Любовные и другие приключения Джиакомо Казановы. XXVI. Неблагодарная добродетель 1760 год

XXVI

НЕБЛАГОДАРНАЯ ДОБРОДЕТЕЛЬ

1760 год

В каюте я сразу же заснул и проснулся уже в Авиньоне, Меня проводили в гостиницу "Сент-Омер", где я отужинал в своей комнате, несмотря на пространные рассказы Дюка о необычайных прелестях некой юной красавицы, появившейся за табльдотом.

На следующий день испанец мой разузнал, что сия красавица вместе с мужем занимает соседнюю со мной комнату. Тут же он подал мне театральную афишу, на которой значилось: "АРТИСТЫ ПАРИЖСКОЙ ТРУППЫ. ПОЁТ И ТАНЦУЕТ МАДЕМУАЗЕЛЬ АСТРОДИ". Я не смог сдержать возгласа удивления: "Как, неужели очаровательная Астроди в Авиньоне? Воображаю, как она удивится при виде меня".

Не намереваясь вести жизнь отшельника, я спустился к обеду и нашёл около двадцати особ, собравшихся вокруг столь богатого стола, что он вряд ли мог стоить менее сорока су с персоны. Прекрасная иностранка занимала внимание всех присутствующих, а моё в особенности. Это была совершенная красавица, очень молодая, не отводившая глаз от своей тарелки и отвечавшая на все обращения лишь односложными междометиями, поднимая при этом только на мгновение огромные голубые глаза неописуемой красоты. Муж её сидел на другом конце стола. Он представлял собой одну из тех заурядных фигур, которые с самого начала вызывают лишь пренебрежение, - молодой, тощий, любитель поесть и поговорить, да к тому же ещё смеявшийся всегда и по любому поводу. Своими манерами он напоминал мне переодетого лакея. Будучи уверен, что подобная личность не имеет обыкновения отказываться, я послал ему бокал шампанского, который он тут же и осушил за моё здоровье. "Позвольте мне предложить бокал для мадам?" На сие он отвечал со смехом, чтобы я адресовался прямо к ней, после чего мадам, слегка наклонив голову, отвечала, что никогда не пьёт вина. По окончании обеда она поднялась, и муж последовал за ней наверх.

Один иностранец, который, подобно мне, видел её в первый раз, спросил, кто она. Когда я сослался на свою неосведомлённость, кто-то из обедавших ответил, что её муж назвался кавалером Стюардом, что они приехали из Лиона и направляются в Марсель, а здесь живут уже восемь дней без прислуги и с весьма тощим багажом.

Намереваясь задержаться в Авиньоне лишь для того, чтобы посетить Воклюз, я не позаботился о рекомендательных письмах и поэтому не мог рассчитывать на какие-либо знакомства.

Кто из итальянцев, наслаждавшихся божественным Петраркой, не желает посетить места, знаменитые по любви поэта к прекрасной Лауре де Сад?

Я отправился в комедию, где увидел вице-легата Сальвиати, именитых женщин, ни красивых, ни безобразных, жалкую оперу, но нигде не обнаружил ни Астроди, ни кого-либо из парижской Итальянской Комедии.

- А где же знаменитая Астроди? - спросил я в конце представления у сидевшего рядом молодого человека.

Простите, но она только что пела и танцевала перед вами.

- Чёрт возьми! Мне пришлось знать её довольно близко, и если она каким-то невероятным образом настолько изменилась, то это уже совсем другая женщина.

Я вышел, но через две минуты тот же молодой человек догнал меня и пригласил пройти в ложу Астроди, которая, как он сказал, узнала меня. Я молча последовал за ним и оказался перед некрасивой девицей, хотя и бросившейся мне на шею, но совершенно незнакомой. Она обращалась ко мне по имени и не давала произнести ни слова. Предположив, что дурнушка может быть сестрой Астроди, я сел и похвалил её таланты. Она спросила разрешения освободиться от театрального костюма и со смехом принялась снимать туфли, не стесняясь показать то, что, возможно, скрывала бы, будь оно достойно внимания.

Про себя я смеялся её ужимкам, поскольку после Гренобля трудно было меня обольстить, даже если бы она оказалась столь же красивой, сколь на самом деле была неинтересной. Худоба и смуглость кожи не были достаточно сильными средствами, чтобы заставить забыть о непривлекательности её лица. Я поражался уверенности, с которой она держалась в подобных обстоятельствах и ещё требовала, чтобы я поехал с ней ужинать. Из-за её настойчивости мне пришлось отказаться в таких выражениях, которые я никогда не позволил бы себе с другой женщиной. Тогда она попросила взять четыре билета на завтрашнее представление, служившее для неё бенефисом. Сообразив, что речь шла о дюжине франков, и радуясь возможности отделаться подобной безделкой, я спросил вместо четырёх билетов шестнадцать. Она чуть не сошла с ума от радости, когда получила двойной луидор. Конечно, это была ненастоящая Астроди. Я возвратился в гостиницу и отменно поужинал у себя в комнате.

Вечером, когда Дюк причёсывал меня, он рассказал, что перед ужином к прекрасной иностранке и её мужу явился хозяин и недвусмысленно заявил категорическое требование заплатить к завтрашнему утру. Иначе для них не будут поставлены куверты, а все их пожитки навсегда останутся в гостинице.

- Откуда ты это знаешь?

- Обыкновенно. Их комната отделяется лишь деревянной перегородкой, и если бы они были сейчас у себя, то слышали бы каждое наше слово.

- А где они?

- За столом. Стараются наесться на весь завтрашний день. Дама, правда, плачет. Вам, сударь, сейчас и карты в руки.

- Умолкни, я не желаю впутываться в это. Здесь явная ловушка. Порядочная женщина никогда не стала бы рыдать за табльдотом.

- Поди предложи ей.

В эту минуту возвратилась мадам с супругом, и я услышал рыдания и сердитый мужской голос. Но говорили они по-валлонски, и я не понял ни слова.

- Отправляйся спать, - сказа я Дюку, - и передай хозяину, чтобы завтра приготовил мне другую комнату.

Я лёг, но слёзы и шёпот прекратились только после полуночи.

На следующее утро, когда я брился, Дюк доложил о кавалере Стюарде.

- Скажи, что я не знаю никого с таким именем.

Дюк вернулся и сообщил, что, услышав отказ, кавалер в ярости топнул ногой, зашёл к себе в комнату и вышел из неё уже со шпагой.

- Надо всё-таки проверить, заряжены ли пистолеты.

Мне было смешно, однако я остался доволен предусмотрительностью моего испанца, ведь отчаявшийся человек способен на всё.

- Иди к хозяину и скажи, чтобы он дал мне другую комнату.

Однако хозяин явился сам и обещал удовлетворить меня лишь на следующий день.

- Если сегодня же не будет комнаты, я сейчас же съеду. Зачем мне слушать по ночам рыдания?

- Неужели здесь слышно, сударь?

- Да, вы можете сами убедиться, например, сейчас. Может быть, вам будет даже интересно. Эта женщина из-за вас покончит с собой.

- Из-за меня, сударь? Но я требовал только то, что мне причитается.

- Слышите, теперь говорит муж. Уверен, на своём жаргоне он называет вас чудовищем.

- Это меня не касается, лишь бы заплатил.

- Вы обрекаете их на голодную смерть. Сколько они должны?

- Пятьдесят франков.

- И вам не стыдно поднимать шум из-за таких пустяков?

- Вот ваши деньги. Идите и скажите им, что вам заплатили и они могут обедать, но не называйте меня.

- Вы сделали доброе дело, - произнёс сей неотёсанный мужлан и удалился, чтобы сообщить им эту новость:

- Вы ничего мне не должны и, если угодно, можете спускаться к обеду и ужину, но впредь будете платить каждый день.

Весь этот монолог был произнесён громким голосом, чтобы я слышал каждое слово.

Когда я выходил из комнаты, меня сразу же остановил кавалер и рассыпался в благодарностях.

- Сударь, я не понимаю, о чём вы говорите, - отвечал я. Он отошёл, ещё раз поблагодарив, а я отправился на берег Роны развлечься созерцанием моста и реки, которую географы почитают самой быстрой в Европе. В гостиницу я вернулся лишь к обеду. Хозяин знал, что я плачу каждый раз по шесть франков, и отдельно для меня готовил деликатесные блюда. Именно там я пил самое лучшее эрмитажное вино, которое находил столь превосходным, что за всё время, проведённое в Авиньоне, не употреблял никакого другого. После обеда я занялся своим туалетом, а потом отправился в театр. У подъезда я встретил Астроди и отдал ей все шестнадцать билетов. Моё место было рядом с ложей вице-легата князя Сальвиати, который приехал с многочисленной свитой дам и кавалеров, разукрашенных кружевами и орденами.

Ко мне подошёл человек, назвавшийся отцом мнимой Астроди, и шепнул на ухо, что дочь его просила не выдавать её тайну. Я отвечал ему также шёпотом, что никогда не подвергну себя риску быть уличённым во лжи. Лёгкость, с которой жулик предлагает честному человеку принять участие в его махинациях, просто поразительна. Возможно, ему кажется, что подобная откровенность является знаком уважения.

После первого акта человек двадцать лакеев в княжеских ливреях разносили в передние ложи мороженое. Я счёл уместным отказаться, и тогда некий молодой человек, прекрасный как Амур, подошёл ко мне и непринуждённым, но учтивым тоном спросил, почему я не взял мороженое. 

- Не имея чести никого знать, я никому не хотел давать повод говорить, что он угощал меня.

- Сударь, такой человек, как вы, не нуждается в рекомендациях.

- Это слишком большая честь для меня.

- Вы остановились в гостинице "Сент-Омер", сударь?

- Да. Естественно, ради того, чтобы посетить Воклюз, куда рассчитываю поехать завтра, если смогу найти хорошего чичероне.

- С удовольствием окажу вам эту услугу. Меня зовут Дольчи. Я сын капитана гвардии вице-легата.

- Мне весьма приятно ваше любезное предложение, и я с удовольствием принимаю его.

- Я буду у вас в семь часов.

Меня привела в восхищение благородная непринуждённость сего Адониса, которого, если бы не звук мужского голоса, можно было бы принять за прелестную деву. Зато самозванная Астроди, чьи артистические таланты вполне соответствовали её непривлекательности, вызывала один лишь смех, так как во время всего представления ни на минуту не отводила от меня своих белёсых глаз. Даже когда пела, и то с улыбкой посматривала она в мою сторону и делала какие-то многозначительные жесты, по которым все присутствующие должны были обратить на меня внимание и составить совершенно превратное представление о моих вкусах. Зато мне понравился голос и глаза другой актрисы, оказавшейся горбуньей. Несмотря на сей порок, она была очень высока, и, если бы не её уродство, имела бы рост не менее шести футов. Кроме очень красивых глаз и вполне сносного голоса, она, как мне показалось, была, подобно всем горбуньям, отнюдь не лишена ума. Я увидел её вместе с дурнушкой Астроди у подъезда, когда выходил из театра. Одна ждала, чтобы поблагодарить меня, другая предлагала билеты на свой бенефис.

Как только Астроди излила на меня свои благодарности, горбунья, смеясь во весь рот, растягивавшийся до самых ушей и открывавший не менее двух дюжин ослепительных зубов, сказала, что надеется на моё согласие почтить своим присутствием её бенефис. 

- Если только мне не придётся уехать раньше, - отвечал я.

При этих словах наглая Астроди в присутствии нескольких дам, ожидавших своих карет, со смехом сказала, что ни под каким видом не позволит мне уехать, и посоветовала своей подруге:

Постеснявшись отказаться, я выложил два луидора, после чего Астроди сказала, несколько понизив голос:

- Завтра, когда кончится спектакль, мы поедем к вам ужинать, но при условии, что больше никого не будет. Нам хочется напиться.

Несмотря на некоторую досаду, я подумал, что такая компания должна быть довольно комической, и решил остаться, надеясь позабавиться.

Я сидел один у себя в комнате, когда возвратились Стюард и его жена. На сей раз не было слышно ни слёз, ни упрёков. Однако же утром, к своему величайшему удивлению, я увидел перед собой самого кавалера, который заявил мне, как будто мы были старыми знакомцами, что, узнав о моей сегодняшней прогулке в Воклюз, да ещё в четырёхместной карете, он решился просить позволения, ежели я буду один, сопровождать меня вместе со своей женой, которой очень хочется посмотреть фонтан. Я согласился.

Дюк не преминул заметить, что всё идёт, как он предсказывал. Действительно, парочка, без сомнения, задумала возместить мои расходы новыми авансами. Сие не было для меня неприятно, тем более я ещё не сделал ни одного вига для того, что уже предлагалось с такой предупредительностью.

Явился Дольчи, прекрасный, словно ангел. Соседи мои были вполне готовы, и, как только экипаж нагрузили всем необходимым для доброго пикника, мы отправились.

Я надеялся, что лицо красавицы просветлится и печаль уступит место если не веселью, то, по крайней мере, непринуждённости. Однако я ошибся - на все мои разговоры, как шутливые, так и серьёзные, она отвечала или междометиями, или же с самым крайним лаконизмом. Бедный Дольчи был безмерно поражён. Ему казалось, будто он причина печального настроения этой женщины и поэтому именно из-за него омрачилась наша увеселительная прогулка. Пришлось успокаивать его тем, что, когда он столь любезно предложил мне своё общество, я ещё не знал о предстоящей мне чести сопровождать эту прекрасную даму, а при случившейся утром оказии был лишь рад возможности доставить ему столь прелестную спутницу. Дама не произносила ни слова и смотрела вокруг так, будто перед её глазами было пустое место.

Успокоившийся после моего объяснения Дольчи опять стал обращаться к ней, стараясь затронуть какие-нибудь струны её души. Но напрасно. Тогда он ударился в пространный диалог с мужем, стремясь, однако, обратить на себя внимание дамы, но её прекрасные губки даже не дрогнули.

Красота нашей спутницы была совершенно безупречна: глаза сверкающей голубизны и идеального разреза, округлые плечи, полные и нежные руки, талия нимфы и светло-каштановые волосы несравненной прелести. Моё разгорячённое воображение обнажало то, чего я не мог видеть, и всё казалось восхитительным. Однако же, по некоторым размышлениям, я рассудил, что эта женщина с её печалью может возбудить лишь влюблённость, но отнюдь не длительное чувство, поскольку, доставляя наслаждение, она никогда не принесла бы счастия.

Я решил не видеть её более. Возможно, она даже лишилась рассудка или впала в отчаяние, оказавшись во власти человека, которого навряд ли любила. Мне было жаль её, и всё же казалось непростительным, чтобы порядочная женщина, к тому же не лишённая некоторого воспитания, согласившись поехать с нами, совершенно не посчиталась с тем, что своим унынием уничтожает всю прелесть нашей прогулки.

В отношении кавалера Стюарда, независимо от того, был ли он её мужем или любовником, не приходилось ломать себе голову. Кроме своей молодости, он ничем не выделялся - ни красотой, ни безобразием, ни каким-либо иным качеством. Его тон был фальшив, манеры грубы, а беседа обнаруживала одновременно и невежество, и глупость. И каким только образом, не имея за душой ни гроша и разъезжая по Европе с красавицей, выставляющей напоказ свою неприступную добродетель, мог он вообще существовать, если не за счёт простаков? Впрочем, несмотря на своё невежество, возможно, он заметил, что сих последних везде предостаточно, хотя опыт и должен был показать ему ненадёжность такового средства.

По прибытии в Воклюз я полностью поручил себя Дольчи, который бывал здесь уже сотни раз и имел в моих глазах то неоспоримое преимущество, что обожал возлюбленного Лауры. Мы оставили экипаж в Апте и направились по дороге к источнику, куда в этот день стекалось множество любопытствующих. Сам источник выходит из грота у основания скалы, возвышающейся не менее чем на сотню футов, из коих сам грот занимает почти половину. Вода изливается столь обильно, что уже здесь заслуживает названия реки. Это и есть Сорг, впадающий за Авиньоном в Рону. Невозможно представить воду более чистую и прозрачную, поскольку камни на её ложе не дают ни малейшего замутнения.

Я хотел добраться до самой вершины, на которой стоял дом Петрарки, через шестнадцать лет мне снова довелось вспоминать со слезами сего поэта, но уже в Аркуа, где он окончил свои дни и где ещё до сих пор сохраняется его дом. Сходство оказалось поразительным - из комнаты Петрарки в Аркуа видна вершина скалы, похожей на то место Воклюза, которое служило обителью мадонны Лауры.

Я извинился перед мадам Стюард, что оставил её, дабы отдать дань уважения тени той, которая любила самого мудрого человека из всех когда-либо рожденных природой.

"Четыреста пятьдесят лет назад, мадам, - обратился я к сей хладной статуе, смотревшей на меня с неописуемым изумлением, - на то самое место, где сейчас стоите вы, приходила Лаура де Сад, которая, может быть, и не могла сравниться с вами в красоте, но зато была весела, любезна, нежна и благонравна. И этот воздух, который она вдыхала и которым дышите сейчас вы, быть может, зажжёт в вас тот божественный огонь, что наполнял её кровь, заставляя биться сердце и воздымая грудь. Тогда завоюете вы уважение всех чувствительных людей, и никто не осмелится причинить вам ни малейшей неприятности. Весёлость, мадам, это удел избранных, а печаль - лишь ужасный образ, порождённый умами, обречёнными на вечные муки. Будьте же веселы, как то подобает вашей красоте".

Моё одушевление передалось милому Дольчи, который тут же расцеловал меня. Тупой Стюард хохотал, а жена его, возможно принявшая меня за сумасшедшего, не изъявила ни малейшего признака волнения. Я подал ей руку, и мы не спеша спустились к дому мессера Франческо д'Ареццо, где я провёл четверть часа, вырезая своё имя. Затем мы отправились обедать.

Дольчи ещё больше, чем я, оказывал внимание этой необычной женщине. Стюард же лишь ел и пил, пренебрегая водой Сорга, которая, как он говорил, только портит эрмитажное вино. Возможно, и Петрарка держался того же мнения. Мы совершили обильные возлияния, но без ущерба для рассудка. Впрочем, наша спутница оставалась совершенно трезвой. Возвратившись в Авиньон, мы откланялись, оставив без внимания предложение глупого Стюарда зайти к нему.

Я взял Дольчи под руку и провёл с ним последние часы дня на берегу Роны. Неожиданно сей очаровательный юноша сказал мне: "Наша сегодняшняя дама - законченная мошенница. Держу пари, она покинула свою страну лишь потому, что отдавалась всем без разбора, и там уже никого не привлекали её прелести. Она, верно, рассчитывает поправить свои дела там, где сумеет представиться совсем неопытной, Тип, выдающий себя за мужа, тоже мошенник чистой воды, а её печаль - одно притворство, назначенное тому, кто решился бы, несмотря ни на что, добиваться её благосклонности. Она ещё не нашла подходящий для одурачивания предмет, но, несомненно, прицеливается в человека состоятельного, и, вполне вероятно, выбор её остановится на вас".

Прощаясь, я расцеловал его, поблагодарил за любезность, и мы договорились о свидании.

В гостинице я встретил человека располагающей внешности, но уже в летах, который приветствовал меня по имени и спросил с отменной учтивостью, нашёл ли я Воклюз достойным обозрения. Я был весьма рад узнать в нем маркиза Гримальди из Генуи, остроумного, любезного и богатого человека, живущего почти всё время в Венеции, где он мог наслаждаться большей свободой, чем у себя на родине.

- Я не могу не быть совершенно удовлетворённым.

Однако же, видя мою сдержанность, он пожелал рассеять её:

- У нас в Генуе есть очень красивые женщины, но ни одна не может выдержать сравнения с той, которую вы сопровождали сегодня. Вчера вечером я сидел за столом как раз напротив неё и был поражён её совершенством. Когда мы поднимались по лестнице, я предложил ей руку и сказал, что если она считает меня способным рассеять её печаль, то достаточно лишь одного слова. Заметьте, мне было прекрасно известно, что они совсем без денег. Муж её поблагодарил меня и, пожелав им доброй ночи, я удалился. Час назад вы проводили даму до дверей комнаты и оставили вместе с мужем. Я взял на себя смелость сделать им визит. Она встретила меня учтивым поклоном, а супруг тотчас исчез, попросив составить ей компанию до его возвращения. Красавица не заставила упрашивать себя и села рядом со мной на канапе, что показалось мне счастливым знаком. Но когда я взял её прелестную ручку, она отняла оную, впрочем довольно нежно. Тогда я счёл уместным сказать в немногих словах, сколь сильные чувства вызвала во мне её красота, и если она ощущает необходимость в ста луидорах, то получит их в ту самую минуту, как только согласится переменить тон на более весёлый и лучше соответствующий моему настроению. Она ответила мне лишь движением головы, которое означало в одно и то же время благодарность и отказ. "Завтра я уезжаю, мадам". Никакого ответа. Тогда я снова взял её руку, но она опять воспротивилась, теперь уже с негодованием, что, естественно, было для меня неприятно. Я извинился перед ней и ушёл, не рассчитывая ни на что большее. Вот моё приключение, случившееся полчаса назад. Я совсем не влюблён в эту женщину, тут всего лишь каприз, и вы видите, я первый готов смеяться. Но, зная, что у неё нет ни гроша, удивляюсь подобному поведению. Мне пришло в голову, уж не от вашего ли вспомоществования проистекает её неуступчивость? Я не нахожу сему иного объяснения. Не будет ли слишком нескромным с моей стороны спросить, повезло ли вам более, чем мне?"

Восхищённый благородной откровенностью столь почтенного человека, я, ни минуты не колеблясь, открыл ему всё, и в конце концов мы вместе посмеялись над нашими неудачами. Я обещал посетить его в Генуе и рассказать, что произойдет между нею и мной в те два дня, которые я ещё собираюсь провести в Авиньоне. Затем он предложил пойти ужинать и полюбоваться на прелестную капризницу.

- Она отменно пообедала, - возразил я, - и, вполне возможно, не выйдет к ужину.

- Готов держать пари, вы ошибаетесь, - отвечал маркиз, рассмеявшись.

Он был прав, и я получил возможность удостовериться в её притворстве. Рядом с нею посадили некоего графа Бусси, который только что приехал в город. Молодой, красивый, легкомысленный, вот какую сцену изобразил он для нас.

Сей юный фат, доходивший в своих шутках до клоунады, а в нескромностях с женщинами даже до пределов допустимого, собирался уезжать в полночь и сразу же принялся напевать любезности своей прекрасной соседке, всячески подзадоривая её. Но перед ним была безмолвная статуя, он старался, не подозревая, что она могла смеяться над ним.

Я посмотрел на синьора Гримальди, который тоже с трудом сохранял серьёзное выражение. Уязвлённый молодой повеса продолжал свои нападения и предлагал ей самые лакомые кусочки, предварительно им опробованные. Но так как она неизменно отказывалась, он попытался силой вложить их в её рот. Красавица возмутилась и оттолкнула его. Видя, что никто не изъявляет желания защищать эту крепость, юный фат отважился на решительный штурм. Силой завладев рукой соседки, он несколько раз поцеловал её. Она хотела освободиться, но когда поднялась со своего места, он обнял её за талию и посадил к себе на колени. Но тут встал муж, подал ей руку и увёл из залы. Несколько обескураженный, некоторое время смотрел покуситель им вослед, потом принялся хохотать, в то время как все присутствовавшие сохраняли глубокое молчание. Повернувшись к стоявшему за его стулом скороходу, он спросил, приготовлена ли ему наверху шпага, на что тот отвечал отрицательно. Тогда повеса спросил своего соседа, кто похитил у него даму.

- Её муж.

- Муж! Ну, это совсем другое дело. Мужья не занимаются дуэлями, и порядочные люди обязаны приносить им свои извинения.

Он встал, поднялся наверх, но почти сразу же возвратился со словами:

- Вот уж поистине глупый муж. Закрыл дверь перед самым моим нососм и посоветовал искать другое место для удовлетворения желаний. Не стоит труда оставаться здесь, но всё-таки жаль бросать дело недоконченным.

После этого он приказал подать шампанского и предложил всем угоститься, впрочем, безуспешно. Затем сделал изящный поклон и уехал.

Синьор Гримальди, провожая меня до комнаты, спросил, какого я мнения о только что происшедшей сцене. Я ответил, что не пошевелил бы и пальцем, даже если бы он натянул ей юбку на голову.

- И я тоже, но если бы она взяла мои сто луидоров, дело другое. Во всяком случае, мне весьма любопытно узнать, как эта сирена выберется отсюда, и поэтому я рассчитываю на вас, когда вы поедете через Геную.

На рассвете он уехал.

Утром принесли записку самозванной Астроди, которая хотела знать, буду ли я ждать её и подругу к ужину. Я позвал хозяина и велел приготовить добрую трапезу на три персоны.

Изъявив полную готовность, он сообщил:

- Я только что опять нашумел у кавалера Стюарда.

- Он задолжал мне за вчерашний день. И я не замедлю выставить его вон, хотя красотка и валяется на постели в падучей.

- Пусть она заплатит вам своими прелестями.

- Ну, мне до этого мало дела, уже не те годы. Да и скандалы мне совершенно не нужны, они только портят репутацию заведения.

- Иди скажи ей, что с сегодняшнего дня они с мужем будут получать кушанье прямо в комнату, а платить буду я, пока живу здесь.

- Это великодушно, однако известно ли вам, сударь, что за стол в комнате платят вдвое?

- Известно.

Как ни странно, я испытывал ужас при одной мысли о том, что эта прелестная женщина может оказаться на улице без всяких средств к существованию, кроме своего тела, которым, к тому же, упорно не хотела воспользоваться. Но, с другой стороны, нельзя было осуждать и хозяина, принадлежавшего к сословию людей, не отличающихся чрезмерной галантностью. Я же просто уступил порыву сострадания, совершенно не имея в виду собственный интерес. Пока я размышлял обо всём этом, явился Стюард с благодарностями и предложил пойти к его жене и попытаться убедить её сменить гнев на милость.

- Она не удостоит меня ответом, а вы знаете, это не очень приятно.

- Идите, ей уже известно, что вы сделали для нас, и чувство...

- К чему говорить о чувствах после вчерашней сцены?

- Этот господин в полночь уехал, иначе сегодня утром я убил бы его.

- Не представляйтесь фанфароном, мой милый. И позвольте заметить вам, что убивать его надо было вечером, а не утром, или, по крайней мере, бросить ему в лицо салфетку. Пойдёмте к вашей жене.

Она лежала в постели, лицом к стене, с натянутым до подбородка одеялом и рыдала. Я принялся уговаривать её, но, по своему обыкновению, она не отвечала ни слова. Стюард хотел оставить нас наедине, однако я сказал, что всё равно ухожу, поскольку ничем не могу утешить её, в подтверждение чего напомнил о ста луидорах, которые синьор Гримальди предлагал ей лишь за разрешение поцеловать руку.

- Сто луидоров! - воскликнул этот мужлан, добавив к сему отборное казарменное ругательство. - Что за нежности! Мы могли бы уехать к себе домой в Льеж. Даже принцессы позволяют целовать руку задаром. Сто луидоров! Это просто ужасно!

Его слова, вполне естественные в их положении, развеселили меня, и я уже собрался уходить, как вдруг несчастную охватили судороги, не то настоящие, не то притворные. Она протянула руку и, схватив случайно попавшийся графин, бросила его на середину комнаты, а другой рукой обнажила грудь. Стюард метнулся, чтобы поддержать её, но судороги усилились, одеяло совсем сбилось, и можно было видеть самые деликатные части тела. Наконец она успокоилась, но с закрытыми глазами, словно в изнеможении, сохраняла такую сладострастную позу, которую может изобрести лишь самая изощрённая чувственность. Я находился в крайнем возбуждении, да и как можно, созерцая подобные прелести, не испытывать непреодолимого желания обладать ими? В эту минуту муж оставил её и, предупредив, что идёт за водой, удалился. Я понял ловушку, но самолюбие помешало мне попасться. Конечно, вся сцена была разыграна для того, чтобы доставить мне животное наслаждение, а глупой спесивице - предлог для непризнания своего участия. Я пересилил себя и тихо закрыл одеялом то, что так желал видеть обнажённым.

Стюард отсутствовал довольно долго. Когда же он вернулся с полным графином, то нашёл меня совсем не в том состоянии, как ожидал. Я ушёл через несколько минут и отправился восстанавливать душевное равновесие на берег Роны.

Мне было досадно, что я поддался чарам этой мошенницы. Но все мои старания были напрасны - от ходьбы возбуждение лишь возрастало, и я чувствовал, что, каким бы ни оказалось удовлетворение, оно было необходимо для успокоения моего сбившегося рассудка. Её следовало купить за деньги, а не расточать знаки внимания. Я уже сожалел о том, что проявил, как мне казалось, утрированную деликатность. Ведь если бы, отдавшись мне, она продолжала жеманиться, было бы незатруднительно выказать ей своё презрение. В конце концов я решил объявить мужу, что заплачу ему двадцать пять луидоров, если он устроит мне свидание, где я смогу удовлетворить себя.

Преисполнившись этой мысли, я возвратился в гостиницу и сел в одиночестве обедать. Дюк сказал, что красавица у себя, поскольку, как объявил хозяин, им теперь необязательно спускаться к табльдоту. Всё это мне было уже известно.

После обеда я отправился с визитом к милому Дольчи, который представил меня своему отцу, человеку очень любезному, но не располагавшему достаточными средствами, дабы поддержать склонность сына к путешествиям. Этот юноша отличался замечательной ловкостью и с превеликим проворством выделывал множество всяческих фокусов. От природы он был наделён очень мягким нравом и, видя, что я любопытствую знать, кем занято его сердце, рассказал несколько забавных историй, кои показали мне, что он находился в том счастливом возрасте, когда все невзгоды происходят единственно по причине неопытности. Он не хотел богатой женщины, которая потребовала бы от него того, что казалось ему позорным без любви. И он вздыхал по одной молодой особе, изображавшей из себя недотрогу.

Я счёл своим долгом подать ему добрый совет: не пренебрегать богатой дамой и одновременно, не оставляя самых изысканных манер, иногда преступать границы почтительности с молодой девицей. Конечно, последняя сначала будет недовольна, но потом непременно простит его. Дольчи нельзя было обвинить в распущенности, хотя он и склонялся к вольномыслию. Вместе со своими сверстниками он иногда предавался невинным развлечениям в одном пригородном саду, где сестра некой садовницы забавляла его, когда им случалось остаться наедине.

иного я и не ждал, но всё-таки несколько смутился. 

Астроди старалась возместить все свои недостатки откровенным развратом. Лепи, настоящая горбунья, не отличавшаяся талантами на подмостках, надеялась возбудить желание редкой красотой глаз и зубов, которые, несмотря на её большой рот, восхищали своей белизной к ровностью. Астроди сразу же подбежала поцеловать меня на флорентийский манер, и поневоле мне пришлось уступить. Более застенчивая Лепи подставила щёку, и я сделал вид, что целую её. Видя, что Астроди сразу же намеревается перейти к делу, я попросил её умерить свой пыл, поскольку не имел привычки к подобным развлечениям и, дабы оценить их, должен был воодушевляться постепенно.

Не зная, о чём говорить в ожидании ужина, я спросил, нашла ли она в Авиньоне поклонника.

- У меня есть только аудитор вице-легата, и хотя он преступает законы природы, это не мешает ему быть любезным и щедрым. Я довольно легко подладилась к его вкусам, хотя ещё год назад и не поверила бы сему, полагая, будто это очень больно. А на самом деле всё совсем не так.

- Значит, он обращается с тобой, как с мальчиком?

- Именно так, и сестра моя обожала бы его, ведь это её страсть.

- Но у твоей сестры роскошные бёдра.

- А у меня? Вот, смотри, можешь даже потрогать.

- Ты хороша. Но подожди, не торопись.

- После ужина мы будем как сумасшедшие.

- Да ты и так уже сумасшедшая, - сказала ей Лепи.

- Это почему же?

- Фи! Разве можно так показывать себя?

- Моя милая, ты будешь делать то же самое. Когда попадаешь в хорошую компанию, всё равно что переносишься в золотой век.

- Рассказываю не я, а, наоборот, весь свет. Каждый считает долгом поздравить меня. Все знают, что добряк никогда не любил женщин, и я стала бы общим посмешищем, если бы пыталась отрицать очевидное. А ты сам разве не любишь это? 

- Нет, я люблю только то.

И с этими словами я протянул руку к Лепи, как раз туда, где находится та часть тела, которую я подразумевал, говоря про "то". Видя, что я не нахожу ожидаемого, Астроди громко расхохоталась и, взяв меня за руку, положила оную несколько ниже горба, прямо на то самое место. Бедняжка, стесняясь показаться недотрогой, стала смеяться вместе с нами.

- Неужели, моя дорогая, у вас никогда не было любовника? - спросил я Лепи.

- Это неправда, - смущённо возразила бедная горбунья, - у меня был один в Бордо и один в Монпелье.

- Как? Девственница после двух любовников! Не понимаю. Прошу вас, расскажите. Ведь это же единственный в свете случай.

- После того как мой первый любовник удовлетворил себя, я ничуть не изменилась. Тогда мне было всего двенадцать лет.

- Я поклялась, что он самый первый, и он поверил, отнеся всё за счёт моего сложения.

- Рассудительный человек. Но разве он не сделал вам больно?

- Ничуть. Правда, обращался он со мной очень нежно.

- Тебе нужно будет попробовать после ужина. Это будет забавно.

- Не отговаривайся! Может быть, ты боишься, что он весь туда и влезет? Смотри, я покажу тебе.

С этими словами безобразница обнажила меня с полной откровенностью, и я не препятствовал ей.

- Я так и думала! - воскликнула Лепи. - Это никогда не войдёт.

- Конечно, - заметила Астроди, - птичка великовата, но всему можно помочь и, надеюсь, сударь согласится занять помещение лишь наполовину.

- В таком случае тебе повезло. Ты можешь предложить свою невинность после двух любовников.

Сей не лишённый остроумия и наивности диалог окончательно утвердил меня в решимости самому убедиться в достоверности рассказанного.

Когда подали ужин, я имел удовольствие наблюдать, с какой жадностью набросились на него обе нимфы. Эрмитажное вино произвело своё действие, и Астроди предложила возвратиться к одеянию наших прародителей, освободившись от всех покровов, которые лишь искажают природу.

Я удалился за занавеси, разделся и лёг, повернувшись спиной, пока они заканчивали свой туалет. Лепи занимала всё моё внимание. Несмотря на двойное уродство, эта девица не была лишена красоты. Она смущалась под моими взглядами и, без сомнения, впервые оказалась соучастницей подобной оргии.

эту часть её тела. Но Астроди, столь же изобретательная, сколь и услужливая, сложила вдвое подушки и устроила Лепи наподобие корабля перед спуском на воду. Она же помогла и произвести начало жертвоприношения к величайшему удовольствию самих участников. Я дал бы два луидора, чтобы увидеть ту странную группу, которую мы составляли, разыгрывая сию пьесу.

- Ну, а теперь моя очередь, - объявила Астроди, - но я не хочу, чтобы ты посягал на права моего аудитора, а сначала исследуй всю местность, чтобы знать, куда направиться. Вот, смотри.

- Зачем мне этот лимон?

- А это верное средство?

Здесь прошу у читателя позволения опустить занавес на некоторые подробности сей воистину скандальной оргии, во время которой это страшилище научило меня кое-чему, дотоле совершенно мне неизвестному. В конце концов, почувствовав усталость, я велел им уходить, но Астроди требовала для завершения пунша. Я согласился и, не желая более ни той, ни другой, облачился в свои одежды. Однако же пунш из шампанского настолько возбудил их, что они всё-таки принудили меня разделить их экстаз. Астроди так устроила свою подругу, что горбы совершенно исчезли, я воображал себя перед великой жрицей Юпитера и разыгрывал в её честь продолжительный ритуал, во время которого она несколько раз переходила от жизни к смерти. Но почувствовав отвращение к самому себе, я бежал от их похотливых восторгов и, дабы освободиться, дал им десять луидоров, что вызвало у обеих бурную радость. Астроди бросилась на колени, благословляла и благодарила меня, называя богом. Лепи плакала и смеялась от радости.

Я отправил их в своём экипаже, сам же проспал до десяти часов, а когда встал и уже собирался идти на прогулку, явился Стюард с выражением полнейшего отчаяния. Он сказал, что, если я не помогу им уехать, ему остаётся только броситься в Рону.

- Этой трагедии можно помочь. Я согласен выложить двадцать пять луидоров, но лишь в собственные руки вашей супруги. Взамен я хочу, чтобы она оставалась наедине со мной в течение часа, послушная, как овечка.

- Сударь, это как раз те деньги, которые нам необходимы. Она согласна принять вас, идите сейчас же. А я вернусь только к полуночи.

она села, не озаботившись даже прикрыть грудь, и, прежде чем я успел поздороваться, первая обратилась ко мне:

- Сударь, я перед вами и готова собственной персоной заработать необходимые моему мужу двадцать пять луидоров. Вы можете делать со мной всё что угодно. Но помните, воспользовавшись моим положением для удовлетворения своей животной страсти, вы унижаете себя значительно более, нежели я, вынужденная продаваться лишь по необходимости. А теперь я готова.

Сделав сию декларацию, она резким движением сбросила с себя одеяло и представила моему взору зрелище всего своего тела.

Минуту я стоял поражённый и полный негодования. Чувство погасло, и эти сладострастные формы представляли для меня лишь оболочку, скрывавшую в себе душу, полную низостей и корысти. Я с величайшим хладнокровием поднял одеяло, накрыл её и сказал тоном ледяного презрения:

- Нет, мадам, было бы несправедливо, если бы я вышел из этой комнаты, оскорблённый вами. Напротив, я намерен объявить вам самые неприятные истины, которые невозможно игнорировать, если, конечно, в вас сохранилась хоть капля самоуважения. Я совсем не животное и в доказательство сего уйду отсюда, не насладившись вашими прелестями, которые после всех этих действий столь же неприятны, сколь были бы вожделенны в любом другом случае. Вот двадцать пять луидоров - ничтожная плата за снисходительность порядочной женщины, но слишком большая для вас. Я отдаю их лишь из чувства жалости, которое никак не могу подавить в себе и которое осталось единственным, что вы можете ещё возбудить во мне. Поймите, раз уж вы отдаётесь за деньги, независимо, будь это сто миллионов или двадцать пять луидоров, вы всё равно падшая женщина, если не разделяете чувство человека, которому принадлежите. Или, по крайней мере, не делаете приличествующего сему вида, дабы оставить за собой хотя бы мнимое право на самоуважение. Прощайте.

- Сударь, - сказал я ему, - сделайте милость, не говорите мне больше о вашей жене и оставьте меня в покое.

На следующий день он уехал с ней в Лион, и читатель ещё увидит, при каких обстоятельствах я встретил их в Льеже. 

После обеда пришёл Дольчи, и мы отправились в сад, где он хотел показать мне сестру садовницы. Она была красива, но всё-таки в этом смысле уступала ему. Вскоре она пришла в столь хорошее расположение духа, что после нескольких просьб согласилась быть нежной с ним в моём присутствии. Я убедился, насколько щедро одарила природа сего Аполлона, и сказал, что при его телосложении ему совершенно не требуется ради путешествий опустошать отцовский кошелёк. В дальнейшем он последовал моему совету.

По пути домой я заметил сошедшего с барки молодого человека лет двадцати-двадцати пяти, открытое лицо которого было омрачено печалью. Видя, что я смотрю на него, он подошёл и робко попросил подаяния, показав паспорт, в коем значилось, что шесть недель назад он выехал из Мадрида. Сей юноша родился в Парме, и его звали Коста. Упоминание о Парме возбудило во мне участие к соотечественнику, и я спросил, какое несчастье довело его до нищенства.

- А чем вы занимались в Мадриде и почему вообще поехали туда?

- Меня взял к себе камердинером доктор Писториа, врач испанского короля. Но я не понравился ему, и пришлось уйти. Вот моё свидетельство о беспорочной службе.

- Что вы умеете делать?

- Под диктовку я пишу на французском, латинском и испанском языках.

- Не делая ошибок?

- Да, сударь, если хорошо диктуют, ведь правильность зависит только от этого.

Я понял, что Гаэтано Коста всего лишь обыкновенный невежда, но всё-таки отвёл его к себе и велел Дюку поговорить с ним по-испански. Отвечал он сносно, но когда я стал диктовать ему на итальянском и французском, оказалось, что у него нет ни малейших представлений касательно орфографии.

преданным слугой.