| Автор: | Бичер-Стоу Г., год: 1856 |
| Категория: | Роман |
Глава XVII.
Дядя Джон.
В милях четырёх к востоку от Канемы находилась плантация, куда был послан Гарри в то утро, о котором мы уже упомянули. Молодой человек ехал с поручением в весьма незавидном расположении духа. Дядя Джон, как всегда называла его Нина, был назначен опекуном её имения, и при том таким, ласковее и любезнее какого Гарри не мог пожелать. Его уверенность в Гарри была безгранична; и он считал эту уверенность за величайшее благодеяние для себя, потому собственно, как он, шутя, выражался иногда, что и с своей-то плантацией, по её обширности, он едва-едва управлялся. Подобно всем джентльменам, которые ставят своё собственное спокойствие выше всего в мире, дядя Джон воображал, что весь мир старается, во что бы то ни стало, нарушать его спокойствие. Всё мироздание так организовано, что люди должны работать и трудиться; а из этого следует, что никто не имеет столько заботы, сколько человек, который положил себе за правило ни о чём не заботиться. Дядя Джон систематически, и по самому обыкновенному порядку вещей, был обманываем и обкрадываем управляющими, неграми и бедными скоттерами; а что ещё хуже, он за это постоянно получал выговоры от жены и постоянно находился под страхом. Природа, судьба или вообще то, что тасует и сдаёт карты супружества, и с обычною заботливостью уравнивает противоположности, распорядилось так, что весёлый, самодовольный, беззаботный дядя Джон должен был сочетаться брачными узами с женщиной бойкой, деятельной, предприимчивой и решительной, не оставлявшей в покое ничего, что её окружало. Постоянно вмешиваясь в хозяйственные распоряжения, постоянно представляя на вид злые умыслы, измены и заговоры, которыми изобилует плантация, постоянно внушая необходимость заниматься различными разбирательствами, решениями и исполнениями приговоров, несноснейшими для любящего спокойствие, жена дяди Джона была, существом, беспрестанно нарушавшим его физический и нравственный покой. Дело было в том, что заботы и ответственность, увеличиваемые небрежностью мужа, преобразовали эту достойную женщину в род страшного дракона из садов Гесперидских. По мнению её доброго супруга, она никогда не спала, воображая при этом, что не должны спать и другие. Всё это было очень хорошо, по мнению дяди Джона. Он не сердился на неё, когда она проводила целую ночь на ногах; не сердился, когда она дремала, высунув из окна голову и карауля коптильню; не сердился, когда она вскоре после полночи тайком выходила из дому, чтоб подловить Помпея, или обойти Коффи; нисколько не сердился, только бы эти обязанности не возлагались на него. Да и какая была бы в том польза? Если окорока и будут украдены между двумя и тремя часами ночи, и проданы Абидже Скинфлинту за ром, - что же здесь станешь делать? Да, да Джон должен спать; если б за это удовольствие нужно было заплатить окороками, он бы заплатил; но спать всё же он должен, и он спал. Если он и был бы убеждён в душе, что Коффи, пришедший поутру с длинным лицом объявить о покраже и предложить меры к открытию воровства, что этот Коффи был главным участником в краже, - что же из этого следует? Ровно ничего! Ведь дядя Джон не мог же уличить его! Коффи, с тех пор как родился, не сказал ещё ни слова правды; какая же была бы польза из того, если б он стал сердиться и кричать, чтобы выпытать из Коффи правду? Нет, нет! Мистрисс Джи, как дядя Джон обыкновенно называл свою супругу, могла делать подобные вещи, но из этого ещё не следует, что она должна была утруждать и его такими поручениями. Нельзя, впрочем, сказать, чтобы дядя Джон был ровного характера: человеческое терпение имеет свои пределы, но бывают минуты, когда и самый терпеливый человек выходит из себя. Так и дядя Джон, добрейший и лучший человек в мире, подвергался от времени до времени тропическому урагану гнева, под влиянием которого он топал ногами, бесновался и бранился с удивительной энергией; в эти минуты вспыльчивости, все скорби, скрывавшиеся на дне его души, выбирались на верх и летали около него, как калёные ядра по всем направлениям. В эти минуты он проклинал негров, проклинал управителей, проклинал Коффи, Помпея и Дину, проклинал несчастных скоттеров, проклинал мистера Абиджу Скинфлнита, и говорил, что он пошлёт их со всеми неграми в такое место, назвать которое запрещает нам приличие. Он изливал страшные угрозы: грозил перерезать всех, содрать с живых кожу или продать в Джорджию. Весь этот шум, все эти угрозы негры выслушивали, поворачивая белки своих глаз и упирая языками в щёки с видом величайшего удовольствия. Опыт в достаточной степени доказал им, что вследствие таких порывов гнева никто ещё не был зарезан, ни с кого не сдирали кожу, никого не продавали в Джорджию. Поэтому, когда с дядей Джоном случался подобный припадок, они поступали как курицы перед грозою, - убегали в хижины и выжидали прекращении грозы. Совсем другое дело, когда гнев проявлялся в мистрисс Гордон. Они убедились, что угрозы её что-нибудь да значили; хотя часто случалось, что во время оказания самого необходимого правосудия, дядя Джон, разумеется, под влиянием чрезмерного юмора, бросался между виновным и его госпожой, и с триумфом уводил его, подвергая свою особу самым серьёзным последствиям. Читатели не должны выводить из этого, что мистрисс Гордон была на самом деле и от природы злая женщина. Нет! Она была одною из тех строгих домохозяек, которые встречаются на каждом шагу, одною из тех женщин, которые обречены бороться, без посторонней помощи, за порядок и аккуратность, с целым светом, во всеоружии. Если б она имела счастье родиться в Вермонте или Массачусетсе, она прослыла бы там за женщину, которую нельзя обмануть на полцента при покупке какой-нибудь провизии, которая инстинктивно угадывала, что в известной вязке дров недоставало столько-то поленьев, или в фунте масла недоставало столько-то золотников. Поставьте такую женщину во главе беспорядочной толпы негров, составляющей население плантации, дайте ей в помощь плута управляющего, окружите её ворами скоттерами, которым, по самой организации общества, не представляется никаких других средств к существованию, кроме воровства; прибавьте к этому беспечного мужа и землю, для которой миновали лучшие дни, и которая быстро приближается к бесплодию, - и вы не будете судить слишком строго о характере мисстрис Гордон, не станете порицать его, если он не всегда подчинялся условиям скромности. Чепец мистрисс Гордон всегда имел какой-то ощетиненный вид; всегда наводил собой какой-то ужас, тем более, что сама мистрисс Гордон редко сидела на месте. Правда, иногда она опускалась на стул, но сейчас же вскакивала, чтобы присмотреть за хозяйством, или прокричать, со всею силою своих лёгких, какое-нибудь приказание на кухню. Когда Гарри остановился у подъезда к господскому дому, ворота для него были отворены Помпеем, престарелым негром, которому предоставлена была эта обязанность из уважения к преклонности его лет.
-- Господь с вами! Это вы, Гарри? Пожалуйста, держитесь подальше от нашего господина! У нас в доме страшная буря!
-- С нашим господином сделался припадок! Рвётся, мечется, стучит ногами и бранится словно сумасшедший!
-- Чего доброго, и в самом деле не рехнулся ли! Привязал Джека к столбу и клянётся, что изрубит его в куски. Хи! Хи! Хи! Вот у нас как! Привязал, да и только! Хо, хо, хо! Презабавная штука! Надрывается, что есть мочи; если вы хотите поговорить с ним, - то обождите лучше, когда он успокоится!
Сказав это, старик потряс седой головой своей и причмокнул губами с невыразимым удовольствием. Медленно подъезжая к дому по длинной аллее, Гарри увидел осанистую фигуру мистера Джона, ходившего взад и вперёд по балкону, кричавшего и грозившего самым исступлённым образом. Это был дородный, средних лет, мужчина, с круглым лицом и высоким лбом, окаймлённым чёрными волосами, с весьма заметною проседью; голубые глаза, чистое, румяное, полное лицо, рот, украшенный безукоризненной белизны зубами, придавали ему, когда он находился в приятном расположение духа, вид прекрасного и приятного мужчины. В настоящую минуту его лицо имело багровый цвет; стоя на балконе, он изливал своё негодование на грубого, оборванного негра, который, будучи привязан к столбу, представлял собою картину совершенного равнодушия; картиной этой любовалась толпа негров, мужчин, женщин и ребятишек.
-- Я тебя выучу! - кричал Джон, грозя кулаком. - Слышать не хочу твоих оправданий! Ты не хотел слушаться меня! Я ж тебе задам! Я убью тебя, непременно убью! Искрошу на мелкие кусочки!
одним криком., лучше бы оставил свои пустые угрозы: - они только делают тебя забавным!
-- Замолчите, пожалуйста! Я хочу быть господином в моём доме! Адская собака! Кофф! Секи его! Что же ты думаешь? Секи, говорю я! Чего же ты ждёшь?
-- Если господину угодно! - сказал Кофф, выкатывая свои глаза и принимая на себя умоляющий вид.
-- Если мне угодно! Чёрт возьми! Если я говорю, значит мне угодно! Начинай же сию минуту! Или постой, я его сам отделаю. - И схватив лежавший вблизи его кожаный ремень, он навернул его на обшлаг, побежал с лестницы, но, оступившись, полетел вниз головой к тому самому столбу, у которого был привязан преступник. - А! Ты теперь доволен! Ты убил меня! Расшиб мне голову! Я должен месяц пролежать в постели, и всё из за тебя, неблагодарная собака!
Коффи и Самбо подбежали на помощь, бережно подняли своего господина, и начали сметать пыль с его платья, подавляя смех, которым готовы были разразиться; между тем преступник счёл эту минуту за самую лучшую, чтоб выразить свою покорность.
и теперь! а всё-таки думаю, лучше будет, если приедет сам господин! Эти скоттеры народ преупрямый; они нашего брата и знать не хотят. Они всегда поступают самым странным образом; право так! Я вовсе не думал ослушаться вас, вовсе не думал! Я подумал только, что если господин возьмёт лошадь и поедет туда, он их выгонит; другой никто этого не сделает! Мы, по крайней мере, этого не можем сделать! А что я говорю истину, то свидетель тому Бог. Господин может убедиться в этом: пусть он возьмёт лошадь, съездит туда, и посмотрит. Он скажет тогда, что я говорю правду и что на уме у меня ничего дурного нет и не было.
Шумная сцена эта, надобно сказать, была следствием неисполненного приказания выгнать бедное семейство скоттеров, поселившееся в пустой хижине, на отдалённом краю плантации Гордона. Мистрисс Гордон с помощью неутомимого внимания и деятельности открыла этот факт и не давала мужу покоя до тех пор, пока не было предпринято мер к удалению несчастных. В силу такой докучливости, дядя Джон поручил Джеку, дюжему негру, в утро этого дня, отправиться к скоттерам и выгнать их. Джек, по наследству питавший глубокую ненависть к скоттерам, которую негры обнаруживают к ним на всех плантациях, пустился в путь весьма охотно, сопровождаемый двумя огромными собаками, насвистывал во всю дорогу самые весёлые арии. Но, когда он увидел бедную, жалкую, больную женщину, окружённую четырьмя голодными ребятишками, молоко его матери заговорило в нём, и вместо того, чтобы выгнать их, он выпросил в соседней хижине блюдо холодного картофелю, и подал несчастным с тем, однако же, видом пренебрежения, с которым иногда бросают кость дворовому псу. Сделав это, он воротился домой уже не с прежнею весёлостью и донёс своему господину, что никаким образом не мог выгнать скоттеров: если господину непременно хочется их выгнать, то не угодно ли ему самому распорядиться. Известно всем, что порыв гнева часто происходит совсем не от того предмета, над которым он разражается. Когда облако чересчур заполнено электричеством, тогда трудно угадать, который громовой отвод привлечёт его к себе более другого. Мистер Гордон получил неприятные письма от своего адвоката, выслушал неприятную нотацию от жены, его булки за завтраком были слишком засушены, кофе пережарен, кроме того он чувствовал ревматизм в голове, и надобно было разделаться с управляющим. Вследствие всего этого, хотя в поступке Джека не было ничего дерзкого, но буря разразилась над ним и бушевала, как мы уже видели. Благодаря непредвиденному обстоятельству, самая тяжёлая часть тучи рассеялась, и мистер Гордон согласился простить виновного, с тем условием, если Джек приведёт немедленно лошадь, на которой он мог бы отправиться к скоттерам и лично убедиться, можно ли их выгнать с плантации. Он упросил Гарри, пользовавшегося его особенным расположением быть его спутником, - и через четверть часа они уже ехали по направлению к хижине.
-- В высшей степени невыносимо всё то, что мы, владетели плантаций, должны терпеть от этого рода созданий! - сказал мистер Гордон. - Надо бы сделать облаву и вывести их, как выводят крыс. Эта мера была бы для них благодеянием; единственная вещь, которую можно сделать для их пользы, заключается в том, чтоб уничтожить их всех до единого. Что касается до милостыни, то мне кажется, это тоже самое, что бросать добро в мусорную яму. Нужно бы издать закон, - да мы и будем иметь этот закон, - чтоб скоттеров не существовало в нашем штате.
Разговаривая в этом роде, мистер Гордон прибыл наконец к дверям жалкой, полуразрушенной хижины, из маленьких окон которой, не защищённых стёклами, выглядывала тёмная пустота, как из глазных отверстий черепа. При их приближении, двое испуганных, или, вернее, запуганных детей спрятались за угол. Толчком ноги мистер Гордон отворил дверь и вошёл. На грязной соломе, скорчившись, сидела жалкая, изнурённая женщина, с большими, дико блуждавшими глазами, с впалыми щеками, с растрёпанными, всклокоченными волосами, с длинными, сухими руками, похожими на птичью лапу. К её тощей груди прильнул чахлый ребёнок, и толкал в эту грудь костлявыми ручонками, как будто вызывая из неё питательность, в которой отказывала сама природа; двое испуганных детей, с лицами, покрытыми синеватою бледностью, верным признаком голода, держались за её оборванное платье. Вся эта группа плотно сжималась в одну массу, стараясь как можно дальше отодвинуться от незнакомца, и смотрела на него большими испуганными глазами, как группа диких зверей, преследуемых охотником.
-- Зачем вы пришли сюда? - было первым вопросом со стороны мистера Гордона, вопросом, предложенным весьма нерешительным тоном, потому что, говоря сущую правду, враждебное настроение его духа начинало колебаться. Женщина не отвечала; но, после непродолжительного молчания, младший ребёнок пропищал пронзительным голосом:
-- Действительно, - сказала женщина, - мы расположились было на плантации мистера Дюрана; но Батфилд, его управляющий, разрушил хижину почти над нашими головами. Куда же деваться нам?
-- Где твой муж?
-- Ушёл искать работы. В том-то вся и беда, что он нигде не может отыскать её: как будто никто в нас не нуждается. Надо же нам где-нибудь приютиться, - говорила женщина плачевным, умоляющим тоном, - не умереть же, хотя в тысячу раз было бы лучше, если бы мы умерли!
Глаза мистера Гордона остановились на двух-трёх холодных картофелинах в глиняном горшке, которые старуха очевидно берегла с особенным тщанием.
-- Берегу детям на обед.
-- Неужели у тебя больше ничего нет к обеду? - спросил мистер Гордон громким, резким тоном, как будто недавно утихнувший гнев быстро к нему возвращался.
-- Ничего, отвечала женщина.
-- А третьего дня?
-- Подобрали кой-какие кости у хижин ваших негров; да к этому нам подали кое-что из печенья.
-- Чёрт возьми! Почему же ты не послала в мой дом попросить ветчины? Собирать кости и всякую дрянь около хижин! Чёрт знает, на что это похоже! Почему ты не послала ко мне. Неужели вы считаете мистрисс Гордон за собаку, которая кусает встречного и поперечного! Оставайтесь же здесь, пока я не пришлю вам чего-нибудь поесть. Слышите! предоставьте мне позаботиться о вас. И если вы намерены поселиться здесь, то надобно поправить хижину. Теперь ты видишь, - сказал он Гарри, садясь на лошадь, - что значит быть созданием с крючками на спине! Всякий, кто вздумает, может повиснуть на них! Дюран выгоняет от себя этих людей, Петерс тоже выгоняет, и что же из этого следует? Они отправляются ко мне, и селятся на моей плантации, потому собственно, что я добрый, старый дурак! Это, я тебе скажу, чертовски скверно! Они плодятся, как кролики! Не могу постичь, зачем Господь создаёт подобных людей? Вероятно, с какой-нибудь благою целью. У этих несчастных всегда груда детей; тогда как иные живут в изобилии и роскоши, до смерти желают детей, - и не имеют их, а если и появляются дети, то скарлатина, коклюш и другие болезни похищают их. Господи, Господи! В мире этом, во всём-то заметна страшная неурядица! Что-то я скажу теперь мистрисс Джи. Она - так я знаю, что скажет. Она скажет, что и всегда говорила, и что всегда будет говорить. Желал бы я, чтоб она сама посмотрела на них, - право, желал бы! Мистрисс Джи в своём роде прекраснейшая женщина - это не подлежит ни малейшему сомнению; но в ней ужасно много энергии. Для спокойного человека как я, это чрезвычайно утомительно, чрезвычайно тяжело! С другой стороны, не знаю, что бы я стал делать без неё? Уж как же она напустится на меня за эту женщину! А что станете делать? И то сказать, не умирать же ей с голоду. Холодный картофель и старые кости! Это ужасно! Таким людям не следовало бы, мне кажется, и жить на свете; но если они хотят жить, то должны есть, что едят христиане. Кажется, это идёт Джек... Зачем он не выгнал их до моего приезда? Он бы избавил меня от всех неприятностей. Отправляя меня в хижину, он знал, собака, что делает. Джек! Эй! Джек! Поди сюда!
Переваливаясь с боку на бок, Джек подошёл к своему господину, с видом глубочайшего почтения, из под которого весьма ясно проглядывали радость и самодовольствие.
-- Сию минуту, сэр! - сказал Джек, с дерзким видом полного понимания дела.
-- Подожди, отвечать "сию минуту!", сначала выслушай и пойми меня.
Джек бросил на Гарри косвенный, невыразимо-комический взгляд, и потом выпрямился мистером , как вырезанная из чёрного дерева статуя покорности.
-- Во первых, иди к твоей госпоже, спроси ключ от коптильни и принеси его мне.
-- Во вторых, скажи мистрисс Джи, чтоб она прислала мне чего-нибудь мучного... хлеба, сухарей, булок и вообще, что есть печёного. Скажи, что я хочу отправить это в надлежащее место.
Джек поклонился и исчез.
-- Пока он ходит, мы можем проехать по этой дороге. Мистрисс Джи, я знаю, напустится сначала на Джека, так что гнева её на мою долю останется незаметная часть. Как бы я желал, чтоб она взглянула на этих несчастных! Впрочем, Господь с ней! Ведь она-таки довольно добрая женщина! Одно только, что, по её мнению, бесполезно делать этим людям добро. И действительно с одной стороны она права, но с другое стороны, по словам этой же самой женщины, должен же быть и для них в мире какой-нибудь уголок. Ведь мир-то велик, я это знаю. Даже зло разбирает, когда подумаешь об этом! Почему не издадут закона присоединить их к неграм? Тогда по крайней мере у них будут люди, которые станут о них заботиться. Тогда мы стали бы что-нибудь делать для них, и была бы надежда поддерживать их, если не в совершенной безбедности, то по крайней мере не в нищете.
Гарри не чувствовал ни малейшего расположения отвечать за такие замечания. Он знал, что добрый мистер Гордон говорил это собственно для того, чтоб облегчить свою душу, и что он, за неимением подле себя живого существа, точно бы также свободно открыл своё сердце перед первым попавшемся ему на встречу каштаном. Поэтому он дал мистеру Гордону полную свободу высказаться, и потом уже заговорил с ним о предметах, более близких к его сердцу. В одну из пауз, ему представился случай сказать:
-- Ах, Нина! Моя прекрасная, маленькая Нина! Да благословит её Небо! Так она тебя прислала? Почему же не приехала она сама, утешить и порадовать сердце старого дяди? Нина, я тебе скажу, Гарри, прелестнейшая девушка во всём нашем штате.
-- Мисс Нина находится в самом затруднительном положения. Вчера вечером приехал мистер Том в пьяном виде, и сегодня так сердит и так сварлив, что она решительно не знает, что с ним делать.
-- В пьяном виде? Негодяй! Он-таки частенько попивает. Заходит, кажется, чересчур далеко. Об этом, при последнем свидании, я говорил ему. "Том, - говорю я, - молодому человеку не мешает подгулять раза два в месяц. В молодые годы я сам это делывал; но, говорю, Том, постоянно быть под хмельком - не годится. Слова никто не скажет, увидев случайно молодого человека пьяненьким; но он должен быть воздержным и не забывать себя. Быть пьяным, - говорю я, - каждый день, или через день, это тоже, что отдать себя на жертву дьяволу"! Я говорил Тому именно эти слова; говорил с ним откровенно; ведь я, как известно тебе, заступаю ему место отца. Значит, слова мои на него не подействовали. Со всех сторон я слышу, что половину своего времени он проводит в пьянстве, и ведёт себя как сумасшедший. Заходит слишком далеко, слишком! Мистрисс Джи терпеть его не может. Каждый раз, когда он приезжает сюда, она бранится с ним, а он бранится с ней. Поэтому-то мне и неприятны его посещения. В душе, мистрисс Гордон добрая женщина, но в поступках немного сурова. Том тоже суров, а потому, когда они сойдутся, то и выходит, что одним огнём поджигается другой. Такие вещи крайне неприятны для человека, который хотел бы, чтоб все окружающие его наслаждались счастьем. Ах, Боже мой! Как бы я желал, чтоб Нина была моей дочерью! Почему бы ей не переехать сюда и не жить вместе с нами? У неё такой характер, каким, мне кажется, я век бы любовался. Она такая весёлая, такая шалунья, что при ней не соскучишься. Ну, что её женихи? Правда ли, что она хочет выйти замуж?
-- У мисс Нины и теперь есть два джентльмена. Один - мистер Карсон, из Нью-Йорка.
-- Не думаю, чтоб он был доведён до такой необходимости, - сказал Гарри, - мисс Нина, как кажется мне, благоволит более к Клэйтону.
-- Клэйтон! Хорошей фамилии! Это мне нравится! Должно быть - джентльмен, славный малый, не правда ли?
-- Ваша правда, сэр: - говорят, у него есть плантация в Южной Каролине.
-- А, а! Это хорошо! Только мне жаль расстаться с Ниной. Я даже не хотел отпустить её в Нью-Йорк. Мае что-то не верится в эти пансионы. Я видел, что на плантациях вырастали такие славные девушки, каких нельзя лучше требовать. И к чему посылать туда наших девочек? Разве только для того, чтоб они набрались там дрянных идей? Благодарю Бога, что я не был в Нью-Йорке, да и быть не намерен. Родился я и вырос в Каролине, а жена в Виргинии... Воспитание чистое! В ней нет ничего заимствованного из пансиона! Когда я венчался, то, право, во всей Виргинии не было девушки, которая могла бы сравниться с ней. Её щёчки алели, как розы! Высокая, стройная, гибкая, она умела; держать себя и умела поговорить, о чём угодно. Да и теперь, я тебе скажу, нет женщины, которая бы так превосходно знала своё дело, и так отлично могла присмотреть за всем хозяйством. Если иногда и приходится мне испытывать беспокойство, то я должен переносить его и благодарить за это Бога. Не будь её, мне кажется, и я, и управляющий, и негры, и скоттеры, и все, все данным бы давно были в преисподней!
всегда ненавидел меня; и эта ненависть возрастает всё более и более. Он ссорится с мисс Ниной из-за всего, что касается до управления плантацией, а вы знаете, сэр, что я всеми силами стараюсь сделать лучшее; вам и мистрисс Гордон всегда угодно было говорить, что я управляю хорошо.
-- Правда, мой друг, правда, мы говорили это. Оставайся здесь, сколько душе угодно. Может статься, ты хочешь съездить со мной на охоту?
-- Благодарю вас, сэр. У меня теперь не то на уме. Меня мучает мысль, что я должен находиться далёко от плантации во время посева. Теперь всё зависит от моего присмотра.
он мягок, распускается, как старый чулок. Я слышал, что в северных штатах существуют общества воздержания, не дурно было бы завести что-нибудь и у нас в этом роде для наших молодых людей. Они так часто напиваются. Третья часть из них получает белую горячку, не достигнув пятидесяти. Славная была бы вещь, если б у нас завелись общества, которые научали бы воздержанию! Нельзя ожидать, чтобы молодые люди сделались стариками прежде времени; но всё же было бы очень хорошо, если б они позволили себе лишнее не более раза в течение месяца.
-- К несчастью, - сказал Гарри, - в этом отношении, мистер Том зашёл слишком далеко.
сам не свой; всегда - как корабль между волнами, Жаль, очень жаль!
-- Для мисс Нины это весьма тяжело, - продолжал Гарри. - Мистер Том вмешивается во все дела, и я не имею власти защитить её. Вчера он начал говорить моей жене такие вещи, которых я не могу вынести и не вынесу! Он должен оставить её в покое.
-- Э! Э! Какой же он мальчишка! Это скверно. Я поговорю с ним об этом; а ты, Гарри, будь похладнокровнее! Помни, что молодые люди не могут вести себя стариками; и что если кто заводится хорошенькой женой, тот должен ожидать неприятностей. Я поговорю с Томом. А-га! Джек возвращается! С корзиной и ключом от коптильни. Теперь надо что-нибудь послать к этим несчастным. Если люди намерены умирать голодною смертью, то пусть умирают, только не на моей плантации. Чего я не вижу, о том у меня не болит и сердце. Мне мало нужды, если завтра они все перетопятся; но, чёрт возьми, я не допущу этого, если буду знать заранее. Так вот что, Джек: возьми этот окорок и хлеб, и отнеси их к старухе; да посмотри, нельзя ли починить, её хижину. Когда скоттер воротится, я заставлю его работать; правда, у нас и всего-то их двое, да и тех негры ненавидят. Гарри, ты поезжай домой и скажи Нине, что мистрисс Джи и я приедем завтра обедать.