Телемак.
Часть вторая.
Книга двадцать первая

Книга двадцать первая

Избрание царя дониянам.

Прибытие Диомеда.

Возвращение союзников восвояси.

Адрастов, робкий душой, воспитанный отцом в правилах лицемерия, несправедливости и бесчеловечия. Но раб, сообщник его во всех срамных делах и жестокостях, отпущенный на волю, осыпанный дарами, единственный товарищ его в бегстве, изменил ему ради золота, в пути умертвил его с тыла и принес союзникам отрубленную голову, надеясь продать ее, а с ней и мир высокой ценой. Злодей возбудил общий ужас и был предан смерти. Увидев голову Метродора, дивного красотой, с превосходными склонностями, но испорченного худым примером и сластолюбием, Телемак прослезился. "Вот что производит - говорил он, - яд счастья в молодом государе! Чем более возвышен в духе, чем более пылкости в сердце, тем скорее он заблуждается, отходит от всякого чувства добродетели. Было бы то же, может быть, и со мной, если бы по благости небесной несчастья с младенчества и наставления Менторовы не научили меня воздерживать страсти".

Донияне молили о мире с одним условием: чтобы им предоставлено было право избрать такого царя, который добродетелями мог бы загладить пятно, опозорившее царский венец на челе вероломного Адраста, благодарили богов за избавление их от мучителя, спешили один перед другим к Телемаку лобызать его руку, низложившую изверга, считали поражение торжественной победой. Пало, таким образом, в мгновение ока и безвозвратно могущество, грозная туча, висевшая над всей Гесперией, страшная столь многим народам, - подобно твердыне, на вид прочной, несокрушимой, но постепенно снизу подкапываемой: незримая рука медленно роет, и слабый труд долго не замечается, все, кажется, на своем месте, все твердо, ничто не зыблется, а между тем основания уже подрыты, твердыня вдруг оседает, и открывается пропасть. Власть несправедливая и вероломная, какого бы счастья ни достигла насилием, роет яму сама под собой. Обман и жестокость подмывают самые твердые основания власти. Лесть, страх и раболепство у ног ее до последнего ее дыхания, а между тем она падает под собственной своей тяжестью, и ничто уже не восставит ее, она сама разрушила надежнейшую свою подпору, честность и справедливость, единственный союз любви и доверия.

В следующий день вожди совещались об избрании царя дониянам. Радостно было видеть два стана, соединенные столь неожиданной дружбой, две вчера еще враждебные и уже единодушные рати.

Мудрый Нестор не мог быть в совете. Горесть, согласясь со старостью, сокрушила его сердце, как дождь ввечеру побивает цветок, на заре дня еще красузеленого луга. Ручьями лились непрестанно из глаз его слезы, сон от них бежал - волшебный целитель мучительных скорбей, погасла в нем жизнь сердца - надежда, несчастный старец отвергал всякую пищу, даже свет был ему ненавистен, истомленная душа его желала уже только отрешиться от тела и сойти в вечный мрак царства Плутонова. Моления друзей были тщетны, раздранное сердце не находило отрады в дружбе, как больной не находит вкуса в отборнейших яствах, на все увещания он отвечал стоном и неутешимым плачем. Иногда говорил: "О Пизистрат! О сын мой! Слышу призывный твой голос, иду вслед за тобой, с тобой смерть будет мне в сладость. О сын мой любезный! Душа моя жаждет того только счастья, чтобы еще увидеть тебя на берегах Стикса". Иногда же он сидел по целым часам безмолвный и неподвижный и только вздыхал, воздевая руки, возводя к небу заплаканные очи.

Вожди между тем ожидали Телемака. Он оставался у тела Пизистратова, осыпал его цветами, возливал на него драгоценнейшие благовонные воды и мешал с ними горькие слезы. "Любезный товарищ! - говорил он. - Никогда я не забуду того времени, когда увидел тебя в Пилосе, сопровождал тебя в Спарту и вновь нашел на берегах великой Гесперии. Ты всегда и везде оказывал мне неизменную дружбу, я любил тебя, взаимно тобой любимый, я знал твою храбрость, ты превзошел бы ею знаменитейших витязей Греции. Ты пал в подвиге мужества со славой, но сошла с тобой в гроб юная доблесть, которой некогда ты был бы у нас вторым Нестором. Так! Твой ум и витийство сравнились бы в зрелом возрасте с мудростью и витийством старца, чтимого всей Грецией. Ты уже имел силу его сладкого убеждения, которому, когда он говорит, все покорно, его пленительную простоту в рассказе, его мудрую умеренность, которой он, как волшебным жезлом, укрощает раздраженные страсти, его власть, даруемую благоразумием и силой добрых советов. Когда ты начинал говорить, все умолкали, все были готовы, были рады принять твои мысли. Речь твоя, сильная простотой без всякой надменности, незаметно проникала в сердца, как роса сходит на злачную ниву. И все эти дарования, недавно еще наша надежда, похищены у нас безвозвратно. Не стало Пизистрата, которого я обнимал еще сегодня утром. О, если бы ты, по крайней мере, закрыл глаза Нестору прежде, нежели мы закрыли твои глаза! Он не был бы свидетелем горестнейшего зрелища и несчастнейшим из всех отцов".

тень по земле, возносило роскошные ветви, но подрублено топором дровосека. Оно уже не на корне, не вскормит его земля, щедрая мать, питавшая все его побеги, без силы держаться на стволе оно колеблется и падает, желтеют зеленые листья и ветви, заслонявшие солнце, завянув, сохнут, простертые в прахе: лежит, как голый остов без всякой красы, недавно пышное дерево. Так Пизистрат, добыча смерти, был несом к роковому костру.

Медленно следовала за ним дружина пилиян, опустив копья, потупив глаза и слезы роняя. Костер загорелся, тело истлело, пепел собран в золотую пеплохранительницу, и Телемак вручил ее, как сокровище, Каллимаху, наставнику Пизистратову. "Возьми, - говорил он ему, - печальный, но драгоценный остаток столь тебе милого юного друга, сохрани его для отца, но ожидай, пока он сам пожелает увидеть прах любезного сына. Горесть находит в свое время отраду в том, что безвременно растравляет ее".

Потом Телемак прибыл в собрание союзных царей. Все смолкло, как только он показался. Общая тишина привела его в краску, он сам остановился, безмолвный. Скоро затем поднялся со всех сторон клик в похвалу его подвигов, он желал скрыться и в первый раз пришел в замешательство, просил наконец собрание избавить его навсегда от похвал. "Я не бесчувственен к похвалам, - говорил он, - особенно от столь достойных судей добродетели, но боюсь пристрастия к ним. Они - яд для человека, наполняют его самолюбием, мечтами и гордостью. Надобно заслуживать их, но и бегать от них. В самой невинной хвале есть близкие к неправде оттенки. Лесть сплетает похвальные песни злейшим мучителям. Но в такой хвале кто найдет удовольствие? Лестна хвала не в глаза, когда я так счастлив, что ее заслуживаю. Если вы почитаете меня истинно добрым, то не отнимайте у меня скромности, незнакомой с тщеславием. Если имеете обо мне доброе мнение, то пощадите меня и не хвалите как человека, звуком похвал оглушаемого".

Многие и затем до звезд еще превозносили его, но он скоро остановил клики молчанием и равнодушием: боялись навлечь на себя его неудовольствие. Прекратились похвалы, но не удивление. Все были свидетелями, с каким умилением он оплакивал Пизистрата, с какой любовью отдал последний долг юному витязю, и излияния доброго сердца трогали более, нежели все чудеса его разума и храбрости. "С умом возвышенным и с мужеством, - говорили втайне, - он друг богов, выше смертного, герой нашего века. Но великие качества только удивляют. Он человеколюбив, добр, друг верный и нежный, сострадателен, великодушен, благотворен, предан всей душой тем, кого любит, отрада друзей, и нет в нем ни спеси, ни холодной, гордой наружности. Вот что в нем мило, что пленяет, привязывает к нему каждого сердце, что дает цену всем его доблестям, за что каждый из нас готов отдать за него последнюю каплю крови!"

Все потом стихло, и собрание приступило к рассуждению о необходимости избрать царя дониянам. Большая часть вождей полагала разделить Донийскую область по праву завоевания между союзниками. Телемаку назначали плодоносную землю Арпийскую, приносящую два раза в год богатые дары Церерины, сладкие Вакховы грозди и всегда зеленый плод посвященного Минерве масличного дерева. "Обладая такой землей, - говорили ему, - ты скоро забудешь бедную свою Итаку с ее хижинами, и дикие утесы дуликийские, и дремучие дебри закинтские. Перестань искать отца и матери и отечества: отец, без сомнения, погиб в волнах у мыса кафарского - жертва мести Науплиевой и гнева Нептунова, мать по разлуке с тобой давно отдала руку не тому, так другому искателю, а отечество - как сравнить бедный угол земли с уделом, который мы предлагаем тебе?"

"Не льстят меня, - отвечал он, - ни богатства, ни прохлады роскоши. Какая польза владеть обширным пространством земли и многочисленным народом? Более от того скорбей, но не свободы. Для умеренного, мудрого человека довольно в жизни несчастий и без тревожной заботы правления другими людьми, непокорными, строптивыми, коварными, несправедливыми, неблагодарными. Кто властвует по самолюбию, ищет только преобладания, удовольствий, собственной славы, тот бич рода человеческого. Но кто хочет управлять людьми по истинным правилам, с единственной целью их счастья, тот не владыка, а пастырь народа, трудам его нет ни предела, ни меры, и он далек от желания распространять свое владычество. Пастух, который бережет свое стадо, защищает его от волков с опасностью для собственной жизни, ищет для него пажитей, не дает себе покоя ни днем, ни ночью - такой пастух не захочет умножать своего стада соседскими чужими овцами: тем он только умножил бы свою заботу. Я не был главой правления, - продолжал Телемак, - но знаю из законов и от мудрых законодателей, как трудно управлять городами и царствами. Довольно для меня моей бедной и малой Итаки, довольно и славы, которую могу снискать на родине, если буду царствовать справедливо, неукоризненно и мужественно. Но боюсь, чтобы и там этот жребий не пал на меня слишком рано. О, если бы отец мой, спасшись под кровом богов от ярости волн, возвратился в отчизну и царствовал до глубокой старости, а я мог от него еще долго учиться побеждать свои страсти, чтобы со временем управлять страстями народа".

Потом Телемак говорил: "Знаменитые военачальники! Внемлите тому, что я вменяю себе в долг сказать вам для вашей пользы. Если вы дадите дониянам царя справедливого, руководимый справедливостью, он внушит им, сколь благотворно, не посягая на чужое, блюсти добрую веру: правило, доселе им незнакомое под властью вероломного Адраста. Покуда они будут управляемы царем мудрым и кротким, нечего вам от них опасаться, обязанные вам добродетельным царем, миром и благоденствием, они не придут к вам с мечом в руке, будут, напротив того, благословлять вас - и царь, и народ, вами восставленные. Но если вы разделите их землю, то я смело могу предсказать вам несчастные последствия такого раздробления.

Народ, доведенный до отчаяния, вновь ополчится, справедливо обнажит меч за свободу, и боги будут ему поборниками. Когда же боги за угнетенных, то не сегодня завтра постигнут вас казни, и счастье ваше исчезнет, как дым, отнимется от ваших вождей дух совета и мудрости, от рати мужество, от земли плодородие. Вы ослепитесь ложными надеждами, ознаменуете свои предприятия безрасчетной дерзостью, заградите уста добродетельным людям, готовым открыть вам истину, внезапно падете, и скажут о вас: вот народ, цветущий и сильный, который хотел дать всему миру законы! Сам ныне бежит от лица неприятелей, попираемый ногами, потешное зрелище соседям. Боги так сотворили, и достоин того народ несправедливый, надменный и бесчеловечный. Помыслите, впрочем, что вы, разделив между собой завоевание, поставите против себя все окрестные народы. Союз ваш, заключенный для защиты общей свободы Гесперии от хищного и вероломного Адраста, будет всем ненавистен, вы сами дадите другим право обвинять вас в насильственном присвоении себе преобладания.

Положим, что вы восторжествуете и над дониянами, и над всеми соседями, но верьте, что с этой победы начнутся ваши бедствия. Раздел завоевания посеет между вами раздор и распри. Он не будет основан на справедливости, не будет потому у вас ни правила, ни меры в притязаниях, каждый захочет получить соответственную силе его долю и никто не будет иметь столько власти над другими, чтобы совершить раздел миролюбно. Отсюда война нескончаемая для вас и для поздних ваших потомков. Не лучше ли быть справедливым и умеренным, нежели, следуя порывам честолюбия, идти против явных опасностей и неизбежных несчастий? Глубокий мир и спутник его - невинное, тихое довольство, счастливый избыток, дружба соседей, слава - неотъемлемая дань справедливости, имя и власть судии народов, приобретаемые доброй верой, не драгоценнее ли преходящего блеска неправедных завоеваний? Вожди народов! Вы видите, что я забываю себя: внемлите совету человека, простирающего любовь свою к вам до того, что даже не боится навлечь на себя ваше негодование прекословием за истину".

Так говорил Телемак с силой и властью, новыми для всех военачальников. Но между тем, как они дивились мудрости его советов, издалека стал слышан говор, распространившийся по всему стану, достигший до самого места собрания. Какой-то странник пристал к берегу с вооруженной дружиной, на лице его написано величие, герой телом и сердцем, по виду давно несчастный, но сильным духом выше всякого бедствия. Когда приморская стража, приняв его за неприятеля с опасными замыслами, не пускала его на берег, он, бесстрашный, обнажив меч, объявил, что сумеет отразить силу силой, но тут же молил о мире и гостеприимстве, и смиренно, с масличной в руке ветвью, просил препроводить его к одному из начальников края. Вняв ему, стража привела его к союзным царям.

брани. Странник говорил:

-- Пастыри народов, собравшиеся, без сомнения, для защиты отечества от неприятелей или для утверждения в своих областях справедливых законов! Внемлите человеку, гонимому судьбой. Боги да спасут вас от подобных моим страданий и бедствий. Я Диомед, царь Этолийский, который под Троей ранил в руку Венеру. Месть богини преследует меня по всему свету. Нептун, всегда послушный воле божественной дочери моря, отдал меня на жертву волнам и ветрам, корабли мои не раз погибали, сокрушаясь о камни. Неумолимая Венера лишила меня всей надежды возвратиться в свое царство, обнять семейство, вздохнуть родным воздухом. Никогда уже не видеть мне того, что для меня всего в мире дороже. После многих несчастий я пристал к здешнему берегу в надежде, не найду ли себе здесь покоя и верного крова. Если вы боитесь богов и особенно Юпитера, покровителя странных, если сострадание знакомо вашему сердцу, то не отвергайте моей просьбы, дайте мне в обширной своей стране угол бесплодной песчаной земли, в степи ли безлюдной или в горах непроходимых, где я мог бы со своими спутниками основать город в память невозвратимой отчизны. Малого участка земли у вас просим, и земли, для вас бесполезной. Будем жить с вами в мире и ненарушимом союзе. Ваши враги будут нашими врагами, мы готовы делить с вами горе и счастье. Предоставьте нам только свободу жить по собственным нашим законам.

Телемак не мог отвести взора от Диомеда, на лице его страсть страстью сменялась. Когда Диомед упомянул о долговременных своих страданиях, он думал, полный надежды, не отец ли его этот величественный странник. Но когда Диомед сказал свое имя, он побледнел, как меркнет прекрасный цветок от бурного северного ветра. Потом, когда Диомед говорил о непреклонном гневе на него раздраженной богини, растроганный, он чувствовал всю тягость того же гнева на него и на отца его. Грусть слилась с радостью в его сердце, потекли из глаз его слезы, он бросился на выю к Диомеду.

-- Я сын Улисса, - говорил он ему, - которого ты знаешь и который небесполезен был и тебе при уводе славных коней Резовых. Тебя и его боги покинули без милосердия. Если верить предвещанию Эреба, то он еще жив, но не для меня. Я ищу его вдали от отечества и не могу ни с ним соединиться, ни возвратиться в Итаку. Несчастья мои пусть будут для тебя мерой моего сострадания к твоей участи. Несчастному предоставлено, по крайней мере, то приобретение, что он умеет делить горе с другими. Чужой в здешнем крае, невзирая на то, я могу способствовать тебе в твоем намерении, великий Диомед, непобедимейший из всех греков по Ахиллесе! Воспитание мое в отрочестве, при всех бедствиях моей родины, не было пренебрежено до такой степени, чтобы я не знал всей твоей славы на поле брани. Все эти цари человеколюбивы и знают, что без человеколюбия нет ни доблести, ни истинного мужества, ни твердой славы. Слава великого мужа получает новый блеск от несчастья. Чего-то недостает в нем, если он никогда не был в несчастии, недостает в его жизни примеров терпения и крепости духа. Страждущая добродетель трогает всякое сердце, не совсем чуждое любви к добродетели. Будь спокоен: наше дело утешит тебя в скорбях. Ты дар нам от богов, и мы счастливы, что можем доставить тебе отраду в горестях.

Диомед смотрел на него с удивлением, с сердцем умиленным. Они обняли друг друга с чувством будто старинной любви. "Достойный сын мудрого Улисса, - говорил Диомед Телемаку, - я узнаю в тебе его кроткие черты лица и приятность в беседе, его силу витийства и благородные чувства, его мудрость в советах".

"Без сомнения, приятно тебе будет увидеть мудрого Нестора. Он недавно лишился последнего своего сына Пизистрата. Ничего уже не осталось ему в жизни, путем слез он сходит к гробу. Утешь его: несчастный друг лучше всех усладит его горесть". И пошли они к Нестору. Старец с трудом узнал Диомеда, до того скорбь ослабила его память и чувства. Диомед прослезился, и свидание с ним растравило рану сердца у Нестора. Но мало-помалу присутствие друга успокоило его, грусть в нем стихла от удовольствия, с которым он описывал Диомеду свои страдания и внимал взаимному его рассказу.

Союзные цари между тем рассуждали с Телемаком о предмете совещания. Телемак советовал им уступить Диомеду землю Арпийскую, а в цари дониянам избрать Полидама, их соотечественника. Полидам был знаменитый вождь, удаленный Адрастом от всех дел из зависти и опасения, чтобы успехи не были приписаны дарованиям опытного мужа и чтобы слава оружия не разделилась. Часто Полидам предварял его втайне, что он подвергал свою жизнь, а с ней и царство явной опасности войной против столь сильного союза, хотел познакомить его с чувствами правоты и умеренности. Но враги истины ненавидят всякого, кто смеет открывать им истину, бесчувственные к искренности, усердию и бескорыстью. Счастье, всегда неверное, ожесточало сердце Адрастово против самых спасительных советов. Наперекор им он считал дни свои новыми победами, надменность, вероломство, насилие не переставали пролагать ему пути к торжеству над неприятелями. Несчастья, Полидамом предсказываемые, не приходили. Он смеялся над робкой предусмотрительностью, измеряющей дальние последствия, не мог терпеть Полидама, устранил его от всякого звания и покинул одинокого в бедности.

Сначала Полидам испытал всю тягость опалы, но скоро приобрел ею то, чего только и недоставало ему - познание всей суеты человеческого величия. Купил себе мудрость дорогой ценой, но в самом несчастии нашел отраду, научился страдать молча, довольствоваться малым, питать сердце истиной в тихой безвестности, исполнять втайне смиренные добродетели, превосходнейшие громких деяний, и не иметь нужды в людях. Жил он, бездомный, у подошвы Гарганской горы, в месте пустынном, под кровом свисшего полусводом утеса. Водопад утолял его жажду. Сад его состоял из нескольких плодовых деревьев. Два раба возделывали для него небольшой участок земли, он сам трудился с ними собственными руками, и земля награждала его труд изобилием, он не знал ни в чем недостатка, имел в избытке не только плоды и овощи, но и цветы всякого рода, в одиночестве оплакивал бедствие народа, ведомого на край бездны слепым властолюбием, и боялся, чтобы правосудные, хотя и долготерпеливые боги не сегодня завтра не наказали Адраста. По самым успехам коварства и оружия он вычислял приближение его к роковому пределу: неразумие, счастливое в заблуждении, и сила, вошедшая на последнюю, крайнюю ступень власти, предтечи падения царств и царей. Услышав о поражении и смерти Адраста, он не показал удовольствия ни в том, что предвидел его низвержение, ни в том, что сам избавлялся от мучителя, вздохнул только от страха, не склонились бы донияне под иго рабства.

занимавших разные должности не только у союзных в войне против Адраста народов, но и у неприятелей, старался везде находить и испытывать людей, отличных дарованиями или добродетелью.

Союзники сперва затруднились вверить державу Полидаму. "Пример показал нам, - говорили они, - как страшен царь донийский соседям, когда он любит и умеет вести войну. Полидам полководец искусный и тем опасный". "Если с одной стороны Полидам знает ратное дело, - отвечал Телемак, - то с другой известна любовь его к миру: два качества, которые должны быть неразлучны в государе. Человек, знакомый с опасностями, с бедствиями, со всем трудом войны, скорее будет избегать ее, нежели тот, кто никогда не проходил этого опыта. Полидам знает всю сладость, все счастье жизни тихой и мирной, он осуждал замыслы Адрастовы, предвидел все их пагубные последствия. Царь слабый, без познаний и опыта, опаснее такого царя, который сам во все входит, все сам разрешает. Слабый царь будет смотреть на все глазами пристрастного любимца или подозрительного и властолюбивого советника-ласкателя и в ослеплении вовлечется в войну против сердца. Нельзя будет ни в чем положиться на него, он сам сегодня не знает, как будет мыслить завтра, не устоит в договорах, и вы скоро дойдете до крайности избрать одно из двух: или его низложить, или от него принять иго. Полезнее и благонадежнее, справедливее и великодушнее отвечать на доверие к вам дониян искренней правотой и дать им царя, достойного власти".

"Теперь мы видим чистые намерения союзных царей. Они желают вечного мира, когда избрали нам в цари добродетельного человека, достойного царствовать. Если бы они предложили нам иного царя, слабого, неопытного, изнеженного роскошью, в таком предложении таилось бы верное средство к угнетению нашей области, к изменению у нас образа правления, и скрытное чувство вражды переходило бы у нас из рода в род за столь коварный поступок. Но избрание Полидама служит нам залогом благонамеренной искренности. Избрав нам такого царя, которому свобода и слава нашего племени будут всего драгоценнее, союзники, без сомнения, взаимно не ожидают и от нас ничего несправедливого и низкого. Зато мы клянемся перед лицом правосудных богов, что реки скорее потекут обратно к истокам, чем в нас погаснет любовь к столь благотворным царям. Да сохранится дар их из рода в род в памяти отдаленнейших наших потомков, и мир золотого века да процветет во всей Гесперии".

Потом Телемак предложил дониянам уступить Диомеду землю Арпийскую. "Этот новый народ, - говорил он им, - будет обязан вам своим поселением в месте, доселе вами необитаемом. Не забудьте, что люди должны любить друг друга. Земля слишком обширна, соседство неизбежно, соседями лучше иметь людей, обязанных вам водворением. Сжальтесь над несчастным царем, невинным изгнанником из своей области. Полидам и Диомед, соединясь добродетелью и справедливостью - несокрушимым союзом, утвердят в стране вашей мир и согласие: вы будете страшны всем, в ком ни возникнул бы дух преобладания. Донияне! Избрав вам такого царя, который возвеличит вашу славу, мы взаимно просим вас уступить бесполезную вам землю царю, достойному всякого пособия".

долину Арпийскую: дар, которым союзники были тем еще довольнее, что новое поселение греческое могло со временем служить им большим подкреплением, в случае, если бы донияне, по примеру Адраста, возобновили насилие.

Наконец союзные цари разлучились. Телемак расстался с ними со слезами, и, обняв с умилением великого доблестью Диомеда, мудрого, тогда неутешного, Нестора и славного Филоктета, достойного преемника стрел Геркулесовых, пошел обратно в Салент со своей дружиной.