Бодега.
Глава IX.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Бодега. Глава IX. (старая орфография)

IX.

Прошло три месяца с тех пор, как сеньор Фермин покинул виноградник Марчамалы, и приятели едва узнавали его, видя его сидящим на солнце у двери жалкой лачуги, в предместъе Хереса, где он жил со своею дочерью.

- Бедный сеньор Фермин! - говорили люди, видя его.-- От него осталась одна тень.

Он впал в молчаливость, близкую к идиотизму. По целым часам он сидел неподвижно, с опущенной головой, словно его давили воспоминания. Когда дочь подходила к нему, чтобы вести домой, или сказать, что обед подан, он точно пробуждался, отдавал себе отчет в окружающем, и глаза его строго следили за девушкой.

- Дрянная женщина! - бормотал он.-- Проклятая баба!

Она, одна она виновата в несчастьи, обрушившемся на их семью.

Гнев отца, придерживавшагося старинных взглядов, неспособного к нежности и прощению, его мужская гордость, заставлявшая его всегда считать женщину низшим существом, могущим причинит мужчине только огромное зло, преследовали бедную Марию де ла Луц. Она тоже подурнела, побледнела, похудела, и глаза её увеличились от следов слез.

Ей приходилось делать чудеса экономии, живя с отцом в этой лачуге. Но больше всех стеснений и забот, вызываемых бедностью, она страдала от немого упрека в глазах отца, от глухих проклятий, которыми он, казалось, осыпал ее каждый раз, как она приближалась к нему, отрывая его от его размышлений.

Сеньор Фермин жил, погруженный в мысли об ужасной ночи нашествия забастовщиков.

Для него с тех пор не случалось ничего, что имело бы какое-нибудь значение. Ему казалось, что он еще слышит грохот ворот Марчамалы, за час до восхода солнца, сотрясавшихся под яростными ударами неизвестного человека. Он встал, приготовив ружье, и открыл одну решетку... Но это был его сын, его Фермин, без шляпы, с руками в крови и с большой царапиной на лице, точно он дрался с несколькими человеками.

Слов было сказано немного. Он убил дома Луиса и потом убежал, ранив сопровождавшого того буяна. Этот незначительный рубец был доказательством ссоры. Ему нужно бежать, немедленно скрыться в безопасное место. Враги несомненно подумают, что он в Марчамале, и на заре лошади полицейских появятся уже в винограднике.

Это был момент безумного волнения, показавшийся бедному старику бесконечным. Куда бежать?.. Его руки открыли ящики комода, рылись в вещах. Он искал свои сбережения.

- Возьми, сынок; возьми все.

И он засыпал ему карманы дуро, пезетами, всем серебром, заплесневевшим от долгого лежанья взаперти, и медленно собиравшимся в течение многих лет.

Решив, что дал ему достаточно, он вывел его из виноградника. Бежать! Еще ночь, и они могут выйти из Хереса, незамеченные никем. У старика был свой план. Нужно разыскат Рафаэля в Матанцуэле. Парень еще сохранял дружеския отношения с бывшими товарищами коитрабандистами, и отвезет его по окольным тропинкам в Гибралтар. А там он может уехать, куда угодно: свет велик.

И в течение двух часов, отец и сын почти бежали, не чувствуя усталости, подгоняемые страхом и сходя с дороги всякий раз, как издали доносился шум голосов и лошадиный топот.

О, что за ужасное путешествие с мучительными открытиями! Это оно так доканало его. Когда разсвело, он увидел своего сына, с мертвенным лицом, всего в крови, с видом бегущого убийцы. Ему больно было видеть своего сына в таком состоянии, но отчаяваться было некогда. В конце концов, он мужчина, а мужчины часто убивают, не лишаясь из-за этого чести. Но когда сын в немногих словах объяснил ему, за что он убил, то старик думал, что умрет, ноги у него дрожали, и ему приходилось делать усилия, чтобы не упасть посреди дороги. Марикита, его дочь, она виновница всего этого! А, дрянь проклятая! И думая о поведении сына, он восхищался им, благодаря его за жертву от всей своей грубой души.

- Фермин, сын мой, ты хорошо сделал. Не было другого выхода, кроме мести. Ты лучший изо всей семьи. Лучше меня, который не сумел уберечь девченку.

Прибытие в Матанцуэлу было трагическим: Рафаэль оторопел от изумления. Убили его хозяина, и убил Фермин!

Монтенегро раздражился. Он хочет, чтобы Рафаэль отвез его в Гибралтар, и чтобы никто их не видел. Довольно слов. Желает он спасти его, или нет? Рафаэль, вместо всякого ответа, оседлал свою верную лошадь и еще другую из лошадей на мызе. Он сейчас же отвезет его в горы, а там о нем позаботятся другие.

Старик видел, как они помчались карьером, и пустился в обратный пут, согбенный внезапной дряхлостью, как будто вся жизнь его отлетела вместе с сыном.

После этого существование его проходило, как в туманном сне. Он помнил, что поспешно покинул Марчамалу и поселился в предместье в лачуге одной родственницы своей жены. Он не мог оставаться на винограднике после случившагося. Между семьей хозяина и его стояла кровь, и раньше, чем ему бросят ее в лицо, он должен был бежать.

Дон Пабло Дюпон предлагал ему милостыню, для поддержки его старости, хотя признавал его главным виновником всего случившагося, так как он не научил своих детей религии. Но старик отказался от всякой помощи. Покорно благодарю, сеньор: он преклоняется перед его благотворительностью, но скорее умрет с голода, прежде чем примет хот одну монету от Дюпопов.

Через несколько дней после бегства Фермина, он увидел своего крестника Рафаэля. Он был без места, так как ушел с мызы. Он приехал сказать ему, что Фермин в Гибралтаре, и что в один из следующих дней уедет в Южную Америку.

- И тебя тоже, - сказал старик с грустью, - ужалила проклятая муха, отравившая нас всех.

Юноша был печален, угнетен. Говоря с стариком у двери лачуги, он заглядывал внутрь с некоторым безпокойством, словно боясь появления Марии де-ла-Луц. Во время бегства в горы Фермин рассказал ему все... все...

чтобы убить снова!.. Сколько раз негодяй наверно издевался надо мной, видя, что я смотрю на него, как дурак, ничего не зная!..

Больше всего его огорчала смехотворность его положения, то, что он служил этому человеку. Он плакал над тем, что месть была совершена не его рукой.

Он не хотел работать. Какой толк быть честным? Он опять вернется к контрабанде. Женщины?.. на время, а потом колотить их как нечистых и безсердечных животных... Он хотел объявить войну половине мира, богачам, правителям, всем, которые вселяют страх при помощи ружей, и являются причиной того, что бедные попираются сильными. Теперь, когда бедный людь в Хересе, обезумев от страха, работал в полях, не поднимая глаз от земли, когда тюрьма была полна, и многие из тех, что раньше были готовы на все, стали ходить к обедне, чтобы избежать подозрений и преследований, теперь начнет действовать он, Увидят богачи, какого зверя они породили на свет, разрушив его иллюзии.

Контрабанда пойдет за жизнь. Позже, когда начнется жатва, он будет поджигать скирды, палить усадьбы, отравлять скот на пастбищах. Те, что сидят в тюрьме, ожидая момента казни, Хуанон, Маэстрико и другие несчастные, которые умрут на виселице, будут иметь мстителя.

Есть люди, достаточно смелые, чтобы последовать за ним, он составить конный отряд. Не даром он знает горы. Богачи могут приготовиться. Злым не поздоровится, а добрые смогут спастись, только дав ему денег для бедных.

Гнев его разгорался от этих угроз. Он говорил о том, что сделается разбойником с тем увлечением, которое с детства испытывают крестьяне к приключениям больших дорог. По его мнению, всякий обиженный человек мог отомстить, только сделавшись бандитом.

- Меня убьют, - продолжал он, - но раньше, чем меня убьют, говорю вам, крестный, я покончу с половиной Хереса.

И старик, разделявший волнение парня, одобрял его, покачивая головой. Он хорошо делает. Будь он молод и силен, Рафаэль имел бы лишняго товарища в отряде.

Рафаэль более не возвращался. Он бежал от того, чтобы демон не столкнул его с Марией де-ла-Луц. При виде её, он мог бы убить ее, или залиться слезами, как дитя.

Изредка, к сеньору Фермину приходила какая-нибудь старая гитана, или мальчик из тех, что продают в кафе и казино табак.

- Дедушка, это вам... От Рафаэля.

Это были деньги, посылаемые контрабандистом, и старик молча передавал их дочери. Парень никогда не показывался. От времени до времени он появлялся в Хересе и этого достаточно было, чтобы Козел и другие приспешники покойного Дюпона прятались по своим домам, избегая показываться в тавернах и кофейнях, посещаемых контрабандистом.

Сеньор Фермин жил изо дня в день, безразличный ко всему окружающему и к тому, что говорили о нем.

Однажды, скорбная тишина в городе вывела его на несколько часов из его оцепенения. Должны были повесить пятерых человек за нападение на Херес. Процесс велся быстро: наказание было необходимо, чтобы "порядочные люди" успокоились.

Вступление мятежных рабочих в город превратилось, с течением времени, в полную ужасов революцию. Страх сделал всех безопасными. Люди, видевшие, как забастовщики проходили без всяких враждебных намерений мимо домов богачей, молча соглашались на неслыханно-жестокое наказание.

Говорили о двух убитых в эту ночь, соединяя смерть пьяного сеньора с убийством несчастного писца. Фермин Монтенегро преследовался за убийство, процесс его велся отдельно, но общество ничего не теряло, преувеличивая события и возлагая одним убитым больше на счет революционеров.

Многие были приговорены к заключению в крепости. Суд с устрашающей щедростью расточал казни несчастному стаду, которое, казалось, с изумлением спрашивало себя, что такое оно сделало в ту ночь. Из приговоренных к смерти, двое были убийцами молодого писца, трое остальных шли на казнь в качестве опасных, за то, что говорили, угрожали, за то, что гордо думали, что имеют право на долю счастья в мире.

Многие лукаво подмигивали глазами, узнав, что Мадриленьо, инициатор похода на город, приговаривается только к заключению в крепости на несколько лет. Хуанон и его товарищ эль-де-Требухенья покорно ожидали последней минуты. Они не хотели жить, жизнь была им противна после горьких разочарований этой знаменитой ночи. Маэстрико ходил с удивлением, застывшим в его кротких, девичьих глазах, точно отказываясь верить в людскую злобу. Жизнь его была нужна потому что он опасное существо, потому что он мечтает об утопии, о том, чтобы знание перешло от немногих к огромной массе несчастных, как орудие искупления! И безсознательно поэтический ум его, заключенный в грубую оболочку, воспламенялся огнем веры и утешался в тоске своих последних минут надеждой на то, что другие идут за ним, толкая, как он говорил, и что эти другие в конце концов, опрокинут все силой своей массы, как капли воды образуют наводнение. Их убивали потому, что их было мало. Когда-нибудь их будет столько, что сильные, устав убивать, устрашенные огромностью своей кровавой задачи, падут духом и сдадутся, побежденные.

Сеньор Фермин видел из этой казни только безмолвие города, казавшагося пристыженным, видел испуганные лица бедняков, трусливое подобострастие, с которым они говорили о богатых.

Через несколько дней он уже совершенно забыл об этом происшествии. Он получил письмо: оно было от его сына, от его Фермина. Он находился в Буэнос-Айресе и писал ему, что надеется устроиться. Первое время, конечно, трудно, но в этой стране, с работой и настойчивостью, можно быть почти уверенным в успехе.

В другой раз его взволновала еще одна неожиданность. Сидя на солнце, у двери своего дома, он увидел тем человека, неподвижно стоящого около него. Он поднял голову и вскрикнул. Дон Фернандо!.. То был его кумир, добрый Сальватьерра, но постаревший, печальный, с потухшим взглядом за синими очками, точно его давили все несчастья и несправедливости города.

Его выпустили, позволили жить на свободе, без сомнения, зная, что он нигде не сможет найти угла, где бы свить гнездо; что его слова затеряются без отголоска в безмолвии ужаса.

Когда он явился в Херес, его старые друзья бежали от него, не желая компрометировать себя. Другие смотрели на него с ненавистью, как будто, вследствие своего вынужденного изгнания, он был ответствен во всех событиях.

Но сеньор Фермин, старый товарищ, был не из таких. Увидя его, он встал, пал в его объятия, с воплем сильных людей, которые задыхаются, но не могут плакать.

- Ах, дон Фернандо!.. Донь Фернандо!..

Сальватьерра утешал его. Он знал все. Смелее! Он был жертвой социальной испорченности, которую он громил со всем пылом аскета. Он мог еще начать жизнь заново, вместе со всеми своими. Мир велик. Там, где смог устроиться его сын, может попытат счастья и он.

И Сальватьерра стал приходить иногда по утрам навестить старого товарища. Но он скоро уехал. Говорили, что он живет то в Кадиксе, то в Севилье, бродя по андалузской земле, хранившей воспоминание о его геройствах и великодушных порывах и останки единственного существа, любовь которого скрашивала ему жизнь.

Он не мог жить в Хересе. Сильные смотрели на него злобными глазами, словно желая на него броситься, бедные избегали его, боясь сношений с ним.

Прошел еще месяц. Однажды, подойдя к двери дома, Мария де-ла-Луц чуть не упала в обморок. Ноги её дрожали, в ушах звенело; вся кровь жгучей волной прилила к её лицу, и потом отлила, оставив его зеленовато бледным. Перед ней стоял Рафаэль, закутанный в плащ, точно дожидаясь ее. Она хотела бежать, скрыться в самую глубь лачуги.

- Мария де-ла-Лу!.. Марикилья!..

Это был тот же нежный и умоляющий голос, как когда они виделись у решетки, и, сама не зная как, она повернулась, робко подошла ближе, смотря полными слез глазами на своего бывшого жениха.

Он тоже был печален. Грустная серьезность придавала ему некоторое изящество, смягчая его грубую внешность боевого человека.

- Мария де-ла-Лу, - прошептал он.-- Только на два слова. Ты меня любишь и я тебя люблю. Зачем нам проводить остаток жизни в злобе, как какие-нибудь несчастные?.. До недавних пор я был так глуп, что мне хотелось убит тебя. Но я поговорил с доном Фернандо, и он убедил меня своей ученостью. Это уж прошло.

И он подтвердил это энергичным жестом. Кончилась разлука, кончилась ревность к негодяю, которого он не мог воскресить, и которого она не любила; кончилось отвращение к несчастью, в котором она не была виновата.

Они уедут отсюда. Он так глубоко презирает эту страну, что не желал даже вредить ей. Самое лучшее покинуть ее, положить между нею и ними много миль суши, много миль воды. Разстояние уничтожит дурные воспоминания. Не видя города, не видя его полей, они совершенно забудут перенесенные горести.

Они поедут к Фермину. У него есть деньги на путешествие всем троим. Последние разы контрабанда была удачна; он совершил безумие, удивившее своей дерзостью пограничников. Его не убили, и удача воодушевляла его на большое путешествие, которое изменит его жизнь.

Он знает эту молодую страну, и они поедут в нее, - его жена, он и крестный. Дон Фернандо описывал ему этот рай. Безчисленные табуны диких коней, ожидающих всадника; огромные пространства земли, не имеющия хозяина, не имеющия тирана, и дожидающияся руки человека, чтобы зародить жизнь, таящуюся в её недрах. Где найти лучший эдем для бодрого и сильного крестьянина, доселе душой и телом раба праздных людей.

только тому, кто лишил ее девственности. Но так как негодяй умер, и Рафаэль, которого она не хотела обманывать, великодушно мирился с положением, прощая ее, то она соглашалась на все... Да; бежать отсюда! И как можно скорее!..

Парень продолжал излагать свои планы. Дон Фернандо брался уговорить старика; кроме того он даст им письма к своим друзьям в Америке. Раньше, чем через две недели, они сядут на пароход в Кадиксе. Бежать, бежать, как можно скорее, из этой страны эшафотов, где ружья должны были утолять голод, и богатые отнимали у бедных жизнь, честь и счастье!..

- Когда мы приедем, - продолжал Рафаэль, - ты будешь моей женой. Мы повторим наши разговоры у решетки. Более того. Я удвою свою нежность, чтобы ты не думала, что во мне осталось какое-нибудь горькое воспоминание. Все прошло. Дон Фернандо прав. Грехи тела значат очень мало... Самое важное любовь; остальное - заботы животных. Твое сердечко ведь принадлежит мне? И оно все мое!.. Мария де-ла-Лу! Звезда души моей! Пойдем на встречу солнцу; теперь мы рождаемся по настоящему; сегодня начинается наша любовь. Дай, я поцелую тебя в первый раз в жизни. Обними меня, товарищ, чтобы я видел, что ты моя, что ты будешь поддержкой моих сил, моей помощью, когда начнется наша борьба там...

И они обнялись в дверях лачуги, соединив губы без малейшого волнения плотской страсти, и долго стояли так, как бы пренебрегая мнением людей и любовью своей бросая вызов условностям старого мира, который они готовились покинуть.

Сальватьерра проводил в Кадикс на трансатлантический пароход своего товарища, сеньора Фермина, ехавшого в новый свет с Рафаэлем и Марией де-ла-Луц.

Сальватьерра чувствовал, как у него выступают слезы на глазах. Все его привязанности, воспоминания прошлого исчезли, унесенные смертью или несчастьем. Он оставался один среди народа, который хотел освободить и который его уже не знал. Новые поколения смотрели на него, как на сумасшедшого, внушавшого некоторый интерес своим аскетизмом; но не понимали его слов.

И смеялись! И советовали ему подчиниться, издеваясь над его благородными стараниями! Но разве рабство будет вечно? Разве стремления человеческия навсегда замрут на этой временной веселости удовлетворенного животного?

Вечерело; близилась ночь, предшественница нового дня. И сумерки человеческих стремлений тоже временны. Справедливость и свобода дремлют в сознании всякого человека. Оне проснутся.

над своими головами первые лучи солнца, в то время, как остальной мир погружен еще во мрак. Они будут избранниками; и в то время, как крестьянин оставался в поле, с покорной серьезностью вола, обездоленный в городе просыпался, становился на ноги и шел за единственным другом несчастных и голодных, за тем, кто проходит через историю всех религий, заклейменный именем Демона, и кто теперь, отбросив нелепые украшения, которыми наделяла его традиция, восхищает одних, и ужасает других самой гордой красотой, красотой Люцифера, ангела света, имя которому Возмущение... Социальное Возмущение!

КОНЕЦ.