Детоубийцы.
Глава VIII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Детоубийцы. Глава VIII. (старая орфография)

VIII.

Никто не знал, как появился Тонет в трактире покойного Сахара.

Посетители увидели его однажды утром, сидящим за маленьким столом и играющим в карты с Пиавкой и другими бездельниками деревни. Никто не удивился. Было так естественно, что Тонет посещал учрежденье, единоличной хозяйкой которого была Нелета.

Кубинец снова стал здесь проводить время. Он опять покинул отца, поверившого было в его полное обращение. Между ним и трактирщицей однако не было тех близких отношений, которые так возмущали пальмарцев своими приемами подозрительной братской дружбы. Одетая в траур, Нелета стояла за стойкой, похорошевшая от сознания своего нового авторитетного положения. Увидя себя богатой и свободной, она, казалось, выросла. Она шутила не так охотно с посетителями, выставляла на показ какую-то воинственную добродетельность, выслушивала, хмуря брови и поджимая губы шутки, к которым привыкли посетители и было достаточно, чтобы кто-нибудь из пьющих касался её обнаженных рук, принимая стакан, чтобы Нелета показала ему когти, угрожая выгнать на улицу.

Посетителей становилось все больше с тех пор, как исчез тучный болезненный призрак Сахара. Вино вдовы казалось вкуснее, и маленькие кабачки Пальмара снова пустели.

Тонет не осмеливался глядеть на Нелету. Он как будто боялся людских сплетен. И так достаточно болтала свояченица, видя его порой в трактире. Он играл, пил, садился в углу, как в былое время делал Сахар и казалось на разстоянии подчиняется власти этой женщины, глядевшей на него меньше, чем на всех других.

Со свойственной ему хитростью дядюшка Голубь понял положение внука. Он всегда сидит там, чтобы доставить приятность вдове, не желающей терять его из виду, желающей иметь на него безграничное влияние. Тонет, стоял на часах, по выражению старика и хотя порой у него появлялось желание отправиться в тростник пострелять, он молчал и сидел спокойно, боясь очевидно упреков Нелеты, как только они останутся одни. Она много перестрадала в последнее время, перенося требовательность и прихоти больного Сахара и теперь почувствовав себя богатой и свободной, вознаграждала себя тем, что подавляла своей властью Тонета.

Бедный молодой человек, изумленный быстротою, с которой смерть устраивала дела, не мог еще поверить в свое счастье, сидя в трактире Сахара и не боясь появления возмущенного трактирщика. Глядя на богатство, единоличной хозяйкой которого была Нелета, он подчинялся всем требованиям вдовы. Она следила за ним с суровой любовью, похожей на строгость матери.

- Не пей больше!-- говорила она Тонету, который, повинуясь Пиавке, осмеливался просить у стойки еще по стакану.

И внук Голубя, послушный, как ребенок, не пил, неподвижно сидя на своем месте, пользуясь всеобщим уважением, так как все знали об его отношениях к хоаяйке.

Посетители, бывшие свидетелями их интимностей при жизни Сахара, находили совершенно логическим, что молодые люди сошлись. Разве они не были женихом и невестой? Разве они не любили друг друта до того, что возбудили ревность даже в неповоротливом дядюшке Пако? Теперь они обвенчаются, как только пройдет срок траура, налагаемый законом на вдову, и Кубинец появится в виде законного владельца за стойкой, которую штурмовал еще любовником.

Одна только свояченица и её родные не соглашались с таким решеньем вопроса. Нелета не выйдет замуж. Они были в этом уверены. Эта молодая женщина с медовым голоском слишком испорчена, чтобы поступать по заповедям божьим. Она предпочтеть лучше жить в развратной связи с Кубинцем, чем пожертвовать в пользу родственников первой жены принадлежащею им частью. Для нея это будет не вновь! Перед своей смертью бедный Сахар и не то видел.

Побуждаемые завещанием, открывавшим им возможность стать богатыми, убежденные, что Нелета не расчистит им браком путей к этому богатству, свояченица и её родственники зорко шпионили за любовниками.

Поздно ночью, когда трактир запирался, свирепая старуха, закутавшись в свою накидку, следила за всеми выходившими посетителями, ища среди них Тонета.

Она видела Пиавку, возвращавшагося неуверенным шагом в свою хату. Товарищи преследовали его своими шутками, спрашивали, не встретил ли он опять италианца-точильщика. Он немного протрезвлялся. Разбойники! Если они христиане, как они позволяют себе смеяться над этой встречей. Придет Тот, кто все может и их наказание будет состоять в том, что они Его не узнают, не последуют за Ним и лишатся блаженства, предназначенного избранным.

Иногда, когда Пиавка бывал один перед своей хатой, к нему додходила свояченица Сахара, выступая вдруг из темноты, как ведьма. Где Тонет? Бродяга отвечал насмешливой улыбкой, угадывая намерения старухи. Что она пристает к нему с разспросами! И простирая руки с неопределенным выражением лица, как будто хотел обнять всю Альбуферу, он отвечал:

- Тонет? А вон там,-- вон там...

Свояченица была неутомимой шпионкой. Еще не кончался день, а она уже стояла перед хатой Голубей. Подкидыш отворяла дверь и та вступала с ней в беседу, бросая жадные взгляды внутрь хаты, желая убедиться, там ли Тонет.

Неумолимая противница Нелеты была убеждена, что молодой человев проводил ночи в трактире. Какой скандал! Прошел всего один месяц досле смерти Сахара! Что возмущало ее больше этой наглости любовников, было то, что завещание Сахара не было исполнено и что половина его имуицества оставалась в руках вдовы, вместо того, чтобы перейти к родственникам первой жены. Свояченица предпринимала путешествия в Валенсию, наводя справки у людей, знакомых с законами, как с своими пятью пальцами, и была все время в возбуждении, целыми ночами подстерегала около трактира в сопровождении родственников, которые должны была служить свидетелями. Она надеялась, что Тонет выйдет из дома до разсвета и таким образом обнаружатся его отношения к вдове. Однако всю ночь двери трактира не отворялись. Дом был погружен в темноту и безмолвие, словно все внутри его спят сном невинности.

волшебством, и посетдтели не могли с уверенностью сказать, вошел ли он в дверь, ведущую на улицу или на канал.

Было нелегко уличить эту парочку. Поняв, насколько Нелета хитра, свояченица пришла в отчаяние. Что бы избежать лишних разговоров, она уволила служанку и заместила ее теткой, безвольной старухой, никогда не противоречившей, испытывавшей некоторое не лишенное страха уважение к жестокому характеру и богатству племянницы - вдовы.

Священник дон Мигуэль, узнав о темных происках свояченицы, не раз советовал Тонету избежать скандала. Они должны обвенчаться. А то в один прекрасный день люди, интересующиеся завещанием, накроют их и об этом событии заговорят по всей Альбуфере. Пусть даже Нелета потеряет часть наследства - все же лучше жить ло божьим задоведям, без обмана и лжи! Кубинец пожимал плечами. Он не прочь жениться, да решение принадлежит ей. Нелета была единственной женщиной во всем Пальмаре, которая при всей своей обычной мягкости не спускала грубому священнику. Слушая его увещания, она возмущалась. Все это ложь! Она живет честно и хорошо! До мужчин ей никакого дела нет. Ей нужен слуга в трактире и она держит вместо него Тонета, друга детства. Разве она уж не имеет драва выбрать для своего заведения человека, на которого может положиться больше, чем да других. Она прекрасно знает, что все это клеветы, пущенные свояченицей, в надежде, что она - Нелета,-- подарит ей рисовые поля покойного, половину всего состояния, над созданием которого она трудилась, как трудолюбивая и честная жена. Ничего из наследства не получит эта ведьма! Скорее высохнет вся вода в Альбуфере!

Жадность крестьянки обнаруживалась в Нелете с пылом, способным на все. В ней пробудился инстинкт целого ряда поколений бедных рыбаков, подточенных нуждой, с завистью глядевших на богатство тех, кто владеет полями и продает беднякам вино, мало до малу накопляя деньги. Вспоминалось ей её голодное детство, те дни, когда она всеми брошенная становилась в кроткой позе перед дверью хаты Голубей, в ожидании, что мать Тонета сжалится над ней. Вспомнились и те усилия, которые она делала, чтобы завоеват себе мужа, а потом, чтобы терпеливо снести его болезнь. А теперь, когда она стала первой богачкой Пальмара, она вдруг должна поделиться из-за какой-то совестливости с людьми, которые ей всю жизнь только вредили! Она чувствовала себя способной совершить преступление, лишь бы не отдать своим врагам хотя бы булавку.

Мысль, что к свояченице могла перейти часть рисовых полей, за которыми она ухаживала с такой страстной заботливостью, бросала ее в краску и пальцы её корчились с тем же бешенством, как тогда, когда в Русафе она вцепилась в лицо своего врага. Богатство изменило ее. Она очень любила Тонета, но она с охотой пожертвовала бы им, если бы ей был предоставлен выбор между ним и её имуществом. Если бы она бросила Тонета, он бы все равно рано или поздно вернулся к ней, так как его жизнь была навеки связана с её жизнью, как цепью. Если же она отдаст хоть маленькую частицу наследства, она ее уже больше не увидит.

Она встречала поэтому с негодованием робкия предложения, которые ночью ей делал Тонет, в безмолвии верхняго этажа трактира.

Кубинца тяготила эта жизнь, когда вечно приходилось скрыватъся и лгать. Ему хотелось стать законным владельцем трактира, ослепить всю деревню своим новым положением, стать на равную ногу с теми, кто его презирал. К тому же (и это он скрывал перед ней из предосторожности) став мужем Нелеты, ему придется меньше страдать от её властного характера, от её деспотизма богатой женщины, которая в любую минуту может выставить любовника и потому злоупотребляет своим положением. Раз она его любит, почему она не хочеть выйти за него замуж?

Как только Тонет произносил эти слова, в темноте спальни раздавался скрип маисовых сенников кровати под нетерпеливыми движениями Нелеты. Голос её хрипел от ярости. Он тоже о том же? Неть, сынок! Она знает, что надо делать и не нуждается в советах. Им хорошо и так! Или ему чего-нибудь не достает? Разве он не распоряжается всем, как будто он хозяин. Стоит ли венчаться у дон Мигуэля, чтобы после обряда передать половину имущества в руки этой свиньи, свояченицы? Она лучше дозволит отнять у нея одну руку, чем взять часть наследства. Она знает жизнь! Она несколько раз покидала озеро и бывала в городе, где сеньоры удивлялись её красноречию, и от нея не укрылось, что то, что в Пальмаре кажется большим состоянием, вне Альбуферы едва было бы сносной бедностью. У нея свои честолюбивые планы. Не век же ей наполнять стаканы и иметь дело с пьяницами. Она хочет закончить свою жизнь в Валенсии, на своей квартире, как сеньора, живущая на свою ренту. Она будет отдавать деньги взаймы выгоднее, чем Сахар, будет стараться непрерывно приумножать свое благосостояние, и когда она действительно станет богатой, может статься, она как-нибудь уладит тогда с свояченицей Сахара, предоставив ей то, что в её собственных глазах не будет иметь никакой цены. А потом можно будет поговорить и о свадьбе, если он до тех пор будет вести себя хорошо и повиноваться ей, не доставляя ей неприятностей. А теперь нет. Чорт возьми! Ни замуж она ни выйдет, ни денег не отдаст первому встречному! Она предпочтет скорее дать себе, как линь, вспороть брюхо.

И она так энергично выражала свои мысли, что Тонет не осмелился возражать. Этот парень, который импонировал всем в деревне своей силой, был в полной власти у Нелеты. Он положительно боялся её, не чувствуя себя, как прежде, уверенным в её любви.

Это однако не значило, чтобы Нелете надоела её связь. Она любила его, но её богатство давало ей громадное преимущество над ним, да к тому-же любовные наслаждения бесконечных ночей в запертой таверне, без всякого риска, убили в ней ту остроту ощущений, которая возбуждалась в ней в былые времена постоянной опасностью, сладострастие, доставляемое ей поцелуями, срываемыми украдкой в дверях, теми короткими свиданиями, которые устраивали они в окрестностях Пальмара, в постоянном страхе, какой-нибудь неожиданности.

Четыре месяца такой почти супружеской жизни протекли без всякой помехи, если не считать, впрочем легко устранимой, бдительнос свояченицы Сахара, и Тонет мог минутами думать, что его мечты о браке близки к осуществлению. Нелета была озабочена и вдруг принимала оерьезный вид. Вертикальная складка между бровями служила признаком мучительных дум. По самому незначительному поводу она начинала бранить Тонета, оскорбляла его, отгалкивала от себя, раскаиваясь в своей любви, проклиная тот момент слабости, когда она уступила ему, а потом, повинуясь влечению инстинкта, она снова беззаветно бросалась в его объятья, словно ее постигло неустранимое несчастье.

Её настроение, нервное и изменчивое, превратило ночи любви в свидания, полные возбуждения, ласки сменялись взаимными упреками. Губы, недавно целовавшия, готовы были кусать. Наконец однажды ночью Нелета, с страшной злобой, открыла ему тайну своего положения. Она крепилась до последняго момента, надеясь, что можно еще сомневаться в своем несчастии, но теперь досле двух месячного наблюдения, сомнениям не оставалось места. Она готовилась стать матерью.

Тонет в первый момент был поражен и почувствовал прилив радости, между тем, как она продолжала свои жалобы. Случись это при Сахаре, не было бы никакюй опасности. Но диавол, несомненно, впутавшийся в их дела, счел нужным создать это затруднение в самый тяжелый момент, когда ей более всего нужно было скрывать свою связь, чтобы не доставить радости своим врагам. Тонет, очнувщись от изумления, с робким видом спросил ее, что она предполагает делать. По дрожащему голосу своего возлюбленного она угадала его тайные помыслы и разразилась судорожным ироническим смехом, сразу обнаружившим её суровую душу. А! Он, вероятно, думает, что это заставит ее выйти за него замуж? Он не знает её. Он может быть уверен в том, что она скорее убьет себя, чем уступит своим врагам! То, что принадлежит ей, при ней и останется, и она сумеет отстоять свое. Нет, не придется Тонету жениться, против всего существуют лекарства на белом свете.

Этот взрыв бешенства был вызван той обидной шуткой, которую сыграла природа над ними в тот самый момент, когда они наиболее были уверены в своей безопасности; Тонет и Нелета продолжали свою обычную жизнь, как будто ничего не случилось, избегая поводов говорить о возникшем затруднении, примирившись со своим положением, потому что развязка была еще далека и они питали смутную надежду на какой-нибудь непредвиденный случай, который выведет их из затруднения.

Между тем Нелета ничего не говорила своему возлюбленному, изыскивая средетва избавиться от той новой жизни, биение которой она чувствовала под своим сердцем, как угрозы её скудости.

Тетка, перепуганная её признаниями, говорила о могущественных средствах. Она припоминала свои беседы со старухами Пальмара, когда те жаловались на быстроту, с которой размножались семьи бедных. По просьбе племянницы, она отправлялась в Русафу или в город посоветоваться со знахарками, пользовавшимися темной репутацией в низших классах общества и приносила оттуда странные лекарства, составленные из отвратительных снадобий, от которых могло разорвать желудок.

Очень часто, до ночам, Тонет видел на теле Нелеты пластыри с отвратительным запахом, в которые трактирщица особенно верила, припарки из полевых трав и все это придавало их ночным любовным бдениям вид каких-то колдовских манипуляций.

Время шло и все средства оказывались недействительными. Месяцы проходили за месяцами и Нелета с отчаянием убеждалась в безполезности своих усилий.

Как говорила тетка, это неведомое существо слишком крепко уцепилось и напрасно Нелета старалась уничтожить его в своей утробе.

Ночные свидания любовников носили бурный характер. Казалось, Сахар мстил за себя, воскресал между ними, и возстановлял их друг против друга.

она устремляла свой гневный взор на живот, освобожденный от тисков, скрыаавщих его в течение дня от взора любопытных, чудовищно, как ей казалось, увеличивающсийя с каждой ночъю. Нелета с дикой яростью ненавидела существо, шевелившееся теперь в её утробе и жестоко колотдла себя сжатым кулаком, словно надеясь раздавить его в его убежище.

Тонет в свою очередь ненавидел его, видя в нем угрозу. Заразившись жадностью Нелеты, он не без ужаса думал о потере части того наследства, на которое он смотрел, как на свое.

Все средства, о которых он имел смутное представление по непринужденным рассказам рыбаков, он не преминул посоветовать своей возлюбленной. Это были жестокие опыты, посягательства против самой природы, от которых волосы становились дыбом, или средства, вызвавшия только улыбку, но здоровье Нелеты выдерживало все. Это на вид нежное тело, было сильно и крепко и продолжало безмолвно выполнять священную функцию природы. Преступные желания не могли ни изменить ни остановить святого процесса зарождения и развития жизни.

Месяцы проходили. Нелета принуждена была делать громадные усилия, вьыносить невероятные мучения, что бы скрыть свое состояние от людских взоров. Она затягивала свой корсет каждое утро с невероятной жестокостъю, приводившей в ужас даже Тонета. Очень часто у нея не хватало сил затянуться так, чтобы скрыть обнаруживавшееся материнство.

"Затягивай!.. Затягивай!" - говорила она, передавая дикими движениями возлюбленному шнуры своего корсета, кусая губы, чтобы задушить крики своих страданий.

И Тонет затягивал её, чувствуя холодный пот на лбу, изумляясь той силе воли, которую обнаруживала эта маленькая женщина, глухо стонавшая и глотавшая слезы мучений.

Она румянилась и употребляла всевозможные дешевые парфюмерные средства, чтобы казаться в трактире свежей, спокойной и красивой, как всегда. Так никто и не мог угадать по её лицу, что она в таком положении. Свояченица Сахара, ходившая, как лягавая собака, вокруг дома предчувствовала что-то неладное и метала испытующие и быстрые взгляды, проходя мимо двери. Остальные женщины, со свойственной им опытностью, догадывались о том, что делалось с трактирщицей.

Атмосфера подозрений и сыска образовалась вокруг Нелеты. То и дело шушукались у дверей хат. Свояченица Сахара и её родичи спорили с женщинами, не верившими их утверждениям. Кумушки-сплетницы, вместо того, чтобы посылать своих ребят за вином или маслом в трактир, отправлялись сами и толклись у стойки, изыскивая разные слособы, чтобы заставить подняться хозяйку с её стула и двигаться, прислуживая им, следя меж тем пристальным взором за линиями её туго стянутой талии.

"А ведь, правда",-- говорили одне, торжествуя при встрече с соседками. "Все это ложь!" - кричали другия.

И Нелета, догадывалсь о причине такой сутолки, с насмешливой улыбкой, принимала любопыгаых. Милости дросим! Какая муха укусила их, что они не могут пройти, не завернув к ней?.. Словно торжественный праздник в доме у нея!.."

Но та дерзкая веселость, с которой она принимала люболытство кумушек исчезала тотчас же, как только настудала ночь после дня мучительных страданий и вынужденного спокойствия. Как только она сбрасывала свой корсет, её мужество вдруг пропадало, как отвага солдата, отличившагося в геройском деле и впавшого в изнеможение.

Мрачное уныние овладевало ею в тот самый момент, когда её вздутый живот освобождался оть всех тисков. Она с ужасом думала о той муке, которую должна будет выносить на следующий день, чтобы скрыть свое положение.

Она не может терпеть дольше. Она, всегда такая сильная, говорила об этом Тонету в тиши ночей, полных когда-то любви и ласки, а теперь тревоги и скорбных излияний.

Проклятое здоровье! Как она завидовала больным женщинам, в утробе которых не могла зародиться жизнь...

В эти моменты отчаянья, она заговаривала о том, что следует бежать, оставив на полечении тетки трактир и укрыться в предместьи города, пока она не разделается с своим насчастьем. Но после размышлений, она понимала безполезность бегства. Образ свояченицы Сахара вставал перед нею. Бежать - это значило признаться в том, что пока еще было только предположением. Куда она могла уйти от свирепой свояченицы Сахара. Тем более приближался конец лета. Наступало время жатвы риса; она наверно бы возбудила подозрения всех несвоевременным отсутствием при её редутации - заботливой и ревностной хозяйки. Она останется. Она встретит опасность лицом к лицу. Если она останется на месте, за ней меньше будут следить. Она с ужасом думала о родах, таинственных и мучительных, которые казались ей еще ужаснее, дотому что былй покрыты мраком нзизвестности. Она старалась забыть свой страх, уходя в заботы о жатве, жадно торгуясь с рабочими о поденной плате.

Она бранила Тонета, который отправляясь по её поручению наблюдать за батраками, забирал всегда с собой ружье Сахара и, сев вместе с собакой "Искрой" в лодку, занимался больше стрельбой птиц, чем счетом снопов риса.

Иногда до вечерам она оставляла трактир на попечение тетки, чтобы отдравиться на гумно,-- площадку из затвердевшого ила среди воды полей. Эти прогулки несколько успокаивали её мучительное состояние.

Укрывшись за снопами, она с отчаянием в лице срывала свой корсет, садилась рядом с Тонетом на кучу рисовой соломы, распространявшей острый запах. У их ног в монотонной работе молотьбы ходили кругом лошади, а против них разстилала свою громадную зеленую поверхность Альбуфера, отражая в опрокинутом виде красные и дымчатые горы, замыкавшия гориизонт.

Эти ясные вечера услокаивали влюбленных; они себя чувствовали гораздо лучше, чем в запертой спальне, сумрак которой был наполнен ужасом.

жизнь детям её берегов.

Тишина вечера смягчала раздражительный характер Нелеты, вливая в нее новое мужество. Она считала ло пальцам, сколько осталось еще до её родов. Оставалось очень немного времени до настулления страшного ообытия, которое могло изменить всю её жизнь. Это должно произойти в следующем месяце, ноябре; быть может в то время, когда на Альбуфере будут большие охоты в честь Св. Мартина и Св. Каталины. По её подсчету вероятно, что не прошло еще года после смерти Сахара и с свойственной ей безсознательной порочностью женщины, желающей, как можно лучше устроиться, она жалела, что её связь с Тонетом не началась несколькими месяцами раньше. Тогда она могла бы смело не скрывать своего положения, выдавая своего мужа за отца ребенка. Надежда, что смерть вмешается придавала ей бодрость. Кто знает, после всех ужасов, испытанных ею, не появится ли ребенок на свет мертвым. Не раз случались подобные вещи. И любовники, поддавались этой иллюзии, начинали говорять о смерти ребенка, как о чем-то несомненном и неизбежном.

А Нелета, прислушиваясь к движениям ребенка под своим сердцем, испытывала радость, когда маленькое существо, повидимому, не обнаруживало более признаков жизни. Оно не будет живым, это несомненно! Счастье, которое всегда сопутствовало ей, наверное не покинет ее.

Конец жатвы отвлек ее от этих мыслей. Мешки с рисом лежали целыми кучами в трактире, они заполняли все внутренния комнаты дома, были нагромождены у самой стойки, лишая места посетителей и занимали почти все углы спальни Нелеты. Она изумлялась богатству, скрытому в этих мешках, опьянялась острым запахом рисовой пыли. Ужели же она уступит половину этих сокровищ свояченице Сахара?.. При одной этой мысли, Нелета чувствовала, как возрождаются её силы под влиянием гнева. Она невыносимо страдала, скрывая свое положение, но лучше умереть, чем поделиться добычей. Необходимо было принять энергичное решение. Состояние её ухудшалось. Ноги пухли. Она испытывала непреодолимое желание не двигаться, не вставать с постели. И несмотря на это, она каждый день появлялась за стойкой, потому что её отсутствие под предлогом болезни могло оживить подозрения. Она медленно передвигалась, когда ей приходилось вставать из-за посетителей и её вынужденная улыбка превращалась в мучительную судорогу, приводившую в трепет Тонета. Её стянутая талия грозила разорвать корсет.

"Я не могу более!" стонала она в отчаянии, раздеваясь и бросаясь навзничь на свою постель. И оба любовника, в безмолвии спальни, обменивались словами, полные ужаса, словно видели, как между ними вставало привидение, грозящее им за их грех. "А, что если ребенок не родится мертвым?" Нелета была уверена в этом. Она чувствовала, как он шевелится под её сердцем и её преступная надежда исчезала. И в мятежной алчной душе этой женщины, неспособной покаяться в своем грехе, из боязни лишиться материального благосостояния, рождались смелые решения, как в душе великих преступникюв. Нечего и думал о том, чтоб отправить ребенка в какую-нибудь соседнюю местность с Альбуферой, приискав надежную женщину, которая ходила бы за ним. Всегда придется бояться нескромности кормилицы и хитрости врагов. Да и у них самих не хватило бы благоразумия; они, как родители, могли бы почувствовать привязанность к этому маленькому существу и в конце концов тайна их обнаружилась бы. Нелета с страшным хладнокровием обсуждала все это, глядя на мешки с рисом, нагроможденные в её спальне. Нечего было и думать, что ребенка можно было скрыть в Валенсии. Стоит только свояченице Сахара однажды напасть на след и она найдет истину хотя бы на дне самого ада.

И Нелета устремляла на любовника свои зеленые глаза, дикие от мучительного сознания опасности положения. Необходимо было, во что бы то ни стало, избавиться оть ребенка. Тонет должен показать всю свою смелость. В опасности узнаются люди. Он отнесет его ночью в город, оставит на улице, на церковной паперти, не важно где: Валенсия велика..., а там ищи его родителей...

Жестокая жевщина, задумав это преступление, старалась еще подыскать себе оправдания. Почем знать, может быть, это принесет даже счастъе ребенку?.. Если он умрет, тем лучше для него, если выживет, кто знает, в какие руки попадет он? Быть может его ждет богатство.

Мало ли что случаетея на свете! И она припоминала детския сказки о Царевичах, оставленных в лесу или о незаконных детях пастушек, которые вместо того, чтобы быть съеденными волками, делались могущественными людьми.

Тонет с ужасом слушал ее. Он готов был возмутиться, но взор, который бросала на него Нелета, укрощал его всегда слабую волю. К тому же он сам был обуреваем жадностью: он считал своею собственностью все, что принадлежало Нелете, и возмущался при мысли о том, что ему придется поделиться с врагами наследством своей любовницы. Его нерешительность заставляла его закрывать глаза и возлагать надежды на будущее. Не нужно отчаиваться: все устроится, и может быть в последний момент добрая судьба распутает узел. И пользуясь кратковременным спокойствием, он старался не думать о преступных намерениях Нелеты. Он с ней был связан на веки. Она составляла всю его семью. Трактир был его единственным очагом. Он порвал со своим отцом, который узнав о сплетнях, распространившихся в деревне на счет его связи с трактиршицей, и видя, как он целыми неделями и месяцами ни одного разу не ночевал в хате, имел с ним короткую и скорбную беседу.

Поведение Тонета было безчестием для Голубей. Он не может выносить сплетень о том, что его сын открыто живет на счет женщины, которая ему не жена. Если уж он хочет жить в безчестии вдали от своей семьи и не помогая ей, то пусть они не знают больше друг друга! У него нет больше отца! Он не увидит его до тех пор, пока не возстановит своей чести. После этого объяснения, дядюшка Тони, с помощью верной Подкидыша продолжал засыпать свои поля. Но теперь, когда это огромное предприятие близилось к концу, им овладевало уныние; он с горечью задавал себе вопрос: кто поблагодарит его за такой труд и только упорство заставляло его продолжать работу.

Наступило время больших охот в дни св. Мартина и св. Каталины,-- праздники Салера. Во всех собраниях рыбаков с восторгом говорилось о необычайном количестве птиц, появившихся в этом году на Альбуфере. Сторожа, наблюдая издали уголки и заросли, где собирались лысухи, видели, как быстро умножалось их число. Оне образовывали громадные черные пятна на поверхности воды и, когда мимо них проплывала лодка, оне вспархивали, образуя трехугольные группы, и подобно туче саранчи, опускались неподалеку, загипнотизированные зеркальной поверхностью озера, не будучи в состоянии покинуть воду, на которой их ожидала неминуемая смерть.

Весть об этом распространилась по всей провинции и охотников ожидалось гораздо больше, чем в прежние годы.

Большие охоты на Альбуфере привели в движение все валенсианския ружья. Это были очень древние праздники, о происхождении которых хорошо знал Голубь с того времени, когда он был присяжным и хранил архив. Он рассказывал об этом своим друзьям в трактире. Когда Альбуфера принадлежала королям Аррагонским, и одни только монархи имели право охоты, король дон Мартин предоставил гражданам Валенсии один праздничный день и избрал для этого день своего святого. Впоследствии охота разрешалась также в день св. Каталины. В эти два праздника всякому был открыт свободный доступ на озеро с оружием и каждый мог стрелять безчисленных птиц, скрывавшихся в тростниках. Эта привилегия, передававшаяся по традиции, стала правом освященным веками. Теперь охоте предшествовали в виде пролога два дня, когда со всех концов провинции съехавшиеся охотники платили деньги арендатору Альбуферы за наилучшия места. Лодок и лодочников не хватало для услуг всем этим охотникам. Дядюшка Голубь, столько уже лет известный любителям охоты, не мог придумать, как удовлетворить все запросы. Он давно находился в услужении у одного богатого сеньора, который платил ему большие деньги за его знание Альбуферы. Тем не менее, охотники обращались к патриарху лодочников и дядюшка Голубь рыскал повсюду в поисках лодок и лодочников для всех тех, которые ему писали из Валенсии. Накануне охоты, Тонет увидел, как дед его вошел в травтир. Он пришел за ним. В этом году на озере будет больше охотников, чем дичи. Он не знает, где ему достать лодочников. Все люди из Салера, из Катаррохи и даже из Пальмара заняты, а теперь один старый клиент, которому он не может отказать, просит у него лодку и человека для одного из своих друзей, который в первый раз хочет охотиться на Альбуфере. Хочет ли Тонет помочь и выручить деда?

Кубинец отказался. Нелета была больна. Утром она покинула стойку, не будучи в состоянии выносить своих страданий. Страшный момент может быт близок, и он не мог оставить трактира.

Его лаконический отказ был истолкован стариком, как оскорбление и он страшно был взбешен.

закрывал глаза на его связь с трактиршицей, связь, которая не делает большой чести его семейству. Но оставить его на произвол судьбы в деле, которое для него являлос вопросом чести, это уже слишком! Гослоди Боже! Что скажут о нем его городские друзья, когда, увидят, что тот, кого они считали хозяином Альбуферы, не может даже найти человека для услуг. И его печаль была так глубока и ясна, что Тонет испытывал угрызение совести. Отказать в помощи во время больших охот, это для дядюшки Голубя было равносильно гибели его репутации и до некогорой степени изменой стране ила и тростника, их взростившей.

Кубинец уступил мольбам деда. Нелета, без сомнения, еще может подождать. Вот уже несколько раз она испытывала ложные боли и этот кризис, вероятно, благополучно пройдет, как и другие.

С наступлением ночи Тонет прибыл в Салер. Как лодочник, он должен был присутствовать вместе с охотником при распределении мест.

Местечко Салер, расположенное вдали от озера в конце канала до направлению к Валенсии, представляло необычайный вид, до случаю больших охоть.

В широкой части канала, именуемой Портом, собрано было несколько дюжин черных лодок, прижатых вплотную, тонкие борта их с треском ударялись друг о друга, дрожа под тяжестью огромных деревянных бочек, которые на следующий день должны были быть поставлены на сваи среди ила. В этих бочках прятались охотники, чтоб стрелять птиц.

Между домами Салера несколько ловких девушек из города разместили свои столы с жареным горохом и миндальными пирожными, освещая свои товары свечами, защищенными от ветра бумажными колпаками. У дверией хаты женщины местечка кипятили свои кофейники, предлагая охотникам чашки кофе с ликером, в которых было меньше всего кофе. Необычная толпа народа кишела в местечке, увеличиваясь каждую минуту с прибытием из города телег и тартан.

Это были Валенсианские граждане в высоких гетрах и громадных фетровых шляпах, словно трансваальские воины, расхаживавшие в своих блузах с безчисленными карманами, подзывая свистом своих собак и хвастаясь ружьями новой системы, висевшими в желтых чехлах через плечо. Богатые крестьяне провинции в великолепных плащах с патронташами у пояса, в платках, которые у одних были свернуты митрами, у других имели форму чалмы, а у третьих развевались длинным концом на шее. По головному убору каждого можно было узнать, из какого он уголка валенсианской провинции.

Оружие равняло охотников. Они по-братски обращались друг с другом, как товарищи по оружию, предвкушая прелести предстоящей завтра охоты. Говорили об английском порохе, о бельгийских ружьях, о преимуществах центрального боя, с трепетной страстью истых арабов, словно уже вдыхая запах пороха. Молчаливые, громадные с живыми глазами собаки, переходили от одной группы к другой, обнюхивая руки охотников и наконец ложились неподвижные у ног своих хозяев.

Во всех хатах, превращенных в гостинницы, женщины деятельно хлопотали, готовя ужин, в лихорадочном возбуждении по случаю праздников, позволявших им потом существовать почти целый год.

Тонет увидел так называемый дом "Инфантов": низкое каменное здание увенчаное высокой черепичной крышей, пестревшей многочисленными слуховыми окнами. Это было большое здание 18-го века, которое постепенно разрушалось с тех пор, как охотники королевской крови перестали посещать Альбуферу. Теперь оно было занято трактиром. Напротив стоял дом Демана, двух-этажное здание, гигантом возвышавшееся посреди хат, с кривыми решетками на облупившихся стенах и колоколом на крыше, которым сзывали охотников при распределении мест.

Тонет вошел в этот дом, бросив взгляд в залу нижняго этажа, где происходила церемония. Громадный фонарь бросал тусклый свет на стол и кресла арендаторов Альбуферы. Эстрада была отделена от остальной части залы железным барьером.

Дядюшка Голубь был здесь в качестве достопочтенного лодочника, и шутил с знаменитыми охотниками, страстными любителями озера, которых он знал уже полвека. Это была охотничья аристократия. Здесь были богатые и бедные: крупные помещики и мясники из города и просто скромные рабочие из окрестных местечек. Они не виделись в остальное время года, но встречаясь на Альбуфере каждую субботу на малых охотах или собираясь на большие, они братски сближались, предлагая друг другу табак, патроны и слушая, не моргая глазами, удивительные рассказы о подвигах на охоте летом в горах. Общность вкусов и охотничья хвастливость братски соединяла их. Почти все имели шрамы от ран, причиненных главной страстью их жизни. Одни, горячо жестикулируя во время рассказа, показывали пальцы, оторванные вследствие разрыва ружья, другие имели обожженые взрывом пороха щеки. Старикив-етераны страдали ревматизмом, полученным еще в юности в сырую погоду; тем не менее они не могли пропустить большой охоты и оставаться спокойно в домах; они являлись, больные, и жаловались на изменчивость и отсутствие пыла в молодых охотниках.

Собрание кончилось. Лодочники возвестили, что ужин готов и охотники группами стали расходиться, направляясь к освещенным хатам, двери которых красными пятнами отражались на илистой почве. Крепкий запах алкоголя носился в воздухе. Охотники боялись воды Альбуферы, они не доверяли воде из озера, которую пили местные жители опасаясь лихорадки и привозили с собой порядочное количество абсенту и рому, крепкий аромат которых разливался в воздухе при раскупоривании бутылок.

Тонет видя такое оживление в Салере, словно армия разбилас лагерем - вспомнил рассказы своего деда: об оргиях, устраиваемых в былые времена богатыми городскими охотниками, с совершенно голыми женщинами, которых травили собаками; о громадных суммах денег, проигрывавшихся в жалких хатах по ночам в промежуток между двумя охотами: о всех нелепых забавах буржуа, взлелеянных быстролетным счастьем, которые, вдали от взоров семьи, в этом почти диком угле, возбужденные видом крови и запахом пороха, давали полный простор своим животным инстинктам.

Дядюшка Голубь отыскал внука, чтобы его представить охотнику. Это был довольно жирный госдодин, с добродушным и миролюбивым лицом; промышленник из города, решивший, что после долгой трудовой жизни настала пора и для него поразвлечься вместе с богатыми людьми и пожить удовольствиями своих новых друзей: его, повидимому, стесняли его страшные доспехи: охотничья сумка, ружье и высокие сапоги - все с иголочки, только что купленное. Тем не менее, любуясь своим патронташем, висевшим через плечо, в громадной фетровой шляпе, он считал себя похожим на одного из тех героев-буров, изображениями которых он восхищался в газетах. Он охотился в первый раз на озере, всецело доверяясь опытности лодочника, который должен был достат для него место, когда очередь дойдет до него.

Все трое поужинали в хате с другими охотниками. Ужин прошел шумно, как обычно в таких случаях. Ром лился рекой, а вокруг стола, как голодные собаки, толпились соседние крестьяне, подобострастно смеясь шуткам гостей, хватая все, что им предлагали, способные выпить сразу столько, сколько, по мнению охотников, хватило бы на всех.

Тонет почти ничего не ел, слушая как сквозь сон, крики и смех этих людей, шутливые протесты, с которыми они принимали вымышленные истории хвастливых охотников. Он думал о Нелете. Ему рисовалось, как она изнемогая от страданий, в верхнем этаже катается по полу, душа в себе крики, которые могли бы облегчить ее.

В хату донеслись звуки колокола с дома Демана, дрожащие, как колокол отшельника.

"Он прозвонил уже два раза", сказал дядюшка Голубь, считая с глубочайшим вниманием удары, более боясь опоздать в дом Демана, чем пропустить мессу.

Когда колокод прозвонил в третий раз охотники и лодочники встали из-за стола и поспешили к месту раздачи постов.

По ту сторону решетки, загромождая дверь и толпясь снаружи, стояли лодочники, бедные охотники, весь мелкий люд, пришедший поглазеть на охоту. Ужасный запах мокрой одежды, водки, дешевого табаку, штанов, запачканных илом, стоял над толпой, теснившейся к решетке. Непромокаемые охотничьи костюмы, прикасаясь друг к друту, издавали, пронизывающий до мозга костей, звук. На громадной темной тени от открытой двери неопределенными пятнами отражались белые фронтоны соседних хат.

Несмотря на такое скопление людей, царило молчание: как только они переступали порог, все невольно ему подчинялись. Заметно было только то немое безпокойство, которое водворяется около трибунала, когда решается участь человека или при жеребьевке, когда речь идет о богатстве семья. И когда кто-нибудь открывал рот, то говорил понизив голос, чуть слышным шопотом, как у постели больного.

Главный арендатор встал.

"Кавальерос!"

Молчание стало еще глубже. Приступили к вопросу о распределении мест.

По обеим сторонам стола, словно олицетворение власти, стояли два сторожа, самые старые в Альбуфере; два тощих человека с мрачным видом, с волнообразными движениями и острым лицом, два угря, наряженные в блузы, которые точно ради великого охотничьяго праздника вышли со дна озера.

Сторож начал перекличку, чтобы узнать все ли посты будут заняты на предстоящей завтра охоте.

"Первый!.. Второй!.."

Они шли по очереди, сообразно с ценой и давностью абонимента. Лодочники, слыша номера своих хозяев, отвечали за них:

"Здесь! Здесь!"

После переклички наступил торжественный момент: выбор мест для охоты каждым лодочником по соглашению с охотником, или по собственной инициативе, как человека более опытного.

"Третий!" говорил один из сторожей.

И тотчас же имевший этот номер выкрикивал название места, о котором думал: "Заводь Господа Бога!.." "Гнилая лодка". "Угол Антипы". Таким образом выкрикивались фантастическия географическия названия Альбуферы: места, окрещенные по вкусу лодочников, названия, которые могли бы заставить покраснеть женщин или вызвать тошноту, если бы они произносились за столом. Но теперь они звучали торжественно, не вызывая улыбки.

Второй сторож с зычным, как труба голосом, после каждого номера выкрикиваемого лодочником, подняв голову и закрыв глаза, положив руку на решетку, всеми силами своих легких испускал пронзительный крик, далеко оглашавший ночную тишину.

"Третий: Заводь Господа Бога!.. Четвертый: Угол Св. Роч... Пятый: .... цирюльника".

Разделение мест продолжалось около часа и в то время, как сторожа медленно выкрикивали номера, молодой человек записывал их в громадную книгу, лежавшую на столе.

По окончании распределения мест, выдавалось разрешение на охоту мелкому люду: билеты, стоившие только два дуро, с которыми рабочие могли исколесить всю Альбуферу на своих лодчонках, в некотором разстоянии от охотничьих постов и убивать всю дичь, ускользавшую от выстрелов богачей.

Охотники поспешно расходились, пожимая друг другу руки. Некоторые оставались ночевать в Салере, в разсчете занять свои места на разсвете; другие, более ръяные, тотчас же отправлялись на озеро, желая руководить лично установлением бочки, в которой они должны были провести целый день. "Всякой удачи! Желаем веселиться!" И каждый охотник звал своего лодочника, чтобы удостовериться, все ли в добром порядке.

Тонета уже не было в Салере. Когда наступила тишина во время распределения мест, его охватила смертельная тоска. Пред его глазами встал скорбный образ Нелеты, которая, извиваясь в муках страданий, лежала на полу одна, без близкого человека, угрожаемая бдительностью врагов, там в Пальмаре.

окликнул. Это был Пиавка. Ему хотелось пить и есть. Он ходил вокруг столов богатых охотников в надежде чем-нибудь поживиться, но не получил ровно ничего, так как лодочники поели все.

Тонету пришла в голову мысль заменить себя бродягой: но предложение погнать лодку возмутило сына озера больше, чем, если бы вдруг священник Пальмара предложил ему произнести праздничную проповедь.

Не для него такая работа: он не намерен тыкать шестом. Тонет должен был знать его образ мыслей: труд - создание рук диавола.

Но Тонет, сгорая от нетерипения и тоски, совершенно не был расположен слушать глупые теории Пиавки. Он не хочет и слышать об отказе, иначе он навсегда отобьет ему аппетит, сбросив его в озеро. Друзья должны помогать друг другу в затруднении. Он прекрасно умел управлять лодкой, когда запускал свои лапы в чужия сети, воруя угрей. А если он голоден, он может поживиться провизией, привезенной этим сеньором из Валенсии. И заметив, что Пиавка колеблется при мысли о пиршестве, он попробовал вызвать его решимость ударами кулаков, толкая его к лодке охотника, объясняя как все приготовить. Когда его хозяин явится, он может объяснить, что де Тонет болен и ему поручено заменит его.

И прежде, чем Пиавка оправился от своего изумления и пришел к какому-нибудь решению, Тонет бросился в свою легкую лодку и двинулся в пут, отчаянно гребя шестом.

основе воды, испещренной светом звезд.

Было уже за полночь, когда он достиг Пальмара. Он был в изнеможении, руки отнимались после отчаянного путешествия и у него было одно только желание, чтобы в трактире было все спокойно и он мог бы мертвым чурбаном броситься на свою кровать. Он причалил свою маленькую лодку пред домом, который молчаливо стоял запертым, как и все дома в деревне, и лишь щели двери светились линиями красного света.

Ему открыла тетка Нелеты и, узнав его, глазами показала на людей, сидевших у очага. Это были крестьяне из Суеки, прибывшие на охоту, имевшие поля в Салере, завсегдатаи, которым нельзя было отказать, не возбудив подозрений. Они, поужинав в трактире, собирались спать у очага, решив за час до разсвета выехать в своей лодке и разсеяться по озеру в разсчете на дичь, которая ускользнет из рук охотников, занявших лучшия места.

Тонет поздоровался со всеми и, обменявшись с ними несколькими словами, по поводу завтрашняго праздника, поднялся в спальню Нелеты.

Он увидел ее в одной рубашке, бледную с искаженнын лицом, обеими руками крепко державшуюся за живот, с безумными глазами. Страдания заставили ее забыть все благоразумие и она испускала рев, приводивший в ужас её тетку.

По её совету, Тонет сошел вниз в трактир. Он не мог оказать никакой помощи, оставаясь наверху. Присоединившись к компании, развлекая гостей своей беседой, он, может быть, сумеет отвлечь их внимание, и они не услышат ничего, что могло бы возбудить подозрение.

Тонет больше часа грелся у золы очага, беседуя с крестьянами о минувшем урожае, о великолепии предстоящей завтра охоты. На один момент беседа прервалась. Все услышали страшный дикий крик, словно резали человека. Хладнокровие Тонета успокоило всех.

"Хозяйка немного больна", сказал он. И они продолжали болтать, не обращая внимания на шум шагов тетки, быстро проходившей с места на место, так что дрожал весь потолок. Через полчаса, Тонет, полагая, что инцидент уже забыт, поднялся в спальню. Большинство крестьян дремали, свесив голову на грудь.

Поднявшись наверх, он увидел Нелету на постели бледную, без движения. Только блестящие глаза свидетельствовали о том, что она жива.

целиком вернулась вновь, несмотря на слабость послеродового кризиса. Нелета говорила тихим голосом, казавшимся вздохом, доносившимся издалека. Самое трудное прошло: теперь очередь за ним. Пусть он докажет, есть ли в нем смелость.

Дрожащая тетка, потеряв голову, не отдавая себе отчета в своих действиях, подала Тонету сверток белья, внутри которого, шевелилось маленькое существо, грязное, с дурным запахом, с багрово-синеватым тельцем.

Нелета увидев около себя новорожденного пришла в ужас. Она не хочет его видеть, она боится смотреть на него. Она боялась за себя, предполагая, что при одном только взгляде на ребенка, в ней проснется мать, и она не будет в состоянии бросить его.

"Тонет... Немедленно... Унеси его". Кубинец, наскоро отдав расдоряжение старухе, спустился вниз, чтобы проститься с крестъянами, которые уже спали. И тетка подала ему через выходившее на канал окно в нижнем этаже живой сверток.

Когда ставни захлопнулись и Тонет очутился один в темноте ночи, он почувствовал вдруг, что вся отвага его сразу пропала. Этот сверток белья с мягким телом, который он нес под мышкой, пугал его. Его мгновенно охватила страшная нервозность, обострившая все его чувства. Он слышал все звуки деревни, даже самые незначительные, и ему казалось, что звезды окрасились в красный цвет. От ветра задрожало чахлое оливковое дерево около трактира и шум листьев заставлял его бежать, как будто вся деревня могла дроснуться и наброситься на него с вопросом, что это у него под мышкой.

скандал, если она поймает его с этой ношей! В какое отчаяние придет Нелета!..

Он доложил сверток на дно лодки, оттуда раздался отчаянный, неистовый крик. Он схватил шест и с безумной быстротой понесся по каналу. Он яростно греб, пришпориваемый этим криком новорожденного, боясь, что вдруг появится свет в окнах домов и тени любопытных будут спрашивать, куда он едет.

Вскоре он оставил позади себя безмолвные хаты и въехал в Альбуферу.

Тишина озера, полумрак спокойной звездной ночи, возвратили ему всю его смелость. Над головой темная синева неба, внизу бледная лазурь воды, в которой таинственно дрожа сверкали звезды. Чирикали птицы в тростнике и плескалась вода, в которой рыбы гонялись друг за другом. По временам с этим шумом сливались неистовые крики ребенка.

Тонет, измученный непрерывной ездой в эту ночь продолжал грести шестом, направляя свою лодку к Салеру. Он положительно одурел от усталости, но голова его была свежа и мысль, обостряемая опасностью, работала деятельнее, чем руки.

день и солнце поднимется на горизонт, когда он доберется до Валенсии. К тому же он, не без ужаса думал о длинном пути через уэрту Русафы, всегда охраняемой жандармами, о входе в город, под взорами таможенных чиновников, которые наверное захотят посмотреть, что у него в свертке под мышкой, о тех людях, которые, встав до зари и встретясь с ним, узнают его. А тут еще этот плач, все более отчаянный и ужасный, представлявший опасность даже в пустынной Альбуфере!

Тонет видел пред собой бесконечную дорогу и чувствовал, как его оставляют силы. Никогда не достичь ему пустынных на заре городских улиц, ни церковных порталов, где бросают детей, чтобы отделаться от несносного бремени. Легко в Пальмаре, в безмолвном одиночестве спальни сказать: "Тонет, сделай это!". Действительность воздвигала перед ним груду неодолимых препятствий.

Даже на озере порою опасность увеличивалась. В другое время можно проехать с одного берега до другого, всю Альбуферу, не встретив ни одной живой души, а в эту ночь она кшпела народом. В каждой заросли чувствовалась работа невидимых людей, готовившихся к охоте.

По всем направлениям сновали люди во мраке на черных лодках. В безмолвии Альбуферы до воде, до которой малейшие звуки разносятся на громадное дространство, раздавались удары молотков, вбивавших сваи для мест охотников, и как красные звезды, горели на поверхности воды кучи зажженной травы, при свете которой лодочники заканчивали свои приготовления к охоте. Как пробить себе путь среди знакомых ему людей под жалобный плач ребенка, совершенно непонятный среди озера. Ему перерезала путь лодка, хотя и довольно далеко, но все же на разстоянии звука голоса. Несомненно, люди в лодке были поражены этим плачем!

"Товарищ!" прокричал далекий голос: "Что везешь ты?"

отставший путник, который бросается на землю, хотя и знает, что должен умереть. Он был не в состоянии выполнить свое обещание. Пусть его схватят, пусть все узнают, что произошло, пусть Нелета потеряет свое наследство!.. Он не может более!..

Но едва он принял это отчаянное решение, как в голове его возникла мысль, обжегшая его. Сначала она похожа была на огненную точку, потом на раскаленный уголь, наконец на громадное пламя и вдруг вслыхнула ужасным пожаром, грозившим взорвать его голову, меж тем как холодный пот лил по его лбу, словно пар от горевшого внутри огня.

Зачем плыть далъше?.. Нелета хотела уничтожить это доказательство своей вины, чтобы сохранить часть наследства, бросить ребенка, чтобы он не мог нарушить спокойствия их обоих, а для этого что может быть лучше Альбуферы, воды которой очень часто скрывали людей, спасая их от преследований.

Он задрожал при мысли, что озеро не сохранит жизни этого слабого, толъко что родившагося тельца. Но разве судьба ребенка будет вернее, если его бросить где-нибудь на улице в городе? Мертвые не возвращаются, чтобы уличить живых. И при этих мыслях Тонет почувствовал, как поднимается в нем жестокость старых Голубей, суровое хладнокровие деда, который без слез смотрел на смерть своих детей, в эгоистическом убеждении, что смерть благодеяние для бедных, потому что остается больше хлеба для живых.

В момент просветления Тонету становилось стыдно за ту жестокость и безразличие, с которыми он думал о смерти этого маленького существа, лежавшого у его ног, в изнеможении замолчавшого от плача. Он мельком видел его и не испытал при виде его никакого чувства. Ему вспомнилось его багровое лицо, острый череп, выпуклые глаза, громадный рот до ушей. Смешная голова жабы, от которой у него пробежал мороз по спине, и никакого проблеска чувства не испытал он. И однако это был его сын!..

их только после: необходимо время и только когда дети подрастут, он благодаря постоянному общению привязывается к ним любовью сознательной и серьезной.

Он думал о состоянии Нелеты, о сохранении того наследства, которое считал своим. Его жестокое сердде ленивца забилось при мысли, что навсегда будет разрешена проблема его существования и он эгоистически задавал себе вопрос, стоит ли портить жизнь ради спасения этого безобразного маленького существа, похожого на всех новорожденных и не возбуждавшого в нем никакого чувства?

Если оно исчезнет, никакого вреда не будет для его родителей, а если останется жить, приидется половину достояния преподнести ненавистным людям. Смешивая со свойственной преступникам слепотой жестокость и храбрость, Тонет упрекал себя за нерешительность, благодаря которой он словно пригвожденный, сидел на лодке и терял время.

Мрак начинал разсеиваться. Занималась заря. По серому предразсветному небу, как черные чернильные точки, пролетали стаи птиц. Вдали по направлению к Салеру, слышались первые выстрелы. Ребенок начал кричать, терзаемый голодом и утренним холодом.

"Кубинец!.. Это ты?"

Боязнь быть узнанным заставила его вскочить на ноги и схватить шест. В его глазах сверкнула искра, похожая на ту, которой сверкали порой зеленые глаза Нелеты.

Он погнал свою лодку в заросль по извилистым проходам между тростниками. Он ехал наудачу, переезжая от одной заводи к другой, не зная, где он, удвоивая свою энергию, словно кто-то преследовал его. Нос лодки раздирал заросль. Высокая трава разступалась, чтобы дать дорогу лодке. Бешеным ударом шеста заставлял он скользить ее почти по сухим местам, по корням густого тростника.

Он мчался, не зная от кого, словно его преступные мысли плыли за ним, преследуя его. Он несколько раз нагибался, опуская и снова быстро отнимая руку от свертка, испускавшого крики. Но лодка почти стала на мель на корнях тростника, и несчастный, словно желая избавиться от громадной тяжести, схватил сверток и, подняв его над головой, бросил, насколъко мог, дальше, за окружавшие его тростники.

Зашуршал камыш и сверток исчез. Тряпки на мгновенье промелькнули в слабом свете зари, как крылья белой птицы, упавшей мертвой в таинственную глубину тростника.

пути между высокими зарослями и достигнув Альбуферы, с освобожденной от груза лодкой, он глубоко вздохнул, увидев голубоватую полосу разсвета.

Затем растянулся на дне барки и уснул глубоким сном, тем мертвым сном, которым разрешаются острые нервные кризисы, в особенности после совершения преступления.