| Автор: | Бичер-Стоу Г., год: 1856 |
| Категория: | Роман |
Глава XXX.
Предостережение.
В жизни, организованной по образцу Южных Штатов, замечаются два стремления: в одном сосредоточиваются интересы, чувства и надежды господина, в другом: - интересы, чувства и надежды невольника. В то время, когда жизнь для Нины с каждым днём представлялась в более и более ярких цветах, её брату - невольнику суждено было испытывать постепенное приращение бремени к его, и без того уже незавидной, доле. День клонился к вечеру, когда Гарри, окончив свои обычные дневные занятия, отправлялся на почту за письмами, адресованными на имя Гордонов. Между ними было одно письмо на его имя, и он прочитал его на обратном пути, пролегавшем по лесистой стране. Содержание письма было следующее:
"Любезный брат! Я писала тебе, как счастливо жили мы на нашей плантации, - мы, то есть я и мои дети. С той поры совершенно всё переменилось. Мистер Том Гордон приехал сюда, объявил права свои на наследство нашей плантации, завёл процесс и задержал меня и моих детей, как своих невольников. Том Гордон ужасный человек. Дело было рассмотрено решительно не в нашу пользу. Судья приговорил, что оба акта освобождения нашего, совершённые один в Огайо, а другой - здесь, недействительны; что сын мой - невольник, не имеет права иметь свою собственность, кроме разве мула запряжённого в плуг. У меня есть здесь добрые друзья, которые сожалеют о моём положении, но никто из них не в состоянии помочь мне. Том Гордон злой человек! Я не могу описать тебе всех оскорблений, которые он нанёс нам. Скажу только одно, что скорее решусь умертвить и себя и детей моих, чем поступить в число его невольников. Гарри! Я была уже свободною, и знаю, что значит свобода. Дети мои были воспитаны, как дети свободных родителей, и потому, если только я успею, они никогда не узнают, что такое невольничество. Я бежала с нашей плантации и скрываюсь у одного американского семейства в Натчесе. Надеюсь пробраться в Цинцинати, где у меня есть друзья. Любезный брат, я надеялась сделать что-нибудь и для тебя. Теперь это невозможно. Ничего не можешь сделать и ты для меня. Закон на стороне притеснителей, но надо надеяться, что Бог не оставит, нас. Прощай, Гарри! Остаюсь, любящая тебя "сестра"".
Трудно измерять глубину чувств в человеке, поставленном в такое неестественное положение, в каком находился Гарри. По чувствам, развитым в нём воспитанием, по снисходительному обращению с ним со стороны его владетелей, он был честным и благородным человеком. По своему положению, он был обыкновенным невольником, без законного права иметь какую либо собственность, без законного права на защиту в трудных обстоятельствах. Гарри чувствовал теперь тоже самое, что почувствовал бы всякий человек благородной души, получив подобное известие от родной сестры. В эту минуту ему живо представился портрет Нины во всём её блеске, счастье, при всей её независимости, - среди прекрасной обстановки. Если бы смутные мысли, толпившиеся в его голове, были выражены словами, то, нам кажется, из этих слов образовалась бы речь такого содержания:
"У меня две сестры, дочери одного отца; обе они прекрасны, любезны и добры; но одна имеет звание, богатство, пользуется совершенной свободой и наслаждается удовольствиями; другая отвержена обществом, беззащитна, предана зверской жестокости низкого и развратного человека. Она была доброй женой и хорошей матерью. Её муж сделал всё, что мог, для её обеспечения, но неумолимая жестокая рука закона схватывает её детей и снова ввергает их в пучину, вытащить из которой стоило отцу усилий почти целой жизни. Видя это, я ничего не могу сделать! Я даже не могу назваться человеком! Это бессилие лежит на мне, на моей жене, на моих детях и на детях детей моих! Сестра обращается с мольбою к судье, и что он отвечает ей? "Вся собственность, всё земное достояние твоего сына должно заключаться в муле, запряжённом в плуг!" Эта участь ожидает и моих детей. И мне ещё говорят: ты ни в чём не нуждаешься, - чем же ты несчастлив? Желал бы я, чтоб они побыли на моём месте! Неужели они воображают, что счастье человека заключается только в том, чтоб одеваться в тонкое сукно и носить золотые часы"?
Крепко сжав в руке письмо несчастной сестры и опустив поводья, Гарри ехал по той уединённой тропинке, на которой два раза встречался с Дрэдом. Приподняв потупленные взоры, он увидел его в третий раз. Дрэд безмолвно стоял при опушке кустарника; как будто он внезапно вырос из земли.
-- Откуда ты взялся? - спросил Гарри. - Ты встречаешься со мной неожиданно, каждый раз, когда у меня является какое-нибудь горе.
-- Потому, что душой я всегда при тебе, - сказал Дрэд. - Я всё вижу. Если мы терпим горе, то по своей же вине.
-- Что делать? А что делает дикая лошадь?
-- Стремглав бросается вперёд. Что делает гремучая змея? Лежит на дороге и язвит! Зачем они обратили нас в невольников? Сначала они сделали эту попытку над так называемыми индейцами: но почему индейцы не покорились им? Потому что не хотели быть невольниками, а мы хотим! Кто хочет нести иго, тот пусть и несёт его!
-- Ах, Дрэд! - сказал Гарри, - всё это совершенно безнадёжно.
-- Это поведёт нас только к гибели.
-- Сам я не страшусь смерти, - сказал Гарри. - Богу известно, как мало забочусь я о себе, но...
-- Да, я знаю, - сказал Дрэд. - Она не помешает исполнению плана нашего, если заранее будет устранена с дороги. Я вот что скажу, Гарри: - печать уже вскрыта, - сосуд разлил по воздуху свою влагу, и ангел истребитель, с обнажённым мечом, стоит уже у врат Иерусалима.
-- Дрэд! Дрэд! - сказал Гарри, ударив его по плечу, - опомнись, образумься! Ты говоришь ужасные вещи.
Дрэд стоял перед ним, наклонившись всем телом вперёд; его руки были подняты кверху, он смотрел вдаль, как человек, который старается рассмотреть что-то сквозь густой туман.
Не найти, ни одного. Они все слишком заняты. Трите ей руки. Вот так; - но и это бесполезно. "Кого Господь любит, того и избавляет от всякого зла". Положите её. Да, - это смерть! Смерть! Смерть!
Гарри часто видел такое странное настроение духа в Дрэде: но теперь он затрепетал от ужаса; он тоже был не чужд общего убеждения, господствовавшего между невольниками относительно его второго зрения, которым Дрэд обладал в высшей степени. Он снова ударил его по плечу и назвал по имени. С глазами, которые, казалось, ничего не видели, Дрэд медленно повернулся в сторону, сделал ловкий прыжок в чащу кустарника и вскоре скрылся из виду. Возвратившись домой, Гарри с замиранием в сердце слушал, как тётушка Несбит читала Нине отрывки из письма, в котором описывался ход холеры, производившей страшное опустошение на берегах Северных Штатов.
-- "Никто не знает, какие принять меры, - говорилось в письме, - доктора совершенно растерялись. По-видимому, для неё не существует никаких законов. Она разражается над городами, как громовая туча, распространяет опустошение и смерть, и идёт с равномерною быстротой. Люди встают поутру здоровыми, а вечером их уже зарывают в могилу. В один день совершенно пустеют дома, наполненные многими семействами".
Каким образом пробудилось в душе Дрэда его странное прозрение, - мы не умеем сказать. Был ли это таинственный электрический ток, который, носясь по воздуху, приносит на крыльях своих мрачные предчувствия, или это было какое-нибудь пустое известие, достигшее его слуха и переиначенное воспламенённым состоянием его души, мы не знаем. Как бы то ни было, новость эта произвела на домашний кружок в Канеме самое лёгкое впечатление. Она была ужасною действительностью в отдалённых пределах. Один только Гарри размышлял о ней с тревожною боязнью.