| Автор: | Мерсье Л. |
| Категории: | Повесть, Фантастика |
Глава восьмая
НОВЫЙ ПАРИЖ
Обратившись в сторону моста, который в мои времена назывался Мостом менял,{29} я заметил, что на нем нет уже тех скверных домишек, что некогда загромождали его.[26] Я с удовольствием охватывал взором широкое течение Сены - картина поистине неповторимая и вечно новая.
- Какая разительная перемена!
- Вы правы; жаль только, что она напоминает нам об одном мрачном событии, явившемся следствием вашей крайней нерадивости.
- Нашей? Каким это образом, скажите на милость?
- История говорит, что вы без конца толковали о том, как бы снести эти скверные домишки, но так их и не снесли. И вот однажды ваши градоначальники затеяли пышное пиршество, которому предшествовал небольшой фейерверк (все это произошло в день некоего святого, которому французы, разумеется, весьма обязаны). И вот выстрелов из пушки и треска петард оказалось достаточно, чтобы опрокинулись ветхие хижины, стоявшие на ветхом мосту, - они зашатались и рухнули, погребая под собой своих обитателей; вслед за ними рухнул и мост. Погибли тысячи людей, и городские власти, получавшие с этих домишек доход, предали проклятью и фейерверки, и пиры.
После этого никто уже не поднимал такого шума по столь ничтожным поводам. Деньги перестали пускать в воздух в виде фейерверков или расстраивать с их помощью желудки, их стали откладывать на содержание и восстановление мостов. Тут только начали каяться, что не делали этого раньше, но так уже принято было в ваши времена - самые чудовищные ошибки признавались ошибками лишь после того, как они бывали уже совершены.
Давайте-ка повернем в эту сторону; вы увидите, что мы снесли здесь несколько зданий, и, полагаю, это пошло только на пользу. Два крыла Коллежа четырех наций,{30} увековечившие тщеславие кардинала, уже не уродуют прекраснейшую из набережных. Городская ратуша{31} расположена теперь напротив Лувра; а когда мы устраиваем публичные увеселения, то предназначаем их для народа. Места на площади хватает - никому не грозит здесь опасность пострадать от фейерверка или стать жертвой бесчинства солдат, как это случалось в ваше время, когда они (нам трудно этому поверить) подчас причиняли публике различные увечья и притом безнаказанно.[27]
Обратите внимание на конные статуи, что возвышаются посреди каждого моста. Они изображают королей, царствовавших после вашего Людовика XV. Эта вереница изваяний, стоящих таким образом безо всяких затей в самом центре города, являет собой вид замечательный. Возвышаясь над рекой, омывающей и напояющей город, они кажутся его ангелами-хранителями. Расположенные таким образом, они, как и статуя доброго короля Генриха IV, стоят здесь естественно, свободно и как бы ближе к народу, чем если бы стояли на площадях,{32} где их с такого расстояния было бы не видно.[28] И это не потребовало больших расходов. Наши короли не взымают после своей смерти сей последней дани, которой в ваше время их предшественники отягощали своих вконец обобранных подданных.
С чувством большого удовлетворения заметил я, что с памятников наших королей исчезли фигуры закованных в цепи рабов,[29]{33} прежде лежавших у их подножья, и что более нет на них раболепных надписей;{34} хоть такой вид раболепства и наименее опасен, даже эти следы лжи и низкопоклонства постарались здесь тщательно уничтожить.
Мне сказали, что Бастилия{35} была полностью разрушена по повелению некоего государя, который, не почитая себя богом над людьми, страшился божьего суда над королями; что на месте сего ужасного здания, столь справедливо прозванного дворцом мщения и злопамятства королей, воздвигнут Храм милосердия; что ни один гражданин не исчезает из общества, прежде чем над ним не учиняется публичный суд; что народ уже и не помнит, что такое «секретное предписание об аресте»,{36} «Сравнение секретных предписаний и азиатских удавок».{37}
Незаметно мы прошли через Тюильри.{38} Этот королевский сад открыт для всех и потому показался мне еще прекраснее.[30] Никто не потребовал с меня платы за то, что я посидел там на скамейке. Мы вышли на площадь Людовика XV,{39} и мой провожатый, взяв меня под руку, с улыбкой сказал: «Должно быть, вы были свидетелем открытия этого конного памятника».{40}
- Да, я был тогда молод и так же любопытен, как и теперь.
- А знаете, ведь это настоящий шедевр, достойный нашего века, мы и теперь еще ежедневно любуемся им, и когда смотрим на дворец в перспективе, статуя эта представляется нам, особенно при заходящем солнце, словно в сиянии. Великолепные эти аллеи, удачно сходясь в одной точке, образуют нечто вроде кружала; тот, кто создал этот план, не был лишен вкуса; заслуга его в том, что он сумел предвидеть впечатление, которое предстояло произвести этой перспективе. Однако я где-то читал, будто находились в ваше время люди, столь же завистливые, сколь и невежественные, которые всячески хулили этот памятник вместо того, чтобы им восхищаться.[31] Если б в наши дни нашелся человек, способный высказывать подобные глупости, все повернулись бы к нему спиной при первом же его слове.
Удивительная прогулка продолжалась и дальше; но слишком долго было бы описывать ее подробно. К тому же, вспоминая сон, всегда забываешь подробности. Помню, что на каждом углу мне встречался красивый фонтан, бивший свежей, прозрачной водой, которая широкой серебряной струей стекала в раковину, служившую как бы чашей; один вид этой словно хрустальной влаги невольно возбуждал жажду; любой прохожий мог испить ее. Вода эта, стекая в никогда не иссякавший прозрачный ручей, обильно омывала мостовую.
- Все это сделано согласно проекту вашего г-на Депарсье,{41} члена Академии наук, мы лишь усовершенствовали сей проект. Как видите, все дома здесь обеспечены самым важным, самым необходимым для жизни - водой! Смотрите, какая чистота! Какой свежестью пропитан воздух! Взгляните на эти удобные, красивые здания. На них не видно тех злосчастных труб, что являли собой угрозу для проходящих. Крыши не имеют более старомодного ската, так что ветер уже не сбрасывает с них черепиц на головы прохожим.
Мы поднялись по светлой лестнице на верхний этаж одного из домов. Каким удовольствием было для меня, охотника до красивых видов и чистого воздуха, увидеть террасу, всю украшенную цветами в горшках и овитую благоухающими вьющимися растениями. Подобные же террасы были на крышах всех домов, так что крыши эти, находившиеся на одинаковом уровне, вместе составляли как бы один сплошной огромный сад; и если бы посмотреть на город с высоты какой-нибудь башни, он показался бы увенчанным цветами, плодами и зеленью.
Само собой разумеется, Городская больница{42} уже не расположена в центре города.
Если какому-нибудь чужеземцу или жителю другого города случится заболеть вдалеке от своей родины или семьи, мы уже не укладываем его в омерзительную постель, рядом с умирающим с одной стороны и мертвецом с другой, где он дышит смрадным дыханием смерти и где легкое недомогание превращается в жестокую болезнь. Мы разделили эту городскую больницу, разместив ее в двадцати отдельных домах, расположенных на самой окраине города в разных его концах. Таким образом, дурной воздух, исходивший прежде из сей пучины ужаса,[32] уже не представляет опасности для столицы. Да и больных уже приводит сюда не крайняя нищета. Приходя сюда, они не готовятся заранее к смерти. В больницу они обращаются не затем, чтобы обеспечить себе бесплатное погребение, а потому, что здесь им скорее и лучше, чем дома, помогут исцелиться. Нет уже здесь того ужасающего скопления больных, того возмущающего душу беспорядка, который превращал больницу скорее в обиталище возмездия, нежели в приют милосердия. Каждому больному предоставляется отдельная постель, и он имеет возможность спокойно испустить дух, не посылая проклятий человечеству. Мы проверили счета прежней больницы. О позор! Открыты были преступления, кои кажутся невозможными в подлунном мире! Какие-то жестокосердные люди жирели за счет бедняков; свое благополучие они строили на страданиях своих ближних. Они заключили выгодную сделку со смертью… Я умолкаю. Времена беззаконий миновали, на больницы, сии убежища несчастных, всякий смотрит ныне почтительно, как на храм, более всех других угодный богу. Подобного рода чудовищные злоупотребления у нас наказуются, и бедным больным приходится теперь выносить лишь те обиды, что наносит природа: когда источником страдания является лишь она, нам некого уже винить.[33] Наши врачи милосердны и знают свое дело; они не произносят заранее смертных приговоров, наугад предписывая всем одни и те же снадобья; они дают себе труд осматривать каждого больного отдельно, и под пристальным и разумным их наблюдением здоровье постепенно возвращается к нему. Врачи эти принадлежат к числу наиболее уважаемых наших граждан. И может ли быть труд более прекрасный, более священный, более достойный чувствительного и добродетельного человека, чем труд того, кто укрепляет слабеющую нить столь хрупкой, столь быстролетной человеческой жизни, благодаря искусству врачевателя вновь обретающей прочность и длительность.
- А где же находится у вас Приют для бедных?{43}
- Приюта для бедных более не существует, так же как нет и Бисетра,[34] смирительного дома, где содержатся умалишенные, а лучше было бы сказать - сводимые с ума. Здоровое тело не нуждается в оттягивающих нарывах. Роскошь, подобно кислоте, разъедала самые здоровые члены тела нашего государства,{44} и оно сплошь покрыто было язвами. А вы вместо того, чтобы осторожно врачевать эти раны, еще растравляли их. Жестокостью вы мнили задушить преступность. Вы были бесчеловечны, ибо не умели создать хорошие законы.[35] Вам проще было терзать виновного и обездоленного, нежели предупреждать преступление и нищету. Ваша безмерная жестокость лишь ожесточала сердца преступников; вы дали отчаянию проникнуть в их души. И к чему все это привело? К слезам, крикам бешенства, проклятиям… Вы словно задались целью уподобить ваши смирительные дома той жуткой обители, которую вы нарекли адом и где безжалостные палачи умножали муки беззащитных, жалобно стенающих грешников, дабы злобно упиваться их стонами. Я долго мог бы говорить еще о сем предмете, но довольно. Скажу лишь одно - вы даже не сумели заставить нищих работать;{45} мы услыхали глухие их стоны; они проникли чрез толщу семи столетий, и одного этого примера столь гнусной жестокости достаточно, чтобы догадаться о тысяче других.
Я опустил глаза, мне стало стыдно: ведь я сам был свидетелем этих постыдных явлений, но мог лишь сокрушаться о них, ибо ничего другого не мог сделать.[36] Некоторое время я молчал, затем снова заговорил:
- Ах, не растравляйте ран моего сердца. Господь отплатил за злодеяния, причиненные тем несчастным; он покарал жестокосердных мучителей; вы знаете, что… Впрочем, поговорим о другом. Мне кажется, вы сохранили один из недостатков, которые свойственны были и нам: Париж, сдается мне, столь же густо населен, как и в мое время; доказано было тогда, что голова в три раза больше туловища.
- Я рад сообщить вам, - отвечал мой собеседник, - что количество жителей королевства{46} с тех пор увеличилось вдвое, что все земли у нас засеваются и, следовательно, голова ныне находится в правильном соотношении с членами. Но по-прежнему прекрасный этот город дает Франции столько же великих мужей, искусных, полезных и даровитейших людей, сколько все остальные города вместе взятые.
- Позвольте, однако, спросить еще об одной, довольно немаловажной вещи. Где помещается у вас пороховой склад? По-прежнему чуть ли не в самом центре города?{47}
- Мы не настолько неосторожны; довольно существует на свете вулканов, зажигаемых рукой природы, зачем же нам создавать еще искусственные, кои в стократ их опаснее?[37]
Комментарии
29
Мост менял - один из старейших парижских мостов, первоначально деревянный; в 1621 г. сгорел (пожар был вызван фейерверком); в 1639-1647 гг. на его месте был построен каменный мост, просуществовавший до середины XIX в.
30
Коллеж четырех наций - учебное заведение в Париже; создан по завещанию кардинала Дж. Мазарини (1602-1661) для выходцев из четырех провинций, присоединенных к Франции по Вестфальскому и Пиренейскому мирным договорам; открыт 1 октября 1688 г.; упразднен в период революции. См.: Franklin A. Recherches historiques sur le Collège des Quatre-Nations. Paris, 1862.
31
Городская ратуша… - Сооружена в 1533-1605 гг. на Гревской (позднее Ратушной) площади. Гревская площадь - место празднеств и народных гуляний; на площади этой совершались также публичные казни.
32
…если бы стояли на площадях… - Во времена Мерсье на Королевской площади находилась статуя Людовика XIII, на площади Победы и на Вандомской площади - статуи Людовика XIV, и т. д.
33
…фигуры закованных в цепи рабов… - Четыре фигуры рабов украшали пьедестал статуи Людовика XIV на площади Победы.
34
…нет на них раболепных надписей…
35
Бастилия - крепость в Париже, построенная между 1370 и 1382 гг.; вскоре была превращена в королевскую тюрьму; взята восставшим народом 14 июля 1789 г. и разрушена; день этот явился первым днем революции и стал национальным праздником.
36
«…секретное предписание об аресте»… - Подразумевается приказ, подписанный королем и министром с приложением государственной печати (термин впервые встречается в ордонансе 1560 г.). Эти предписания часто служили для расправы без суда и следствия с неугодными; нередко были предметом торговли; упразднены в период революции. См.: Funck-Brentano F. Les lettres de cachet. - Rev. des deux mondes, 1892, t. 113, p. 821-853.
37
…азиатских удавок. - Имеются в виду шелковые веревки, при помощи которых осуществлялась расправа с неугодными в средневековой Турции. См.: Nouveau dictionnaire pour servir du supplément aux dictionnaires des sciences, des arts et des métiers, t. 2. Amsterdam, 1776, p. 601. - Сопоставление азиатских удавок и секретных предписаний об аресте выдержано в духе «Персидских писем».
38
Тюильри - сад, разбитый при Генрихе IV, впоследствии заново устроен по проекту А. Ленотра; первоначально народ допускался в этот королевский сад один раз в год, в день св. Людовика; позднее вход в него был разрешен всем, кроме солдат, лакеев и плохо одетых людей; за пользование скамейками взималась плата.
39
Площадь Людовика XV - была оформлена в середине XVII в. по проекту архитектора Ж.-А. Габриэля; ныне - площадь Согласия.
40
«…конного памятника». - Статуя Людовика XV, изображавшая короля в виде римского императора, была установлена на площади его имени в 1763 г. (скульптор Э. Бушардон; завершено Ж.-Б. Пигалем). Статуя (особенно лошадь и фигуры, поддерживавшие пьедестал), а также ее местоположение (непомерно большая площадь) вызывали критические замечания и насмешки (см.: Description historique de Paris, t. 1, p. 105). Уничтожена в 1792 г.
41
Депарсье Антуан (1703-1768) - французский математик и изобретатель, составил проект водоснабжения Парижа из реки Иветт (1762).
42
Городская больница - старейшая парижская больница, основана в 600 г.; в середине XVIII в. число больных в ней доходило до пяти и даже шести тысяч - при 1200 местах.
43
Приют для бедных - основан в 1656 г., включал несколько благотворительных учреждений: собственно приют для бедных (Сальпетриер), Бисетр - приют для престарелых, исправительную тюрьму и дом умалишенных и др.
44
Роскошь… разъедала самые здоровые члены тела нашего государства… «спор о роскоши», волновавший французское общество с 20-х годов XVIII в. В середине столетия главным защитником «роскоши», в которой он видел одно из необходимых условий материального прогресса и процветания нации, был Вольтер, а ее основным противником - Ж.-Ж. Руссо.
45
…заставить нищих работать… - Нищенство и бродяжничество преследовались на протяжении всей французской истории; известно множество королевских ордонансов и парламентских постановлений, осуждавших нищих и бродяг; неоднократно делались попытки принудить их к оседлой жизни и систематическому труду.
46
…количество жителей королевства… - В середине XVIII в. население Франции составляло 21 млн, население Парижа превышало 650 тыс. человек. Ср. в «Эмиле» Руссо: «Дурное распределение населения… вредит интересам государства» (Руссо Ж.-Ж. Избр. соч., т. 1, с. 696).
47
…пороховой склад… в самом центре города? - Арсенал, в котором находился и пороховой склад; официально он был ликвидирован в 1788 г., фактически же - только в начале XIX в.
300
Людовик XIV как-то сказал… турецкий. - Об этом пишет Монтескье в «Персидских письмах» (письмо 37).
301
…пытка Мезенция… «Энеиде» (кн. 8, ст. 485).
Примечания
26
Множество людей, сосредоточенных на одном небольшом пространстве, скучившихся в узеньких улочках, в домишках, нагроможденных один на другой в семь рядов, кои без конца подкапывают, изнуряя и без того истощенную землю, в то время как пустуют приуготовленные им природой обширные живописные равнины, - зрелище удивительное в глазах философа. Богачи селятся здесь, дабы усилить свое могущество. Мелкий люд плутует, льстит, продается. Тех, которые попадаются на этом, вешают. Иные преуспевают. Неудивительно, что в этой нескончаемой жестокой битве интересов забываются обязанности человека и гражданина.
27
Я сам тому был свидетелем и публично обвиняю в этом городские власти, для которых безопасность граждан должна быть важнее, нежели устройство двадцати публичных гуляний.
28
Статуи наших королей чаще всего окружены домами откупщиков. Даже после смерти окружают их мошенники!
29
{300} Нельзя было проявить большее высокомерие и в то же время большее невежество.
30
Запрещение простому люду входить в этот сад кажется мне незаслуженным оскорблением, которое лишь усугубляется тем, что народ не видит в этом ничего для себя оскорбительного.
31
Только во Франции не в чести умение промолчать. Француза не так узнаешь по лицу и произношению, как по той легкости, с которой он высказывается и судит решительно обо всем. Он никогда не способен сказать: «В этом я ничего не смыслю».
32
Шесть тысяч несчастных больных свалены в палатах Городской больницы, где нет и намека на движение воздуха. Все нечистоты отсюда сливаются в рукав соседней реки, и эту-то воду, насыщенную всевозможными отбросами, пьет половина жителей города. В той части реки, что у набережной Пелетье, а также в части, расположенной между двумя мостами, множество красильщиков спускают трижды в неделю свои краски. Я видел однажды, как вода в реке оставалась черной в течение более шести часов. Свод у набережной Жевр - это настоящий очаг заразы. Вся эта часть города пьет вонючую воду и дышит ядовитым воздухом. Тех денег, что тратятся на фейерверки, достало бы, чтобы навсегда покончить с этим бедствием.
33
Я видел умирающих, лежавших в еще большей тесноте, чем им предстояло лежать в гробу; их предсмертные хрипы смешивались с дыханием злосчастных их сотоварищей, и это ускоряло их гибель. Я видел страдания и слезы, но они никого не трогали; смерть направо и налево опускала свою косу, ни у кого не исторгая даже слезинки жалости. Мне казалось, что я нахожусь на бойне, где забивают скот. Я видел людей, до такой степени очерствевших, столь привыкших к зрелищу страданий, что их удивляло мое сочувствие этим несчастным. Через два дня мне привелось быть в зале Оперы. Сколько денег потрачено на такой спектакль! Декорации, актеры, музыканты - все было пущено в ход, чтобы придать зрелищу побольше великолепия. Но что скажет потомство, узнав, что в одном и том же городе существовало два столь непохожих друг на друга места. Увы! Как могли одновременно эти два здания стоять на одной и той же земле! Разве одно не должно было исключить самое существование другого. С этого дня всякий раз, как я бываю в сей Королевской Академии музыки, меня невольно охватывает печаль. При первом же звуке скрипки перед взором моим возникают смертные ложа тех несчастных больных.
34
Есть в Бисетре палата, называемая смирительной. Это образ самого ада. Шестьсот несчастных, тесно прижатых друг к другу, удрученных своей бедностью своей горестной судьбой, терзаемых укусами насекомых, а еще более жестоким отчаянием, живут в состоянии постоянно подавляемого бешенства. Это пытка Мезенция,{301} еще в тысячу раз умноженная. Должностные лица глухи к жалобам сих несчастных. Были случаи, когда они убивали стражников, врачей, священников, пришедших их исповедовать, преследуя одну лишь цель - выйти из этого жилища ужаса и найти успокоение на эшафоте. Правы те, кто утверждает, что предавать их смерти было бы менее жестоко, нежели обрекать на те муки, кои они там претерпевают. О жестокосердные правители, люди с каменным сердцем, недостойные имени человека, вы - больший позор для человечества, чем даже они! Никакие разбойники не могут сравниться с вами в жестокости. Так будьте же последовательны в своей жестокости, вершите свой суд не столь медлительно: велите сжечь живьем несчастное сие стадо, это освободит вас от необходимости зорко наблюдать за этими внушающими страх рабами. Вы появляетесь среди них лишь для того, чтобы еще усилить их рабство. Не проще ли было бы привязать каждому к ноге стофунтовое ядро и заставить их работать в поле. Но нет: существуют жертвы произвола, которых надобно подальше укрыть от посторонних взглядов. Все понятно.
35
Да, да, правители города, ваше невежество, ваша леность, ваше легкомыслие - вот что доводит бедняка до отчаяния. Вы сажаете его в тюрьму за какой-то пустяк, вы помещаете его рядом с каким-нибудь злодеем, вы озлобляете, вы развращаете его душу, вы оставляете его в толпе других несчастных и забываете о нем; но он - он продолжает помнить о вашей несправедливости. И так как вы не соразмерили его преступление с наказанием, он станет подражать вам, и ему станет все равно.
36
Я облегчил бы свое сердце и удовлетворил бы чувство справедливости, когда бы мог обличить сие насилие над человечеством, насилие, в которое трудно поверить; но, увы, оно все еще существует.
37
поистине невероятная!) до сих пор не сумели образумить человечество. Быть может, те две тысячи пятьсот человек, что недавно оказались погребенными под развалинами в Брешии, заставят, наконец, правительство обратить внимание на бедствие, которое оно создает собственными руками и которого ему так просто было бы избежать.