| Автор: | Бичер-Стоу Г., год: 1856 |
| Категория: | Роман |
Глава LIV.
Деспотическая свобода.
Клейтон удалился в Рощу Магнолий поправить расстроенное здоровье и упадок духа. С ним вместе приехал и Фрэнк Россель. Наши читатели, вероятно, часто замечали, как долго может продолжаться дружба между двумя лицами, которые по образу мыслей своих должны бы неизбежно чуждаться друг друга. Кажется, но самой силе нравственных элементов, честолюбивый человек никогда не может идти рука об руку с человеком, который любит добро ради добра. В этом мире, где развитие во всех предметах так несовершенно, приязнь часто продолжается довольно долго между людьми с наклонностями совершенно противоположными. Дело в том, что Россель не хотел лишиться общества Клейтона. Он любил в Клейтоне то, чего недоставало в нём самом. Услышав, что друг его нездоров, Россель приехал к нему и с искренним радушием вызвался проводить его в Рощу Магнолий. Клейтон не видел Анны со времени неудачной защиты дела Милли, - не видел потому, что не имел свободного времени, и потому ещё, что люди, которые не могут говорить о своих горестях, часто убегают общества тех, дружба и любовь которых могли бы вызвать их на откровенность. Впрочем, Клейтону не суждено было в его новом приюте найти желаемое спокойствие. Близкое присутствие Тома Гордона вскоре стало делаться ощутительным. Как проводник, пропущенный в атмосферу, наполненную электричеством, привлекает к себе ток электричества, так и Том становился средоточием господствовавшего неудовольствия. Он ездил на званые обеды и разговаривал там, писал статьи для местной газеты, возбуждал негодование в людях легкомысленных и легко воспламеняемых. Не прошло недели, как из молодых, необузданных его сообщников образовалось особое общество, целью которого было открыть и искоренить скрытный аболиционизм. Анна и брать её сначала заметили совершенное прекращение всех изъявлений радушия и гостеприимства, на которое так щедры жители Южных Штатов. Наконец, в один прекрасный день, Клейтону доложили, что несколько джентльменов желают его видеть и ждут в гостиной нижнего этажа; Клейтон спустился гуда и был встречен ближайшим своим соседом, судьёй Оливером, прекрасным, видным, пожилым джентльменом, из фамилии с большим влиянием и хорошими связями. При Оливере находился мистер Бредшо, которого мы уже представили читателям, мистер Панн, весьма богатый плантатор, человек энергический и даровитый, бывший в течение нескольких лет представителем своего штата в конгрессе. По замешательству, в котором находились посетители, не трудно было заметить, что они явились по делу неприятного свойства. Не легко, для людей, как бы ни было сильно их неудовольствие, вступить в неприятные объяснения с человеком, который принимает их с спокойствием и учтивостью, свойственными джентльмену. После обычных приветствий и осведомлении о погоде и урожае, посетители обменялись взглядами, не зная с чего начать объяснение причины своего посещения.
-- Мистер Клэйтон, - сказал наконец судья Оливер, - нам крайне прискорбно вступить с вами в неприятное объяснение: мы все питаем самое искреннее уважение к вашему семейству и к вам самим. Я знал и почитал вашего родителя в течение многих лет; и с своей стороны, поставляю себе долгом сказать, что считал за особенное удовольствие иметь вас своим близким соседом. Необходимость заставляет меня объяснить вам нечто неприятное. Образ ваших действий в отношения к невольникам, ни под каким видом не согласуется с нашими общественными учреждениями, и долее не может быть терпим. Вам известно, что обучение невольников чтению и письму воспрещено законом, и что нарушающие этот закон подвергаются строгому взысканию. Мы всегда старались толковать это постановление снисходительно; - случайные отступления, делаемые втайне, для некоторых слуг, заслуживающих своим поведением такой снисходительности, были допускаемы между нами, и мы не обращали на это внимания. Но учреждать заведения для правильного распространения грамотности, даже на вашей плантации, так противоречит прямому смыслу закона, что мы, вынужденные обстоятельствами, решились принять меры для приведения закона в исполнение, если вы сами не согласитесь исполнить его.
-- Извините, - сказал Клейтон; - я считаю подобные законы остатками варварских веков; в наше время такие законы должно принимать за мёртвую букву. Я основывал мои действия на полной уверенности, что не встречу людей, которые будут поставлять преграды делу, вызываемому духом Евангелия и духом века.
-- Вы очень ошибались, сэр, - сказал мистер Панн решительным тоном, - очень ошибаетесь и теперь, полагая, что мы смотрим на наши законы равнодушно, или что они могут быть для нас мёртвою буквою. Сэр, они основаны в духе нашего учреждения; они необходимы для охранения нашей собственности и для безопасности наших семейств: дайте только образование неграм, и вся система наших учреждений рушится. Наши негры, живя между нами, приобрели уже достаточно смышлёности и проницательности, при которых управление ими становится труднее и труднее; откройте им только пути к образованию, и тогда невозможно сказать, до чего мы будем доведены. Я, с своей стороны, не одобряю даже исключений, о которых упомянул судья Оливер. Вообще говоря, негры, которые при своих умственных способностях и добром поведении могли бы воспользоваться подобною милостью, люди опасные. Загляните, в историю восстания, при котором едва не перерезано было всё население города Чарльстона. Кто были виновники этого восстания? Негры, которые, по вашему мнению, одарены здравым рассудком, - те самые негры, которых научили читать, и научили в том предположении, что при их благонадёжности знание грамоте не поведёт ко вреду. Сэр, мой отец был одним из судей, во время следствия в Чарльстоне, и я часто слышал от него, что между главными мятежниками не было ни одного дурного человека. Все они были замечательны по своему хорошему поведению. Например, хоть бы Датчанин Вези, стоявший в главе заговора: - в течение двадцатилетней службы своему господину, он был самым верным созданием, - и, получив свободу, был всеми любим и уважаем. Мой отец говорил, что судьи сначала не хотели арестовать его; до такой степени были они уверены, что Вези не принимал участия в этом деле. Все зачинщики этого дела умели читать и писать, имели списки, и никто не знает, может статься никогда и не узнает, какое множество было у них сообщников; эти люди скрытны, как могила, и вы от них ни слова не могли бы добиться. Они умерли без признания. Всё это должно служить для нас предостережением на будущее время.
-- Неужели вы думаете, - сказал Клейтон, - что если людям, при известной степени энергии и умственных способностей, будет отказано в скромном образовании, то они сами не отыщут средств к приобретению познаний? А если они приобретут их сами, наперекор вашим предосторожностям, то, непременно, употребят их против вас. Джентльмены, обратили внимание на то обстоятельство, что известная степень образования должна развиться в них сама собою через одно сношение с нами, а при этом развитии умы, более сильные, будут желать большего образования. Все постановленные нами преграды послужат только к возбуждению любознательности и заставят негров преодолевать эти преграды и в то же время вооружаться против нас. По моему мнению, единственная и самая верная защита против восстания заключается в систематическом образовании негров, с помощью которого мы приобретаем влияние над их умами; следовательно и возможность управлять ими безопасно и потом, когда они станут понимать права, которые в настоящее время им не предоставлены, мы должны даровать их.
-- Этому не бывать! - сказал мистер Панн, стукнув тростью. - Мы ещё не намерены расстаться с нашей властью. Мы и допустим подобного начала. Мы должны твёрдо и постоянно держать в руках своих наших невольников Мы не можем допустить, чтобы основной камень наших учреждений распался на части. Мы должны держаться настоящего порядка вещей. Теперь мистер Клейтон, - продолжал взволнованный мистер Панн, прохаживаясь по гостиной, - я должен сказать вам следующее: вы получаете чрез почту письма и документы возмутительного содержания; а это, сэр, не может быть допущено.
Лицо Клейтона покрылось ярким румянцем, - в глазах его запылал огонь негодования; он схватился за ручки кресла, привстал и, обращаясь к мистеру Панну, сказал:
-- А разве имеет кто-нибудь право заглядывать в письма, которые получаю я чрез почту? Разве я тоже невольник?
-- О нет! Вы не невольник, - сказал мистер Панн, - но вы не имеете права получать такие бумаги, которые подвергают опасности весь наш округ, вы не имеете права держать на своей плантации бочонки пороха и чрез это угрожать нам взрывом. Мистер Клэйтон, в нашем штате мы обязаны строго следить за частной перепиской, а чем более за перепиской лиц, которые навлекают на себя подозрение; разве вам неизвестно, что генеральная почтовая контора в Чарльстоне была открыта для ревизии каждого частного лица, и все письма касавшиеся аболиционизма, публично сжигались на костре?
-- Успокойтесь, мистер Панн, - сказал судья Оливер, - вы разгорячились и заходите, по-видимому, слишком далеко. Мистер Клэйтон, без всякого сомнения, понимает основательность нашего требования, и сам откажется от получения бумаг возмутительного содержания.
-- Я не получаю подобных бумаг, - с горячностью сказал Клейтон. - Правда, мне высылают газету, издаваемую в Вашингтоне, в которой на вопрос о невольничестве смотрят с прямой точки зрения и обсуждают его хладнокровно. Я получаю эту газету, как и многие другие, вменившие себе в обязанность смотреть на этот вопрос с различных стороны.
-- Значит, вы сознаёте неуместность обучения своих негров грамоте, - сказал мистер Панн. - Если б они не умели читать ваших газет, мы бы не стали и говорить об этом; но предоставить им возможность судить о предметах подобного рода и распространить свои суждения по нашим плантациям - это верх неблагоразумия.
-- Не забывайте, однако же, и того, мистер Клэйтон, - сказал судьи Оливер, - что для общественного блага мы должны жертвовать личными выгодами. Я просматривал газету, о которой вы говорите, - и сознаю, что в ней много прекрасного; но с другой стороны, при нашем исключительном и критическом положении, опасно было бы допустить чтение подобных вещей в моём доме, и потому и не получаю этой газеты.
-- Удивляюсь, - сказал Клейтон, - что вы не запрещаете издание своих газет. С тех пор, как существуют собрания конгресса, или орация четвёртого июля, или сенаторские речи, наша история переполнилась возмутительными страницами: судебные акты нашего штата, жизнь наших отцов исполнены несправедливостей; чтоб избежать этого, нам бы уж заодно следовало ограничить и развитие нашей литературы.
-- Видите ли, - сказал мистер Панн, - вы сами указываете на множество причин, по которым невольники не должны учиться чтению.
-- Да, они не должны учиться, - сказал Клейтон, - если всегда будут оставаться невольниками, - если мы никогда не подумаем об их эмансипации.
-- Они должны оставаться невольниками, - говорил мистер Панн с увеличивающимся жаром, - положение их неизменно, удел этот назначен чёрному племени самою судьбой. Мы даже не позволим рассуждать об этом предмете. Рано или поздно, по вы увидите, мистер Клэйтон, что этим шутить нельзя. Мы пришли к вам, как друзья, предостеречь вас, и если вы не примете наших советов, то мы не будем отвечать за последствия. Вы должны подумать о своей сестре, если не боитесь за себя.
-- Это вообще так принято, - сказал судья Оливер, - но по поводу настоящего вопроса народные умы находятся в таком страшном волнении, что мы не в состоянии их успокоить. Вы помните, что посланный из Массачусета в Чарльстон сенатор явился туда с дочерью, весьма милой и образованной леди; но когда простой народ начал свои неистовства, мы должны были упросить их удалиться из города. Останься они, и я бы первый не согласился отвечать за последствия. Мистрис Роза Дуглас, из штата Виргинии, два года тому назад была заключена в тюрьму за обучение негров грамоте.
-- И нельзя, разумеется, - сказал Клейтон. - Но поверьте, что простой народ, который вы поощряете, и улыбаетесь ему, когда он делает то, что вам приятно, покажет себя со временем в весьма неприятном для вас свете.
-- Послушайте, Клэйтон, - сказал мистер Бредшо, - предмет нашего разговора весьма неприятен; но мы пришли поговорить о нём по-дружески. Мы всё отдаём полную справедливость вашим достоинствам и превосходству ваших побуждений; но дело в том, сэр: в народе начинается волнение, состояние умов с каждым днём становится грознее и грознее. Несколько месяцев тому назад, я говорил об этом предмете с мисс Анной, вполне выразил ей мой взгляд на него, и теперь, если только вы дадите нам обещание, что перемените образ ваших действий, мы примем меры, чтоб успокоить народные умы. Если вы дадите нам письменный документ, что система образования, принятая на вашей плантации, будет изменена, - то начинающийся пожар потухнет сам собою.
-- Джентльмены, - сказал Клейтон, - ваше требование весьма серьёзно, на него нельзя согласиться, не подумав. Если я нарушаю прямые законы государства, законы, которые, по вашему мнению, сохраняют ещё всю свою силу, - то, разумеется, образ моих действий подлежит осуждению; но всё же на мне лежит ответственность за нравственное и религиозное образование людей, вверенных моему попечению. Для того, чтобы выйти из этого неприятного положения, я должен выехать из штата.
умы некоторых наших пылких, необузданных молодых людей и предотвратить угрожающее бедствие.
После непродолжительного разговора, гости удалились, по-видимому, друзьями, и Клейтон поспешил посоветоваться с сестрой своей и Росселем. Анна приведена была в негодование, - в искреннее и благородное негодование, принадлежащее исключительно женщинам, которые, вообще говоря, готовы следовать своим принципам с большею неустрашимостью, чем мужчины, какие бы последствия ни ожидали их впереди. Она беспокоилась за себя менее Клейтона. Будучи однажды свидетелем жестокостей и самоуправства черни, Клейтон не без содрогания допускал, что те же самые жестокости легко могут повториться и над его сестрой.
-- Не лучше ли, Анна, - сказал Клейтон, - оставить нам все наши затеи, если дела пойдут в этом роде.
-- Да, - сказал Фрэнк Россель, - наша республика в здешних штатах, похожа на республику Венецианскую; у нас не демократия, но олигархия, и чернь служит ей главной опорой. Мы все находимся под управлением Совета Десяти, который везде имеет свои глаза. Мы можем называть себя свободными, пока наши поступки им нравятся; а если не нравятся, то на наших шеях немедленно явятся петли. Нечего сказать, весьма назидательно получать визит от этих джентльменов и выслушать объяснение, что они не будут отвечать за последствия народного волнения, которое сами же и подготовили. Кому, кроме их нужно заботиться о том, что вы делаете? Зажиточные плантаторы только одни заинтересованы этим вопросом; - а эта сволочь служить им вместо собак. Прямой смысл предостережения относительно народного волнения, следующий: сэр, если вы не остережётесь, то я выпущу собак, и тогда уже не буду отвечать за последствия.
-- И это называется свободой! - сказала Анна с негодованием.
шумят? Ни больше, ни меньше, как пустое, но звучное название. Мы все невольники в том или другом отношении; - никто не может назвать себя совершенно свободным, никто, кроме разве Робинзона Крузо на безлюдном острове, да и тот разорвал на части всё своё платье, чтоб подать сигнал о своём бедствии и снова воротиться в невольничество. Но оставим это и поговорим о деле. Я знаю, что Том Гордон гостит у кого-то из ваших соседей, и, поверьте, что всё это происходит от него. Это самый наглый человек, и я боюсь, что он непременно подстрекнёт чернь на какое-нибудь неистовство. Что бы ни сделала она, за вас никто не заступится. Почтенные джентльмены, ваши лучшие друзья, сложат руки и скажут: бедный Клэйтон! Мы его предостерегали! Между тем, другие с самодовольствием запустят руки в карманы и будут говорить: по делом! так ему и надо!
-- Но я не думаю, - сказал Клейтон, - что это может случиться так скоро. Прощаясь, они обещали мне это.
-- Да; но если Том Гордон здесь, то они убедятся в преждевременности такого обещания. В вашем соседстве живёт трое молодых людей, которые под энергическим руководством Тома будут готовы на всё; - а за хорошую попойку всегда можно найти сколько угодно неистовой черни.
Дальнейшие происшествия доказали, что Россель был прав. Спальня Анны находилась в задней части коттеджа, против небольшой рощи, в которой стояло здание её училища. В час ночи она была пробуждена ярким красным отблеском света, - который заставил её соскочить с постели в полном убеждении, что весь дом объят пламенем. В тоже время она услышала, что воздух оглашался нестройными, дикими, звуками: стуком в металлические тазы, ржанием лошадей, криками дикого веселья, смешанными с бранью и проклятиями. Оправившись в несколько секунд, она увидела, что это горела её школа. Пламя охватывало и поглощало листву прекрасных магнолий, и наполняло воздух ослепительным блеском. Анна поспешно оделась. Через несколько секунд к ней постучались Клейтон и Россель, оба чрезвычайно бледные.
-- Не тревожься Анна, - сказал Клейтон, крепко обняв её стан и посмотрев на неё с выражением, показывавшим, что теперь всего должно бояться. - Я иду поговорить с ними.
против тебя, и твоё появление раздражит их ещё более. Я - дело иное. Я лучше, чем ты, понимаю эту сволочь. К тому же у меня нет таких убеждений, которые бы мешали мне говорить и делать, что окажется необходимым в случае крайности. Ты увидишь, что я уведу за собой всю эту ревущую толпу; - она торжественно пойдёт по моим следам. А ты между тем побереги сестру до моего возвращения, - часов до четырёх или до пяти. Я утащу эту сволочь к Моггинсу, и напою их до такой степени, что ни один не встанет с места ранее полдня.
Сказав это, Фрэнк торопливо начал переодеваться в старое истасканное пальто, повязал на шею изорванный шёлковый платок весьма пёстрых и ярких узоров, надел старую шляпу какого-то слуги, украдкой прошёл в парадную дверь, и, пробравшись сквозь кустарники, - очутился в середине толпы, окружавшей пылавшее здание. Он вскоре убедился, что Том Гордон не присутствовал в собрании; - и что толпа преимущественно состояла из людей, самого низкого сословия.
Одарённый остроумием, он вскоре был окружён толпою, заливавшеюся смехом; сказав какой-то пошлый комплимент их неустрашимости, польстив их самолюбию, Россель взял над ними верх, и они с неистовыми криками приняли его предложение отправиться с ним вместе и отпраздновать победу в погребе Моггинса, находившемся в миле расстояния; - они торжественно последовали за ним, и Россель верный своему обещанию, не отстал от них до тех пор, пока не напоил до такой степени, что в тот день они ни под каким видом не в состоянии были возобновить свои неистовства. Около девяти часов утра Россель воротился в Рощу Магнолий и застал Клейтона и Анну за завтраком.
-- Теперь, Клэйтон, - сказал он, заняв стул за чайным столом, - я намерен поговорить с тобой серьёзно. Тебе сделали шах и мат. Твои планы о постепенной эмансипации и реформе, и вообще о всём, что к этому клонится, совершенно безнадёжны; и если ты желаешь выполнить их над своими невольниками, то должен отправить последних в Либерию, или в Северные Штаты. Было время, лет пятьдесят тому назад когда все значительные плантаторы на юге думали о подобных вещах чистосердечно, - это время миновало. С того самого дня, как начали открываться новые области для невольничества, ценность этого имущества до того возвысилась, что эмансипация сделалась моральною невозможностью. Это состояние, как выражаются плантаторы, назначено в удел чёрному племени самою судьбой; - разве вы не видите, как они стараются в Союзе подчинить всё этой идее? Плантаторы составляют только три десятых всего населения Южных Штатов, и между тем другие семь десятых, как будто вовсе не существуют: они ничто иное, как орудие в руках первых, знают, что должны быть этим орудием, ибо слишком невежественны, чтобы быть чем-нибудь лучше. Рот ненасытных Северных Штатов заткнут хлопчатой материей и будет полон, пока нам это нравится. Какие они добрые, спокойные джентльмены! Они так довольны своими подушками, коврами и другими удобствами в колеснице жизни, что не хотят даже подумать о том, что мы виновники этих удобств. Иногда кто-нибудь из них сделает какой-нибудь сонный, неприятный вопрос; тогда мы захлопываем дверь перед самым его носом и говорим ему: не ваше дело, сэр, мешаться в чужие дела! И он откидывается к подушке и снова засыпает, проворчав иногда, что можно бы быть и повежливее. У них есть тоже свои фанатики; но они нас не беспокоят, напротив полезны для нас. Они возбуждают чернь против нас, а чернь изгоняет из городов беспокойных проповедников и издателей газет; люди, которых они посылают в Конгресс, говорит там всегда в нашу пользу. Если б общественное мнение в Северных Штатах отозвалось хотя бы слегка на твои реформы, ты мог бы, несмотря на все затруднения, сделать что-нибудь; но этого там нет. Все они с нами заодно, кроме класса природных фанатиков, подобных тебе, идущих по той опасной, узкой стезе, о которой мы слышим иногда от наших проповедников.