина можно красть без зазрения совести, и я также поощрил их сделать себе обширные запасы. Потом я отправился спать, заказав обед на шесть часов.

Пробудившись в полдень и чувствуя себя свежим и отдохнувшим, принялся я за гороскоп и решил предсказать очаровательной Роман, что счастье ждёт её в Париже, и она станет возлюбленной короля. Но для этого нужно, чтобы он увидел её, пока ей не исполнилось восемнадцать лет. Дабы придать более веса своему пророчеству, я описал ещё всякие удивительные события, которые случились с ней до сих пор и о которых я узнал как бы невзначай между прочими разговорами от неё самой и от её тётки.

Воспользовавшись "Эфемеридами" и ещё одной книжкой по астрологии, я за шесть часов сочинил и переписал гороскоп мадемуазель Роман. Он получился столь правдоподобен, что поразил даже г-на Морэна, не говоря уже про обеих дам и Вальанглара.

Я надеялся, что меня попросят отвезти сию живую драгоценность в Париж, и был готов оказать им эту услугу. Я рассчитывал если не по любви, то уж из благодарности добиться удовлетворения своих желаний.

На другой день в полдень появилось семейство Морэн вместе в племянницей. Оставшийся до обеда час прошёл в чтении гороскопа. Невозможно описать возбуждение, представившееся моему взору. Очаровательная Роман оставалась совершенно серьёзной и, словно не решив, есть ли у неё собственное мнение, не произносила ни слова. Г-н Морэн, посматривавший на меня время от времени, не отважился рассмеяться. Мадам Морэн казалась поражённой словно чудом и, не обнаружив в предсказании ничего преувеличенного, принялась рассуждать, что её племянница уж конечно достойнее этой фанатички Ментэнон сделаться супругой или возлюбленной монарха. "Если она не отправится в Париж, гороскоп нельзя будет обвинить в обмане. Но как устроить эту поездку? Препятствия почти непреодолимы, и, значит, всё пойдёт прахом". Я предоставил гостям обсуждать сей предмет, а потом мы сели за стол.

Первоначально царило молчание, за которым последовали разговоры о тысяче безделок, как это бывает в любом обществе. Наконец, беседа опять перешла на предмет, занимавший все умы.

- Согласно гороскопу, - сказала тётушка, - король полюбит мою племянницу, когда ей будет восемнадцать лет. Она уже приближается к этому возрасту. Как тут быть? И где взять сто луидоров, необходимых для поездки? А попав в Париж, не явится же она к королю со словами: "Вот и я, государь". И с кем ей ехать? Уж во всяком случае не со мной.

- С моей тётушкой Роман, - ответила сама девица, покраснев до белков глаз, чем вызвала смех всех присутствующих.

- Поверьте, у меня не будет к этому даже возможности, и всё останется лишь прекрасным сном. Я никогда не увижу ни Парижа, ни тем более Людовика XV.

Я поднялся, достал из шкатулки свёрток со ста пятьюдесятью луидорами и вложил ей в руку, сказав, что это конфеты. Она сразу же обратила внимание на его тяжесть и открыла обёртку. Лежавшие там пятьдесят дублонов она сочла за медали.

- Они золотые, - объяснил Вальанглар.

- И ювелир даст тебе за них сто пятьдесят луидоров, - добавила мадам Морэн.

Я был уверен, что она откажется, хотя в противном случае и получил бы истинное удовольствие.

Мы вышли прогуляться по саду. Вальанглар и мадам Морэн опять заговорили о гороскопе, я же отстал от них вместе с мадемуазель Роман.

- Скажите, прошу вас, - обратилась она ко мне, когда вокруг никого не было, - ведь это похоже на шутку?

- Напротив, всё совершенно серьёзно и зависит только от одного "если" - если вы не поедете в Париж, ничего не получится.

- Мадемуазель, осчастливьте меня и примите их здесь, в тайне от всех.

- Весьма признательна вам, но это невозможно. И почему вы отдаёте мне такие деньги?

- Ради удовольствия помочь вашему счастью и в надежде, что вы позволите любить вас.

- Если вы действительно меня любите, зачем бы мне противиться этому? Вам нет надобности покупать моё согласие, а мне для счастья совсем не обязателен король Франции. Если бы вы знали, чем ограничиваются все мои желания!

- Найти нежного мужа, достаточно состоятельного, чтобы не нуждаться в самом необходимом.

- А если вы не полюбите его?

- Но как можно не полюбить нежного и благородного человека?

- Я вижу, вы совсем не знаете любви.

я не покажусь ему безобразной, но вряд ли он пойдёт дальше этого.

- Сядем. Представьте, король оценит вас, как я, и тогда дело сделано.

- Но что вы находите во мне по сравнению со всеми остальными особами моего возраста? Возможно, я произвела на вас впечатление, но это не значит, что то же будет и с королём. И если вы любите меня, то зачем искать повелителя Франции?

- Лишь потому, что я не могу предложить достойной вас жизни.

- Это противоречит очевидности.

- Если бы я стала вашей женой, то любила бы вас нежно и безраздельно. И смогла бы отвечать на ваши поцелуи, что сейчас запрещает мне мой долг.

- Позвольте прийти к вам завтра рано утром и позавтракать около вашей постели.

- Ах, сударь, и не думайте об этом. Я сплю со своей тётушкой и всегда встаю раньше неё. Но уберите же вашу руку. Ради Бога, сударь, держите себя спокойно.

Увы! Пришлось отступить, так как её сопротивление было неколебимо. Лишь одно могло доставить мне удовольствие - несмотря на мои действия, она оставалась столь же мягкой и спокойной, словно мы пребывали в полной неподвижности. Что касается меня, то, стоя на коленях и приняв такое выражение, которое должно было доставить прощение, я прочел в её глазах, что она жалеет о невозможности удовлетворить мои желания.

мгновение она возвратила мне спокойствие и, когда мы были взаимно удовлетворены друг другом, убежала прочь. По зрелом размышлении я решил, что никогда не смогу получить от Роман более того, чего уже удалось добиться, если, конечно, не опровергну гороскоп, женившись на ней. Посему я принял решение оставить это дело без дальнейших последствий.

Я спустился в сад и, подойдя к тётушке, пригласил её пройтись со мной. Но напрасно я усердствовал, дабы убедить сию почтенную даму принять сто луидоров для поездки её племянницы в Париж. Я клялся всем святым для меня, что никто не будет знать об этом, но моё красноречие пропало впустую. Она отвечала, что если судьба предопределила её племяннице ехать в Париж, так и будет. В остальном она от души благодарила меня, присовокупив, что племянница вполне счастлива моей привязанностью.

- Мадам, - ответствовал я, - она столь понравилась мне, что, дабы не оказаться вынужденным сделать предложение, которое могло бы помешать её счастию, я решил уехать завтра же. И если бы не уготованная ей судьба, я почёл бы за честь просить у вас её руки. В два часа я приеду к вам проститься.

Известие о моём отъезде сделало наш ужин довольно грустным. Мадам Морэн, будучи женщиной светского обхождения, тут же за столом решила, что, поскольку мой отъезд уже назначен, визит к ним будет для меня обременителен, и поэтому нужно прощаться сейчас же.

- Но, по крайней мере, я хотел бы иметь честь проводить вас домой.

Вальанглар отправился пешком, а очаровательная Роман села ко мне на колени. Я осмелился быть дерзким, и, против моего ожидания, она оказалась нежной и уступчивой, так что я даже пожалел о своём решении ехать. Впрочем, было уже поздно.

По дороге нам попался перевёрнутый экипаж, и возница был принуждён остановиться на несколько минут. Сие происшествие, вызвавшее брань бедного кучера, наполнило меня блаженством, ибо за это недолгое время я получил всё, на что можно рассчитывать в подобных обстоятельствах.

Наслаждение никогда не бывает полным, если испытываешь его в одиночестве. Я чувствовал потребность удостовериться, что моя прелестная возлюбленная не осталась совершенно безучастной к дозволенным ею ласкам, и мог видеть на лице этого очаровательного создания отражение грусти и любви. Она не была ни холодна, ни бесчувственна, и единственное препятствие составляли лишь страх и добродетель. После моего прощального поцелуя мадам Морэн со свойственной ей любезностью уговорила племянницу оказать мне такой же знак привязанности, и та возвратила его с не меньшим, чем у меня, пылом.

Я расстался с ними, исполненный любви и кляня себя за объявленное уже решение ехать. Возвратившись, я нашёл в моей комнате всех трёх нимф, что было совсем некстати, так как мне требовалась только одна. Когда Роза стала причёсывать меня, в ответ на мою просьбу, сообщённую шёпотом, она отвечала, что никак не может прийти, поскольку они все трое спят в одной постели. Тогда я решил сказать им о своём завтрашнем отъезде и предложил по шесть луидоров, если они согласятся провести ночь в моей комнате. Приглашение моё было встречено смехом, и последовал ответ, что это никак невозможно. Таким образом я убедился, что каждая сохранила свою тайну - дело в подобных обстоятельствах обычное для молодых девиц. К тому же было заметно, как они ревнуют одна к другой. Я пожелал им доброй ночи, и Морфей доставил мне возможность до утра пробыть в объятиях моей прелестной Роман.

- Милостивый государь, - продолжал я далее, - мне не хотелось бы покидать ваш дом, отказав себе в удовольствии дать обед вашим девицам, дабы засвидетельствовать им, насколько я тронут их деликатным ко мне вниманием. Поэтому прошу вас приготовить наилучший обед на четыре персоны. Также потрудитесь истребовать на почте лошадей, чтобы я мог выехать сегодня же вечером.

- Сударь, - неожиданно обратился к нему Дюк, - возьмите для меня подседельную лошадь, я никак не могу ехать на запятках.

Кузина рассмеялась ему прямо в лицо, а мошенник, желая отомстить, сказал, что уж он, во всяком случае, нисколько не хуже, чем она.

- И всё-таки, господин Дюк, вы будете прислуживать ей за столом.

Я схватился за трость, но плут успел выпрыгнуть через окно во двор. Девицы закричали от страха, но, подойдя к окну, мы увидели его на ногах и корчащим тысячу ужимок. Обрадованный, что он не искалечился, я крикнул ему:

- Иди сюда, я тебя прощаю.

Девицы выразили на это своё полное удовлетворение, равно как и сам храбрец, который, поднявшись, радостно заявил:

- Никогда бы не подумал, что я так хорошо прыгаю. 

Я подал ему отменно красивые золотые часы, которые он принял со словами:

- Я бы прыгнул ещё раз за другие такие же.

Вот каков был мой испанец, коего я прогнал два года спустя, о чём мне пришлось пожалеть не один раз.

Севши за стол с тремя девицами, я безуспешно пытался напоить их. Время летело настолько быстро, что было решено отложить отъезд до завтра. Мне уже надоело хранить их тайны, и ночь казалась благоприятной для обладания всеми тремя одновременно. Когда я сказал, что согласен уехать утром, если они соблаговолят провести ночь в моей комнате, в ответ раздались протесты и смех, словно речь шла лишь о шутке. Пока мы так любезничали, явился консьерж и стал советовать не уезжать ночью, а отправиться в Авиньон водой на удобной барке, куда можно погрузить и мою карету.

- Готов согласиться, но лишь при условии, что ваши девицы снизойдут составить мне компанию до утра, так как я решил совсем не ложиться.

- Чёрт возьми, - отвечал он со смехом, - уж это их дело.

Сия сентенция оказалась решающей, и они согласились. Консьерж послал нанять барку и обещал к полуночи подать наилучший ужин.

Время до ужина прошло в шутках и любезностях, а когда мы сели за стол, я принудил моих красавиц осушить по несколько бокалов шампанского, дабы привести их в весёлое расположение. Винные пары подействовали и на мою голову, и я отважился сказать им, что вся их щепетильность довольно смешна, поскольку каждая уже подарила мне наивысшее доказательство своей благосклонности.

на колени и принялся целовать её с таким пылом, что она была не в силах сопротивляться и отдалась моим ласкам. Остальные же, побеждённые сим примером, составили хор, и мы на протяжении пяти часов предавались восторгам сладострастия. Нам был необходим отдых, но я непременно желал ехать. Мне хотелось подарить им украшения, но они заявили, что предпочитают взять у меня заказ на перчатки и получить авансом тридцать луидоров. Разумеется, я никогда не вспомнил о заказанной работе.