| Автор: | Бичер-Стоу Г., год: 1856 |
| Категория: | Роман |
Глава XXXV.
Вечерняя звезда.
Почты в Северной Каролине, как и вообще все мудрые учреждения в невольнических штатах, находились в самом дурном состоянии: и потому прошла целая неделя после того, как Нина отправила письмо, в котором извещала Клейтона об опасности своего положения. В течение этого времени ярость удара, поразившего плантацию, заметно ослабела. И между тем, как холера на других плантациях сильно развивалась, обитатели Канемы начинали надеяться, что грозная туча, нависшая над ними, скоро совершенно рассеется. Правда, много ещё было больных, по новые случаи не повторялись, и самая болезнь, оставаясь между больными, казалось, уступала попечениям и медицинским средствам. Нина встала рано поутру, что вошло, впрочем, для неё в привычку, со времени появления болезни, и обошла селение, чтобы осведомиться о здоровье невольников. Она воротилась домой усталая и сидела на балконе подле роскошного куста роз, наслаждаясь прохладным, свежим дыханием утра. Как вдруг на главной аллее послышался топот лошадиных копыт. Нина взглянула в ту сторону и увидела Клейтона. Ещё минута, и Клейтон, не веря своим чувствам, держал Нину в своих объятиях.
-- Вы здесь, моя роза, моя невеста, мой ангел! Бог милостив! Я не ожидал столь многого! Я думал, что не застану вас в живых!
-- О, нет, милый Клейтон, - сказала Нина, - Бог не оставил нас. Правда, мы лишились многих, но меня Он пощадил, вероятно для вас.
-- Но здоровы ли вы в настоящую минуту сказал Клейтон, бросив на Нину пристальный взгляд. Вы так бледны, моя маленькая роза!
-- Ничего нет удивительного, - отвечала Нина, - у меня так много дела, что поневоле побледнеешь, впрочем, я ничего не чувствую. Я была здорова, мало того, никогда ещё здоровье мое не было в таком отличном состоянии, как во все это время, и, странно сказать, я никогда не чувствовала себя счастливее. Я так спокойна и так верю в любовь и милосердие Божие.
-- Знаете ли, - сказал Клейтон, - это спокойствие тревожит меня, я начинаю бояться за такое странное, неземное счастье. Мне кажется, оно дается только умирающим.
-- О, нет, - отвечала Нина, - я так думаю, что когда все наши надежды возлагаются на Отца Небесного, когда мы видим в Нём единственную нашу опору, Он становится к нам ближе, чем во всякое другое время, в этом-то и заключается тайна моего счастья. Но оставим это, вы, кажется, чрезвычайно устали? Неужели вы ехали всю ночь?
-- Да, с девяти часов вчерашнего утра. Спеша сюда, я переменил четырех лошадей, первое же ваше письмо я получил спустя неделю после его отправления!
-- Быть может, это и к лучшему, - сказала Ннна, - я слышала, что внезапная встреча с эпидемией, без всякой подготовки к ней, особливо в первые периоды её развития, бывает гибельна. Теперь вы должны позволить мне позаботиться о вас. Не забудьте, что я начальница в здешней крепости, в моей особе вы должны видеть коменданта и главного доктора! Извольте немедленно отправиться в вашу комнату. Мили принесет вам кофе, и потом вы должны заснуть. Вы убедились, что мы, слава Богу, здоровые следовательно отдыху вашему ничто не мешает. Позвольте же отвести вас, как пленника.
Освобожденный от гнета преобладающего страха, Клейтон начал ощущать реакцию в физическом и моральном напряжении, в котором находился в течение суток, и потому он охотно повиновался приказаниям своего милого начальника. Напившись кофе, Клейтон впал в глубокий и спокойный сон, продолжавшийся далеко за полдень. Сначала, лишенный всех сил от усталости, он спал без сновидений, но когда изнеможение миновало, взволнованные нервы начали рисовать в его воображении неопределенные и тревожные сновидения. Ему представлялось, что он снова находился вместе с Ниной, в Роще Магнолий, и что невольники проходили мимо их, бросая им цветы, но венок из померанцевых цветов, брошенный на колена Нины, был обтянут черным крепом. Нина, однако же, взяла его, смеясь сдернула креп, надела венок на голову, и хор запел веселым тоном:
"О роза Северной Каролины!"
Мало-помалу, звуки хора из веселых переходили в печальные, и цветочное шествие превратилось в погребальное. Один из голосов, подобный тому, который Клейтон слышал утром в лесу, пел плавно, уныло, монотонно:
Клейтон долго боролся во сне с неприятными чувствами, наконец проснулся, сел и посмотрел кругом. Лучи вечернего солнца сияли на вершинах дерев в отдаленном конце аллеи. Нина сидела на балконе и пела. Звуки её голоса плавали в воздухе, подобно розовому листочку, уносимому ветром.
Нина пела любимую народную мелодию, носившую название "Песни молодой индианки". Быть может, это была одна из тех мистических песен, которыми изобилует восточная литература, в которых радость и любовь высказываются в каком-то мечтательном, символическом подобии нескончаемой любви за пределами гроба. Слова этой песни заключали в себе успокоительную силу, одна мысль быстро заменяла другую, и все они витали вокруг Клейтона, как белые голуби, выпущенные из рая, и носившие на крыльях своих целебные средства для больной, тоскующей души.
-----
Легкий стук в двери окончательно разбудил Клейтона. Дверь немного отворилась, и маленькая ручка бросила ветку полу распустившейся розы.
-- Это напомнит вам, что вас окружает действительность! - сказал знакомый Клейтону голос. - Если вы отдохнули, то можете спуститься вниз, - я позволяю.
И Клейтон услышал, как маленькие ножки побежало по лестнице, слегка касаясь ступенек. Он встал и, обратив некоторое внимание на туалет, явился на балконе.
-- Чай давно подан, - сказала Нина, - я заблагорассудила напомнить вам об этом.
-- Я утопал в счастье, слушая ваше пение, - сказал Клейтон, - вы споете мне эту песенку еще раз, неправда ли?
-- А разве я пела, - сказала Нина, - я и не знала этого! Я, вероятно, думала о чем-нибудь, а когда я думаю, то иногда пою. Извольте, я спою для вас, ведь я люблю петь.
После чаю Клейтон и Нина остались на балконе. Все небо подернуто было полосами тонких облаков розового цвета.
-- Как это прекрасно! - сказала Нина, - мне кажется, что я никогда еще не любовалась природой с таким наслаждением, как в нынешнее лето. Она производит на меня какое то особенное впечатление, она наполняет все бытие мое тем же розовым цветом, который вы видите в этих облаках.
И, не спуская глаз с неба, Нина снова запела ту же самую песнь, которую Клейтон слушал во время своего пробуждения. Но вдруг она остановилась и повернулась к комнатам.
-- Вам что-нибудь нужное сказал Клейтон.
Клейтон следил за ней, и видел, как она приблизилась к шкафу, в котором хранились лекарства, вынула оттуда склянку с какою-то жидкостью и выпила из неё несколько капель.
Клэйтон машинально встал с места с выражением ужаса.
-- Вы нездоровы, Нина, скажите откровенно, - спросил он, когда Нина снова вошла на балкон.
При этом вопросе, Клейтон страшился услышать утвердительный ответ.
-- О, нет!.. Это пройдёт! Мне немного дурно! В это страшное время мы сделались так осторожны, что ори малейшем возбуждении какого-нибудь неприятного ощущения, в туже минуту прибегаем к лекарству. Я часто чувствовала эту слабость... Ничего, - пройдет.
Клейтон обнял стан Нины и устремил на нее свои взоры, в которых выражались и боязнь, и восхищение.
-- Нива, вы кажетесь мне существом не здешнего мира, - сказал он, - и потому я хочу удержать вас, чтоб вы не улетели.
-- Не думаете ли вы, что у меня есть крылья, которые я прячу, - спросила Нина, улыбаясь и весело глядя в лицо Клейтона.
-- Именно так, - отвечал Клейтон, - но скажите, хорошо ли вы теперь себя чувствуете.
-- Да... кажется... только... не лучше ли нам сесть. Я думаю, что слабость эта у меня - следствие беспрестанных душевных волнений.
Клейтон посадил ее на кушетку подле дверей и продолжал поддерживать ее, обняв её стан. Через несколько секунд Нина томно приникла головой к плечу Клейтона.
-- Вы не здоровы, я это вижу, - сказал Клейтон, сильно встревоженный.
-- Нет! - отвечала Нина, - я совершенно здорова, только чувствую какую-то усталость и слабость. Кажется, здесь становится холодно, - не правда ли, - сказала она, содрогаясь всем телом.
Клейтон, не говоря ни слова, перенес ее в гостиную и положил на диван. Потом он позвонил. Вошли Гарри и Мили.
-- Возьми лошадь, и как можно скорее поезжай за доктором, сказал он, обращаясь к Гарри, когда последний вошел в комнату.
-- Напрасно вы посылаете, - сказала Нина, - у доктора множество больных и без меня, ему нельзя приехать сюда. К тому же я почти здорова... устала немного и озябла, и только; закройте, пожалуйста, окна и двери, и оденьте меня. Нет, нет! наверх меня не уносите, мне и здесь хорошо. Накиньте только шаль на меня... вот так... я хочу пить... дайте воды.
Страшная и непостижимая болезнь, свирепствовавшая в то время во всей своей силе, имела множество разнообразных признаков начала своего и развития. Один из этих признаков считался самым опасным и даже смертельным: это когда больной так долго и постепенно впивал в себя яд зараженной атмосферы, что сопротивляющиеся силы натуры незаметно ослабевали, и жизнь погасала тихо, но верно, без особенных внешних симптомов. Страдание больного в этом случае можно сравнять с страданиями человека, истекающего кровью от смертельной раны. В какой-нибудь час, без всяких предварительных признаков появления болезни, сделалось ясным, что печать смерти лежала уже на прекрасном молодом лице Нины. Гонец был отправлен с приказанием - ехать с быстротой, какую только могли внушить ему привязанность к любимому существу и боязнь за его существование. Гарри остался при больной.
-- Напрасно вы так беспокоитесь, - сказала Нина, - я совершенно здорова и ничего не чувствую, кроме небольшой усталости и этой перемены в погоде, вы бы получше укутали меня, и, если можно, дали бы мне немножко рому или чего-нибудь в этом роде. Ведь это вода, что вы давали мне?
Увы! Нине давали самый крепкий коньяк, но вкус был уже потерян, и спирт оленьего рога не имел для обоняния Нины никакого запаха. В погоде не было никакой перемены это было одно только омертвение, постепенно поражавшее внешние и внутренние составы организма. Но, все же, голос Нины оставался звучным, хотя умственные способности её, от времени до времени, уклонялись от нормального состояния. Иногда, в минуты изнурительной болезни, в период разрушения физических сил, в больном является странное желание петь, так и с Ниной: совершенно лишенная самосознания, не открывая глаз, она несколько раз начинала песню, которую пела в то время, когда невидимый гений-разрушитель медленно и незаметно наносил ей смертельный ударь.
Наконец, когда она открыла глаза и увидела горесть на лицах, окружавших ее, истина представилась ей во всей наготе.
у вас, и теперь иду долой. Я увижусь с вами очень скоро. Довольны ли вы мною, - вы, Эдвард?
И снова она впала в беспамятство, и снова запела странным, пленительным голосом, столь тихим, столь слабым:
Но что же Клейтон, - что делал он? Что мог он сделать? Что сделал бы каждый из нас, держа на руках любимое существо, душа которого отлетала, - душа, за которую мы бы охотно отдали свою душу? Можем ли мы сделать что-нибудь, когда душа эта отходит от нас с быстротой невообразимой, когда мы, в неведении и ослеплении, тщетно стараемся отвратить неизбежную участь, - когда каждую минуту думаем, что для сохранения жизни нужно было бы дать какое-нибудь другое средство, а мы его не дали, - или что-то, которое давали, только ускоряло течение страшной разрушительной болезни! Кто в состоянии вообразить те мучительные минуты, когда, в ожидании доктора, мы смотрим на часы, и каждый удар маятника кажется нам приближающимся шагом смерти! Что может быть невыносимее отчаяния, которое мы испытываем в эти ужасные часы?
уже никакого действия за замиравшую, истощенную организацию.
-- Благодарение Богу, что она, по крайней мере, не страдает, - сказал Клейтон, - стоя на коленях подле больной.
Прекрасная улыбка пробежала по лицу Нины, когда она открыла глаза и посмотрела на каждого из предстоявших,
Вы должны мужественно перенести потерю. Бог призывает вас на великое дело не бросайте его... еще несколько минут, и все кончится. Эдвард, поберегите моих бедных невольников, - скажите Тому, чтобы он был кроток с ними. Мой бедный, верный, добрый Гарри! О! я так быстро умираю!
Голос Нины до такой степени ослабел, что последние слова едва были слышны. Жизнь теперь, по-видимому, сосредоточилась в одной голове. Нина, казалось, засыпала уже последним, вечным сном, когда на балконе послышались шаги приехавшего доктора. Все бросились к дверям, и доктор Батлер вошел бледный, изнуренный и усталый от постоянной деятельности и недостатка покоя. Он не сказал, что всякая надежда потеряна, но его первый взгляд на больную, исполненный глубокого уныния, говорил это слишком ясно. Нина сделала головой легкое движение, еще раз открыла глаза и сказала:
Слабое дыхание с каждой минутой становилось слабее и слабее. Надежда была потеряна! Ночь приближалась безмолвно и торжественно! Небольшой дождь, падая на кровлю балкона и на листву кустарников, производил унылое, однообразное журчанье. В гостиной было тихо, как в могиле.