Телемак.
Часть вторая.
Книга двадцатая

Книга двадцатая

Битва между союзниками и Адрастом.

Сеча кровопролитная.

Союзники смяты.

Телемак оживляет в них бодрость и низлагает Адраста.

Вожди между тем рассуждали, надлежало ли им занять Венузу, город укрепленный, которым Адраст завладел у соседей своих апулиян. В надежде отмщения за нападение апулияне приступили к союзу против Адраста. Для успокоения их он отдал город под охрану луканам, но подкупил и войско, и начальника, так что не луканы, а он властвовал в Венузе. Обман апулияне тотчас увидели, как только войско луканское заняло город.

Один из граждан венузских, именем Демофант, предложил втайне союзникам отворить им городские ворота ночной порой: предложение, тем более важное, что множество военных снарядов и припасов для продовольствия собрано было Адрастом недалеко от города в месте, по взятии Венузы совсем беззащитном. Филоктет и Нестор полагали воспользоваться счастливым случаем. Другие вожди, послушные чувству уважения к старцам и ослепленные пользой нетрудного предприятия, разделяли их мнение. Один Телемак по возвращении старался всеми средствами отклонить их от этого намерения.

"Я знаю, - говорил он, - что если кто заслужил впасть в сети обмана, то, конечно, Адраст, сам столь искусный в обманах. Вижу также, что, взяв Венузу, вы овладеете не чужим, а своим городом: он принадлежит апулиянам, вашим союзникам. Имеете вы к тому и повод, тем благовиднейший, что Адраст, вверив город постороннему народу, купил себе ценой золота у начальника и стражи свободу входить туда во всякое время. Наконец, я согласен с вами и в том, что, взяв сегодня Венузу, вы завтра овладеете крепостью, где хранятся все военные снаряды неприятельские, и в два дня положите конец войне разорительной. Но что лучше: победить таким образом или погибнуть? Надлежит ли отражать обман обманом? Цари, соединившиеся против клятвопреступника, чтобы наказать его за обманы, сами пойдут его же дорогой! Если дозволено нам следовать примеру его, то он не виновен, и меч на него мы обнажаем несправедливо. Но как! Неужели вся Гесперия, с сынами Греции, с героями, победителями Трои, не найдет против козней и вероломства Адрастова иного орудия, как те же козни и вероломство?

Вы клялись всем, что свято, оставить Венузу в руках у луканов. Стража их, говорите, подкуплена Адрастом. Пусть так, но она в их службе, не отложилась от них, и в войне, по крайней мере явно, не принимает участия. Ни Адраст, ни войско его не входили в Венузу, договор не отменен, а боги не забыли вашей клятвы. Тогда ли только должно блюсти данное слово, когда нет благовидного повода нарушить его? Тогда ли только хранить клятву, когда нет выгоды от клятвопреступления? Но если бы уже не удерживали вас ни страх божий, ни любовь к добродетели, то должны остановить вас собственные ваши слава и польза. Показав несчастный пример нарушать данное слово и прекращать войну преступлением клятвы, чем вы оградите себя от войны после такого вероломства? Будет ли сосед, который невольно не возненавидел бы вас, опасных соседей? Кто прибегнет к вам, теснимый нуждой? Что вы представите в залог искренности, когда захотите убедить соседей в чистоте своих намерений? Договор? Но торжественный договор теперь вы же нарушите. Клятву? Но кому не будет известно, что боги не страшны вам, когда вы надеетесь обратить клятвопреступление в свою пользу? Тогда вы найдете в мире так же мало безопасности, как и в войне. Всякое ваше действие будет почитаемо предвестием войны, явной или скрытной. Вы будете вечными врагами соседних с вами народов. Все то, где требуется честность и добрая вера, сделается для вас невозможным. Вы отнимете сами у себя всякий способ уверить других в истине своих обещаний.

Но с малым чувством правоты и с некоторым предусмотрением собственной пользы вы должны остановиться на уважении гораздо еще сильнейшем: нарушение договора подорвет все основания настоящего вашего союза, и враг ваш восторжествует.

Вожди, оскорбленные, требовали от Телемака ответа, как он мог говорить, что предприятие, которого успех так верен, могло расстроить союз?

-- Можете ли вы полагаться друг на друга, - отвечал он, - когда разорвете единственную связь всех общественных соотношений - добрую веру? Если примете за правило, что для выгоды можно нарушать верность и честность, будет ли между вами взаимное доверие, когда любой из вас легко может найти свою выгоду в нарушении данного слова, в обмане? Что тогда будет с вами? Кто не захочет коварством предварить коварство соседа? К чему союз столь многих народов, когда они положат в общем совете, что каждому вольно мимо всех условий внезапно напасть на соседа? Недоверчивость породит раздор и кровавые брани. Не нужно будет Адрасту приходить к вам с мечом в руке: вы станете сами себя терзать и оправдаете его вероломство.

Мудрые и великодушные венценосцы! Пастыри народов, просвещенные опытом! Не отвергните совета от юноши. Если бы постигли вас величайшие бедствия, которыми война часто карает род человеческий, вы могли бы еще подняться неусыпным трудом, несокрушимой доблестью: истинное мужество никогда не падает духом. Но если вы ступите шаг за межу доброй веры и чести, утратите то, что никогда уже к вам не возвратится, ничем тогда не восстановите доверия, необходимого для успеха во всех важных предприятиях, и, сами показав пример презрения добродетели, бесполезно будете другим говорить ее именем. Чего вы боитесь? Что еще нужно вам для вашей доблести, и соединенным силам столь многих народов? Пойдем с мечом в руке и, если так суждено, погибнем. Смерть на поле боевом лучше бесчестной победы. Адраст, клятвопреступник, в наших руках, когда мы возгнушаемся подражать ему в низких кознях и вероломстве.

Сладкое убеждение истекло из уст Телемака и проникло в сердца. Все смолкло и стихло, все мысли, как бы проходя мимо него и мимо всей приятности его слов, увлекались непреодолимой в речах его силой истины, безмолвное удивление написано было на лицах. Тихий шум потом распространился в собрании; смотря друг на друга, никто не смел сказать первый своего мнения: ожидали заключения главных военачальников, но и уважение к ним едва удерживало общий порыв. Старец Нестор наконец говорил: "Достойный сын Улиссов! Боги вещали твоими устами. Минерва, наставлявшая отца твоего вдохновением свыше, вложила тебе в сердце совет нам, великодушный и мудрый. Не смотрю я на твои лета, во всех твоих словах вижу Минерву. Ты защищал добродетель, без нее величайшая выгода не есть приобретение, без нее мы навлекаем на себя мщение врагов, подозрение союзников, ненависть благолюбивых людей, праведный гнев богов. Оставим Венузу в руках у луканов и пойдем против Адраста с мечом в руке, с мужеством в сердце".

Вслед за тем возник другой вопрос в совете царей: Телемак приобрел здесь не меньшую славу. Адраст, постоянный в жестокости и вероломстве, отправил в союзный стан переметчика по имени Акант с поручением опоить ядом знатнейших вождей и особенно Телемака, во что бы то ни стало: так он уже был опасен дониянам! Телемак, с духом бесстрашным и с чистым сердцем, не знал недоверчивости и с первого шага дружелюбно принял злодея, тем более, что он видел Улисса в Сицилии и рассказывал про его подвиги. Он дал ему пристанище под своим кровом и старался утешить его в злополучии. Акант выставлял себя жертвой обмана и неблагодарности Адрастовой. Но Телемак снисхождением питал и согревал при себе змею с смертоносным и полным яда жалом.

Пойман беглый, именем Арион, посланный от Аканта к Адрасту с донесением о состоянии союзного войска и с уверением, что в следующий день все главные цари и Телемак будут отравлены на пиршестве. Арион признался в предательстве. Пало подозрение на Аканта в согласном с ним умысле по взаимной их дружбе. Но он, неустрашимый и темный лицемер, защищался с таким искусством, что не было способа ни уличить его, ни открыть всей мрачной тайны заговора.

В сомнении вожди полагали пожертвовать Акантом для общей безопасности. "Он должен умереть, - говорили. - Что жизнь одного человека, когда надобно оградить жизнь столь многих царей? И что до того, если бы погиб и невинный, когда речь идет о спасении тех, кто образ богов на земле?"

-- Какое несправедливое правило! - отвечал Телемак. - И вы так мало дорожите кровью человеческой, вы, вожди, пастыри, стражи народов! Пастырь не знает жестокости, и тот не пастырь, кто лишь стрижет, закалывает овец, а не печется о пажитях. Тот еще не преступник, кто обвиняется, и меч правосудия не карает по одному подозрению. Иначе невинный был бы игралищем клеветников и завистников, и в пищу недоверчивости, всегда возрастающей, потребны были бы всегда новые жертвы.

-- Что касается меня, то я не столько привязан к жизни, чтобы покупать ее такой ценой. Пусть Акант остается злодеем, я не буду равен ему в злобе. Лучше пусть он лишит меня жизни предательством, нежели мне погубить его несправедливо, без удостоверения, по одному подозрению. Но позвольте мне допросить его в вашем присутствии. Вы судии народов и знаете, как творить правый суд с разумом и кротостью.

И тогда же он спросил Аканта о причинах его связи с Адрастом, требовал от него ответа на множество подробностей, говорил, что отошлет его к Адрасту как беглого, достойного казни, наблюдал каждый взгляд его и каждое движение. Злодей не менялся ни в лице, ни в голосе. Потеряв надежду исторгнуть из сердца его истину, он потребовал у него с руки перстень, чтобы послать Адрасту. Акант побледнел и смешался. Телемак, не отводя от него взора, приметил его смятение, взял перстень и говорил: "Я пошлю его Адрасту с известным тебе Политропом. Он явится к нему с тайным от тебя поручением. Если таким образом мы откроем твои сношения с Адрастом, то ты нещадно погибнешь самой лютой смертью. Но если теперь же признаешься в своем преступлении, то получишь прощение и только будешь сослан на отдаленный остров, где, впрочем, ни в чем не будешь терпеть недостатка". Акант открыл всю тайну заговора, Телемак испросил ему прощение, он сослан на один из островов Ехинадских и жил там спокойно.

Спустя несколько времени дониянин по имени Диоскор, незнатный, но с духом сильным и смелым, пришел ночью к союзникам с предложением умертвить Адраста в его стане.

Он мог исполнить это намерение: что жизнь другого тому, кто не дорожит собственной жизнью? Диоскор кипел мщением: Адраст отнял у него жену обожаемую, подобную Венере красотой. Он решился или воздать ему за насилие смертью и возвратить себе жену, или погибнуть. Тайные переговоры открывали ему дорогу в ставку к Адрасту ночной порой, многие из донийских вождей обещали ему пособие, несмотря на то, он думал, что легче ему будет спасти в тревоге себя и жену, если союзники грянут на стан Адрастов. При невозможности увести жену, он сам готов был погибнуть, но не без мщения, решился прежде омыть руки в крови похитителя.

"Боги, спасавшие нас от предателей, воспрещают нам внимать их предложениям. Если бы мы не гнушались изменой по чувству добродетели, то надлежало бы нам отвергнуть ее для своей пользы. Оправдав своим примером измену, мы обратим, и достойно, на себя ее жало. Кто из нас будет тогда в безопасности? Адраст может избежать рокового удара и поразит союзных царей тем же оружием. Война тогда не будет войной, доблесть и мудрость замолкнут, везде увидим измену, вероломство, убийства, испытаем все пагубные плоды предательства - и справедливо, когда сами отворим дверь величайшему из злодеяний. Я полагаю отослать изменника к Адрасту. Он не заслуживает такого внимания, но на нас вся Гесперия, на нас Греция смотрит: они достойны того, чтобы мы великодушием сохранили право на их уважение. Для самих себя, для богов правосудных мы должны отвергнуть предательство.

Немедленно Диоскор отправлен к Адрасту. Он принял с ужасом весть о грозившей ему опасности и не мог довольно надивиться великодушному действию от неприятелей. Злодей не понимает истинной и чистой добродетели. Невольно изумленный, он не смел отдать им принадлежащей справедливости. Поступок столь благородный приводил ему на память все его обманы и все жестокости, от стыда показаться неблагодарным он старался унизить великодушие, которому обязан был жизнью. Порок ожесточается против всего, что могло бы еще произвести доброе впечатление. Наконец, видя возраставшую каждый день славу союзников, Адраст решился затмить ее делом громким, блистательным, не мог достигнуть этой цели путем добродетели, прибегнул к силе оружия, положил дать сражение.

В день битвы лишь только утренняя заря отворила врата востока и путь солнцу усеяла розами, Телемак оставил сладкий сон, предваряя бдительность старейших вождей трудом и заботой. Вдруг по его слову все оживилось. Сверкнул на голове его шлем с пышным гребнем, блеском от бронных на нем лат глаза ослеплялись: броня его, превосходнейшее дело рук Вулкановых, сияла сверх того светом сокровенного под ней эгида. С копьем в одной руке, другой он указывал каждому свое место.

Минерва зажгла в его очах божественное пламя и на лицо положила печать того мужественного величия, которое предвестник победы. Он шел, и все цари за ним следовали, забыв сан и лета, послушные силе вышней, незримой. Не смела прокрасться в сердца малодушная зависть, все покорялось тому, кого Минерва невидимо сама руководствовала. Без бурных порывов и опрометчивости, терпеливый, кроткий, спокойный, всегда готовый внимать советам и ими пользоваться, но вместе неутомимый, прозорливый, он предусматривал все возможные случаи, все располагал благовременно, ни сам ни в чем не терял присутствия духа, ни других не приводил в замешательство, прощал погрешности, исправлял неудачи, предварял затруднения, ни от кого не требовал ничего свыше сил и способов, предоставлял всякому свободу в действиях, всякому внушал доверие. Давал ли приказания - говорил в выражениях самых простых и ясных, повторял их, чтобы лучше вразумить исполнителя, читал в глазах его, понял ли он приказание, заставлял изъяснять непринужденно и самое повеление, и главную цель его. Испытав таким образом рассудок исполнителя, познакомив его со своим намерением, он ободрял еще его при самом отправлении изъявлением доверия и уважения. Оттого каждый рвался угодить ему и успеть в поручении, но никто не стеснялся страхом неудачи, все знали, что он извинял неумышленные погрешности.

высылает из бездн грозные бури. С громом оружия, созвучным строем битве, Марс начинал воспламенять в сердцах гнев и ярость.

Покрылось копьями поле боевое, как во время жатвы плодоносная нива одевается колосьями. Туча пыли заслонила небо и землю, с обеих сторон шли навстречу смута, свирепство, ужас и смерть ненасытная.

Полетели первые стрелы. Тогда Телемак, воззрев на небо и воздев руки, так говорил:

-- Отец богов и людей! Великий Юпитер! Ты видишь наше право и любовь нашу к миру, которого мы не устыдились предложить неприятелю. Обнажаем меч принужденно, мы хотели бы пощадить кровь человеческую и даже врагу вероломному, жестокому и клятвопреступному не воздаем ненавистью за ненависть. Воззри и рассуди между нами. Должны мы погибнуть: жизнь наша в твоей власти. Но если Гесперия достойна свободы, а рушитель мира ее - казни, то ожидаем победы от твоего всемогущества и от мудрости Минервы, твоей дочери. Тебе слава за избавление! Ты, с весами в руке, решишь брани, мы за тебя ополчились, ты бог правосудный, и Адраст еще более твой, нежели наш враг. Если правда восторжествует, то на алтарях твоих прольется кровь сточисленной жертвы.

Сказал - и бурных коней пустил прямо в густые ряды неприятельские: встретил тотчас Периандра со шкурой льва на плечах, убитого им в Киликии - второй Геркулес, он держал в руке огромную палицу - могучий исполин ростом и силой. Взглянув с презрением на Телемака, цветущего летами и красотой, он говорил ему: "Тебе ли, отрок-женолюбец, спорить с нами о славе оружия? Иди, ищи отца в царстве теней". И поднял тяжелую, в сучьях, железом набитую палицу, словно мачту, роковую, на кого бы ни пала. Она уже висела над головой сына Улиссова, но он успел уклониться и быстрый, как орел, ринулся на Периандра. Палица обрушилась и раздробила колесо стоявшей возле колесницы. Вдруг Телемак копьем ударил в горло соперника: хлынула кровь из широкой раны, и голос его прервался. Бурные кони почуяли, что рука владыки их онемела и вожжи свисли на гривы, и помчали его по полю, и он пал с колесницы, с глазами, уже сомкнутыми, с лицом, покрытым смертной бледностью. Телемак из сострадания отдал тело его слугам, оставив себе в знак победы палицу и львиную шкуру.

Сицилии, второго Ерикса в кулачных боях, Крантора, гостеприимного друга Геркулесова, когда он, проходя через Гесперию, умертвил кровожадного Какуса, Менократа, в борьбе, по сказаниям, равного Поллуксу, Гиппокоона - Кастора на коне приятностью и ловкостью, Евримеда, знаменитого стрелка, всегда обагренного кровью медведей и вепрей, которых он преследовал по снежному хребту сурового Апеннина, милого Диане, так, что она сама, если верить молве, учила его пускать стрелы из лука, Никострата, победителя того исполина, который изрыгал пламя между утесов Гарганской горы, Клеанта, обрученного с юной Фолое, дочерью реки Лирис. По предсказанию Фолое осуждена была на жертву родившемуся на берегу реки крылатому змию. Отец обещал ее руку тому, кто избавит ее от чудовища. Клеант, в порыве страстной любви, решился искупить мужеством жизнь невинной девы, убил змия, но не мог насладиться плодом победы. Приготовив брачный венец, считая дни и часы, Фолое услышала, что Клеант пошел с Адрастом на войну и пал в сражении. Одинокая, она тогда вверяла лесам и горам свои скорби в горестных стенаниях, заливалась слезами, рвала на себе прекрасные русые волосы, забыла и цветы, и венки, из них сплетаемые, обвиняла небо в несправедливости, проводила дни и ночи в рыдании. Боги призрели на печаль ее сердца и, вняв мольбе отца, положили конец ее горести. Проливая непрестанно слезы, она вдруг превратилась в ручей, который соединяет свои струи с родными водами реки Лирис. Но в ручье горечь осталась, по берегам его никогда цветок не покажется, тень на них только от кипарисов.

Между тем Адраст, извещенный о поражении, реял по полю битвы и также искал Телемака, надеясь легко победить его в летах столь еще нежных, окруженный отборной дружиной из тридцати дониян, отличных силой, искусством и смелостью. Он обещал им великую цену за голову сына Улиссова, и если бы встретил его в первом пылу битвы, то они, обступив колесницу его, могли бы удобно иметь полный успех, между тем как и сам Адраст тут же грянул бы на Телемака. Но Минерва обратила их в другую сторону.

Представилось Адрасту, что он видел и слышал Телемака на краю долины у подошвы горы, где завязалась жаркая сеча. Не поскакал, полетел он туда, жадный крови, но нашел там не Телемака, а престарелого Нестора, который ветхой рукой изредка пускал наудачу безвредные стрелы. Адраст, разъяренный, считал уже его своей жертвой, но дружина пилиян стеной стала около Нестора.

Стрелы с обеих сторон полетели, как туча, раздались смертные, жалобные вопли, зазвенели доспехи, падая с ранеными, земля застонала под грудами трупов, кровь ручьями лилась. Беллона, Марс, фурии адские в одежде, напитанной кровью, жестокосердные, тешились побоищем, не переставая раздувать в сердцах убийственное пламя: божества, ненавидящие род человеческий, они гнали прочь с ратного поля и великодушное сострадание, и воздержное мужество, и кроткое человеколюбие. В смутной толпе посреди обоюдного остервенения без пощады свирепствовали убийство, мщение, зверская лютость, отчаяние. Взглянув на побоище, мудрая и непобедимая Паллада дрогнула от ужаса и удалилась.

Между тем Филоктет со стрелами Алкидовыми тихими стопами шел к Нестору на помощь. Не успев поразить божественного старца, Адраст сыпал стрелы на пилиян - и не тщетно. Лежали уже у ног его: Ктезилай, едва оставлявший легкий след по себе на бегу по сыпучим пескам, обгонявший на родине быстрые воды Ерота и Алфея, Евтифрон, красотой превосходивший самого Гиласа, Гипполиту равный страстью к ловле, Птерелай, спутник Несторов в троянском походе, милый Ахиллесу за мужество и силу, Аристогитон, который, омывшись в струях реки Ахелоя, получил от бога таинственный дар превращаться во всякие виды: и подлинно был так гибок и быстр в телодвижениях, что ускользал от самой могучей руки. Адраст копьем низвергнул его в прах бездыханного, вмиг душа его вылилась с кровью.

Изумленный, он только следовал взорами за своим сыном Пизистратом, который, пламенный в битве, старался заслонить отца от ударов. Но наступил тот роковой час, когда Нестору суждено было восчувствовать, как иногда несчастен тот, кто лживый отжил век свой.

Пизистрат устремил в Адраста копье с такой быстротой, что гибель его, казалось, была неизбежна, но тот уклонился, и между тем, как Пизистрат, поднимая копье, пошатнулся от промаха, Адраст пронзил живот его дротиком. Кровь из него заструилась, лицо побледнело, как вянет цветок на лугу, сорванный нимфой, глаза померкли, голос замер. Алцей, наставник и спутник его в битве, принял на руки павшего, но едва уже мог довести его к Нестору. Он хотел еще сказать отцу слово любви, но открыл уста только для того, чтобы испустить последнее дыхание.

Между тем как Филоктет, отражая неукротимого Адраста, распространял вокруг себя смерть и ужас, Нестор прижимал к сердцу тело любезного сына, изливал печаль свою в воплях, не мог сносить света. "О, как я несчастен, - говорил он, - что был отцом и дожил до такой старости! Жестокая судьба! Зачем ты не пресекла моей жизни на ловле за вепрем калидонским, или во время путешествия в Колхиду, или в первую осаду троянскую? Я умер бы тогда со славой, без горести и не доживал бы теперь болезненный век свой в недугах, в презрении, в немощи. Я не живу, а страдаю, во мне живо только чувство печали. О сын мой! Любезный Пизистрат! Когда смерть похитила у меня твоего брата Антилоха, ты утешал меня. С тобой всего я лишился, ничто уже не утешит меня, все для меня совершилось, не возвеселит меня и надежда, последняя отрада нам в скорбях. Антилох! Пизистрат! Любезные дети! Мне кажется, что я обоих вас вместе теряю: новая рана раскрывает в моем сердце и прежнюю рану. Мне уже не видеть вас! Кто закроет мне очи? Кто придет собрать прах мой? О Пизистрат! Ты умер, как и брат твой, с мужеством в сердце, я один не могу умереть".

Так говоря, он хотел пронзить себя стрелой, но был удержан. Взято между тем от него тело Пизистратово, и сам несчастный старец, без чувств от слабости, отнесен в ставку. С первым пробуждением сил он хотел возвратиться на место сражения, но вновь был удержан.

Адраст и Филоктет искали друг друга по полю битвы. Глаза их, полные гнева, предвестники угроз и неумолимого мщения, светились, как у тигра и льва горят очи, когда они, сошедшись на берегах Каистра, схватятся, жадные крови. За стрелами их всюду следовала смерть неизбежная, витязи с обеих сторон смотрели на них, изумленные от страха. Наконец они друг друга завидели, и Филоктет уже взял одну из тех роковых стрел, которые из рук его никогда не вылетали напрасно и от которых раны были неисцелимы. Но Марс, поборник жестокого и бесстрашного Адраста, не мог видеть равнодушно его гибели и желал продлить еще ужас кровопролития. Правосудные боги блюли еще Адраста как орудие гнева и казни.

рану, Филоктет пустил стрелу в Амфилоха: она вошла ему в сердце - и яркие черные глаза его, осененные мраком смерти, потухли, уста, алые, как розы, вестницы восходящей Авроры, завяли, выступила на щеки мертвая бледность, и лик прелестный и нежный вдруг изменился. Сам Филоктет пришел в жалость, и все восстенали, увидев, как юный воин пал, облитый кровью, и как его волосы, прекрасные, как Аполлоновы, влачились по пыльной земле.

Низложив Амфилоха, Филоктет принужден был сойти с поля сражения, силы его истощались с кровью, и даже древняя рана его от труда в битве могла раскрыться со всеми болезнями: сыны Эскулаповы не исцелили его совершенно со всем их божественным знанием. Еще немного - ион пал бы на обагренные трупы, если бы Архидам, могучий и смелый, из всех эболиян вернейший сотрудник его в новом отечестве Петилии, не вывел его из сечи в тот самый час, как он подвергался явной опасности. С той поры Адраст не встречал уже сопротивления, все падало к ногам победителя или бежало, он метался по полю битвы, подобно реке, которая, выступив из берегов, мчит по кипящим валам жатвы, стада, пастухов и целые веси.

Клик победителей достиг слуха сына Улиссова, и скоро затем он увидел все смятение союзной рати: воины бежали, как стадо робких оленей, когда оно, гонимое стрелками, рыщет по широкому полю, по крутым горам, по дремучему лесу и мечется в быструю воду.

Телемак восстенал от скорби о поражении, запылали глаза его гневом. Оставив то место, где битва долго была для него столь же славна, сколь и опасна, он поспешил к бегущему войску, покрытый кровью сраженных врагов, вскрикнул - и обе рати еще издалека услышали его голос.

Минерва дала его голосу громоподобную, страшную силу, отозвались на его голос окрестные горы: не гремит так сильно и звучно свирепый голос Марса во Фракии, когда он зовет к себе войну, и смерть, и адских фурий. Оживает в союзниках мужество и смелая храбрость, неприятель цепенеет, сам Адраст, изумленный, не верит от стыда незнакомому дотоле смятению в сердце. Зловещие предчувствия приводят его в трепет, во всех его действиях видны уже порывы отчаяния, а не мужество. Трясущиеся колена под ним подломились, он отпрянул без мысли и цели, стоит с бледным лицом, холодный пот обливает все его члены, начатые дрожащим, могильным голосом слова замирают в устах, глаза сверкают, как раскаленные угли: новый Орест, терзаемый фуриями, он весь в содроганиях и теперь только вспомнил, что есть боги. Мечталось ему, что он видел их в гневе, что слышал голос, глухим стоном исходивший из бездны, - призывный голос из мрачного Тартара, чувствовал вышнюю руку, невидимую, простертую над его головой и местью вооруженную, вся надежда погасла в его сердце, и бесстрашная храбрость его исчезла, как меркнет дневной свет, когда солнце сходит в морские волны и земля одевается мрачным покровом ночи.

разорванным от ужаса, мучительных угрызений, уныния, лютости, отчаяния. Представилось ему, лишь только он завидел Телемака, что увидел бездну зияющую и пламя мрачного Флегетона, прямо на него вихрем несомое, вскрикнул и с раскрытым ртом стоял онемевший, подобный спящему, когда он в страшном сновидении, открыв уста, хочет вымолвить слово с тщетными усилиями. Трясущеюся и торопливой рукой он пустил стрелу в Телемака. Но сын Улиссов, бесстрашный, как друг богов, оградил себя светозарным щитом. Казалось тогда, что победа, приосенив его крылом своим, держала уже над ним лавровый венок, глаза его блистали ясным огнем спокойного мужества, сама Минерва была в его образе: столько в нем было присутствия духа посреди величайшей опасности! Стрела, отраженная щитом, пала на землю. Адраст обнажил меч свой, предваряя стрелу от Телемака. Бросив стрелу, Телемак стал перед ним также с мечом в руке.

Сошлись - и все воины, безмолвные, опустили оружие, все взоры на них обратились: судьба войны зависела от их единоборства. Сверкнули мечи, как смертоносные молнии, сшиблись, ударили по блестящим доспехам: зазвенели доспехи. Соперники стояли друг против друга, то вытянувшись вперед, то назад подаваясь, то наклонясь, то поднявшись: внезапно схватились. Плющ, взросший под тенью вяза, не так крепко вьется гибкими отраслями от корня по стволу, по сучьям, по ветвям до самого верха, как они друг друга стиснули. Адраст нимало не утратил еще своей силы, Телемак не пришел еще в возраст совершенного мужа. Адраст не жалел ни искусства, ни усилий, чтобы сбить соперника с ног и вырвать из рук его меч, но без успеха. Телемак в то самое мгновение, как он ловил его меч, вдруг схватил и повалил его наземь. Темный презритель богов тогда показал малодушный страх пред лицом смерти, от стыда не молил о пощаде, но глаза, но все черты его лица умоляли Телемака, он хотел привести его в жалость. "Сын Улиссов! - говорил он ему. - Я узнаю наконец, что есть правосудные боги, они карают меня по заслугам, несчастие открывает человеку глаза, а вместе и истину: я вижу ее и свое осуждение. Но царь злополучный пусть напомнит тебе об отце твоем, страннике на чужой стороне, и судьбу мою пусть решит твое сердце".

"Я желал только победы и мира народам, которым пришел сюда на помощь, не люблю я кровопролития. Живи, Адраст! Но изгладь следы своих преступлений, возврати похищенное, восстанови спокойствие и справедливость на берегах великой Гесперии, которую ты опозорил изменой и убийствами. Живи и будь иным человеком, пав, узнай, что боги правосудны, что злые несчастны и заблуждаются, когда ищут благополучия путями насилия, неправд и жестокостей. Постоянная добродетель в простоте нравов одна составляет все спокойствие и все счастье в жизни человеческой. Дай нам заложников - сына своего Метродора и двенадцать старейшин из своего народа".

Так говоря, Телемак подал ему руку, не подозревая в нем злобного умысла. Но он, выхватив скрытый под одеждой дротик, вдруг ударил им Телемака так быстро и ловко, что дрот с острым жалом пробил бы доспехи его, если бы они не были сделаны мастером-богом. Избегая преследования, он тотчас отпрянул за дерево. Тогда Телемак, обратясь к дониянам, сказал: "Победа наша - вы видите. Злодей спасается одним вероломством. Кто не боится богов, тот боится смерти. Но в ком страх божий, тот ничего не боится".

И подошел он к дониянам, велев своим воинам заградить дорогу коварному Адрасту. От страха попасть в руки врагов, он то назад отступал, то бросался на критян. Вдруг

Он не внемлет уже его молению: злодей дерзнул еще раз прибегнуть к его состраданию, вонзает меч ему в сердце. Низринутый в огонь мрачного Тартара, он приял достойную казнь за злодеяния.