Рассказ без развязки

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Рассказ без развязки (старая орфография)

СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИЙ

БРЕТ-ГАРТА

Том второй

С.-ПЕТЕРБУРГ
Типогр. Высочайше утвержд. Товар. "Общественная Польза" Большая Подъяческая, No 39
1895

Разсказ без развязки.

Это случилось в пульманском спальном вагоне, на одной из западных железных дорог. Я очнулся от первой дремоты, овладевающей всегда путешественником, и с ужасом убедился, что проспал только два часа и большую часть длинной зимней ночи предстояло сидеть с открытыми глазами.

Утратив надежду заснуть, я задумался о многом и стал задавать себе различные вопросы. Отчего одеяла в спальных вагонах не походят на все прочия и, охватывая тело какой-то холодной массой, ложатся тяжелым гнетом, нисколько не согревая? Отчего занавеси над койками так толсты и так душны? Отчего пассажиры не предпочитают дремать, сидя всю ночь в простом вагоне, чем лежать, не смыкая глаз, в спальном? Потом воспоминание о позднем обеде на станции, тяготившем меня не менее холодного одеяла, подняло новый ряд вопросов. Отчего на всем американском континенте не подают ни одного местного кушанья, а карта каждого ресторана или буфета составляет бледный сколок с столичных прейс-курантов, причем единственное различие заключается в более или менее дурном приготовлении блюд? Отчего американец, путешествуя, всегда спрашивает индейку с брусничным желе? Отчего служанки в ресторанах, набрав в охапку множество тарелок, сдают их, как карты, через ваши головы и потом, мгновенно отойдя, принимают гордую, презрительную позу, как-бы говоря: "Если вы думаете, сэр, что я вам дозволю фамильярное обращение со мною, вы жестоко ошибаетесь".

Однако, лежа с открытыми глазами в спальном, вагоне, я не только задавал себе вопросы, но и делал замечания, которые, вероятно, не приходят в голову дневным пассажирам; например, что скорость поезда не всегда одинакова. От времени до времени паровоз, очнувшись, берет дружнее, как-бы говоря следующим за ним вагонам: "Ну, ну! братцы, так нельзя, мы не поспеем вперед!" При этом в учащенном пыхтеньи паровоза всегда слышится какой-то поэтический мотив, зависящий от местных условии железных дорог. Так на центрально-нью-иоркской линии, где полотно гладкое и стальные рельсы без перерывов, в пыхтеньи паровоза торжественно раздается один из духовных гимнов Занки и Моди. На нью-иоркско-нью-говенской дороге, где множество поперечных ветвей и где свист машины не замирает ни на минуту, ясно слышится лихой припев: "Беги, беги, Том, красотка тебя ждет!" На квебекской линии, среди девственных лесов, я ясно слышал, как паровоз красноречиво декламировал первые строфы поэмы Лонгфелло "Эванжелина": "О, лес вековой, вечный!" Наконец, однажды ночью, но ужь не помню на какой дороге, подняв стору, чтобы полюбоваться на снежный пейзаж, залитый серебристым светом луны, я тотчас получил выговор от паровоза, громко, хотя и мелодично распевавшого, как Эолова арфа: "Спусти стору, спусти стору!"

Среди всех этих и других размышлений пробило четыре часа. В уборной слуга уже чистил сапоги. Мне очень хотелось заговорить с ним, но я во время вспомнил, что всякая попытка вступить в разговор с кондуктором или слугою всегда принимается ими за желание причинить ущерб компании, которой они служат. Я вспомнил, как однажды я старался убедить кондуктора, что неблагоразумно производить поверку билетов ровно в полночь, и он обошелся со мною, как с сумашедшим. Нет, решительно не было никакого средства избавиться от душного, нестерпимого одиночества. Я поднял стору и посмотрел в окно. Мы проезжали мимо фермы; слабое мерцание фонаря, вероятно, в руках работника, слегка освещало овин, а далеко-далеко на горизонте небо уже розовело. Наконец-то повеяло утром.

На последней станции в вагон сели два пассажира. Они поместились друг против друга в пустом отделении и разговаривали между собою отрывочно, позевывая и, очевидно, тяготясь обществом друг друга. Когда я взглянул на них из-за занавеси моей койки, один из них говорил другому самым апатичным тоном:

-- Да, одно время он был очень популярным гробовщиком...

-- 2-й пассажир (не менее апатично). А был он... этот гробовщик, христианином? Ходил он в церковь?

-- 1-й пас. (задумчиво). Не знаю, можно-ли сказать, что он исповедывал христианство, но его считали верующим.

-- 2-й пас. (после долгого молчания и чувствуя, что общественный долг обязывал его сказать что-нибудь). А почему он был популярным гробовщиком?

-- 1-й пас. (лениво зевая). Наибольшей популярностью он пользовался у вдов и вдовцов, благодаря своему искусству утешать их чувствительными фразами из священного писания и собственного житейского опыта. Он сам, говорят, похоронил трех жен и пятерых детей; последния из них умерли от дифтерита. Я не знаю, правда-ли это, но так говорят.

2-й пас. Но как-же он потерял эту популярность?

1-й пас. В том-то и вся история. Он, видите-ли, не довольствовался тем, что брал на себя, как другие гробовщики, полное устройство похорон, но вводил разные новизны в свое ремесло, например, он выработывал физиономию покойника.

2-й пас. Как выработывал?

1-й пас. Вот, изволите-ли видеть. Вам, вероятно, случалось замечать, что лица покойников имеют неприятное выражение?

2-й пас. Да.

1-й пас. Вот, например, я устроивал похороны Мэри Нобльс, дочери подруги моей жены; славная эта была девушка, красивая и набожная христианка. Но несмотря на великолепный гроб с рюшем и цветами, я должен сознаться, что покойница производила отталкивающее впечатление.

2-й пас. Неужели?

1-й пас. Вот, для того, чтобы покойник не отталкивал от себя живых, гробовщик, - его звали Вилькинс, - и выработывал приличное выражение лица. Он достиг в этом деле, надо правду сказать, такого искусства, что за известную плату он придавал покойнику то или другое выражение. Столько-то стоила улыбка христианского смирения, а столько-то, - конечно, гораздо дороже, - сияние надежды на будущую жизнь.

2-й пас. Я желал-бы знать...

1-й пас. (перебивая). Я сам сомневался, согласна-ли такая работа с св. писанием, но пастор успокоил меня, сказав, что он будет смотреть сквозь пальцы, пока Вилькинс выказывает свое искусство на известных своею набожностью прихожанах. Но когда умер Сай Дунгам... вы помните Сая Дунгам?

Наступило продолжительное молчание. Второй пассажир смотрел в окно и, повидимому, забыл о существовании своего соседа. Высунув голову из-за занавески, я увидел, что четыре другие пассажира, подобно мне, нетерпеливо также высунули головы, любопытствуя услышать конец рассказа. Между ними была одна женщина, которая, увидав меня, тотчас скрылась, но колебавшаяся занавеска её койки ясно доказывала, что интерес к рассказу в ней нисколько не ослабел. На самом деле, во всем вагоне было только два человека вполне равнодушных: пассажиры, беседа которых так интересовала нас всех.

2-й пас. (оторвавшись, наконец, от окна). Что вы сказали о Сае Дунгам?

гордое и богатое, не пожалело денег на похороны, и я должен сознаться, что никогда не видывал подобного блеска. Вилькинс, надо сказать правду, превзошел себя. Он придал лицу блудного сына выражение, No 1 (по таксе самое дорогое), т. е. надежды на будущую жизнь. Это уж было слишком и даже пастор стал поговаривать, что надо положить конец его ремеслу. Однакож, не от того потерял он свою популярность...

Новое молчание. Второй пассажир не выражал ни малейшого желания узнать, почему гробовщик потерял свою популярность. Но из-за занавески соседних коек высовывались лица, с нетерпением и даже злобой желавшия услышать результат системы выработывания мертвых физиономий.

2-й пас. (вдруг вспомнив предмет беседы). Да, отчего-же он стал непопулярен?

1-й пас. (очень спокойно). От слишком большого рвения... т. е., я так предполагаю, а факты мне положительно неизвестны. Когда, два месяца тому назад, умер муж м-с Видскомб, она очень горевала, хотя могла, кажется, к этому привыкнуть, похоронив ранее двух мужей! Вы знаете, что она была замужем за Джоном Баркером?

2-й пас. (с заметным интересом). Это не правда.

2-й пас. А я присягну.

на похороны. Он вместе со всеми пошел взглянуть на покойника, на лице которого была небесная улыбка, и все говорили, что покойный уже получил высшую награду за свою примерную жизнь. Вдова, как все женщины, с утешением слушала комплименты, расточаемые покойнику. Вдруг доктор обратился к ней с вопросом: "от какой болезни умер ваш муж?" - Бедная вдова отвечала со слезами: "От чахотки, скоротечной чахотки". Доктор был неверующий и громко воскликнул: "Чорт возьми, чахотка! Как-бы не так! Он умер от яда. Посмотрите, как сведены все личные мускулы. Это - riser sardonicos, от стрихнина". - "Помилуйте, доктор, произнесла с ужасом вдова, - это улыбка христианской покорности воле Провидения". - "Чорт возьми! Я вам говорю, что это яд! снова произнес доктор; - и..." Однакож мы уже приехали. Вот и Джульета!

Двое или трое из пассажиров, заинтересовавшись рассказом, воскликнули с своих коек:

-- Эй вы, господин! Чем же кончилось...