| Автор: | Бичер-Стоу Г., год: 1856 |
| Категория: | Роман |
Глава XII.
Объяснения.
Золотые стрелы заходящего солнца носились повсюду между ветвями соснового леса, придавая местам, к которым они прикасались, особенную жизнь и игривость. Хор птиц распевал вечернюю мелодию, когда небольшое общество расположилось вокруг только что вырытой могилы. С инстинктивным уважением к предстоявшей сцене, Нина надела чёрное шёлковое платье, и простую соломенную шляпку с чёрными лентами; - об этом уважении к покойнице Тифф вспоминал впоследствии и рассказывал другим в течение многих лет. Криппс стоял в голове могилы с тем холодным, бесчувственным выражением, с каким натура, совершенно грубая и преданная животным побуждениям, углубляется в созерцание символов означающих конец человеческого существования. Тифф стоял с боку; - его белая шляпа представляла разительный контраст с чёрным крепом, обвивавшим тулью, и с траурным бантом на правой руке. Он крепко прижимал к груди своего грудного ребёнка, завёрнутого в чёрную шаль, между тем как двое других детей стояли подле него и горько плакали. По другую сторону могилы стояли мистер Карсон, мистер Клейтон и за ними, в группе негров, Мили и Гарри. Но вот открыли гроб, чтоб бросить последний взгляд на покойницу. Этот прощальный привет вызвал порыв глубокой горести со стороны детей. В то время, когда Клейтон мелодическим голосом, произнёс слова: "Я есмь воскресение и жизнь", - Нина плакала, как будто могила скрывала от неё предмет, близкий её сердцу; - она не удерживала слёз в течение всей похоронной службы. Те же самые побуждения, которые заставляли её быть весёлой при других сценах, пробуждали в ней глубокую горесть при этом обряде. Когда всё кончилось, она поцеловала детей, и, пожав руку Тиффу, обещала навестить их на другой же день. После того Клейтон проводил её до коляски, посадил её и сам сел вместе с Карсоном.
-- Клянусь честью, - сказал Карсон скороговоркой, - это были чрезвычайно торжественные, чрезвычайно интересные похороны! Я в восторге от эффекта, произведённого на меня этим обрядом и в таком романтичном месте! В высшей степени интересно! Мне приятно также видеть, что молоденькие девицы вашего звания, Нина, принимают живое участие в положении бедных. Если б они знали, до какой степени чувства сострадания к ближнему делают их привлекательными, они стали бы заботиться о развитии этих чувств ещё более. А замечательная особа - этот старый негр! Кажется, доброе создание. Интересны и дети. Надобно думать, что эта женщина, в молодости, была очень не дурна. Бедная! Должно быть много испытала горя! Отрадно думать, что теперь она чужда житейских треволнений.
Этот монолог только усиливал негодование Нины; она даже не принимала в соображение того обстоятельства, что Карсон выражал свои лучшие чувства и всячески старался выказать то, что считал своим призванием: - питать какое-то отвращение к безмолвию там, где голос его мог быть слышен. Чувство, заставлявшее Нину сохранять молчание и вызывавшее слёзы на её глаза, заставляло Карсона говорить без умолку. Он, однако же, не довольствовался пустой болтовнёй; ему надобно было беспрестанно обращаться к Нине с вопросами: не правда ли, что это интересный случай, и что он произвёл на неё глубокое впечатление?
-- Признаюсь вам, мистер Карсон, - сказала Нина, - я не имею теперь ни малейшего расположения говорить о чём бы то ни было.
-- В самом деле? Гм! Да! Вы так растроганы. Натурально - такое настроение души должно располагать к молчанию. Понимаю. Весьма приятно видеть столь глубокое сочувствие к горестям ближнего.
Нина готова была вытолкнуть его из коляски.
-- Что касается до меня, - продолжал Карсон, - то мне кажется, мы недостаточно размышляем о предметах подобного рода. По крайней мере я решительно о них не думаю. А между тем иногда полезно бывает давать мыслям подобное направление; оно возбуждает в нас добрые чувства.
Такой болтовнёй Карсон старался рассеять впечатление, произведённое похоронами. Коляска ещё далёко не доехала до дома, когда Нина, взволнованная досадой, забыла всё своё грустное сочувствие. Она видела, до какой степени трудно дать понять Карсону, одним холодным обращением, что он вовсе не любезен, и что, напротив, его пустые фразы только раздражают её и ещё больше огорчают её. Его самодовольство, его вид, с которым он постоянно обращался к ней, навязывая ей то, что по праву принадлежало ему, приводил её в негодование. А между тем совесть говорила ей, что во всём этом она виновата сама.
-- Нет! У меня не достанет сил вынести это! - сказала она про себя, поднимаясь по ступенькам балкона. - И всё это делается перед глазами Клэйтона! Что он подумает о мне?
Тётушка Несбит и чай давно ожидали их.
-- Как жаль, сударыня, что вы не были с нами! Если бы вы знали, как интересен похоронный обряд! - сказал мистер Карсон, пускаясь в разговор с величайшей словоохотливостью.
-- Подобного рода прогулка произвела бы на меня вредное действие, сказала мистрисс Несбит, - чтоб простудиться, мне стоит только выйти на балкон, когда начинает подниматься роса. Я испытала это в течение последних трёх лет. Мне надобно быть очень осторожной! К тому же, я страшно боюсь, когда лошадьми правит Джон.
-- Меня чрезвычайно забавлял гнев старого Гондреда, при необходимости ехать на эти похороны, - сказала Нина. - Я почти уверена, что если б ему можно было опрокинуть нас, без всякого вреда своей особе, он бы сделал это непременно.
-- Надеюсь, - сказала тётушка Несбит, - это семейство удалится отсюда в непродолжительном времени. Иметь подобных людей в близком соседстве весьма неприятно.
-- Но какие миленькие дети! - сказала Нина. - Напрасно ты восхищаешься ими! Они вырастут и будут похожи на родителей во всех отношениях. Я уж насмотрелась на этих людей. Не желаю им зла, но не хочу иметь с ними дела.
-- Мне их очень жаль, - сказала Нина. - Удивляюсь, почему не заведут для них школ, как это водится в Нью-Йоркском штате? Там все учатся, - разумеется, все те, которые хотят учиться. У нас вовсе не обращено на это внимания. Кроме того, тётушка, эти дети происходят от старинной виргинской фамилии. Старик негр, преданный слуга этого семейства, говорит, что их мать принадлежит к фамилии Пейтон.
-- Всё вздор! Я не верю этому! Они лгут... Все лгут; - говорить ложь у них вошло уже в привычку.
-- Пусть лгут, - сказала Нина, - но я, во всяком случае, что-нибудь сделаю для этих детей.
-- Я совершенно согласен с вами, Нина. Это доказывает, что у вас доброе сердце, - сказал мистер Карсон. - Вы всегда найдёте во мне человека, готового поощрять подобные чувства.
Нина хмурилась и показывала вид крайнего негодования; но ничто не помогало. Мистер Карсон продолжал пустую болтовню, пока она не сделалась решительно невыносимою для Нины.
Нина столько же досадовала на молчание Клейтона, на его спокойствие, на его наблюдательность, сколько на любезность и предупредительность Карсона. Оставив чайный стол, она перепорхнула мимо гостей в залу, которая была теперь прохладна, спокойна, погружена в сумерки и наполнена ароматом роз, вливавшимся в окна. Бледная луна, всплывшая на вечернее небо и подёрнутая золотистым туманом, бросала длинную полосу света чрез отворённую дверь. Нина готова была отдать целый мир, чтоб только насладиться тишиной, которою объята была вся природа; но, зная хорошо, что подобная тишина для неё невозможна, она решилась лучше поднять свой собственный шум. Она села за фортепьяно, и начала играть весьма бегло, стараясь выразить в звуках своё неудовольствие, успокоить нервное настроение духа. Клейтон опустился на кушетку подле отворённой двери, между тем как Карсон восхищался музыкой, раскрывал и закрывал нотные книги, и беспрестанно делал беглые замечания, пересыпая их знаками восклицания. Наконец, Нина, совершенно выведенная из терпения, встала и, бросив решительный взгляд на мистера Карсона, сказала.
-- Какой прелестный вечер!.. Не хотите ли прогуляться? При конце одной садовой дорожки, есть превосходный вид, где луна смотрится в воду: мне бы хотелось показать вам это место.
-- Не намерена ли ты простудиться, Нина? - сказала тётушка Несбит.
-- Вовсе нет; я никогда не простужусь, - сказала Нина, выбегая на балкон и принимая руку восхищённого Карсона. И она удалилась с ним, почти прыгая от радости, оставив Клейтона беседовать с тётушкой Несбит. Нина шла так скоро, что её кавалер едва успевал за ней следовать. Наконец они подошли к окраине небольшого оврага, и Нина вдруг остановилась.
-- Мистер Карсон, - сказала она, - я намерена поговорить с вами. - Я в восторге от вашего намерения, моя милая Нина! Я заранее восхищаюсь вашими словами.
-- Нет-нет... Пожалуйста, не восхищайтесь, - сказала Нина, делая знак, чтоб он укротил свою восторженность. - Выслушайте сначала, что я хочу вам сказать. Я полагаю, вы не получили письма, посланного вам несколько дней тому назад.
-- Письма! Я не получал! Какое несчастье!
-- Большое несчастье, действительно, и для вас и для меня, - сказала Нина, - если б вы получили его, это избавило бы нас от сегодняшнего свидания. Я писала, мистер Карсон, что слово, которое дала вам, я не считаю обязательным; что я поступила весьма нехорошо и весьма неблагоразумно, и что исполнить моё обещание я не могу. В Нью-Йорке, где все и всё, по-видимому, шутили, и где между молодыми, неопытными девочками принято за правило шутить подобными вещами, я дала вам слово - так, для шутки, не больше. Я не думала, в какую сторону принята будет эта шутка; не думала о том, что говорила, не думала о том, что должна испытывать впоследствии. Теперь я очень сожалею о своём поступке; и на этот раз должна говорить истину. Мне неприятно, - я даже не умею выразить, до какой степени неприятно ваше обращение со мной в моём доме.
-- Мисс Гордон! - сказал мистер Карсон, - я решительно изумлён! Я... Я не знаю... что мне думать!
-- Я хочу, чтоб вы думали, что я говорю серьёзно, - что я могу любить вас искренно, как доброго знакомого и всегда желать вам счастья, но что всякое другое чувство должно быть, для нас так же недоступно, как недоступна луна, которая светит нам. Не нахожу слов, чтобы высказать вам, до какой степени огорчает меня шутка, наделавшая вам столько беспокойства - очень, очень огорчает! - повторила Нина с непритворным чувством, - но, прошу вас, поймите наши настоящие отношения.
Нина отвернулась и пошла обратно к дому.
-- Наконец, - сказала она, - я отвязалась от него.
Мистер Карсон стоял неподвижно, постепенно выходя из оцепенения, в которое приведён был неожиданным объяснением. Он выпрямился, протёр глаза, вынул из кармана часы, посмотрел на них, и потом, весьма мерным шагом, начал удаляться от Нины, идя по дорожке, направлявшейся в противоположную сторону от дома. При таком счастливом характере, каким одарён был Карсон, стоило употребить только четверть часа на размышление, чтоб пополнить недостаток, который по какому-нибудь случаю оказывался в его самодовольстве. Прогулка была очаровательна; садовая дорожка, извиваясь между густыми купами деревьев, по берегу реки, на которой с каждым шагом открывались живописные виды, направлялась к дому совершенно с другой стороны. Во время этой прогулки, мистер Карсон решил всё дело. Во-первых, он повторил утешительную старую пословицу, что в море та рыба хороша, которая ловится. Во-вторых, так как мистер Карсон был дальновидный, практический человек, то ему сейчас же пришло на мысль, что плантация находилась в довольно расстроенном состоянии, и потому не представляла тех выгод, за которыми бы стоило гнаться. В-третьих, смотря ка Нину, как лисица в басне смотрит на виноград, Карсон начал думать, что она любит пышно одеваться, и вообще жить роскошно. Наконец, владея тем невозмутимым спокойствием, которое принадлежит натурам с весьма мелкими чувствами, он сказал про себя, что не имеет ни малейшей склонности к этой девочке. Словом, вспомнив о своём прекрасном состоянии, о своём доме в Нью-Йорке и о всей своей обстановке, он видел в Нине существо, достойное сожаления; и потому, при входе на балкон, в душе его было столько человеколюбия и сострадания к ближнему, сколько мог бы пожелать для себя всякий отверженный любовник. Он вошёл в гостиную. Тётушке Несбит подали свечи, и она сидела одна, затянув руки в перчатки. Карсон не знал, что происходило во время его прогулки; но мы выведем из этой неизвестности и его и наших читателей. Нина воротилась домой с тем же решительным видом, с каким вышла и, веером ударив Клейтона по плечу, вывела его из задумчивости.
-- Пойдёмте со мной, - сказала она, - посмотрим из окна библиотеки, и полюбуемся луной.
И Нина пошла по старой дубовой лестнице, останавливаясь почти на каждой ступени; делала Клейтону повелительные жесты следовать за нею и наконец отворила дверь обширной комнаты, с чёрными дубовыми стенами, придававшими ей мрачный вид. Клейтон вошёл в неё. Комната эта находилась прямо над залой, и подобно зале на балкон выходила окнами, сквозь которые вливался поток лунного света. Большой, покрытый бумагами, письменный стол красного дерева стоял посредине комнаты. Луна светила так ярко, что на столе можно было видеть бронзовую чернильницу и различить цвет облаток и сургуча. Из окна, за отдалёнными вершинами деревьев, представлялся великолепный вид реки, поверхность которой как будто усыпана была серебристыми блёстками.
-- Неправда ли, что вид отсюда прекрасный? - сказала Нина взволнованным голосом.
-- Превосходный! - отвечал Клейтон, садясь в большое кресло подле окна и глядя из него с обычною задумчивостью.
После минутного молчания и некоторого усилия подавить волнение, Нина продолжала:
-- Но не об этом я хотела говорить с вами. Я искала случая, и считала обязанностью сказать вам несколько слов. Я получила ваше письмо и премного обязана вашей сестрице за её внимание. Мне кажется, что в течение всего времени, которое вы провели здесь, вас чрезвычайно удивляло то, что вы видели.
-- Что же могло удивлять меня? - спокойно спросил Клейтон.
-- Обращение со мною мистера Карсона.
-- Нисколько, - отвечал Клейтон, с обычным спокойствием.
так безрассудна, что сама подала ему повод думать таким образом. Дело в том, что я играла жизнью, говорила и делала всё, что приходило в голову, так, для шутки. До недавнего времени, мне всё казалось, что в моих словах и поступках ничего нет серьёзного или действительного. Знакомство с вами показало мне многие вещи в настоящем их виде. Теперь я убедилась, как безрассудно обыкновение, существующее между девицами, играть и шутить всем на свете. Ради шутки, я дала слово мистеру Карсону выйти за него замуж, ради шутки я дала слово и другому.
-- Ради шутки, вы дали точно такое же слово и мне, - сказал Клейтон, нарушая молчание.
-- Нет, - сказала Нина после минутного раздумья, - не ради шутки, но и не серьёзно. Мне кажется, я нахожусь в состоянии человека, который начинает пробуждаться. Я не узнаю себя, не узнаю, где я и что такое, мне не хочется отрываться от безотчётно-приятной дремоты. Я нахожу слишком трудным принять на себя ответственность серьёзной жизни. Мне кажется, я не могу быть привязанною к кому-нибудь. Я хочу быть свободною. Я решительно прервала всякую связь с Карсоном, прервала её с другим, и хочу...
-- Прервать её со мною? - сказал Клейтон.
-- Не знаю, как вам сказать, чего я хочу. Это желание отличается от всех других желаний, но в тоже время к нему примешивается чувство боязни, ответственности и стеснения. Я знаю, что без вас я буду чувствовать себя совершенно одинокою, мне приятно получать от вас письма, а между тем, кажется, невозможным быть связанною словом выйти за вас замуж; мысль об этом ужасает меня.
-- Милый друг мой, - сказал Клейтон, - успокойтесь, если вас страшит подобная мысль. Я отдаю назад ваше слово. Если вам приятно быть со мною и писать ко мне, то, прошу вас, не стесняйте себя, - время сделает своё дело. Говорите и делайте, что вам угодно, пишите ко мне или не пишите, когда вам угодно; если вам нравятся мои письма, то читайте их, если не нравятся, то не читайте. Без свободы не может быть истинной любви.
-- Благодарю вас, очень благодарю! - сказала Нина, и вздохом облегчила грудь свою, - теперь я вот что скажу: мне понравилась приписка вашей сестры; но, не смотря на милые выражения, в этой приписке есть что-то особенное, дающее идею, что ваша сестра одна из тех серьёзных, степенных женщин, которая ужаснулась бы, узнав о моих шалостях в Нью-Йорке. Клейтон едва удержался от смеха при этом замечании Нины, в котором проглядывала инстинктивная прозорливость...
-- Не знаю, - сказал он, - почему вы заметили это? И ещё в такой коротенькой приписке?
-- Знаете ли, - когда я гляжу на чей-нибудь почерк, у меня сейчас же составляется идея о характере того, кто писал; как будто глядя на почерк, вы смотрите на человека, писавшего им; точно такую же идею сообщил мне и почерк вашей сестры, когда я читала её приписку.
-- Мисс Нина, говоря по правде, сестра Анна немного серьёзна, строга и осмотрительна в поступках; не смотря на то, у неё доброе, любящее сердце. Вы полюбите друг друга, я это знаю.
-- А я - так этого не знаю, - сказала Нина. - Я знаю только, что у меня есть способность ужасать степенных людей своими поступками, как и у них есть способность делать мне всё наперекор.
-- Прекрасно; только мою сестру вы не считайте за женщину серьёзную в буквальном значении этого слова; у неё, под серьёзной наружностью, как под самою тонкою оболочкою, бьётся искреннее и горячее сердце.
-- Может быть и так, - сказала Нина, - а по моему мнению, такие люди похожи на мелкий ручей, промёрзший до дна. Впрочем, оставим это. Мне было бы очень приятно, если б ваша сестра навестила нас, разумеется, как навещают хорошие друзья; а то весьма неприятно, если кто-нибудь приедет только для того, чтоб высмотреть слабые стороны и потом насмеяться. Клейтон засмеялся от наивного, незамаскированного чистосердечия этих слов.
-- Надо вам сказать, - продолжала Нина, - что хотя я ни более, ни менее, как неопытная, ничего не знающая пансионерка, но я горда, как будто во мне есть всё, чем должно гордиться. Откровенно признаюсь, мне бы не хотелось вести переписку с вашей сестрой, потому что я не умею писать хороших писем; я не могу просидеть довольно долго и спокойно, чтоб подумать и написать что-нибудь дельное.
-- Пишите совершенно так, как вы говорите, - сказал Клейтон, - пишите всё, что придёт вам в голову. Я полагаю, что подобный способ писать письма понравится и вам; писать натянуто было бы весьма скучно и для вас и для тех, кому вы пишите.
-- Прекрасно, мистер Эдвард Клэйтон, - с одушевлением сказала Нина вставая. - Теперь если вы кончили восхищаться эффектами лунного света, можно спуститься в гостиную, где тётушка Несбит и мистер Карсон давно, я думаю, сидят tЙte-Ю-tЙte (с глазу на глаз, бок о бок).
-- Бедный Карсон! - сказал Клейтон. - Пожалуйста, не жалейте его! Это такой человек, которому стоит только проспать спокойно ночь, и он примирится с человечеством. Он так простосердечен! И за это я буду любить его. Не понимаю, что с ним сделалось: он никогда не был таким навязчивым и неприятным. В Нью-Йорке мы все любили его: он был любезным, услужливым, сговорчивым созданием, всегда довольным собою и весёлым, знающим все новости. Теперь же я вижу, что он принадлежит к числу людей, которые становятся несносными, когда дело коснётся чего-нибудь серьёзного. Вы сами слышали, какой болтал он вздор, возвращаясь с похорон. Поверьте, он болтал бы точно так же, если б возвращался с моих похорон.
-- О, нет! Вы уже слишком дурно о нём думаете, - сказал Клейтон.
-- Это верно, - возразила Нина, - он напоминает мне одну из тех бойких синих мух, которые жужжат и летают около вас, спокойно гуляют по книге, которую вы читаете, и садятся, где им вздумается. Когда он принимает на себя серьёзный вид и начинает говорить о серьёзных предметах, он, в моих глазах, становится этой мухой, опускающейся на Библию, которую вы читаете, и расправляющей свои крылья. Но пора! Пойдёмте в гостиную и будем утешать это доброе создание.
Они спустились с лестницы, и Нина казалась совершенно другим существом. Никогда ещё она не была до такой степени любезною. Она без умолку говорила, беспрестанно обращалась к Карсону и пела для него любимые его оперные арии, пела тем охотнее, что Клейтон слушал их внимательно. Во время этой дружеской беседы, в дубовой аллее послышался звук лошадиных подков.
-- Кто это едет в такую позднюю пору? - сказала Нина и, подбежав к двери, посмотрела из неё. Она увидела озабоченного Гарри и поспешила спуститься с балкона.
-- Кто это едет, Гарри? - спросила она.
-- Мистер Том, мисс Нина, - вполголоса отвечал Гарри.
-- За тем же, зачем он ездит и во всякое другое место, - сказал Гарри.
Нина поднялась на балкон и с боязнью смотрела в даль дубовой аллеи, на которой звук лошадиных копыт с каждой минутой становился всё ближе и ближе. Гарри также поднялся на балкон и стал на несколько шагов поодаль от Нины. Через несколько минут, всадник подъехал к крыльцу.
-- Эй! Кто там есть? - вскричал приезжий, - поди, возьми мою лошадь! Слышишь ли ты, бездельник?
Гарри оставался неподвижным; опустив руки, он стоял с угрюмым выражением.
-- Что же! Разве ты не слышишь? - закричал приезжий громче прежнего, и с резкой бранью, - поди сюда! возьми мою лошадь!
-- Ради Бога! - сказала Нина, обращаясь к Гарри, - не заводи здесь сцены. Возьми сейчас же его лошадь! Делай всё, только бы он не шумел.
Гарри быстро сбежал с лестницы, и молча взял повод из руки новоприбывшего.
-- Ах, Нина, это ты? - сказал Том Гордон.
И Нина очутилась в грубых объятиях Тома, - и вслед за тем почувствовала поцелуй, от которого пахло ромом и табаком.
-- Том! ты ли это? - сказала она дрожащим голосом, стараясь освободиться из его объятий.
-- Конечно я! А ты думала кто? Чертовски рад тебя видеть, - а ты? Пожалуй, ты и не надеялась, что я приеду!
-- Тише, Том! Пожалуйста! Я рада тебя видеть. У нас в гостях джентльмены, - не кричи так громко.
-- Верно, кто-нибудь из твоих поклонников? Ну что же, ведь и я не хуже их! Надеюсь, мы живём в свободном государстве! Я не намерен говорить для них шёпотом. Вот что, Нина Это кажется старая Несбит! - сказал он, увидев подошедшую к дверям тётушку Несбит, - Ало! старая дева, как поживаете?
-- Томас, - сказала мистрисс Несбит мягким голосом, - Томас!
-- Пожалуйста, не величать меня Томасом, старая кошка! Не смейте говорить мне: тише! Я не хочу молчать. Я знаю, что делаю! Этот дом точно так же принадлежит мне, как и Нине, и потому я могу распоряжаться здесь по своему; я не намерен зажимать себе рот для всякой дряни. Прочь с дороги, говорю я! Впустите меня.
исказила все черты его лица и лишила их всякой грации. Его чёрные глаза имели тот мутный цвет и то озабоченное выражение, которые обнаруживают в молодом человеке сознание своей порочности. Его широкий и высокий лоб, красный и покрытый угрями, его губы, толстые и отвислые, все его движения и манеры служили печальным доказательством, что в настоящее время он находился под влиянием охмеляющих напитков, и при том до такой степени, что потерял уже сознание своих поступков.
Нина следовала за ним, и Клейтон не на шутку испугался при виде страшной бледности её лица. Она сделала безотчётное движение к нему, как бы прося его защиты. Клейтон встал, Карсон тоже и, в течение минуты, все стояли в безмолвном замешательстве.
-- Вот это мне нравится, Нина! - сказал он крайне грубым тоном, - что же ты не рекомендуешь меня? Прекрасно ты встречаешь брата, после четырёхлетней разлуки. Чёрт возьми! Рекомендуй же меня!
-- Том! Не говори так грубо, - ласковым голосом сказала Нина, взяв его за руки, - вот этот джентльмен, мистер Клэйтон; а это, продолжала она, глядя на мистера Клейтона и говоря взволнованным голосом, - мой брат.
В знак выражения обыкновенной учтивости, мистер Клейтон протянул ему руку.
В голосе и манере, с которыми она произнесла эти слова, было что-то невыразимо трогательное. Это заметил ещё один мужчина, который не был в зале. Гарри, передав слуге лошадь, стоял, прислонившись к дверному косяку и смотрел на сцену. Яркие искры, как от стального лезвия, вылетали из голубых его глаз; каждый раз, когда Нина произносила "мой брат", Гарри удерживал дыхание, как бы стараясь подавить порывы сильного душевного волнения.
он, выплёвывая табачную жвачку к ногам тётушки Несбит. По-моему, родственники должны иметь родственные чувства и радоваться при встрече друг с другом. А вы видите сами, джентльмены, есть ли тут родственные чувства? Вот это моя сестра. Вы поверите мне, если я скажу, что она не виделась со мной в течение четырёх лет! Вместо того, чтобы радоваться, она засела в угол, не хочет подойти ко мне, боится меня, как чумы. Поди же сюда, моя кошечка, и сядь ко мне на колени. Он сделал движение, чтоб привлечь Нину к себе. С выражением ужаса, Нина сопротивлялась, глядя на тётушку Несбит, которая, будучи ещё более испугана, сидела на диване, поджав ноги. Том в её глазах был хуже бешеной собаки. Обе они имели основательную причину ужасаться. В них ещё живо сохранились воспоминания о жестоких домашних ураганах, разражавшихся над всем семейством, когда Том Гордон возвращался домой. Нина помнила град проклятий и брани, ужасавший её, когда она была ещё ребёнком; помнила время, когда отец её, бледный как смерть, склонив голову на руку, вздыхал тяжелее, чем вздыхает отец, потерявший своего единственного сына. Поэтому нисколько не удивительно, что Нина, всегда неустрашимая и находчивая, сделалась вдруг боязливою и растерянною при возвращении Тома.
-- Том! - ласково сказала она, подходя к нему, - ты ещё не ужинал: не лучше ли тебе отправиться в столовую?
-- Нет, сказал он, обхватив её стан, и сажая её к себе на колени; - напрасно ты хочешь выгнать меня из этой комнаты. Я знаю, что делаю! Скажи мне, продолжал он, удерживая её на коленях, - который же из них лучше тебе нравится! К которому из них ты более благоволишь?
-- А-га! Разогнал их как бомбой! И в самом деле, Нина, сказать по правде, я чертовски голоден. Не могу понять, что могло задержать моего Джима так долго. Я послал его полями на почту. Ему бы следовало воротиться в одно время со мною. А! Вот он едет. Эй, ты, собака! - вскричал он, подходя к дверям, против которых спускался с коня весьма чёрный негр. - Есть ли письма?
-- Нет, мистер Том! Я дождался почты. Вот уже месяц, как почта приходит без писем. Я думаю, тут есть какая-нибудь путаница, по которой мешки с письмами попадают не туда, куда следует.
-- Чёрт возьми! Что же это значит? Послушай, Нина, - сказал он, возвращаясь в залу, - почему ты не предложишь мне ужина? Приезжаю домой, сюда, в отеческий дом, и что же? вижу людей, как будто приговорённых к смерти. Даже и ужина нет!
-- Помилуй, Том! Я несколько раз предлагала тебе и просила ужинать.
спальню.
Слова Джима оправдались. Том Гордон сел ужинать и в несколько минут прошёл все степени опьянения. Суровость уступила в нём место беспредельной нежности; он целовал Нину и тётушку Несбит; оплакивал свои пороки и сознавался в дурных своих поступках; смеялся и плакал всё слабее и слабее и наконец заснул на стуле, на котором сидел.
-- Ну, видите: он готов теперь, - заметил Джим, наблюдавший процесс опьянения. - Возьмём, вынесем его, - сказал он, обращаясь к Гарри.
Нина, в свою очередь, удалилась в спальню. Она видела, что её ожидали впереди огорчения и тревожные думы. Живее, чем когда либо, она представляла себе исключительное одиночество своего положения. Тётушка Несбит не располагала к себе; Нина не любила обращаться к ней ни за помощью, ни за советом; при каждой покой попытке пробудить в ней сочувствие к себе, она испытывала только одно огорчение и досаду.
-- Что же будет завтра? - сказала она про себя, ложась в постель. Том, по обыкновению, начнёт во всё вмешиваться, будет терзать моих слуг, придираться к Гарри. О, Боже мой! Я только начинаю жить, и уже жизнь становится для меня слишком тяжёлою.
-- Это ты, Мили! Присядь, пожалуйста, на минутку. Я так устала сегодня! Как будто я провела целый день в хлопотах! Ты знаешь, что Том воротился домой и такой пьяный! Ах, Мили, это ужасно! Знаешь ли, что он обнимал меня и целовал; - правда, он мне брат, но всё же это ужасно! И теперь я так утомлена, так озабочена!
-- Знаю, милочка моя, всё знаю, - сказала Мили, - много и много раз я видела его в таком положении.
-- А что всего хуже, - продолжала Нина, - это неизвестность, как он будет вести себя завтра, и ещё в присутствии мистера Клэйтона! Одна мысль об этом огорчает, стыдит, убивает меня.
-- Ничего, дитя моё, - сказала Мили, нежно приглаживая волосы Нины.
вашего Отца помочь вам? - с кротостью и смирением сказала Мили.
-- Кого? - спросила Нина, поднимая голову с подушки.
-- Вашего Отца! - сказала Мили торжественным голосом. - Разве вы не знаете "Отца, который на небесах". Надеюсь, кошечка моя, вы не забыли этой молитвы?
Нина смотрела на старуху с изумлением. Мили продолжала:
-- Если б я была на вашем месте, овечка моя, я бы всё рассказала моему Отцу: ведь Он, дитя моё, любит вас! Ему было бы приятно, если б вы обратились к нему, высказали бы ему своё горе и, поверьте, Он успокоил бы вас. Так по крайней мере я делала всегда, и всегда находила, что делала не напрасно.
-- Почему же и нет? Ведь это ваши же поступки.
-- Прекрасно; но, Мили, - сказала Нина боязливо, - ты знаешь, что относительно религии я была весьма дурная девочка. Вот уже годы и годы, как я не читала молитв. В пансионе обыкновенно смеялись над теми, кто читал их, и потому я мало молилась.
-- Что с вами, моя милочка? Вы ли это говорите? Неужели вы думаете, что Отец Небесный не знает всех наших дел и помышлений, что Он не любит и не хранит нас во всякое время! Нет, дитя моё, Он знает, какие мы бедные и слабые создания.
-- Мили, Мили! Я так давно не читала молитв, что даже и не знаю теперь, как они читаются.
-- Но всё же, я так давно не молилась Ему!
-- Вот что я скажу вам, моя милочка! Я помню вас, когда вы ещё были маленьким, умненьким ребёнком, прыгали по балкону, бегали от тех, кто смотрел за вами, убегали в рощу, рвали цветы, резвились и шалили. Раз вы веселились там, как вдруг папа выходит на балкон и не находит вас. Он кличет вас, вы его не слышите; он бросается в одну сторону, заглядывать в другую; бежит в лес и наконец находит вас: вы стоите в болоте, башмачки ваши увязли в грязи; ваши ручки и личико перецарапаны, вы плачете и зовёте папа. Он говорил, что этот призыв был для него лучше всякой музыки, какую он слыхал в своей жизни. Я помню, он взял вас на руки и унёс домой, беспрестанно целуя вас. Вот как это было моя милочка! Вы только тогда призывали своего папа, когда нужна была его помощь! Так точно поступаем мы всё и во всякое время. Мы только тогда прибегаем к Отцу Небесному, когда нам нужна Его помощь, когда сцепление трудностей и горестей заставляет нас обратиться к Нему. Когда-нибудь, я поговорю с вами побольше об этом. Но теперь, моя милочка, не горюйте: просите Его помощи и засните спокойно. Он услышит вас. Господь с вами! - сказав это, Мили, с заботливостью доброй няни пригладила подушку и, поцеловав Нину в голову, удалилась.