Дон Карлос.
Том 1. Часть 1.
XXII. Друзья

XXII. Друзья

Среди камергеров и адъютантов, присутствовавших в дежурном зале королевского дворца, царило уныние. Все разговаривали вполголоса, на лицах видны были озабоченность и какое-то беспокойство. Причина была в том, что положение короля Амедея из-за бесчисленных партий, выступавших против него, со дня на день становилось все затруднительнее. Среди придворных, дежуривших в этом зале, находились и генерал Мануэль Павиа де Албукерке, и бригадный начальник Жиль-и-Германос.

Общество разделилось на маленькие группы, там потихоньку говорили друг другу, что король потерял всякую надежду удержать испанский престол, что оставаться ему далее в Мадриде, среди враждебных партий, среди раздоров и распрей, усиливающихся с каждым днем, невозможно!

Действительно, за исключением одной, самой немногочисленной, партии, никто в Испании не хотел иметь на престоле сына итальянского короля. Вся страна разделилась на множество партий, враждовавших между собой и производивших смуты, беспорядки и волнения. Одна стояла за возведение на престол дона Карлоса, другая хотела сделать королем его брата Альфонса, третья - сына изгнанной королевы Изабеллы, а самая многочисленная и сильная партия хотела провозгласить республику, но при этом она разделилась на две партии. Одна из них настаивала на избрании в президенты гражданина Кастелара, а другая - графа Монпансье, супруга сестры Изабеллы. В группах, составившихся в дежурном зале, говорили об этом гибельном разделении, угрожавшем Испании всевозможными бедствиями и разорением.

Понятно, что при таком положении дел участь короля Амедея была незавидна, стало ясно, что он ошибся в своих предположениях и расчетах и нашел не то, чего ожидал! Теперь ему не оставалось ничего другого, как покинуть страну, разделившуюся на партии и враждебно к нему настроенную. Королевская корона даже при благоприятных обстоятельствах нелегка, каково же иметь ее на своей голове, когда со всех сторон тянутся алчные руки, желающие во что бы то ни стало ее сорвать!

У короля Амедея не было ни одного преданного ему генерала, не было армии, на которую он мог бы рассчитывать, и народ не любил его. Маршал Серрано, так долго бывший его приверженцем, в последнее время тоже отшатнулся, хотя открытого разрыва между ними и не произошло, но король, по-видимому, начал оказывать ему недоверие, что оскорбляло и раздражало маршала, вследствие чего преданность его охладела.

Прим, пользовавшийся прежде, как и Серрано, расположением короля и имевший на него наибольшее влияние, стал жертвой враждебных партий и был убит на улице. Со стороны Франции Амедей также не имел никакой поддержки, ибо Франция, сделавшись республикой, разумеется, не могла быть защитницей королевского трона. А кроме того, претендент на испанскую корону, дон Карлос, имел многочисленных приверженцев и весьма сильные связи на юге Франции, основанные не на уважении и бескорыстной преданности ему, а на рае-чете и интересе, поскольку оттуда поставлялось оружие и провиант для его армии. Пиренеи, эта дикая романтическая местность, отделяющая Францию от Испании, стала оплотом карлистов. Множество искателей приключений стекалось туда, чтобы поступить в армию дона Карлоса. А для снабжения этой армии продовольствием и оружием тянулись из Франции целые караваны с амуницией и прочим снаряжением.

Впрочем, дон Карлос не довольствовался только сухопутными перевозками, он нанимал также морские разбойничьи корабли, которые привозили морем все необходимое, для того, чтобы превратить скверно одетые и плохо вооруженные отряды в регулярное, сильное войско. Таким образом, власть его росла с каждым днем, и он называл уже себя королем испанским, назначал министров и генералов, входил в переговоры с народом и рассчитывал в самом скором времени торжественно въехать в столицу. Это ему казалось тем более возможным, что страна была обессилена своим разделением на партии.

К тому же и духовенство, непосредственно участвующее во всех делах Испании и играющее такую значительную роль в жизни страны, приняло его сторону.

Великий инквизитор разослал повсюду секретные предписания принимать принца как будущего короля и оказывать ему во всем содействие и помощь, после чего все духовенство примкнуло к партии карлистов и стало открыто склонять народ к признанию его королем.

Этой благодатной стране, которая столь щедро была одарена природой, угрожала опасность стать жертвой неурядиц и кровавых междоусобиц.

Спасения ждать было неоткуда! Никто не надеялся, да и нельзя было надеяться, что король Амедей окажется в силах восстановить общественный порядок и спокойствие в стране, где царила смута.

Конечно, в Мадриде было много военачальников, известных своей храбростью и доблестью в военном деле, но не было руководящей силы, не было сильной, энергичной руки, которая могла бы дать им направление.

Был испытанный полководец Серрано, был и Конхо, не уступавший ему ни в храбрости, ни в знании дела, был и Цабала, и Мануэль Павиа де Албукерке, был Жиль-и-Германос, недавно отличившийся необычайным своим мужеством. Остановимся на последних, чтобы поближе познакомить с ними читателя.

всякой помощи со стороны отца, так как считал недостойным прибегать к помощи родителей, и, действительно, с самого его поступления в военную школу, где он проявил работоспособность и прилежание, отец не помогал ему ни деньгами, ни протекцией, ибо, как и сын, считал, что лучшие люди - это те, что становятся на ноги сами, без посторонней помощи. По-видимому, он был прав, по крайней мере на его сыне справедливость такой точки зрения оправдывалась блистательным образом.

Жиль поступил в военную школу очень юным, там познакомился он с Мануэлем Павиа, и вскоре знакомство это переросло в тесную дружбу. Связывало их еще и то, что Мануэль тоже не имел никакой протекции и пробивался на жизненном пути только собственными усилиями. Он, впрочем, самой судьбой был лишен всякой опоры и поддержки, поскольку девяти лет от роду остался круглым сиротой и был взят ко двору королевы Христины и сделан пажом в знак уважения к его аристократическому происхождению.

Уже в то время карлисты были враждебно настроены к властвующему дому и стремились лишить короны десятилетнюю королеву Изабеллу или же похитить ее и захватить в плен. Однажды они пришли тайком в Мадрид и незаметно пробрались ко дворцу, воспользовавшись темнотой ночи.

Стража во дворце и вокруг него была незначительна, и толпы карлистов, внезапно напав на нее, сумели окружить дворец. Расчищая себе дорогу штыками и пулями, они пробрались уже и в сам дворец, намереваясь похитить королеву, спавшую безмятежным крепким сном. На помощь никто не явился, в казармах, по-видимому, ничего не знали об этом ночном нападении.

Опасность росла с каждой минутой! Все камеристки, находившиеся во дворце, сбежались в слезах в спальню малютки-королевы и бросились на колени перед ее кроваткой, камергеры попрятались неизвестно куда, думая прежде всего о своем собственном спасении. Десятилетняя королева, проснувшись от шума, в испуге расплакалась, не понимая, в чем дело, и не подозревая о том, какая ей грозит опасность!

и мужеством, внушившим доверие маленькой Изабелле, она просила его выполнить свое намерение и спасти ее. Тогда паж запер все двери комнат, соседних со спальней, и, воодушевляя стражу своим мужеством и примером, прорвался во главе ее сквозь толпы карлистов, овладевших дворцом.

В рукопашной схватке, без которой, конечно, не обошлось, он был ранен и хотя кровь из раны текла ручьем, он, не обращая на это внимания, продолжал свой путь и сумел выбраться из дворца. Он тут же бросился в казармы, к Эспартеро, правителю Испании и опекуну малолетней королевы.

"Наконец-то войска двинулись ко дворцу и улицы огласились барабанным боем...", - так рассказывал об этом историческом происшествии корреспондент венской газеты. Мы приведем здесь всю эту статью слово в слово, чтобы показать, что большинство героев нашего повествования никак не вымышленные личности, но люди, действительно принадлежащие истории. Итак, корреспондент писал следующее: "...Шум, производимый мерным шагом пехоты, двигающейся колоннами, треск ехавшей артиллерии, наконец, грохот пушечных выстрелов, оглушавших окрестность, заставили карлистов бежать из дворца и сложить оружие перед национальной гвардией и войсками, приведенными Эспартеро на выручку королеве.

Начинало светать, когда всемогущий опекун-регент Испании вошел в комнату малолетней королевы.

 Ваше величество, - сказал он ей. - Ваши враги сдались!

-- Мои враги! - воскликнула она. - Почему они сделались моими врагами? - Затем, окинув всех окружающих ищущим взглядом, она спросила торопливо и взволнованно: - А где тот мальчик, который так отважно пробрался между врагами и привел на помощь войска?

Эспартеро отворил дверь и ввел маленького героя, еще не смывшего пыль и кровь.

-- Ты спас меня, - сказала она пажу, протягивая ему руку, - благодарю тебя! Ты ранен? Бедный мальчик!

-- Ваше величество, - возразил паж, - испанский дворянин никогда не бывает мальчиком, как испанская королева не бывает девочкой!

-- Ну, в таком случае, кавалер, - прибавила она кротким, почти умоляющим голосом, - скажите мне, как ваше имя?

-- Мануэль Павиа де Албукерке к услугам вашего величества!

В то время, - продолжает вышеупомянутый корреспондент, - в Мадриде много говорили о девятилетнем Мануэле Павиа и видели в нем любимца и наперсника королевы, оказавшего ей такую важную услугу, на какую из-за недостатка мужества или преданности не решился никто из взрослых людей, находившихся во дворце. Но неустрашимый, отважный характер мальчика, его сознательное мужество возбудили в душе Эспартеро опасения встретить в нем со временем соперника, чье влияние на юную королеву может оказаться более сильным, и это стало причиной его удаления из дворца.

Мануэль был помещен в военную школу, позже, когда он стал взрослым, повышение его шло очень медленно. Зиму он проводил обычно в Мадриде, лето - на пиренейских водах.

В мадридских салонах того времени говорили преимущественно о политике, и Мануэлю была не чужда эта тема, он говорил об этом дельно и умно.

Притом он был настоящий любимец общества, отличный товарищ и галантный кавалер, дамы влюблялись в него наперебой, но связь у него была всегда только с одной; связи эти возбуждали каждый раз бесконечные разговоры и волнения в мадридском высшем обществе.

Говорили об этом герое, что он имел до тридцати дуэлей, которые, однако же, для него всегда заканчивались удачно. Его отношения с герцогиней Царейос, потом с маркизой Эйлерой и, наконец, последняя связь с герцогиней Мединой давали богатую пищу для разговоров. Но известен он был не только как неустрашимый и ловкий боец, как отличный, меткий стрелок, но и как лучший танцор ригодона во всей Испании".

Как мы уже сказали выше, Мануэль подружился в военной школе с Жиль-и-Германосом, впоследствии к этому дружескому союзу присоединился еще отец Антонио, познакомившийся с Мануэлем на пиренейских водах, куда оба отправлялись каждое лето. Антонио ездил туда для подкрепления своего слабого здоровья, подорванного напряженной учебой. Вскоре знакомство молодых людей перешло в тесную искреннюю дружбу, и Жиль тоже привязался к доброму патеру. С течением времени этот дружеский союз укреплялся все больше и больше.

больше" об этом не говорить, не затрагивать его прошлого, воспоминания о котором слишком тяжелы и печальны для него. С тех пор разговор об этом никогда не возобновлялся.

Однако ж Жиля разбирало любопытство, ему хотелось узнать прошлое своего друга, и, наконец, желание это исполнилось. Случайно он встретился с человеком, хорошо знавшим монастырь, в котором воспитывался Антонио, и воспользовался этим, чтобы разузнать о прошлом друга, так интересовавшем его. Полученные сведения он не замедлил передать Мануэлю со всеми подробностями.

-- Около двадцати лет тому назад, еще младенцем, Антонио оказался в монастыре, - рассказывал Жиль Мануэлю в дежурном дворцовом зале в описываемый нами вечер, - и с тех пор монастырь стал для него родным домом.

-- Стало быть, он тоже сирота, как и я, - заметил Мануэль.

-- В монастырских реестрах об этом ничего не сказано, но, судя по некоторым данным, в монастыре предполагают, что родители его были живы, но, вероятно, вследствие каких-то важных причин вынуждены были удалить его от себя и отказаться от него! Одет он был богато, в тонкое вышитое белье, которое сохраняется до сих пор в монастырских кладовых. Впрочем, то, что родители его были живы, это только предположение, утверждать этого никто не может, так как о них не было никаких слухов и сами они никогда не подавали о себе никаких знаков, забросив бедного ребенка в монастырь, где его воспитывали как приемыша. Я уверен, что, отверженный с детства родной семьей, не зная никогда ни привязанности, ни материнской нежности, он не имел понятия ни о каком чувстве любви и преданности.

 Кто знает, - заметил Мануэль, - может быть, за всем этим кроется какая-нибудь семейная драма или затеянная из-за наследства гнусная интрига, жертвой которой он стал. Трудно поверить, что он провел свое детство и юность среди суровых монахов, не зная ни любви, ни привязанности! Сердце у него мягкое, нежное, восприимчивое, в нем нет ни безучастия к людям, ни холодного эгоизма, напротив, он глубоко сочувствует всему происходящему вокруг него, в его душе нет ни желчи, ни тщеславия, ни суетной гордости.

-- Антонио я люблю не меньше, чем тебя, - сказал Жиль, - и не подметил в нем ничего такого, что могло бы поколебать мои чувства к нему. Я нимало не осуждаю его за скрытность, я лишь удивляюсь ей, так как, казалось бы, между нами, в нашем дружеском тесном кругу, ее могло бы и не быть, но, видно, причина такой скрытности в его характере, в его натуре, а может быть, в его положении!

-- Не говорил ли он тебе на днях, что намеревается оставить дворец графа Кортециллы? - спросил Мануэль.

 Да, и, наверное, у него есть на это какая-то важная причина, только сделать это ему будет нелегко!

-- Видимо, начальники переводят его куда-нибудь в другое место, патеры ведь не имеют своей воли.

 Может быть! Скорее всего, он действительно принял это решение не по своей воле, а просто вынужден был подчиниться!

-- В таком случае, я, наверное, угадал, - заметил Мануэль, - сказав, что ему дали другое назначение.

-- Может быть, он действовал во дворце графа Кортециллы не совсем так, как хотело бы его духовное начальство, и в наказание его переводят на худшее место, как это часто случается и у нас, - сказал Жиль. - Я уверен, что Антонио ни в коем случае не пойдет против своих убеждений и против совести в угоду начальству и никакими наказаниями принудить его к этому нельзя. Он очень тверд в некоторых вещах, даже более чем тверд - непреклонен!

-- Да, самостоятельность и непреклонность нашего друга не дадут ему достичь высоких должностей на его поприще, а он был бы к этому очень способен. Увы, это никого не интересует. Для достижения высших должностей требуется одно - слепое, беспрекословное послушание, а на духовном поприще рассуждение и размышление еще в меньшей чести, чем на любой светской службе.

-- Молчи, он идет, - прошептал Жиль.

-- Я пришел ненадолго, - сказал он, поклонившись обоим друзьям. - Простите, что не остаюсь с вами как обычно.

-- Что случилось? Ты ужасно изменился! - спросил Мануэль.

-- Говори же, - сказал Жиль в свою очередь, обращаясь к патеру, - что с тобой?

-- Это страшный удар, - почти неслышно ответил Антонио, - он потряс меня до глубины души.

 Тебя оскорбили, понизили по службе? - спросил Мануэль.

Патер с холодной улыбкой покачал головой.

-- Неужели вы думаете, что это могло бы меня потрясти, - сказал он презрительно. - Я умею переносить невзгоды, касающиеся лично меня!

-- Значит, во дворце графа Кортециллы какое-то несчастье? - спросил нетерпеливо Мануэль. - Говори же наконец!

-- Да, во дворце большое несчастье!

 Инес, графиня Инес...

-- Инес исчезла! Ночью она ушла потихоньку из дома, не оставив никаких следов!

-- Боже мой, что же это значит? - воскликнул Мануэль.

-- Графиня Инес не захотела покориться воле графа, она предпочла бегство, предпочла потерять все - отца, кров, свое блестящее положение в свете и свои богатства.

-- А, понимаю, все это случилось из-за дона Карлоса!

 Опасаюсь, что так!

-- Какой смелый и какой необдуманный шаг! - заметил Жиль. - Бедная неопытная девушка!

 Это ужасно! Нельзя допустить, чтобы она столкнулась с теми опасностями, которыми грозит ей улица, - сказал Мануэль. - Куда она, бедная, денется, что будет делать? Ее ждут только нужда и несчастье! Банды карлистов бродят кругом. Что если она попадет в руки этих разбойников?

-- О! Какой ужасный был день, страшная ссора произошла между графом и мной! Разъяренный, взбешенный, он обвинял меня и так грубо говорил со мной, он требовал, чтобы я возвратил ему его дочь, - рассказывал Антонио, бледный как смерть от душевных страданий, наполнявших его душу.

-- Он требовал от тебя, чтобы ты возвратил ему дочь? Сумасшедший! - воскликнул Мануэль. - Кто же виноват в этом несчастье, как не он сам!

 Молчи, друг мой.

-- Разумеется, он! Хотел принудить свою единственную дочь выйти замуж за дона Карлоса, которого она презирает, - продолжал Мануэль, не слушая Антонио, пытавшегося остановить и успокоить его. - Я пойду к нему и скажу, что он сам виноват в этом, и тогда...

-- Не делай этого, друг мой! Граф наказан и без того! Страх и горе лишают его рассудка! Он сам не понимает, что делает! Он бросился на меня со шпагой!

-- Ах, безумец, - воскликнул Жиль.

-- В своем отчаянии он начал обвинять меня в случившемся несчастье и кинулся на меня. Я подставил грудь, и он опомнился. Я говорю вам, что горе лишило его разума! Он кричал, что готов все простить мне, лишь бы Инес возвратилась домой, потом опять начал осыпать меня упреками, обвинял в том, что я отдалял ее от принца, что я подтолкнул ее к отчаянному поступку!

 Как же ты ответил на все эти оскорбления? - спросил Жиль.

-- Никак не ответил, друг мой. Я только старался побороть" свое раздражение, смириться духом и, наконец, простил ему все его действия и слова, сказанные в отчаянии.

-- Это слишком великодушно!

-- Единственное, что я сделал, это покинул его дом, в котором мне слишком тяжело было оставаться. Да и зачем оставаться в этой пустыне, где все напоминало мне исчезнувшую, пропавшую без следа Инес? Осиротевший дворец казался мне могилой, вымершим домом! Я простился с графом, метавшимся взад и вперед по комнатам, поблагодарил его за все прежнее мое житье-бытье у него...

-- Зачем же ты благодарил его? Недоставало еще этого! - воскликнул Жиль.

 Вышел я из этого дома совсем другим. Я чувствовал, что потерял все на свете, что для меня больше ничего не осталось в жизни, - проговорил Антонио, изменив своей обычной сдержанности под тяжестью душевной скорби, которую он не сумел скрыть.

-- Кто бы не посочувствовал тебе, - проговорил Жиль с душевным участием, сжимая в своих руках руку друга. - Жестокие слова графа вывели бы из себя любого, даже совсем бесчувственного человека!

-- Ты думаешь, что на меня так сильно подействовали обвинения графа? - спросил Антонио, горькие, безнадежные слова которого были вызваны той душевной болью, причины которой он глубоко скрывал от всех. - Друг мой, я простил давно его обидные подозрения, его нападки на меня, он слишком несчастлив и слишком жестоко наказан.

-- Я решился, - твердым голосом сказал Мануэль, выходя из глубокой задумчивости, в которую повергло его известие об исчезновении Инес. - Я хочу найти графиню во что бы то ни стало!

-- Это и мое намерение, - заметил Антонио.

 В таком случае, я к вам присоединяюсь, и втроем мы сумеем ее найти и защитить, - воскликнул Жиль.

-- Я сейчас же отправлюсь, чтобы выхлопотать дозволение выйти из Мадрида с военным отрядом, - проговорил Мануэль. - Надо сделать все, чтобы напасть на ее след. Нет ли у тебя каких-нибудь соображений насчет того, куда она могла бы отправиться?

Антонио покачал отрицательно головой.

-- Послушай, а не отправилась ли она к Амаранте? - сказал Мануэль, и глаза его сверкнули при этих словах. - Там я, несомненно, что-нибудь узнаю, если не найду самой Инес.

-- Напрасная надежда, друг мой.

 Так ты был уже у этой девушки, которую графиня так любила и защищала?

 Я был у нее, но ее не нашел, она тоже скрылась.

-- Так, верно, они вместе убежали!

-- Кто же это может знать.

-- Я найду ее, хотя бы она была на краю света! - воскликнул Мануэль. - До свидания, друзья.

 Мы тоже будем искать ее, - сказал Жиль, - это - наша общая цель.

Трое друзей оставили дежурный зал и, выйдя вместе, расстались, поклявшись друг другу отдать все силы для достижения цели.