| Автор: | Бичер-Стоу Г., год: 1856 |
| Категория: | Роман |
Глава XXXIII.
Туча разражается.
Тень страшной тучи, опустошавшей другие плантации, нависла над плантацией Канемой и омрачила её горизонт. Никакая повальная болезнь не выполняла так вполне значение слов священного Писания: "язвы, ходящей во мраке, заразы, опустошающей в полдень". Никакая болезнь не была более неправильною, и, по-видимому, более капризною в своём направлении. В течение некоторого времени, она имела характер эпидемии и вызывала на борьбу с собой всё искусство медиков. Система медицинской тактики, составленной тяжёлым опытом в течение одного промежутка времени, уничтожалась изменением типа болезни в течение другого. Некоторые меры и условия, предотвращающие бедствие, казались необходимыми, полезными и даже верными; но люди, знакомые с эпидемией, знали по страшному опыту, что она, подобно хищному зверю, перескакивала чрез самые высокие, превосходно устроенные ограды и, на зло всем предосторожностям и караулам, производила страшное опустошение. Её направление в городах, и в селениях было в равной степени замечательно. Иногда, опускаясь, подобно туче на какую-нибудь местность, она, среди страшных опустошений, оставляла целый город или селение нетронутым, и потом, спустя некоторое время, когда в целом краю восстановлялось спокойствие, внезапно и со всею яростью нападала на уцелевшие места: в этом отношении её можно было сравнить с набегом хищнического войска, которое посылает отряд разорить места, забытые или оставшиеся в стороне от его шествия. Иногда, забравшись в какой-нибудь дом, опустошала его менее чем в сутки. Иногда, свирепствуя в целом городе, щадила в нём некоторые улицы, и потом нападала на них с удвоенным ожесточением, в то время, когда опасность от неё, по-видимому, совершенно миновала. Путь её по южным плантациям ознаменован был точно такими же причудами, - тем более гибельными, что обитатели её, по отдалённости от городов и разъединённости своей, были почти лишены необходимой медицинской помощи. Тётушка Несбит, ещё при первых письмах, в которых описывалось развитие болезни в северных городах, была крайне встревожена и испугана. Замечательно, до какой степени развита в людях привязанность к жизни, - даже в тех людях, для которых наслаждения в ней так скучны и так пошлы, что, право, не стоило бы бороться с опасностями за её сохранение. Наконец, когда страшные известия начали прилетать с различных сторон смежных с плантацией Канемой, тётушка Несбит в один прекрасный день обратилась к Нине со следующими словами:
-- Твои кузины в И... предлагают оставить плантацию, и погостить у них, пока опасность не минует.
-- Это ни к чему не приведёт, - сказала Нина, - неужели они думают, что холера не заглянет туда?
-- Ну, всё же, - возразила тётушка Несбит, - большая разница: - они живут в городе, где, в случае несчастий, доктор всегда под рукой.
-- Поезжайте, тётушка, если хотите, - сказала Нина, - но я останусь здесь с моими людьми.
-- И ты не боишься, Нина?
-- Нисколько. К тому же, уехав отсюда, я показала бы эгоизм, величайший эгоизм: пользоваться услугами невольников в точение всей моей жизни, и потом бежать от них и оставить их на произвол судьбы в минуты угрожающей опасности! Нет! Этого я не сделаю: я останусь здесь и буду их беречь.
Разговор этот был подслушан Гарри, стоявшим на балконе, вблизи открытых дверей гостиной, в которой сидели Нина и тётушка Несбит.
-- Дитя, дитя! - сказала тётушка Несбит, - что же ты в состоянии сделать? Ты так неопытна. Гарри и Мили могут сделать несравненно больше твоего. Мили я оставлю здесь. Согласись, что забота о своём собственном здоровье должна составлять нашу главную обязанность.
-- Нет, тётушка, по моему мнению, есть обязанности главнее этой, - сказала Нина. - Правда, я не обладаю особенной силой, но взамен у меня есть бодрость, есть неустрашимость. Я знаю, что отъезд мой обескуражит наших невольников и поселить между ними боязнь; а это, как говорят, особенно располагает к болезни. Лучше всего, если я сяду в карету, сейчас же отправлюсь к доктору, посоветуюсь с ним, получу наставление и возьму необходимые лекарства, - потом поговорю с невольниками, научу их, что нужно делать в случае появления болезни, и таким образом приготовлю и себя и их к неустрашимой встрече с грозным врагом. Увидев, что я спокойна и ничего не боюсь, они, по крайней мере, не упадут духом. Если вы, тётушка, боитесь, то лучше поезжайте. Здоровье ваше слабое, вы не в силах перенести тех хлопот, которые неизбежны в подобных случаях. Если вы находите, что у кузин моих вам будет и спокойнее, и безопаснее, то ради Бога поезжайте. Только, пожалуйста, оставьте мне Мили; она, Гарри и я, составим комитет о сохранении здоровья на нашей плантации. Гарри! - сказала Нина, - прикажи, подать карету, - да пожалуйста, как можно скорее.
И Гарри снова почувствовал, что горечь души его сделалась мягче и спокойнее, благодаря благородному характеру той, в руки которой закон передал цепи, сковывавшие его свободу. Тяжело и невыносимо было бы бремя этих цепей, но при Нине, Гарри нёс его, не чувствуя тяжести: служить ей - имело для него равносильное значение с свободой. Он не сказал Нине ни слова о письме, которое получил от сестры. Он видел в нём зло, которого Нина не в силах была отстранить, и потому не хотел огорчать её. В свою очередь, Нина мрачное выражение лица Гарри приписывала предстоящим заботам по случаю грозившей опасности. В той самой карете, которая увозила её в город, сидела и тётушка Несбит с своими картонками, важность которых не могла уменьшиться в глазах последней даже при самой боязни холеры. Нина застала доктора совершенно углублённого в исследование эпидемии. Он читал о миазме и микроскопических насекомых, и продержал Нину более получаса, сообщая ей различные теории относительно причин болезни и различные опыты, произведённые в иностранных госпиталях. С помощью весьма практических и положительных вопросов, Нина успела наконец получить от него необходимые сведения; он написал ей длинный ряд наставлений, набрал целый ящик лекарств и беспрестанно уверял, что вменил бы себе в особенное счастье находиться лично на её плантации, если б имел свободное время. На обратном пути Нина заехала на плантацию дяди Джона, и там в первый раз убедилась на деле в разнице между описаниями и страшною действительностью этой болезни. За полчаса до её приезда с дядей Джоном сделался сильный припадок холеры. Вся прислуга приведена была в ужас и смятение; стоны и крики, вырывавшиеся из груди больного со страшными мучениями, потрясали душу. Его жена, оказывая помощь страдальцу, не замечала, что посланные за доктором ломали руки в бесполезном отчаянии, спускались с балкона, снова поднимались, и ничего не делали.
-- Гарри, - сказала Нина, - возьми одну из каретных лошадей, поезжай в город и в минуту привези сюда доктора.
Выпрячь лошадь, сесть на неё, и скрыться из виду, было для Гарри делом нескольких секунд. Отправив Гарри, Нина обратилась к прислуге и повелительным тоном приказала им прекратить свои сетования. Её решительность и спокойный тон голоса подействовали благотворно на взволнованные нервы и умы. Оставив при всём доме двух-трёх благоразумнейших из всей прислуги, Нина отправилась на помощь к тётушке Марии. Доктор не заставил ждать себя долго. Пробыв в комнате больного несколько секунд, он вышел оттуда, чтоб осведомиться о состоянии Нины. Нина не могла не заметить контраста между испуганным, расстроенным выражением доктора в настоящую минуту и одушевлением, какою-то самонадеянностью, с которыми, за два часа перед тем, он объяснял ей теорию миазмов и микроскопических насекомых.
-- Болезнь эта имеет совершенно другой характер. Средства, которые я употребил, оказываются недействительными; настоящий случай не имеет ни малейшего сходства с прежними.
-- Увы, бедный доктор! В точение трёх месяцев подобные случаи были весьма нередки. Надеетесь ли вы спасти его жизнь? - сказала Нина.
-- Дитя моё! Один Бог может спасти её, - сказал доктор, - с нашей стороны всё сделано.
Но зачем эту неприятную сцену; зачем описывать в нашем рассказе страдания, стоны и конвульсии умирающего человека? Нина, бедная, в полном цвете красоты, семнадцатилетняя девушка стояла перед больным, вместе с другими, в безмолвном отчаянии. Всё было сделано, всё принято было в соображение; но болезнь, как гений-разрушитель, ничему не внемлющий, ничего не видящий, совершала свой ход, не уклоняясь ни в ту, ни в другую сторону. Наконец, стоны сделались слабее, судорожно сжимаемые мускулы потеряли свою упругость; в сильном, румяном, свежем мужчине заметно: происходило то разложение физического организма, которое в какой-нибудь час превращает цветущие здоровьем лицо в морщинистое и увядшее, самые крепкие мышцы - в мускулы дряхлой старости. Когда страдалец испустил последний вздох, Нина не верила глазам своим, чтоб это изменившееся лицо, до такой степени изнурённое и искажённое, принадлежало её здоровому и весёлому дяде, который, казалось, никогда ещё не быль так здоров и весел, как в то утро. Как иной человек, проходя под пеной и брызгами Ниагарского водопада, со слепою уверенностью поручает себя проводнику, осязает его, но не видит, так и Нина, в эту страшную минуту, чувствовала, что она была не одна. Божественный, милосердый, всемогущий над самою смертью Искупитель, о котором в последнее время она так много размышляла, казалось, находился вблизи её и осенял её своим покровом; казалось, что она слышала голос Его, беспрестанно повторявший: " Не бойся, Я с тобою; не смущайся, ибо Я твой Бог".
-- Удивляюсь твоему спокойствию, дитя моё, - сказала тётушка Мария, обращаясь к Нине, - я не ожидала от тебя такого присутствия духа. Без тебя я, право, не знаю, что стали бы мы делать. При этих словах за стенами дома раздался вопль, раздирающий сердце:
И доктор, без того уже уставший и поражённый внезапным случаем и трогательною сценою, начал бегать с величайшей быстротой из одной хижины в другую. В это время занемогло несколько слуг, и только спокойствие и присутствие духа, поддерживаемое Ниной и её тёткой, могли предотвратить распространение панического страха по всей плантации. Нина одарена была тем нежным и гибким темпераментом, который, с помощью очаровательной наружности, обладает величайшим даром вызывать в других терпение и покорность своей доле. Совершенное спокойствие, которое она ощущала в душе своей, доставляло ей возможность применить к настоящему случаю все свои душевные способности.
-- Перестань, моя добрая тётя, не бойся! Вспомни Бога, и положись на Него! - говорила она поварихе, которая в припадке отчаяния и ужаса ломала себе руки. - Вспомни, чему учит тебя религия: спой гимн, который утешит тебя, и исполни свой долг к отношении к больному.
В этом утешительном, ободряющем тоне голоса, скрывалась какая-то магическая сила. С помощью его, Нина успела убедить здоровых позаботиться о больных; но вдруг явился нарочный гонец и объявил, что холера показалась в Канеме.
-- Теперь, Гарри, - сказала Нина с лицом бледным, но не выражающим ни малейшей боязни, - долг человеколюбия отзывает нас отсюда.
И, сопровождаемые утомлённым доктором, они отправились в Канему. Спустя несколько минут после отъезда, они встретили другого гонца, который спросил:
-- Не с вами ли доктор Батлер?
-- С нами, - отвечала Нина, выглянув из окна кареты.
-- Ах, доктор! Я ищу вас по всему округу. Поезжайте домой сию минуту. Судья Петерс умирает. Я боюсь, - вы не застанете его в живых; - впрочем, и кроме него есть уже до десятка больных. Возьмите мою лошадь и спешите; теперь дорога каждая минута.
Доктор торопливо выпрыгнул из кареты, сел на лошадь, и прежде чем пуститься в путь, бросил взгляд глубокого сожаления на пленительное, бледное личико, смотревшее из окна кареты.
-- Бедное дитя моё, - сказал он, - мне жаль оставить вас; кто вам без меня поможет?
-- Бог! - отвечала Нина, - я ничего не боюсь.
-- Поезжайте, доктор; не теряйте времени, - сказал посланный.
И доктор ещё раз бросив взгляд на Нину, ускакал.
-- Теперь, Гарри, - сказала Нина, - всё зависит от сохранения нами присутствия духа и твёрдости. У нас нет и не будет доктора; поэтому мы сами должны употребить все наши усилия. Жизнь и смерть в руках нашего Спасителя: Он любил нас, умер за нас, и, вероятно, не оставит нас во время этого страшного испытания.
-- Мисс Нина! Вы настоящий ангел! - сказал Гарри, готовый в эту минуту боготворить её.
По приезде домой, Нина увидела сцену всеобщего ужаса и смущения, - сцену, подобную той, которой была уже свидетельницей. Старый Гондред лежал мёртвым в своей хижине. Толпа народа с воплем окружала дом, предаваясь страху и отчаянию, возбуждаемому ожиданием той же участи. Нина немедленно подъехала к группе. Спокойствие и хладнокровие, с которыми она приказывала прекратить вопль и повиноваться ей, произвели благоприятное действие.
-- Если вы все хотите умереть, - говорила она, - то отчаяние и боязнь самые верные к тому средства; но если будете сохранять спокойствие и терпение и исполнять мои приказания, то жизнь ваша ещё может быть спасена. Гарри и я привезли лекарства; мы знаем, что нужно делать. От вас я требую одного повиновения.
Нина немедленно вошла в дом и назначила Мили, Розу и ещё трёх пожилых женщин своими помощницами, сделав им наставление, как и в каком случае нужно действовать. В это ужасное время Мили выказала всю неустрашимость, всю твёрдость характера, составлявшие неотъемлемую принадлежность её сильной натуры.
-- Да благословит вас Господь своею милостью, дитя моё, - говорила она. - Господь - мой щит и моя крепость. Он не оставлял нас в шести бедствиях, не оставит и в седьмом. Мы воспоём песнь торжества и в стремнинах Иордана.
Между тем Гарри выбрал для себя самых надёжных невольников, и каждому назначил обязанность. В тоже время в ближайший город отправлен был гонец, чтобы привести оттуда больший запас необходимых лекарств и возбуждающих средств. Ряд хижин разделён был на участки; каждый участок находился на попечении одного из выбранных невольников, под непосредственным наблюдением Гарри. В течение двух-трёх часов всё селение, незадолго пред тем представлявшее собою одну общую сцену страха и уныния, приведено было в правильное состояние благоустроенного госпиталя. Мили ходила по всем направлениям, возбуждая в неграх религиозные чувства и распевая гимны, в которых говорилось о безусловной преданности святой воле Провидения и о надежде на Его милосердие. Она обладала сильным голосом, превосходно соответствовавшим необычайному развитию её физического организма. Это был густой бас мужчины, с мягкими переливами женского тона. До слуха Нины долетали от времени до времени звуки этого голоса, когда Мили, проходя мимо дома или между хижинами, напевала:
или раздражительности нервной системы, дозволено было искать убежища в комнатах Нины.
-- Теперь, дитя моё, - сказала Мили, когда все распоряжения были окончены, - вам нужен отдых; идите с Богом в свою комнату и засните. Я вижу, - дух ваш бодрствует, но плоть изнемогает. О вас никто не позаботится, а без вас мы ничего не сделаем; прежде и главнее всего вы должны поберечь себя. Не бойтесь ничего, дитя моё! Люди теперь успокоились, больным подана необходимая помощь, - а ночью мы сделаем всё, что нужно. Усните, моя милочка; - ведь если вы умрёте, тогда что с нами-то будет?
Повинуясь Мили, Нина удалилась в свою комнату; но прежде, чем лечь спать, она написала к Клейтону:
"Неоценимый мистер Клэйтон, мы все находимся в глубокой горести. Бедный дядюшка Джон умер сегодня поутру от холеры. Я ездила в И... посоветоваться с доктором и запастись лекарствами. На возвратном пути я вздумала заехать на насколько минут к дядюшке и застала там сцену ужаса. Бедный дядюшка умирал; на его плантации уже много было больных, и пока я думала остаться там и помочь тётушке, прискакал гонец с известием, что холера появилась и на нашей плантации. Мы взяли было доктора с собой, но на дороге встретили другого гонца из И..., который объявил, что судья Петерс занемог, и что на улице, где живёт судья, множество больных. По приезде домой, мы узнали, что бедный наш кучер скончался, - и весь народ находим в ужасном отчаянии. Нужно было употребить несколько часов, чтобы успокоить людей и водворить порядок, - теперь слава Богу, сделано то и другое. Наш дом наполнен больными и перепуганными. Мили и Гарри неустрашимы и деятельны; примером своим они ободряют невольников. Человек двадцать поражены холерой, но нельзя сказать, что сильно. В эти грозные минуты, я ощущаю в душе своей странное спокойствие, которое, выражаясь словами Библии "превосходит всякое понятие." Я сознаю теперь, что хотя бы погиб весь мир и всё живущее в нём, "Спаситель даст нам лучшую, прекрасную жизнь." Я пишу к вам потому, что случай этот, быть может, для меня последний. Если я умру, то не плачьте обо мне, но благодарите Бога, который даровал вам победу над смертью через Иисуса Христа. Впрочем, мне кажется, я не умру. Я надеюсь жить в этом мире, который представляется мне прекраснее, чем когда-нибудь. С тех пор как я узнала вас, жизнь сделалась для меня милее и дороже. Несмотря на то, я до такой степени верю в любовь моего Искупителя, что если бы он повелел мне покинуть этот мир, - я бы рассталась с ним без сожаления. Я бы последовала за этим Агнцем, куда бы он ни повёл меня. Быть может, эта страшная кара небес окружает и вас, - быть может, она снизошла и на Рощу Магнолий. Я не хочу быть самолюбивою; не смею приглашать вас сюда, быть может, ваше присутствие необходимее для Анны. Быть может, она не имеет таких надёжных помощников, каких имею я в лице Гарри и Мили. Поэтому не бойтесь, - и для меня не уклоняйтесь от прямых своих обязанностей. Мили ходит по селению и поёт. Я люблю слушать её пение, высокие, торжественные звуки её голоса. Вот и теперь, я слышу её, - она поёт:
Я буду писать с каждой почтой, пока не минует опасность. Прощайте, остаюсь. По гробь и за гробом, ваша Нина".
Написав это, Нина легла и заснула. Она спала всю ночь так спокойно, как будто смерть и болезнь вовсе не висели над её головой. Поутру, когда она встала и оделась, Мили, с заботливостью доброй няни, принесла ей в комнату горячего кофе с бисквитами, и убедила Нину не выходить из комнаты, не позавтракав.
с этим бедствием донельзя.
-- Здоров ли Гарри? - сказала Нина боязливым тоном.
-- Ничего, не болен; всю ночь провозился с больными, но не унывает. Старики-то наши думают, нельзя ли провести собрание после завтрака, вроде панихиды по умершим; - они просят, мисс Нина, не прочитаете ли вы молитвы?
-- С большим удовольствием, - отвечала Нина.
каплями утренней росы, дышали свежестью. Когда Нина, в белом утреннем капоте и с не менее белыми щёчками, вошла в залу, в толпе собравшихся невольников раздался ропот восхищения, смешанного с сожалением.
-- Садитесь, друзья мои, сказала она, посмотрев на невольников, которые боялись даже приблизиться к дивану и стульям. Садитесь, теперь не время церемониться; мы стоим на краю могилы, а там, вы знаете, все равны. Мне приятно, что вы так спокойны и тверды. Я вижу, что вы возлагаете надежду на нашего Спасителя, который дарует нам победу над смертью. Споёмте гимн, - сказала она.
И Мили начала:
Все голоса слились в один торжественный хор, раздававшийся, по-видимому, у самого преддверия смерти; когда кончилось пение, Нина, дрожащим голосом, становившимся с каждым словом звучнее и звучнее, прочитала несколько строф из книги хвалебных песен Давида: "Живущий под покровом Всевышнего в тени Всемогущего почивает. Говорит Господу: " Ты прибежище моё и защитник мой, Бог мой, на которого я уповаю". Он избавит Тебя от сети птицелова и от гибельной язвы. Перьями своими осенит тебя, и под крыльями Его укроешься; истина Его есть щит и оружие. Не устрашишься ужасов ночи, - стрелы, летящей, днём, язвы ходящей во мраке, заразы, опустошающей в полдень. Близ тебя падёт тысяча, и тьма будет по правую руку Твою; но Тебя и коснётся... Ангелам Своим заповедаешь о Тебе, сохранят Тебя на всех путях твоих. (Псал. ХС. 90).
переход в обитель нашего Отца. Не унывайте же, друзья мои!
В случаях, подобных настоящему, первый удар приносит с собой гораздо более ужаса, чем все последующие. Человек свыкается со всем, даже с угрожающею опасностью и смертью, так что ему всё наконец представляется обыкновенным условием жизни. На плантации Канеме всё шло своим чередом: все, имея пример для себя в лице молодой своей госпожи, по-видимому, решились встретить свою участь с непоколебимым мужеством. На другой день, после полудня, Нина увидела с балкона медленно подвигавшуюся по главной аллее повозку Тиффа и с обычным радушием, выбежала навстречу к своему преданному другу.
-- Здравствуй, Тифф; как ты поживаешь в это ужасное время?
-- Благодарю вас покорно, мисс Нина, - отвечал верный слуга Пейтонов, с привычною учтивостью снимая шляпу. - Я привёз сюда малютку, который сильно захворал; - сделал для него всё, что мог, но ничего нет лучше. Я взял с собой мисс Фанни и Тедди, опасаясь оставить их дома, потому что вчера я видел человека, который сказал, что на всех плантациях страшная смертность.
-- Да, - сказала Нина; ты приехал в печальное убежище; - здесь тоже страшная смертность! Но если ты находишь, что здесь безопаснее, то ты и дети можете остаться у меня: мы будем беречь вас наравне с другими. Дай мнc малютку; я подержу его, пока ты высадишь других детей. Он спит?
Нина поднялась на балкон и отдала ребёнка на руки Мили.
-- Посмотри, - сказала она, - как он сладко спит!
-- Что же делать, Мили, надо поберечь его; надо дать комнату Тиффу и детям; мы имеем лекарства и докторские наставления, а у них нет ни того, ни другого.
навеки. Соглашаясь с этим, Тифф, в течение нескольких минут казался безутешным. Нина спокойно открыла Новый Завет и прочитала: и принесли к нему детей, чтобы он благословил их. Ученики его не хотели допустить принёсших. Но Иисус сказал им: "Не препятствуйте детям приходить ко Мне, ибо в таковых есть Царствие Небесное"!
-- Господь с ней! - сказал Тифф, - я отдаю её! Я не хочу удерживать её; не стану препятствовать ей войти в Царствие Небесное, хотя бы от этого сокрушилось моё сердце. Это было бы с моей стороны страшным самолюбием! Но, бедняжечка! Какая она сделалась миленькая!