Покерфлетские изгнанники

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Покерфлетские изгнанники (старая орфография)

Когда мистер Джон Окгерст, игрок, вышел на главную улицу городка Покерфлета утром 23го ноября 1850 года, он заметил перемену в её нравственной атмосфере происшедшую за ночь. Два, три человека, сериозно разговаривавшие между собою, замолчали когда он подошел, и обменялись многозначительными взглядами. В воздухе заметно было какое-то праздничное веяние, которое в городке непривычном к праздничным впечатлениям имело угрожающий характер.

На покойном, красивом лице мистера Окгерста не выразилось большого внимания к этим признакам; может-быть ему были известны их причины, но это другой вопрос. "Верно они кого-нибудь высматривают", разсудил он; "может-быть меня." Он спрятал в карман платок которым только-что смахнул красную пыль со своих новеньких сапог, и с полным спокойствием избавил себя от дальнейших догадок.

В самом деле город "высматривал". В последнее время ему пришлось лишиться нескольких тысяч долларов, двух ценных лошадей и одного из первых граждан. На него напал припадок добродетельной реакции, такой же неосновательной и необузданной как и поступки возбудившие ее. Тайный комитет решил избавить город от всех недостойных жителей. Это было сделано навсегда в отношении к двум человекам которые уже висели на ветвях сикомора, и временно относительно нескольких других подозрительных лиц которые были приговорены к изгнанию. К сожалению, я должен сказать что некоторые из этих последних были дамы.

Мистер Окгерст был прав думая что он включен в эту категорию. Некоторые из членов комитета требовали было чтоб он был повешен ради примера и вместе с тем для того чтобы можно было безопасно вознаградить себя из его карманов за те деньги которые он выигрывал. "Это совершенно несправедливо", сказал Джим Вилер, "позволять этому молокососу из Роринг-Кампа, совсем чужому у нас, обирать наши деньги." Но это узкое местное предубеждение должно было уступить безсознательному чувству справедливости тех которые имели счастие выиграть у мистера Окгерста. Мистер Окгерст выслушал свой приговор со спокойствием философа, и тем с большим хладнокровием что до него дошли слухи о колебании его судей. Он не был бы настоящим игроком еслибы не признавал судьбы; и жизнь была, по его мнению, не более как неверная игра. Вооруженный отряд проводил изгоняемое зло за пределы города. Кроме мистера Окгерста, который был известен за отчаянного и хладнокровного человека и для устрашения которого и был назначен отряд, общество изгнанников состояло еще из одной молодой особы известной под именем герцогини, другой которая имела прозвание тетушки Шилтон и дяди Вилла, дознанного пьяницы и подозреваемого в воровстве. Кавалькада не вызвала никакого замечания у зрителей, и ни одно слово не было произнесено провожавшими. Только когда дошли до канавы обозначавшей границу городских владений, начальник конвоя обратился к ним с несколькими словами относившимися прямо к делу. Изгнанникам воспрещалось возвращаться под страхом смерти. Когда конвой удалился, их долго сдерживавшияся чувства безпрепятственно вылились наружу. Герцогиня расплакалась, тетушка принялась гневно ворчать, а дядя Вилл разразился целым залпом восклицаний. Один только философ Окгерст молчал. Он спокойно выслушал желание тетушки задушить кого-то, уверения герцогини что она умрет на дороге, и страшные проклятия которыми точно палил дядя Вилл на ходу. С веселостию свойственною его классу он потребовал чтобы герцогиня села на его лошадь вместо плохого мула на котором она ехала. Но этот поступок не сблизил и не сдружил общества.

Дорога в городок Сандибар, который представлял единственное возможное убежище нашим эмигрантам, лежала через ряд крутых холмов. До него был верный день усиленной езды. Была уже глубокая осень, и общество скоро оставило за собою умеренные влажные страны гор и вступило в холодный, сухой, сжимающий воздух Сьерр. Тропинка была узка и неудобна. Около полудня герцогиня сползла с седла на землю, объявила что дальше она не пойдет, и общество остановилось.

Место было необыкновенно дикое и поражающее. Лесистый склон окруженный с трех сторон обрывистыми утесами голого гранита мягко спускался к краю другого обрыва, откуда была видна вся долина. Конечно трудно было бы найти лучшее место для стоянки еслиб она была кстати. Но мистер Окгерст знал что они не прошли еще и половины дороги и что ни одежда их, ни запасы не допускали остановок. Он коротко и ясно указал на это своим товарищам, прибавив мудрое замечание о "безумии бросать карты пока игра еще не сыграна". Но у них была с собою влага которая в этой нужде заменяла для них пищу, топливо, отдых и предусмотрительность. Несмотря на его увещания скоро они все были под её влиянием. Дядя Вилл быстро перешел из воинственного настроения в какое-то отупение. Герцогиня сделалась вялою, а тетушка захрапела. Мистер Окгерст один стоял прислонясь к утесу и спокойно смотрел на них.

Мистер Окгерст не пил. Это обусловливалось его занятием которое требовало хладнокровия, безстрастия и присутствия духа и, по его собственным словам, он находил это неудобным. Глядя на своих спящих товарищей, он в первый раз глубоко почувствовал всю тягость отчужденности связанной с его презираемым промыслом, все бремя неразлучных с ним привычек и пороков. Чтоб отогнать от себя мрачные мысли, он вздумал заняться чисткою своего черного платья, мытьем рук и лица и другими подобными заботами, всегда составлявшими принадлежность его внимательной опрятности. Мысль о том чтобы бросить слабых и жалких товарищей никогда не приходила ему в голову. Все-таки он не мог не чувствовать недостатка в том возбуждении которое, странно сказать, было более всего необходимо для спокойного хладнокровия которым он отличался. Он смотрел на угрюмые стены которые отвесно подымались на тысячу футов над окружавшими его соснами; на грозно нахмуренное небо; на долину внизу, на которую уже спускалась тень.... Вдруг он услышал свое имя.

По тропинке тихо поднимался всадник. В свежем, открытом лице его мистер Окгерст узнал Тома Симсона из Сандибара, иначе известного под именем "невинного младенца". Он встретился с ним несколько месяцев тому назад за "маленькою партией" и выиграл хладнокровно все состояние простодушного юноши, доходившее до сорока долларов. Окончив игру, мистер Окгерст отвел молодого спекулятора в другую комнату и сказал ему: "Томми, вы добрый мальчик, но вы в игре ни на грош не смыслите; не пробуйте больше играть". Он положил ему в руку все выигранные у него деньги и тихонько вытолкнул его за дверь; с тех пор Том Симсон стал его преданным рабом. Это слышалось и в его детски-восторжеввом приветствии мистеру Окгерсту. Он разказал что отправляется в Покерфлет искать счастия. "Один?" - Нет, не совсем один; собственно он убежал с Пайни Вудс. Ведь мистер Окгерст помнит Пайни? Что прислуживала за столом в "Доме умеренности" в Сандибаре? Они уже давно дали друг другу обещание, но старый Джек Вудс не соглашается, вот они и убежали и отправляются в Покерфлет чтобы там обвенчаться. А теперь они совсем истомились. Как это хорошо что они напали на такое отличное место для стоянки, да еще и на общество!

Все это Том проговорил чрезвычайно быстро, а между тем Пайни, толстенькая, хорошенькая девушка лет пятнадцати, выдвинулась из-за сосны, за которой она краснела украдкой, и подъехала к своему жениху. Мистер Окгерст редко заботился о мнении других, еще реже о приличиях; во теперь он смутно сознавал что их положение не совсем ловкое. Он однако сохранил настолько присутствие духа чтобы толкнуть дядю Вилла, который собирался что-то сказать, а дядя Вилл оказался достаточно трезвым чтобы призвать в толчке мистера Окгерста высшую силу, не терпящую пренебрежения. Затем Окгерст принялся убеждать Тома Симсона не останавливаться, но тщетно. Он даже указал на то что у них не было ни провизии, ни средств к остановке. Но к несчастию Том отразил все эти доводы объявив что у него есть еще один мул навьюченный провизией, и указав на остатки чего-то в роде шалаша, сплетенного из веток, которые он открыл не далеко от тропинки. "Пайни может приютиться вместе с мистрис Окгерст", сказал Невинный Младенец указывая на герцогиню, - "а я ужь сумею устроиться".

Только увещательная нога мистера Окгерста спасла дядю Вилла, а то бы он разразился раскатами хохота. Но тут он почувствовал необходимость удалиться куда-нибудь подальше вверх по горе, до тех пор пока к нему не возвратится спокойствие. Там он поделился своим весельем с высокими соснами, и много им пришлось увидеть гримас на его лице, неудержимых движений ногами и других подобных непристойностей. Возвратившись к своим спутникам, он застал их всех занятых повидимому дружелюбным разговором, вокруг огня; так как в воздухе стало необыкновенно свежо и на небе нависли тучи. Пайни с детским одушевлением разказывала что-то герцогине, которая слушала с участием и оживленностью, каких в ней давно уже не было заметно. Том с таким же успехом проповедывал пред мистером Окгерстом и тетушкой, начинавшею делаться ласковее.

-- Э, да тут целый пикник! сказал дядя Вилл со внутреннею насмешкой, оглядывая группу путников, яркий огонь и стреноженных животных в отдалении. Вдруг какая-то мысль мелькнула сквозь спиртные пары омрачавшие его разсудок. Верно в ней было что-нибудь очень забавное, потому что он опять вдруг скорчил ногу и заткнул рот кулаком.

Тени начинали медленно подниматься вверх по горе, легкий ветерок качал верхушки деревьев и стонал в их длинных угрюмых ветвях. Развалившийся шалаш был починен, покрыт сосновыми ветками и предоставлен дамам. Жених и невеста, прощаясь пред сном, так чистосердечно поцеловались, таким простодушным и искренним поцелуем что его можно было бы слышать и выше колыхавшихся сосен. Изнуренная герцогиня и недоброжелательная тетушка вероятно были слишком утомлены чтоб обратить внимание на это новое доказательство простоты нравов и удалились в шалашь ни слова не говоря. Огонь подправили, мущины улеглись пред входом и через несколько минут все спали.

Мистер Окгерст никогда не отличался крепким оном. Около утра он проснулся с чувством холода и оцепенения. Он начал поправлять гаснувший огонь, как вдруг ветер, который теперь дул уже сильно, хлестнул ему в лицо чем-то и вся кровь его отхлынула прочь: это был снег!

Он вскочил на ноги чтобы разбудить товарищей, так как времени было терять нечего. По повернувшись к тому месту где лежал дядя Вилл, он увидел что его нет. Подозрение мелькнуло в его голове, и с проклятием на губах он бросился туда, где были привязаны мулы: их не было. Следы уже быстро исчезали под снегом.

Поддавшись волнению только на одну минуту, мистер Окгерст воротился к костру уже со своим обычным спокойствием. Он не разбудил спавших. Невинный Младенец покоился мирно с улыбкой на добродушном лице, покрытом веснушками; Пайни почивала возле своей заблудшей сестры так сладко как под защитой небесных хранителей, мистер Окгерст притянул себе одеяло на плечи; и поглаживая усы, стал ждать разсвета. Разсвет пришел медленно, с вьюгой и метелью, ослепляя и залепляя глаза снежными хлопьями. Все что можно было разглядеть вокруг представляло картину изменившуюся как будто волшебством. Окгерст посмотрел на долину, и настоящее и будущее представилось ему заключенным в двух словах: "занесены снегом!"

Внимательное исследование провизии, которая к счастью была спрятана в шалаше и таким образом избегала предательских рук дяди Вилла, показало что с благоразумием и заботливостью её может хватить еще на десять дней. - То-есть, прибавил мистер Окгерст шепотом-тому, - если вы захотите кормить нас. Если же нет, что может-быть будет лучше, мы можем подождать пока дядя Вилл вернется с провизией.

По какой-то тайной причине мистер Окгерст не мог решиться открыть мошенничество дяди Вилла, и выразил догадку что он уходя нечаянно спустил мулов. Он намекнул герцогине и тетушке, которые конечно знали в чем дело, чтоб оне молчали.

-- Они узнают всю правду о нас если узнают хоть что-нибудь, прибавил он многозначительно, - а теперь пугать их совсем не кстати.

Том Симсон не только отдал все свое имущество в распоряжение мистера Окгерста, но и казалось радовался предстоявшему им заключению. - "Мы тут отлично покочуем с недельку, а потом снег растает и мы все вместе отправимся назад." Добродушная веселость юноши и спокойствие мистера Окгерста заразили и других.

Том устроил из сосновых веток крышу для шалаша, а герцогиня принялась наставлять Пайни как украсить внутренность с таким вкусом и ловкостью что молоденькая провинциалка широко раскрыла от удивления свои голубые глаза. - "Славно вы должно-быть живете в Покерфлете", сказала Пайни. Герцогиня вдруг отвернулась чтобы скрыть краску мгновенно появившуюся на её щеках, а тетушка посоветовала Пайни не тараторить. Когда мистер Окгерст воротился с утомительных поисков какого-нибудь выхода, он услышал звуки веселого смеха, отдававшиеся в утесах. Он остановился встревоженный, и его мысли прежде всего обратились к водке, которую он благоразумно припрятал. "Только это не совсем похоже на водку", сказал игрок. И только уже увидав сквозь метель ярко сверкающий костер и группу около него, он успокоился, уверившись что это они "просто шалили". Не знаю припрятал ли мистер Окгерст вместе с водкой и свои карты, как предмет недопускаемый в их общину. Достоверно только что, как говорила тетушка, он ни разу не вспомнил о картах в этот вечер. Время как-то случайно занялось аккордионом, который Том Симсон с некоторым хвастовством вынул из своего мешка. Несмотря на немалое затруднение в употреблении этого инструмента, Пайни Вудс вызвала однако из него несколько упрямых песенок, а Том присоединил акомпанимент на кастаньетах. Но самое главное торжество вечера состояло в том что жених и невеста, взявшись за руки, с большою важностью и старанием спели "привальную" песнь. Кажется что не столько благочестивый характер, сколько вызывающий тон и ковенанторския стремления заразили прочих, и они наконец присоединились к припеву: "Я горжусь тем что служу Господу и готов умереть в его воинстве". Сосны качались, вьюга шумела и злилась над бедняками, а пламя их жертвенника взвивалось к небу как бы в залог обета.

К полуночи метель утихла и звезды засияли над спящими. Мистер Окгерст, которого обычаи его промысла приучили к самому незначительному количеству сна, распределяя с Томом караул, устроил так что ему досталась большая часть обязанности. Он объяснил Младенцу что ему часто приходилось проводить целую неделю без сна.

-- Что же это вы делали? спросил Том.

знать, это что оно того и гляди изменит. И вот догадаться когда оно изменит - в этом вся штука. На нас напало несчастье с тех пор как мы выехали из Покерфлета - вы подвернулись и вот тоже попались. Пока еще можно держать карты, все хорошо. Потому что, прибавил игрок с веселою непоследовательностью: - "Я горжусь тем что служу Господу и готов умереть в его воинстве". Наступил третий день, и солнце, оглядывая долину покрытую белым ковром, увидело наших изгнанников когда они делили между собой утренния доли из своего постепенно уменьшающагося запаса. По странной особенности этого горного климата, его лучи разливали на зимнюю картину благодатную теплоту, как будто из сострадания и сожаления о прошедшем. Но они освещали только груды снега взгроможденные одна на другую вокруг шалаша - неизвестное, неизследимое, безнадежное море в утесистых берегах к которым изгнанники все еще льнули. Сквозь удивительно чистый воздух виднелся вдали дым поднимавшийся от пастушьей деревни Покерфлет. Тетушка увидела его, и из высокой башни своей скалистой крепости метнула в ту сторону свое последнее проклятие., то был её последний упрек, и потому может-быть он был облечен некоторою торжественностью. Он облегчил ее, как она потихоньку сообщила герцогине: "Вот вы пойдите сами, попробуйте, и увидите". После этого она возложила на себя обязанность занимать "дитя", как ей и герцогине угодно было назвать Пайни. Пайни однако была далеко не ребенок, но по их оригинальной теории это прозвание служило только указанием на то что она не держала себя непристойно и не употребляла проклятий на каждом шагу, и это действовало на них как-то утешительно.

пустоту произведенную недостаточностью пищи, и Пайни предложила новое развлечение - разказывать. Ни мистер Окгерст, ни его спутницы не имели охоты говорить о том что им пришлось испытать в жизни, и это предложение тоже потерпело бы неудачу, еслибы не Младенец. Несколько месяцев тому назад ему попался какой-то затерянный экземпляр незатейливого перевода Илиады г. Попа. Он очень хорошо запомнил содержание, и хотя посреди общепринятого местного наречия своей родины совершенно забыл слова и выражения, но все-таки предложил что разкажет главные происшествия поэмы. Таким образом Гомеровские полубоги снова спустились в этот вечер на землю. Троянский храбрец и хитрый Грек вступили в борьбу на воздухе, и высокия сосны преклонились пред гневом Пелеева сына. Мистер Окгерст слушал с спокойным удовольствием. Особенно занимала его судьба "ясеневых каблуков" (Asli-keels) как Младенец с упорством называл "быстроногого Ахиллеса".

Так при скудости пищи, за то с Гомером и аккордионом в изобилии, прошла целая неделя. Солнце снова покинуло изгнанников, и снова из свинцового неба посыпались на землю снежные хлопья. С каждым днем теснее становилась вокруг них снежная ограда, и наконец они очутились запертыми посреди ослепительно белых стен, поднимавшихся на двадцать футов над их головами. Становилось труднее и труднее поддерживать огонь; даже и деревья недавно упавшия не вдалеке были теперь уже на половину скрыты под грудами снега. И однако никто не жаловался. Жених и невеста, отворачиваясь от грустного вида, смотрели друг другу в глаза и были счастливы. Мистер Окгерст хладнокровно примирился с несчастливою игрой, которая очевидно вела к проигрышу. Герцогиня веселее чем прежде заботилась о Пайни. Только тетушка, которая прежде была крепче всех, как будто слабела и бледнела. В полночь десятого дня она подозвала Окгерста к своей постели.

-- Конец мой пришел, сказала она слабым и жалостным голосом, - но не говорите этого никому. Не будите ягнят. Возьмите узелок у меня в головах и откройте.

-- Отдайте их этому дитяти, сказала она, указывая на спящую Пайни.

-- Вы убили себя голодом, сказал игрок.

-- Да, это так называется, сказала она слабо и легши на постель опять повернулась к стене и тихо уснула.

Аккордион и кастаньеты были в этот день отложены в сторону и Гомер был забыт. Когда тело тетушки было предано снегу, мистер Окгерст отозвал в сторону Тома и показал ему лыжи, которые он устроил из старого вьючного седла.

-- А вы? спросил Том.

-- Я останусь здесь, был короткий ответ.

Жених и невеста простились долгим поцелуем.

-- Разве вы тоже уходите? сказала герцогиня увидев что Окгерст как будто ожидал чтоб идти вместе.

Он вдруг повернулся и поцеловал герцогиню. Её бледное лицо вспыхнуло и дрожащие члены оцепенели от изумления.

Наступила ночь, мистера Окгерста не было. Ночью опять поднялась буря и метель. Герцогиня, поправляя костер, заметила что возле шалаша было кем-то незаметно заготовлено топливо еще на несколько дней. Слезы выступили на её глазах, но она скрыла их от Пайни. Оне спали мало. Утром, взглянув друг на друга, оне прочли свою судьбу. Ни одна не сказала ни слова; но Пайни, приняв на себя вид более сильной, притянула к себе герцогиню и обняла её стан. Так просидели оне весь день. Ночью буря еще больше разсвирепела и разметав охранявшия сосны проникла в самый шалаш. К утру оказалось невозможным поддерживать огонь и он мало-по-малу совсем погас. Глядя на медленно черневшую золу, герцогиня прижалась к Пайни и прервала долгое молчание:

-- Пайни, можете вы молиться?

-- Нет, душенька, отвечала Пайни простодушно.

сидя так, оне обе уснули.

Ветер пел, как будто боясь разбудить их. Легкие хлопья снега, падая с длинных сосновых веток, летели как белые птички и садились на спящих. Месяц глядел сквозь разорванные облака на остатки привала. Но всякий След человека, всякий признак земной работы был скрыт под безукоризненно белою пеленой, милосердно ниспосланною свыше.

Оне проспали весь этот день и весь следующий, и не проснулись когда голоса и шаги прервали окружающее молчание. И когда сострадательные руки отряхнули снег с их побледневших лиц, по одинаково мирному выражению их трудно было бы решить которая согрешила. Даже покерфлетский закон сознал это и отвернувшись оставил их в объятиях друг друга.

"Под этим деревом лежит тело Джона Окгерста который пошел несчастливо 23го ноября 1850 года и спасовал 7го декабря 1850 года."