| Автор: | Бичер-Стоу Г., год: 1856 |
| Категория: | Роман |
Глава V.
Гарри и его жена.
В нескольких милях от поместья Гордона, на старой и отчасти запущенной плантации, стоял деревянный домик, в наружности которого проглядывал вкус и заботливость домовладельца. Домик этот почти со всех сторон обвит был венками из жёлтого жасмина и гирляндами роскошной ламарковой розы, сливочного цвета бутоны и цветы которой представляли прелестный контраст с тёмною зеленью гладких и прекрасных листьев. Он обнесён был высоким забором из американского остролиста, вечно зеленеющая листва которого и красные ягоды придавали этому забору, во всякое время года, привлекательный и живописный вид. За забором находился сад. Этот маленький домик, так резко отличавшийся своей опрятностью от обыкновенных южных домиков, служил жилищем молоденькой жены Гарри. Лизетта, - так звали её, - была невольницею одной француженки-креолки, которой плантация эта в недавнее время досталась по наследству. Лизетта была нежное, воздушное создание, образовавшееся из смеси американской и французской крови; она представляла собою одно из тех причудливых, экзотических сочетаний, которое видим в блеске и роскоши тропических цветов и насекомых. От родителей своих она одарена была умом быстрым и светлым, натурою, сохранявшею всегдашнее детство, со всего его свежестью относительно жизни в настоящем, со всею беспечностью и безрассудной бесстрастностью к жизни в будущем. Она стоит теперь перед столом, на котором гладит бельё, почти за дверями коттеджа, и весело распевает за своей работой. Её круглые, полные детские формы превосходно обрисовываются синей, кокетливо сшитой баской, отороченной кружевами и прикрывающей белую полотняную манишку. Голова её увенчана тюрбаном, из-под которого вырываются местами пряди шелковистых чёрных волос. В её глазах, когда она приподнимает их, отражается томность и мечтательность, которые так характеризуют смешение пород. Её маленькие, детские ручки заняты: пухленькими, но гибкими пальчиками она проворно расправляет и разглаживает различные предметы женского туалета. Она гладит, расправляет и поёт с одинаково старательным вниманием ко этим действиям. От времени до времени она бросает работу, и, пробежав между цветочными клумбами к забору, пристально смотрит на двор, оттеняя рукой свои глазки. Наконец вдали показался мужчина, верхом на лошади. Лизетта выпорхнула из калитки и побежала навстречу.
-- Гарри, Гарри! Наконец-то ты приехал! Как я рада!.. А это что за свёрток? Верно для меня что-нибудь?
Гарри приподнял свёрток и начал рассматривать имя, заставляя Лизетту припрыгивать.
-- Какая ты любопытная, Лизетта! - сказал он весело.
-- Это для меня; я знаю, - говорила Лизетта, принимая вид полусердитый, но, вместе с тем, очаровательный.
-- Почему же ты знаешь? Неужели ты думаешь, что на свете всё к твоим услугам, тогда как ты самое беспечное создание.
-- Я! Беспечное создание! - повторила Лизетта, горделиво вздёрнув маленькую головку. - Вы можете говорить, сэр, что вам угодно! А посмотрите, так вы и увидите, что сегодня я выгладила две дюжины рубашек. Но, Гарри! Посади и меня: я хочу прокатиться.
Гарри протянул руку и носок сапога. В один миг Лизетта сделала прыжок и очутилась почти на гриве лошади ещё миг, и свёрток был в её руках.
-- О, женское любопытство! - воскликнул Гарри.
-- Да, любопытство я хочу видеть, что здесь завёрнуто. Ах, Боже мой, какой крепкий шнурок! Я не могу перервать его!.. Но, позвольте, позвольте я прорву небольшую дырочку. Шёлковая ткань, вижу, вижу! Ага!.. Ну, что же, вы теперь скажете, что это не для меня? Какой ты негодный, Гарри!..
-- А может статься, я привёз это себе на летнее пальто.
-- На летнее пальто? Может статься! Только извините, я уж вас знаю; вы меня не обманете! Но Гарри, поезжайте скорей; я не люблю кататься так тихо. Поезжай, Гарри!
Гарри дёрнул уздечку, дал шпоры, и через минуту счастливая чета неслась на крыльях ветра. Она неслась по тропе, проложенной между кустарниками молодой сосны, оставляя за собой звуки искреннего и беспечного смеха. Зелёные кусты, скрывавшие коттедж, совершенно потерялись из виду. Через несколько минут они выехали из соснового кустарника совершенно с другой стороны и, весёлые, смеющиеся, остановились у калитки. Привязать лошадь, посадить Лизетту на плечи и пробежать с него в коттедж, для Гарри было делом одной минуты.
-- Теперь, Лизетта, будь картинкой в нашем доме! Я помогал другим украшать комнаты; но ты милее и прелестнее всех тех картин. Ты у меня певчая птичка, созданная, чтоб питаться одним только мёдом!
-- В самом деле? - сказала Лизетта. - Для такой птички понадобиться много мёду. Я желаю только одного, чтоб меня всегда хвалили, всегда бы ласкали меня, и постоянно бы любили. Мне недостаточно, что ты любишь меня. Я хочу слышать от тебя признание в любви каждый день, каждый час, каждую минуту; я хочу, чтоб ты постоянно восхищался мной и хвалил всё, что я делаю. Я хочу...
-- Особенно, когда у тебя есть расположение прорывать дырочки на свёртках!
-- Ах... Моё шёлковое новое платье! - сказала Лизетта, вспомнив о свёртке, вырванном из рук Гарри. - Какой это несносный шнурок! Как он режет мне пальцы! Я разорву, я перекушу его. Гарри, Гарри, неужели ты не видишь, как он режет мне пальцы! Хоть бы ты пожалел о мне. Тебе бы давно нужно было перерезать его.
И резвая Лизетта начала танцевать, разрывая в тоже время бумагу и крепкий шнурок, как разгневанная птичка. Гарри подкрался к ней сзади, сжал обе маленькие ручки, подрезал шнурок, и развернул кусок роскошной шёлковой материи - розовой с зеленоватым отливом.
-- Нравится ли тебе этот подарок? Его привезла тебе мисс Нина, возвратившись домой на прошлой неделе.
-- Да, - отвечал Гарри с подавленным вздохом, и но лицу его пробежала лёгкая тень.
-- Я встала сегодня в три часа, нарочно с тем, чтоб перегладить всё бельё, я полагала, что ты приедешь вечером. Ах да! Ты не знаешь, какой я ужин приготовила! Ты увидишь сейчас. Я намерена тебе сделать сюрприз. Только, Гарри, не смей входить в ту комнату.
-- Это почему? - сказал Гарри, вставая с места и подходя к двери.
-- Вот прекрасно! Скажите-ка теперь: кто из нас любопытнее? - сказала Лизетта, припрыгивая между Гарри и дверью. - Нет, ты не должен входить в неё, Гарри, по крайней мере, теперь. Будь же умницей.
-- Впрочем, и то сказать, я не имею права на это. Ведь это твой дом, а не мой, - сказал Гарри.
-- Мистер Покорный, как вы присмирели вдруг, каким вы сделались ягнёночком. Пока припадок этот продолжается, не угодно ли вам сходить на ручей и принести свежей водицы. Отправляйтесь сейчас же, сию минуту! Да смотрите - не шалить по дороге.
Пока Гарри ходит на ручей, мы последуем за его женой в заповедную комнату. Это была очень милая комнатка, с белыми занавесками на окнах, с коврами на полу; в дальнем конце её стояла постель, с пышными гладкими подушками, с пологом, обшитым кружевами, постель, которую так тщательно убирают во всех южных домиках. Дверь скрывала за собою собрание самых роскошных цветов; большие букеты ламарковских роз, венки и гирлянды из их тёмно-зелёных листьев, тянулись и опускались по стене, и в одном месте образовали свод, сплетённый маленькими ручками маленькой Лизетты. Против двери стоял столик, накрытый камчатной скатертью безукоризненной белизны, достаточно тонкой для стола какой угодно принцессы и накрываемой у Лизетты только при торжественных случаях. На ней расставлены были тарелки и блюдо, причудливо украшенные мхом и виноградными листьями. Тут была земляника и фрукты, кувшин сливок, творог, пирожное, и свежее золотистое масло. Разгладив скатерть, Лизетта весело посматривала на свой столик; то переставляла одно блюдо на место другого, то отступала назад, и, как птичка, склонив головку на бок, весело распевала; то отрывала кусочек мха от одного блюда, цветочек от другого, снова отступала на несколько шагов, и снова любовалась эффектом.
-- О! как он изумится! - сказала она про себя, и продолжая напевать какую-то песенку, начала кружиться и прыгать по комнате.
Потом вдруг подлетела к окну, поправила занавес, и лучи вечернего солнца упали прямо на стол.
-- Вот теперь так! Как мило сквозит свет через эти настурции! Не знаю только, пахнет ли здесь резедой; я нарвала её на росе; а говорят, что такая резеда должна пахнуть целый день. Вот и книжный шкаф Гарри, ах, эти негодные мухи! как они любят льнуть ко всему. Ш-ш! ш-ш! Прочь, прочь!
И схватив яркий ост-индский платок, Лизетта совершенно измучилась, преследуя этих жужжащих насекомых, которые, слетев с одного места и сделав в воздухе несколько кружков, садились на другое, снова готовые лететь куда угодно, только не из комнаты. После долгого преследования, они расположились наконец на самой вершине полога, и принялись расправлять свои крылышки и облизывать ножки. Тут Лизетта, увидев возвращавшегося Гарри, принуждена была оставить гонение, и выбежать в другую комнату, желая предупредить открытие своего чайного маленького столика. На кухонном столе появился маленький, хорошенький металлический чайник; наполняя его водой, Гарри залил глаженье Лизетты; началась новая маленькая сцена, после которой чугунные плитки исчезли с очага, и место их занял чайник.
-- Скажи по правде, Гарри, встречал ли ты где-нибудь, такую умницу жену? Ты только подумай, что я перегладила груду белья! Ты можешь идти и надеть чистую сорочку! Только не туда! Не туда! сказала она, отводя его от заповедной двери. Туда ещё нельзя! Это и здесь можно сделать.
И, распевая, она побежала по садовым дорожкам; мелодические звуки её голоса далеко раздавались в воздухе, и как будто сливались с ароматом цветов. Звонкий припев:
"Не знаю, что принесёт мне завтрашний день;
Я счастлива теперь, и потому пою!" - долетал до дверей маленького коттеджа.
-- Бедняжка! - сказал Гарри про себя, - зачем мне останавливать её; зачем я стану учить её чему-нибудь?
Через несколько минут Лизетта воротилась; белый передничек её перекинут был через руку, и из него выглядывали цветки жёлтого жасмина, махровой розы и ветки голубой лаванды. Весело подбелив к столу, на котором занималась глаженьем, она разложила на нём свои цветы; потом с горячим, шумным усердием, отличавшим все её занятия, начала сортировать их на два букета, припевая при каждом подборе цветка:
-- Гарри, ты верно идёшь за букетом. Сейчас, сейчас, мой друг! При нём ты будешь казаться ещё прекраснее. Вот он, не угодно ли:
Но вдруг она замолкла, и, лукаво посмотрев на Гарри, сказала:
-- А ведь ты не знаешь, Гарри, для чего всё это делается!
-- Разумеется, не знаю; да и трудно знать все замыслы, которые гнездятся в голове женщины.
-- Слышите, как это величественно, высокопарно! Я делаю это для вашего дня рождения. Вы уж думаете, что если я не помню, когда какое число, так и подавно не помню этого дня; ошиблись, сэр, очень ошиблись. Чтоб не забыть его, я отсчитывала каждый день и записывала мелом на моём рабочем столе. Сегодня я с трёх часов на ногах. Но, пора чайник кипит! и она бросилась к очагу. Ай! ай! Ах, как больно! вскрикнула она, подняв руку к верху и махая ею в воздухе.
-- Кто же знал, что он разгорится до такой степени.
-- Мне кажется, женщина, которая сделала привычку к очагу, должна бы знать об этом, - сказал Гарри, лаская обожжённую ручку.
-- Успокойся, мой друг, я принесу тебе чайник и приготовлю чай, если только ты позволишь войти в таинственную комнату.
-- О, нет, Гарри! Я сама всё сделаю.
И забывая боль, Лизетта побежала к очагу; через минуту воротилась с светлым чайником в руке и приготовила чай. Наконец таинственная дверь отворилась, и Лизетта устремила свои взоры на Гарри, стараясь узнать, какое впечатление произведёт на него это открытие. - Прекрасно! Великолепно! Роскошно! Это изумит хоть кого! И откуда ты достала всё это? - сказал Гарри.
-- Всё из нашего сада, кроме персиков: мне подарила их старая Мист; они прямо из Флориды. Ну, что! Прошедшее лето ты смеялся над моим сюрпризом. Желала бы я знать, что ты думаешь о мне теперь?
-- Что я думаю! Я думаю, что ты удивительное создание - настоящая чародейка!
-- Довольно, довольно! Сядем за стол: ты там, а я здесь; - и, открыв клетку, висевшую в букетах ламарковских роз, она прибавила, - маленькая Буттонь тоже будет с нами.
Буттонь, маленькая канарейка, с чёрным хохолком, казалось вполне понимала роль свою в этой домашней сцене: она послушно вспорхнула на протянутый палец, и потом спокойно села на краю одной из тарелок и клевала землянику.
-- Теперь, Гарри, расскажи мне всё о мисс Нине, - сказала Лизетта. - Во-первых, какова она собой?
-- Мила по прежнему и развязна, - сказал Гарри, - по прежнему причудлива и своенравна.
-- И она показывала тебе все свои наряды?
-- О, да; решительно все.
-- Расскажи же, Гарри, пожалуйста, какие они?
-- Например, у неё есть прелестная розовая туника из газа, усыпанного блёстками; она надевается на платье из белого атласа.
-- С оборками? - спросила Лизетта, с нетерпением.
-- Да, с оборками.
-- Право, не помню.
-- Не помнит, сколько оборок? Ах, Гарри! как это глупо!.. А как ты думаешь, позволит ли она приехать мне и взглянуть на её наряды.
-- Разумеется, мой друг; в этом я не сомневаюсь; и знаешь ли, твой визит избавит меня от скучных описаний.
-- Когда ты возьмёшь меня, Гарри?
-- Быть может, завтра. А теперь, - сказал он, - так-как ты сделала сюрприз, то позволь же и мне, в свою очередь, отвечать сюрпризом. Ведь тебе не догадаться, какой подарок сделала мне мисс Нина?
-- Конечно, нет. Что же такое? - сказала Лизетта, встав с места, - скажи, Гарри, говори скорее!
-- Терпение, терпение! - возразил Гарри, медленно шаря в кармане и в тоже время любуясь её нетерпением и взволнованным видом.
Но кто может выразить изумление и восторг, расширивший чёрные глаза Лизетты, когда Гарри вынул из кармана золотые часы? Она хлопала в ладоши, танцевала и, в порыве радости, подвергала стол неминуемой опасности опрокинуться.
-- Я так и думаю, что мы счастливейшие люди в мире: ты, Гарри, и я. Всё как-то делается по нашему желанию, не правда ли?
Ответ Гарри не соответствовал той пылкости, той восторженности, которыми проникнут был вопрос его маленькой жены.
-- Но что с тобой сделалось, Гарри? Почему ты не радуешься, как я радуюсь? - сказала она, и села к нему на колена. - Ты верно устал, мой милый; утомился с своей вечной работой. Постой, я что-нибудь спою для тебя надобно же тебя развеселить.
Лизетта сняла со стены гитару, села под сводом ламарковских роз и начала играть.
-- Какой это милый инструмент гитара, - сказала она, - я бы не променяла его ни на что в свете. Извольте теперь слушать, Гарри; я спою песенку, собственно для вас. И Лизетта запела:
Пальчики Лизетты быстро перебегали по струнам гитары; она пела с таким увлечением, что смотря на неё и слушая звуки её голоса, отрадно и легко становилось на душе. Можно было подумать, что в тело этой женщины вложена была душа птички; потому-то она и пела так сладко.
-- Довольно, - сказала она, положив гитару и садясь на колена мужа. - А знаешь ли, Гарри, ведь я под именем белого в песне понимала тебя. Желала бы я знать, что с тобою сделалось? Я вижу ясно, когда ты озабочен, огорчён; но не знаю, чем.
-- Ах, Лизетта! Мне надобно устроить весьма трудное дело. Мисс Нина госпожа очень милая и добрая, но она не знает счёта деньгам. Она привезла с собой множество счетов, и я не знаю, откуда достать денег. В нынешние времена трудно получать хорошие доходы с наших владений. Земля истощилась, и уже не приносит того урожая, как в прежние годы. К тому же люди наши безрассудны как дети; - вовсе не ценят забот, прилагаемых о них, и чрезвычайно беспечны к работе. Содержать такое хозяйство разорительно. А ты знаешь, что Гордоны должны быть Гордонами. Счёты, которые мисс Нина привезла из Нью-Йорка, ужасны.
-- Ну, хорошо, Гарри; что же ты намерен делать? - сказала Лизетта, ласкаясь и склоняясь к нему на плечо. - Впрочем, ты всегда знаешь что тебе делать.
-- Да, Лизетта, я должен сделать то, что сделал уже раза два или три: я должен взять деньги, которые накопил, и уплатить ими счёты, - я должен истратить все деньги, которые берёг на покупку нашей свободы.
-- Что же делать, Гарри! Не печалься. Бог даст, мы опять их накопим. Ты, Гарри, можешь приобрести значительную сумму чрез торговые обороты; что же касается до меня, то ты знаешь моё глаженье: - ведь и я не даром тружусь. Не скучай же, мой друг. Бог даст поправимся.
-- Правда, правда, Лизетта; но я тебе должен сказать, что наш миленький домик, наш садик и всё наше, только тогда можно назвать нашим, когда мы будем свободны. Пустой какой-нибудь случай, и всё у нас отнимут. Мисс Нина выходит замуж; за кого? Не знаю: по её словам, она дала слово троим.
-- Она выходит замуж? - сказала Лизетта, с горячностью; женское любопытство усиливается при каждом новом предмете, который касается исключительно женщины, - нет, - верно она только имеет женихов - помнишь, и у меня также было много женихов.
-- Да, Лизетта, - совершенно так; точно также, как и ты, она выйдет замуж и тогда что будет с нами? От её мужа будет зависеть всё счастье всей нашей жизни. Может случиться, что я не сумею угодить ему; не понравлюсь ему. О, Лизетта! Я знаю и видел, сколько неприятностей возникает от женитьбы; я надеялся, что до замужества мисс Нины у меня накопится достаточно денег, чтобы купить себе свободу; но... что я буду делать? Я уж накопил почти необходимую сумму и теперь из неё должен заплатить пять сот долларов; а это обстоятельство отдаляет срок свободы нашей, по крайней мере года на три. Более всего я беспокоюсь о том, что мисс Нина выйдет замуж за одного из своих женихов очень скоро.
-- Что ж тут печалиться, Гарри?
-- Я видел многих молоденьких девочек, и знаю, чего можно ожидать после их брака.
-- Что же она делает теперь? Что она говорит? - скажи, пожалуйста, Гарри.
-- Она вскружила голову одному молодому человеку, и потом говорит, что он ей не нравится.
-- Тоже самое делала и я, Гарри, не правда ли?
Я говорил про себя; не ужели этот человек будет моим господином? А между тем этот человек, его зовут Клэйтон, я уверен, будет её мужем.
-- Что же из этого следует? - разве он не добрый человек?
-- Мисс Нина говорит, что он добр; но доброта людей определяется не словами, а поступками. Добрые люди иногда позволяют себе весьма странные вещи. Этот человек может изменить отношения между мною и мисс Ниной; как муж, он будет иметь право на это; он может отказать мне в позволении выкупить себя, и тогда все мои деньги пропадут ни за что.
-- Гарри! Вероятно, мисс Нина никогда не согласится на подобную вещь.
-- Лизетта! Мисс Нина смотрит на вещи с одной стороны, а мистрисс Клэйтон будет смотреть на них совершенно с другой. Я на всё это нагляделся. Знаешь ли, Лизетта, мы, которые существуем взглядами и словами других людей, мы наблюдаем и размышляем гораздо больше, чем думают. Чем более мисс Нина будет любить меня, тем менее я могу нравиться её мужу, понимаешь ли ты это?
-- Нет, Гарри; ведь ты же не отталкиваешь от себя тех людей, которые мне нравятся.
-- Дитя, дитя! Это совсем другое дело.
-- В таком случае, Гарри, если ты предвидишь что-нибудь дурное, за чем же тебе платить деньги за мисс Нину? К тому же она, во-первых, ничего не знает, а во-вторых, и не просит об этом. Мне кажется, она даже не приняла бы от тебя подобной жертвы, если б знала о ней. Не лучше ли отдать эти деньги ей в руки, и получить за них отпускную? Почему ты не скажешь ей об этом?
-- Не могу, Лизетта. Я заботился о ней в течение всей её жизни; я старался, чтоб путь её жизни был по возможности спокоен, и теперь я не хочу возмущать её спокойствия. Да и что ещё! Я боюсь, что она, узнав моё намерение, не окажет мне справедливости. Почему знать, Лизетта? Я теперь часто говорю и тебе и про себя: бедняжка! Она не знает цены деньгам, - и не знает, как я сожалею о ней? Но если я объявлю ей моё желание, и если она не примет участия в нём и поступит так, как поступают многие женщины, тогда... Тогда мне нельзя и подумать о моём освобождении. Не полагаю, что она поступит со мной таким образом; но, не могу решиться на попытку подобного рода.
-- Скажи, пожалуйста, Гарри, что тебя привязывает к ней?
-- Лизетта! Ты знаешь, что мастер Том был страшно дурной мальчик, своевольный и капризный, он, можно сказать, сократил жизнь своего отца; он был безобразен, и во всех отношениях представлял с Ниной удивительный контраст; самолюбивей его, я никого не видел. Но не смотря на его безобразие, мисс Нина любит его и теперь; в ней нет самолюбия, она только ветрена, легкомысленна. Часто она делает для него то, что я делаю для неё; дарит деньги и свои брильянты, чтоб только помочь ему выйти из стеснённых обстоятельств. И что же потом? Всё это падает на меня, и ставит меня в ещё более затруднительное положение. Лизетта! Я сообщу тебе тайну, но с условием, чтоб она осталась между нами. Слушай же: Нина Гордон, моя родная сестра!
-- Гарри!
-- Да, Лизетта, ты можешь удивляться сколько тебе угодно, - сказал Гарри, невольно вставая со стула.
-- Я старший сын полковника Гордона! Позволь мне высказать это сразу; быть может в другой раз у меня не будет расположения к такой откровенности.
-- Гарри, кто тебе сказал об этом?
сказал бы ей. Это открытие не только бы охладило её расположение ко мне, но, что всего вероятнее, вооружило бы её против меня. Я видел, что многих из нас продавали потому только, что они похожи были на отца их владельца, на его братьев или сестёр. Я был подарен ей, а моя сестра и мать отправились в Миссисипи с тёткой мисс Нины.
-- Первый раз слышу Гарри, что у тебя была сестра, и верно хорошенькая?
-- Лизетта, она была красавица, грациозна и имела истинный талант. Я слышал на сцене многих певиц, из них ни одна не умела так петь, не смотря на всё ученье, как пела сестра моя.
-- Что же с ней сделалось?
-- То, что делается с подобными женщинами в нашем сословии! Она была избалована и приучена к ласкам. Мистрисс Стюарт, сестра полковника Гордона, любила её и заботилась о ней, но при жизни своей не умела пристроить её. Сын мистрисс Стюарт, после смерти своей матери, обольстил её...
-- Джордж Стьюарт прожил с ней три года, как вдруг с ним сделалась оспа. А ты знаешь, какой ужас наводит эта болезнь. Никто из его белых знакомцев и друзей не решался даже приблизиться к его плантации; негры, по обыкновению, перепугались до смерти; управитель плантации бежал. Тогда Кора Гордон выказала всё своё благородство: она одна ухаживала за больным в течение его болезни; мало того, влиянием своим она умела поддержать порядок на плантации; заставила невольников собрать хлопчатую бумагу, так что когда управитель воротился, дело шло своим чередом, и против всякого ожидания, ничто не грозило разорением плантатору. Молодой человек не остался в долгу; немедленно по выздоровлении он оставил плантацию, взял сестру мою в Огайо, женился на ней, и остался там.
-- Потому что на своей плантации он не мог освободить Кору: это против законов. Недавно я получил письмо от неё, в котором она пишет, что муж её умер, завещав ей и сыну её всё своё имение на Миссисипи.
-- Значит, сестра твоя будет богатою женщиной?
участие принимаю я в её положении. Мне вверено всё её состояние; мне вверена она сама. Она знает не более ребёнка, откуда являются деньги и куда исчезают; никто не может сказать, что я обременил долгами её имение и заботился только о своём освобождении. Моё единственное желание, - желание, которым я горжусь, заключается в том, чтоб сдать его мужу мисс Нины в хорошем порядке. О, как часто желал я быть негром, подобно дяде Нотчу! Тогда, по крайней мере, я знал бы, что я такое; теперь я ни то, ни другое. Я подхожу довольно близко к состоянию белого; могу судить о моём положении; но воспитание, которое я получил, делает это положение невыносимым. Дело в том, что если отцы таких детей, как мы, и чувствуют некоторую любовь к нам, эта любовь далеко не имеет сходства с тем чувством, которое они питают к своим белым детям. Они стыдятся нас; они стыдятся выказывать даже и ту полулюбовь, которую питают к нам; в них пробуждается угрызение совести и сожаление, которые они стараются заглушить в душе своей, оказывая нам ласки и балуя нас. Они обременяют нас подарками; они любуются, забавляются нами, пока мы находимся в детском возрасте; они забавляются нами, как будто мы инструменты, на которых можно играть. Если в нас обнаруживается какой-нибудь талант, природный ум, мы слышим, как они говорят на стороне: " Какая жалость! Он слишком умён для своего положения!" Нам сообщают фамильную кровь и фамильную гордость; и к чему же служит всё это? Я чувствую, что я Гордон. Я знаю, что я похож на него и по душе и по наружности; и вот одна из причин, почему Том Гордон постоянно ненавидел меня: кроме того, есть ещё одно обстоятельство - самое тяжёлое из всех: иметь такую сестру, как мисс Нина, знать, что она мне сестра, и никогда не сметь сказать ей об этом. Шутя и играя со мной, она и не думает, что происходит в то время в моей душе. У меня есть глаза, есть чувства; я не могу сравнить себя с Томом Гордоном. Я знаю, он ровно ничему не научился во всех школах, в которые его помещали; когда его учили, учили и меня; я быстрее его всё понимал и усваивал. А между тем, он пользуется выгодным положением в обществе, пользуется уважением. Мисс Нина часто говорит мне, стараясь выставить его в выгодном свете: "Что же делать, Гарри! Ведь он у меня единственный брат"! Каково мне слушать подобные вещи? Полковник Гордон предоставил мне все выгоды воспитания, воображая, что место, которое я занимаю теперь, вполне будет соответствовать моему образованию! Мисс Нина была его любимицею. Вся его нежность была сосредоточена на ней; поведение Тома страшило его; и потому он оставил меня принадлежащим к этому имению, с условием, что я откуплю себя по замужеству мисс Нины. Мисс Нина всегда была согласна на это. Мистер Джон Гордон тоже согласился на это; он принимал в этом деле участие; как опекун, он подписал условие, мисс Нина тоже подписала, что, в случае её смерти, я имею право выкупить себя за известную сумму; я получил от него квитанцию в деньгах, которые выплатил ему; и с этой стороны я не беспокоюсь; остаётся доплатить небольшую сумму. Ах, Лизетта! Я не думал жениться до тех пор, пока не буду свободным человеком, но ты очаровала меня, я женился, и поступил очень дурно.
-- О, фи! - прервала Лизетта, - я не хочу слышать подобных слов от тебя. Какая польза из этого? Мы будем жить понемножку, и всё пойдёт превосходно; посмотри, если не моя будет правда. Я была и всегда буду счастлива.
Разговор был прерван громким гиканьем и топотом конских копыт.
-- Что это значит? - сказал Гарри, бросаясь к окну. - Готов держать пари, что это несётся негодный Томтит, и, на моей лошади. Зачем он явился сюда? Ах, Боже мой! Лошадь разобьёт его. Стой, Томтит, стой! - закричал Гарри, выбежав из домика.
Но Томтит только гикнул и исчез в чаще соснового кустарника.
-- Томтит проедет мимо леса и вероятно сейчас же воротится, - сказала Лизетта, - не беспокойся, Гарри. А не правда ли, что этот Томтит премиленький плутишка?
-- Тебя, Лизетта, мне кажется, ни что не беспокоит, - сказал Гарри почти сердито.
-- Ах, нет! - возразила Лизетта, - меня, например, беспокоит тон, которым ты заговорил! Пожалуста, Гарри, будь повеселее! Да и что тебе так хочется, чтоб я беспокоилась?
-- Я и сам не знаю, малютка моя! - сказал Гарри, нежно погладив её по голове.
И весело выбежав из дому, она подхватила поводья в то самое время, когда Томтит подъехал к калитке. В один миг он был уже в садике, и нарвал цветов полные руки.
-- Послушай, негодный шалун, что же ты не говоришь, за чем тебя прислали сюда? - спросил Гарри, схватив его и потрепав по плечу.
-- Ах, масса Гарри! Я тоже хочу персиков, как и другие, - сказал мальчик, глядя в окно на накрытый стол.
-- Ему надобно дать и персиков и цветов, - сказала Лизетта, - но с условием, если будет хорошим мальчиком и не станет топтать мои куртины.
вызвало яркий румянец на его смуглые щёки, и он, с его длинными, повисшими кудрями и длинными ресницами, казался прекрасным.
-- Посмотри, какой милашка, - сказала Лизетта, дотронувшись до локтя мужа. - Я бы желала, чтоб он был моим.
-- И ты бы не знала, как с ним справиться, - сказал Гарри недовольным тоном, между тем как Лизетта стояла подле него и очищала прекрасную ветку клубники, чтобы дать её Томтиту, когда он кончит персик. - Смазливенькое личико всех вас сводит сума.
-- Не по этой ли причине и я вышла за вас замуж? - сказала Лизетта лукаво. - Я знаю, он у меня был бы добрым мальчиком, если б я стала беречь и ласкать его... Не правда ли, Том?
-- Ах, да, масса, - сказал Том, - становясь на ноги и почёсывая свою кудрявую голову. - Меня послала мисс Нина. Она приказала вам сесть на эту самую лошадь и мчаться к ней молнией. Она получила письма от своих женихов и теперь не знает, что делать; бегает и бесится так, что ужас! Кажется, она попала в ловушку: боится, что женихи её сойдутся вместе у неё в доме.
-- Тебя послали с поручением и ты до сих пор не говорил мне ни слова! - сказал Гарри, делая движение, чтоб схватить Томтита за ухо, но мальчик ускользнул из рук его и исчез в садовых кустах.
Когда Гарри садился на лошадь, Томтит показался на кровле маленького коттеджа; он кривлялся, прыгал и распевал во весь голос:
-- Подожди, я тебе дам! - сказал Гарри, грозя резвому Тому.
-- Не надо, не надо! - вскричала Лизетта. - Слезь долой, Томтит, и приходи сюда; я сделаю из тебя хорошенького мальчика.