| Автор: | Бичер-Стоу Г., год: 1856 |
| Категория: | Роман |
Глава XXXIV.
Глас вопиющего в пустыне.
Клейтон спокойно сидел в своей адвокатской конторе, разбирал и приводил в порядок дела, подготовляя их к передаче другому лицу. В это время мальчик-негр принёс с почты несколько писем. Клейтон бегло взглянул на адреса, и выбрав одно из писем, прочитал его с величайшим волнением, потом сжал его в руке, схватил шляпу и побежал на ближайший постоялый двор.
-- Дайте мне лучшую лошадь, которая может пробежать день и ночь! - сказал он. - Я должен ехать с быстротой, от которой зависит жизнь и смерть.
Спустя полчаса, Клейтон уже мчался во весь опор по загородной дороге. При дурном состоянии дорог и не менее дурном почтовом управлении, Клейтон, взяв почтовый экипаж, доехал бы до Канемы не раньше, как на третьи сутки. Но, употребив все свои усилия, он надеялся прибыть туда в двадцать четыре часа. Он мчал стремглав, не давал лошади перевести дух, и на первой станции переменил её. Продолжая таким образом свой путь, он, в три часа следующего утра, находился уже в лесах, отстоявших от Канемы миль на пятнадцать. Сильное напряжение нервной системы, делавшее его до этой минуты нечувствительным к усталости, начинало мало-помалу ослабевать. Всю ночь он ехал по глухому, дикому сосновому лесу; никто не видел его, кроме мерцающих, таинственных звёзд. На последней станции, где Клейтон намеревался переменить лошадь, всё было повержено в ужас и смущение. Трое в доме лежали мёртвыми и четвёртый умирал. По всей дороге, при каждой остановке, воздух, по-видимому, был наполнен летучими и преувеличенными слухами о страхе и смерти. По мере приближения к Канеме, Клейтон начал испытывать то, невольно приводящее в трепет ощущение, которое, вероятно, испытывал каждый из нас, хотя и не в такой степени, возвращаясь домой после долгого отсутствия и воображая, что его ожидает какое-нибудь несчастие, которому он не в состоянии определить границ. Перед рассветом Клейтон проезжал мимо хижины старого Тиффа. Какое-то странное движение души побуждало его остановиться на минуту и предварительно въезда в пределы Канемы, сделать некоторые осведомления. Но, подъехав к хижине, он увидел, что ворота стояли настежь и дверь в самую хижину была открыта. Клейтон сделал несколько окликов и не получив ответа, сошёл с лошади, и ведя её за повод, заглянул в открытую дверь. Достаточно было даже тусклого мерцания звёзд, чтобы убедиться, что хижина была покинута её обитателями. Это обстоятельство Клейтон принял за дурное предзнаменование. В то время, когда он садился на лошадь, в непроницаемой глубине леса и в недальнем расстоянии, раздался звучный и сильный голос, который пел величественным минорным тоном, следующее слова:
Неудивительно, что эти звуки и эти слова привели в трепет Клейтона, утомлённого продолжительной ездой и доведённого до изнеможения страшными предположениями, наполнявшими его душу и тёк раздражительно действовавшими на его нервную систему. Он ощущал даже сильный страх, когда под ветвями соснового леса показалась тёмная человеческая фигура, плавно подвигавшаяся вперёд, под такт уныло распеваемых слов.
-- Кто ты такой? - вскричал Клейтон, делая над собою усилие и стараясь возбудить свою неустрашимость.
-- Кто я? - отвечала фигура. - Я - голос вопиющего в пустыне. Я возвещаю этому народу суд Божий!
Читатели наши, вероятно, могут представить себе неопределённое мерцание света, между наступлением утра и исчезновением ночи, глухое пространство леса, обстоятельства, сопровождавшие поездку Клейтона, и странные слова неизвестного человека. В течение нескольких секунд, Клейтон оставался в недоумении, что ему делать, между тем, как путник продолжал:
-- Я видел Господа, шествующего с десятью тысячами святых Его! Перед ним шла моровая язва и горящие угли сыпались из-под ног Его.
-- Я знаю, кого ты ищешь, - сказал он, - но это тебе не будет дано; потому что время смерти наступило и люди будут судимы. Се светлое облако, и на облаке сидит подобный Сыну Человеческому. На голове Его венец, и в руке Его острый серп. (Откр. св. Иоан. XIV, 14). Сказав это и махнув рукой над головой, с диким одушевлением воскликнул: "Пусти острый твой серп и обрежь гроздья винограда на земле; поелику созрели на нём плоды... И давили ягоды в точиле вне города и потекла кровь из точила даже до узд конских! (Откр. св. Иоан. XIV, 18, 20). Горе, горе живущим на земле от остальных трубных гласов трёх ангелов, которые будут трубить! (VIII, 13). Грозные слова раздавались в глубине леса, как проклятие ангела-истребителя. После непродолжительной паузы, неизвестный человек продолжал более спокойным и скорее плачевным голосом:
идут за Агнцем, куда бы Он ни пошёл, И во устах их нет лукавства; они непорочны пред престолом Божиим (XIV, 4, 5.)
Незнакомец медленно пошёл в сторону, и, пробираясь по чаще леса, распевал какой-то гимн, на этот раз унылым, погребальным тоном, долетавшим до слуха Клейтона, как звуки похоронного колокола. В то время, как Клейтон медленно пробирался вперёд по незнакомой дороге, непонятный, необъяснимый страх всё более и более овладевал им. Звуки голоса и дикие жесты незнакомца привели ему на память странное событие на собрании. Хотя он и старался насильственным образом убедить себя, что прорицателем этих странных предсказаний был какой-нибудь безумный, исступлённый фанатик, ещё более воспламенённый при виде смерти и разрушения, окружавших его со всех сторон; но все же Клейтон не мог рассеять страшные предчувствия, тяжёлым камнем лежавшие на его сердце. Жизнь человеческую можно сравнить с домом, посещаемым призраками; основою ей служит та же самая земля, исполненная мрака и теней смерти. Тысячи одарённых жизнью фибр соединяют нас с неведомым и невидимым миром; сердца, самые непоколебимые, ни на секунду не останавливающие своего биения, даже при невыразимых ужасах, обливаются кровью и замирают при едва слышном шёпоте из-под завесы, скрывающей от нас этот неведомый мир. Быть может, для самого неверующего в тайны духовного мира бывают минуты, о которых, разумеется, ему стыдно было бы рассказывать, но в которые он вполне покоряется влиянию страшных явлений, привязывающих нас к той неведомой стране. Не удивительно, что Клейтон, наперекор своему мужеству, чувствовал себя как человек, которому сделано таинственное предостережение. Тяжёлый камень, тяготивший его, отпал от груди, когда туманная мгла утренней зари прорезалась яркими лучами восходящего солнца, когда наступил радостный и ликующий день, когда печаль, воздыхание и смерть показались ему тяжёлым сновидением. В течение всей этой страшной кары странно было видеть неизменную правильность, великолепие и красоту в действиях и явлениях природы. Среди всеобщего страха и стонов умирающих, среди рыданий и сокрушения сердец солнце выходило и заходило во всём своём блеске и величии; роса играла своими радужными цветами, и сумерки покрывали небо завесой, усеянной звёздами; птицы пели, источники струились и журчали, цветы пленяли своей роскошью, словом, в природе во всём заметен был избыток жизненных сил, всё радовалось, и всё ликовало. Вступив в пределы плантации Канемы, Клейтон с нетерпением спросил первого встречного о здоровье госпожи, которой принадлежало Канеме.
-- Слава Богу, она ещё жива, - было ответом.