Си-Юп

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Си-Юп (старая орфография)

Си-Юп.

Новый рассказ Брет Гарта.

Перевод с английского Е. Г. Бекетовой.

Не думаю, чтобы родители дали ему такое имя, и подозреваю даже, что это было совсем не имя; но у нас почему-то сложилось убеждение, что эта кличка имеет отношение к форме его глаз, приподнятых к наружным концам, как у всех вообще людей монгольского племени. С другой стороны, я слыхал, что у китайцев изстари есть обычай выставлять какую-нибудь пословицу, девиз, или просто изречение из Конфуция над дверьми своих лавок, вместо вывески; так что, когда мы видели над дверью пару слов - или больше, которые, может быть, означали, что "Добродетель сама себе служит наградою", или что "Богатства не вечны", - мы воображали, в простоте души, что это - имя и фамилия владельца. Как бы то ни было, наш Си-Юп безпрекословно принял данную ему кличку, с терпеливою улыбкой, свойственной его соплеменникам, всегда откликался на нее и никто не звал его иначе. Правда, случалось, что, обращаясь к нему, иные шутники величали его то "бригадным генералом", то "судьей", то "коммодором", но всякий понимал, что это не более как обычное проявление американской страсти к потешным титулам, и практиковалось не иначе, как в личной с ним беседе. По внешности он ничем не отличался от других китайцев, ходил в такой же блузе из синей бумажной ткани и в белых штанах, как одеваются все китайские кули (носильщики), и не взирая на то, что все на нем надетое казалось очень чисто и свежо, от него всегда несло тем особым, москательным запахом, - смесью инбиря с опиумом - о котором у нас говорят "отдает китайцем".

В первое мое свидание с ним проявилось характерное его качество - терпение. Уже несколько месяцев он постоянно стирал мое белье, а встречаться с ним мне не приходилось. Наконец, я сам пожелал его видеть, так как пора было войти в некоторые разъяснения на счет значения пуговиц: было очевидно, что он считает их случайными наростами, которые следует уничтожать наравне с пятнами и иными загрязнениями. Я ожидал, что он придет ко мне на квартиру, но до сих пор он не являлся. Один раз, после полуденного перерыва занятий в пограничной школе, где я преподавал, я воротился в школьное здание немного раньше обычного времени. На дворе я заметил двух или трех мальчиков младшого отделения, которые, завидев меня, ударились бежать, и я, видя такое их поспешное исчезновение, подумал, что они, вероятно, чем-нибудь провинились, однако, тотчас забыл об этом. Пройдя пустую классную комнату, я направился прямо к своей конторке и, усевшись, начал готовиться к следующему уроку. Как вдруг мне послышался чей-то слабый вздох. Оглянувшись, я с большим удивлением увидел китайца, сначала не замеченного мной: он сидел чрезвычайно прямо на задней скамейке, спиной к окну; поймав мой взгляд, он улыбнулся очень печально, но не тронулся с места.

-- Что вы тут делаете? - спросил я, сурово.

-- Я мыл рубашки; насчет пуговиц {В подлиннике говор китайца все время смахивает на картавое произношение трехлетних ребят: мы не сочли нужным подражать ему. Прим. перев.}, - ответил он.

-- О, так вы, вероятно, Си-Юп?

-- Я самый и есть, Джон.

-- Ну, подите сюда.

Я продолжал чинить перья, но он не вставал с места.

-- Идите же сюда, чорт возьми! Разве вы не понимаете, что и говорю?

-- Нет, я знаю "поди сюда"; но я не знаю американского мальчика, а он меня поймал. Лучше "вы" подите сюда... Понимаете?

Мне стало досадно; но, полагая, что этот несчастный напуган приставаньями шалунов, которых я, очевидно, спугнул среди веселой забавы, и боится снова попасть им на глаза,.я положил перо и пошел к нему. но как же я был смущен и озадачен, когда оказалось, что длинная коса китайца была захлопнута оконницей, которую маленькие повесы нарочно спустили на-глухо, предварительно выловив косу с надворья удочкой. Я извинился, открыл окно и освободил китайца. Он не жаловался, хотя наверное несколько минут просидел в очень неудобной позе, и с места заговорил о цели своего прихода.

-- Почему же вы не пришли ко мне на квартиру? - спросил я.

Он усмехнулся печально, но интеллигентно.

-- Мистер Барри (так звали моего квартирного хозяина) - он мне задолжал пять долларов за стирку... Я и на него мою белье, а он не платит; и грозился, коли я приду за деньгами, он мне голову прошибет. Вот я и не иду на дом, а пришел в школу. Понимаете? Американский мальчик плох, но не такой большой, как американец, который велик. Мальчик не может так больно обидеть. Понимаете?

Увы, это была святая истина. Мистер Джемс Барри был родом ирландец, и его религиозные чувства возмущались при мысли давать денег язычнику. У меня духу недостало прочесть нотацию насчет своих пуговиц; напротив, я разсыпался в комплиментах касательно белизны и лоска моих рубашек и кротко просил его опять приходить и забирать мое грязное белье. По возвращении домой я даже попробовал поговорить с мистером Барри об уплате китайцу; но из этого ничего путного не вышло, и квартирный хозяин язвительно выразил только свое "давнишнее убеждение", что я принадлежу к числу тех отъявленных республиканцев, которые "обожают негров".

Словом, с того часа я нажил себе врага в лице мистера Барри, но не подозревал, что стяжал за то дружбу Си-Юпа!

Через несколько дней явилось и доказательство этого дружеского расположения в виде появления на моей конторке цветочного горшка с кустиком японской камелии в полном цвету. Я знал, что школьные ребятишки иногда делали мне такие подарки исподтишка, принося букеты полевых цветов или, например, пучек роз, срезанных в родительском саду; но это заморское растение было у нас такою редкостью, что вряд ли могло быть принесено одним из школьников. Я тут же вспомнил, что Си-Юп отличается чисто китайскою страстью к садоводству и, кроме того, у него есть друг, тоже китаец, содержащий обширный питомник в соседнем городе. Но мои сомнения разсеялись разом, когда я заметил, что к стеблю камелии привязан лоскуток красной рисовой бумаги и, развернув его, увидел, что это мой прачешный счет. Ясно, что такая смесь деловых отношений с деликатным изъявлением признательности была делом Си-Юпа. Самый красивый цветок был на верхушке кустика; я сорвал его, чтобы вдеть в петличку и носить, и был очень удивлен, когда оказалось, что он не растет на кусте, а прикреплен к стеблю проволокой. Это обстоятельство побудило меня осмотреть остальные цветки, которые показались мне гораздо худшого качества и притом издавали какой то особый, холодный и землистый запах, свойственный камелиям, но на этот раз как будто сильнее обыкновенного. По разсмотрении все до одного оказались на проволоках, но за исключением того единственного, который я сорвал вначале, все остальные были искусственные и сделаны из тонких ломтиков картофеля, выкроенных так удивительно ловко, что в совершенстве подражали восковой матовости и правильному однообразию живых камелий. Все подробности работы выказывали безграничное и трогательное терпеnie, и в то же время невольно думалось, что это был труд совсем напрасный, хотя и являлся совершенством в своем роде. Но и это было вполне в духе Си-Юпа; только трудно было решить, хотел ли он обмануть меня или просто удивить своим искусством. А так как мои ученики преследовали его своими проказами и он уже от них пострадал, чувствовал потребность обходиться с ним, как можно любезнее, письменно выразил ему горячую благодарность за подарок и ни словом не обмолвился насчет фальшивых цветов.

По мере того, как подвигалось наше знакомство, я нередко получал от него и другия мелочи, как-то: банку варенья такого сорта, какого не бывает в продаже; оно имело крепкий инбирный запах и состояло из таких странных, неопределенных фигурок, что невозможно было решить, какого оне происхождения - животного, растительного, или минерального; кроме того, См-Юп презентовал мне "на счастье" двух или трех безобразных китайских идолов и несколько экземпляров дьявольского фейерверка, который действовал как-то неправильно, судорожными порывами, а иногда не прекращался до следующого утра. За это я давал ему (признаться, без надежды на успехи) уроки английского произношения; но зато уроки каллиграфии шли превосходно и он списывал иные красиво начертанные изречения с изумительной точностью. Помню, как один раз эта самая точность довела его до беды. Составляя для него пропись, я нечаянно сделал чернильную кляксу на бумаге, тотчас высушил ее бюваром и, тщательно подскоблив пятно, на том же месте четко написал то, что было нужно. См-Юп с торжеством принес мне свою копию, на которой сделана была точно такая же клякса, подскобленная еще чище, чем у меня, а слова была выведены на этом месте еще красивее.

с ним. Я уверен, что его чрезвычайно бездушный смех происходил не от веселости, хотя не могу назвать его натянутым. Мне казалось, что он своей аккуратной подражательностью как бы стремится снять с себя всякую ответственность за свои деяния: за все должен был отвечать тот, кто его учил! Когда я предлагал его вниманию те или другия новейшия изобретения, он относился к ним с оттенком снисхождения, как бы взирая на них сверху вниз, с высоты трех тысяч лет китайской истории.

-- Неправда ли, какая удивительная вещь электрический телеграф? - спросил я его однажды.

-- Для американцев очень хорошая вещь, - отвечал он с обычным своим безучастным смехом. - То-то они и подпрыгивают!

Я так и не узнал, что он под этим разумеет: спутал ли телеграф с явлениями электро-гальванизма, или просто насмехался над лихорадочной спешностью американской жизни. Он был одинаково способен и на то, и на другое. Касательно телеграфа всем нам было известно, что у китайцев существует какой-то таинственный способ быстро и незаметно сообщаться между собою. Всякая новость, имевшая благоприятное или зловещее значение для их племени, распространялась между ними но всему поселку гораздо раньше, чем мы узнавали об этом. Какая-нибудь невинная корзина с бельем из стирки, присылавшаяся с прачешной у реки, заменяла собою целую летучую библиотеку полезных сведений; иногда клочек рисовой бумаги, валявшийся как будто случайно в дорожной пыли, производил такой эффект, что целая партия китайских носильщиков сворачивала в сторону, минуя наш поселок.

Когда Си-Юп не был предметом назойливых преследований со стороны наиболее невежественной и грубой части населения, все-таки все над ним потешались, и я не запомню ни одного случая, когда к нему относились бы серьезно. Рудокопы и золотопромышленники находили поводы к. забаве даже в анекдотах о его мелких плутнях и мошеннических проделках, и с особым наслаждением рассказывали о том, как он надувает сборщика "пошлин с чужеземных рудокопов". Это была притеснительная мера, направленная преимущественно против китайцев, которые смиренно разработывали истощенные и заброшенные участки, принадлежавшие сначала христианам. Разсказывали, что Си-Юп, догадавшись, как трудно нам распознавать китайцев по именам, возъимел мысль еще увеличить это затруднение, усвоив всем своим соплеменникам одно и то же выражение лица. Он сам уплатил сборщику пошлину, как следует, получил с него квитанцию и тотчас передал ее остальным своим товарищам, так что куда бы ни сунулся сборщик за пошлиной, во всех частях поселка ему предъявляли все ту же квитанцию и ему казалось, что перед ним опять безучастно ухмыляется все тот же Си-Юп! И хотя все мы знали, что у нас работает, по крайней мере, дюжина китайцев, а, может быть, и гораздо больше; но сборщику удавалось получить пошлину только с двоих, по имени "Си-Юп" и "Си-Инь"; и они были до того похожи один на другого, что злосчастный чиновник долго льстил себя надеждой, будто заставил Си-Юпа дважды заплатить повинность, и в этом приятном заблуждении половину сбора задержал в свою пользу. Искреннее удовольствие, получаемое рудокопами от этого анекдота, можно объяснить двояко: во-первых, калифорнийцы страстные любители всяких практических шуток, а во-вторых, убеждены, что надувать правительство - значит надувать себя самого.

Однако, нельзя сказать, чтобы Си-Юп пользовался у нас единодушными симпатиями.

Однажды вечером забрел я в буфет нашего главного "салона", т. е. ресторана, бывшого в то же время и лучшим домом в поселке по части комфорта и изящества меблировки. В эту пору начались уже весенние дожди, но окна залы стояли растворенными настежь, так как даже и в этом отдаленном горном округе сильно чувствовалось влияние юго-западного пассата; тем не менее в большой печке среди комнаты разведен был огонь, и вокруг него сгруппировались все посетители, разложив свои ноги в мокрых сапогах на железную загородку, выведенную вокруг печи. Их привлекало собственно не тепло, но центральное положение печки, удобство сидеть в кружке, льстящее стадному инстинкту человека. Между тем все сидели понурые и кислые. В течение нескольких минут тишина лишь изредка нарушалась прерывистым вздохом, ругательством сквозь зубы, или просто переменой положения. Ни в общественных делах поселка, ни в личной судьбе каждого из присутствовавших ничего такого не случалось, что могло бы оправдать столь пасмурное настроение. Единственным объяснением служило то, что все до одного страдали от тугого пищеварения.

Такое болезненное состояние казалось бы сущей нелепостью при их здоровом образе жизни, если принять во внимание постоянное пребывание под открытым небом, ежедневные занятия физическим трудом, целительные свойства горного воздуха, простоту пищи и полное отсутствие изнуряющих развлечений; и, однако, таков был несомненный факт. Был ли он следствием того нервного раздражения, которое загнало их сюда в пылкой погоне за золотом, или надо было искать причину плохого пищеварения в дурном качестве мясных консервов и небрежной стряпне кушаний, которые они кое-как варили и в полусыром виде кое-как глотали, ворча на потерю времени; или они слишком часто заменяли обед большими порциями табаку и водки, - все же оставался на лицо тот странный физиологический факт, что эти молодые, прекрасно сложенные, отборные авантюристы, живя несложною жизнью первобытных людей и являя собою все признаки свежести и силы, тем не менее гораздо серьезнее страдали от несварения желудка, чем изнеженные горожане! У нас в поселке тратили столько денег на всякия "патентованные средства", как-то: горькия воды, пилюли, микстуры и лепешечки, что лекарства обходились, пожалуй, еще дороже той провизии, действие которой должны были исправлять. Мученики желудочных неисправностей жадно набрасывались на всякия объявления и рекламы; и каждый раз, как появлялось какое-нибудь новое "специфическое средство", все спешили им запастись и некоторое время в общественных кругах шли оживленные разговоры об относительных достоинствах таких снадобий. Вообще говоря, эти взрослые и бородатые люди отличались какой-то ребяческой верой в действительность каждого нового зелья, и эта доверчивость их имела в себе нечто досадное и вместе с тем трогательное.

-- Ну, джентльмэны, - молвил Сайрус Паркер, обведя главами кружок сотоварищей-страдальцев, - можете говорить что угодно об этих ваших патентованных средствах, я и сам их всех перепробовал; но только на-днях напал на одну такую штуку, что ничем, кроме нея, себя пользовать не стану, ужь на этот счет могу поручиться!

Все глаза угрюмо обратились на говорившого, но никто ничего не сказал.

-- А надумался я насчет этой самой штуки не по объявлениям, не из циркуляров ее извлек, а из своей собственной головы. Надумался, и все тут! - продолжал Паркер.

-- Что же это за штука, Сай? - спросил один из страдальцев, юноша безхитростный и неопытный.

Но Паркер, видевший, что аудитория настроена внимательно, как настоящий мастер своего дела, вместо ответа сам задал им вопрос:

-- Слыхали вы, чтобы китаец когда-нибудь страдал несварением желудка?

-- Я не слыхивал, чтобы китайцы вообще чем-нибудь могли страдать! - презрительно отозвался один.

-- Положим, что и так, но, стало быть, этого вы никогда не слыхали? - настойчиво спросил Паркер.

-- И правда, не слыхать! - отвечала вся компания хором. Очевидно, их поразила эта мысль.

-- Еще бы, конечно, не слыхать, - молвил Паркер с торжеством. - Потому и не слыхать, что никогда этого не бывает. Ну, вот, джентльмэны, мне показалось обидно, что какие-то желтокожие мерзавцы-язычники устроены лучше нашего брата, христиан, и не терпят такой муки, какую мы испытываем. Один раз, после обеда, лежу я так-то плашмя на берегу, и хватаюсь руками за траву, чтоб только не выть голосом; и вдруг мимо меня идет этот проклятый Си-Юп, да еще ухмыляется.

-- Ай, как много американцы своему Богу молятся, как поедят, - говорит он, - а вот китаец после еды понюхает жженого трута, и ничего!

-- Изволите видеть, эта проклятая улитка думала, что я Богу молюсь, а я между тем до того ослабел, что не в силах был хоть камнем в него швырнуть! Однако, тут-то мне и пришла счастливая мысль.

-- Ну, ну, что же такое? - встрепенулись все.

-- На другой день пошел я к нему в лавку, когда он был один, а мне становилось невтерпеж; взял его за косу и говорю: коли ты, собачий сын, не скажешь мне сейчас, в чем дело, я тебе эту самую твою косу в глотку затолкаю. - Он взял кусочек трута, зажег его и подставил мне под нос. - И вот, хоть сейчас провалиться, хотите верьте, хотите нет, не прошло и минуты, джентльмэны, как я почувствовал себя гораздо лучше, а потом вдохнул еще раза два - и совсем отлегло.

-- Очень крепкий был запах, Сай? - спросил неопытный юноша.

-- Да нет, - отвечал Паркер, - не то чтобы крепкий, а какой-то пряный, странный... вроде того, как бывает, в жаркую ночь. Это-то меня и поразило.. Но так как нельзя же мне было прогуливаться на людях с куском горящого трута в руках, словно я собираюсь зажигать фейерверк по случаю четвертого июля {Годовщина объявления американской независимости. В этот день каждый американец считает долгом зажечь фейерверк. Пр. пер.}, я и спросил, не может ли он дать мне того же средства в другом виде, так чтобы удобнее было им пользоваться, когда почувствую схватки, а я, мол, заплачу тебе все равно, как за настоящее лекарство. Вот он мне и дал.

подержал его в руках.

-- Вкус и запах вроде инбиря, - сказал один.

-- Может быть, инбирь, а может быть, и нет! - сказал Сай Паркер с твердостью. - А может быть, это только моя фантазия! Но раз, что это такое средство, которое может мне внушать такую фантазию, а фантазия меня вылечивает, мне совершенно все равно! Я себе на два доллара купил этой фантазии, или этого инбиря, и намерен его придерживаться. Так-то-с!

И он заботливо засунул пакетик обратно в карман.

Но тут посыпались насмешки и критическия замечания. Уж если он - Сайрус Паркер - чистокровный американец, до того унизился, что пошел лечиться у китайского знахаря, не лучше ли ему накупить для себя китайских идолов и разставить их вокруг своей хижины? Коли он возымел такую веру в Си-Юпа, и состоит с ним в таких приятельских сношениях, отправился бы за одно работать с ним на заброшенных приисках, а тот-бы его подкуривал в это время. Может быть, он вовсе не трут нюхал, а просто выкурил трубку опиума; в таком случае лучше бы признаться в этом, чем морочить добрых людей! Тем не менее всем очень захотелось еще раз посмотреть, что там насыпано в красном пакетике; но Сай Паркер был глух ко всем просьбам и приставаньям по этой части.

Несколько дней спустя, я видел, как один из тогдашних собеседников, именно Эб Уинфорд, выходил из прачешной Си-Юпа. Проходя мимо меня, он пробормотал что-то насчет проклятой манеры задерживать белье в стирке, но не задержал меня продолжительной беседой. На другой день я сам пошел в прачешную и застал там другого золотопромышленника, но этот так долго заболтался о каких-то пустяках, что я ушел, оставив его наедине с Си-Юпом. Потом, зайдя в гости к Джеку Покеру (из Шасты), я заметил, что в его хижине стоит странный запах ладана; но он приписал это чрезвычайно смолистому свойству сосновых дров, которыми топил свой камин. Я не пытался разъяснить все эти таинственные явления и ни о чем не разспрашивал Си-Юпа: уважая его сдержанность на этот счет, я был притом уверен, что если бы я стал предлагать ему прямые вопросы, он бы мне непременно соврал. Мне было довольно того, что его прачешная вошла в моду и сам он, очевидно, процветал.

"Пальметто". Это был пожилой человек, военный врач и хирург, во всем нашем округе очень уважаемый и любимый, хотя в то же время его немного побаивались за грубоватую прямоту и военную точность его речи. Обменявшись приветствиями со всеми золотопромышленниками с обычной своей сердечностью, доктор принял их приглашение вместе выпить. Тогда Сай Паркер приступил к нему и с притворной небрежностью, которая, однако, плохо прикрывала небывалую робость, завел такую речь:

-- Я хотел задать вам один вопрос, доктор... пожалуй, очень глупый вопрос, так себе, знаете ли, не в смысле врачебной консультации, нет!.. Но все-таки имеющий некоторое отношение к вашей профессии. Понимаете?

-- Валяйте, Сай! - молвил доктор добродушно. - Теперь самый такой час, когда я подаю даровые советы.

-- О, тут дело не в симптомах, доктор, и я, собственно говоря, здоров. Я хотел только спросить вас, не известно ли вам что-нибудь насчет медицинской практики у этих самых китайцев?

-- Я ничего не знаю, - отвечал доктор без обиняков. - Насколько мне известно, и другие ничего не знают об этом.

-- Видите ли, китайцы не имеют никакого понятия об анатомии, и личных наблюдений не производят! По их суеверным понятиям, нельзя ни вскрывать трупов, ни изучать внутренностей, потому что они считают человеческое тело священным и неприкосновенным.

Между присутствовавшими заметно было легкое возбуждение и живой интерес к поднятому вопросу. Сай Паркер значительно переглянулся с товарищами и снова обратился к доктору, частью задирающим тоном, а частью как бы оправдываясь.

-- Само собой разумеется, доктор, они не настоящие врачи, не такие, как вы; но у них все-таки водятся свои лекарства и они ими лечутся... вот, как собаки едят траву, например! Но я хочу спросить у вас, как человека дальновидного, неужели вы полагаете, что те старухи, например, которые ходят по домам и лечут всякими там корешками, да водицами, не могут помогать от болезней потому, что не знают анатомии и предлагают только такия простые и натуральные средства?

-- Да китайския-то лекарства совсем не простые и не натуральные, - сказал доктор хладнокровно.

-- Этим я не хочу сказать, - продолжал доктор, не без удивления оглянувшись на окружившия его внимательные и возбужденные лица, - я этим не хочу сказать, чтобы они были положительно зловредны, особенно если принимать их в небольшом количестве; но, собственно говоря, это вовсе не аптекарския снадобья, и я ни в каком бы случае не назвал их простыми. Вам известно, из чего они состоят, по преимуществу?

-- Н... нет, - отвечал Паркер осторожно, - не совсем, то есть...

-- Подойдите поближе, я вам скажу.

Паркер поспешно придвинулся, да и остальные вытянули шеи к прилавку. Доктор Дюшэн произнес несколько слов так тихо, что в других частях залы ничего не было слышно. Наступило глубокое молчание, и через минуту Эб Уинфорд нарушил его, обратившись к буфетчику:

-- И мне тоже! - послышались другие голоса.

-- Я слыхал, - сказал Джек Покер (из Шасты) с слабою улыбкой на побледневшем лице, потряхивая последними каплями водки на дне своей рюмки, - я слыхал, что эти отпетые дураки вместо лекарства иногда нюхают жженный трут?

-- Да, и это, сравнительно говоря, еще довольно приличное средство, - сказал доктор задумчиво. - Это деревянные опилки, смешанные с небольшим количеством клея и муравьиной кислоты.

-- Это такое особое вещество, действительно выделяемое муравьями. Предполагают, что они выбрасывают из себя эту жидкость произвольно, с целью самозащиты... как хорьки, знаете?

Но Джек Покер (из Шасты) объявил вдруг, что ему необходимо переговорить с каким-то прохожим, и стремительно бросился вон из ресторана. Доктор вышел на подъезд, сел на своего коня и уехал. Но я подметил на его загорелом и невозмутимо-спокойном лице легкую улыбку, что навело меня на мысль, что он, может быть, догадался, почему ему задавали такие вопросы, а также заметил и впечатление, произведенное его ответами. В этом предположении утвердило меня то обстоятельство, что никто больше ни единым словом не упоминал об этих предметах; инцидент тем и кончился, и ни один из пострадавших не предпринимал никакой отместки против Си-Юпа. Было ясно, что каждый из них, втайне от остальных, обращался к китайцу; но, повидимому, они были не вполне уверены в том, что доктор Дюшэн не обморочил их касательно составных частей китайских лекарств, и не решались из-за этого учинять открытого нападения на бедного Си-Юпа, зная, что в таком случае секрет выйдет наружу и товарищи неминуемо поднимут их на смех. Так это дело и затихло само собой, и Си-Юп остался хозяином положения.

Между тем Си-Юп процветал. Набранная им артель китайских рабочих была постоянно занята или стиркой белья, или перебиранием и промывкой тех отобросов, которые оставались на старых промыслах, заброшенных разбогатевшими рудокопами. Так как на эту работу никаких особенных затрат не производилось и она обходилась так же недорого, как дробление щебня или собирание старого тряпья, а содержание китайской артели стоило тоже до смешного дешево, нет сомнения, что Си-Юп и этим кое-что зарабатывал каждую неделю; но так как все свои заработки он, по китайскому обыкновению, отсылал в Сан-Франсиско не иначе как через тех же носильщиков-китайцев, никогда не доверяя их правильной почте, не было никакой возможности проверить, как велики были его барыши. С другой стороны, ни у самого Си-Юпа, ни у кого из его земляков, повидимому, никогда денег не было. В прежния безшабашные времена и в менее цивилизованных селениях часто случалось, что рудокопы нападали на китайския лачуги или на их странствующия артели, с целью грабежа; но было известно, что никогда не находили у них денег. Такое положение дел, однако, должно было существенно измениться.

Однажды, в день субботний, Си-Юп вошел в почтовую контору Уэльса, Фарго и К^о мимоходом:

-- Стирка-то, как видно, очень прибыльное ремесло, Снюп?

-- Стирка очень выгодное ремесло. Не надо ли для вас постирать что-нибудь, Джон? - сказал Си-Юп с готовностью.

-- Нет, нет, - отвечал кассир, разсмеявшись, - мне ничего не надо; я только подумал, какое множество рубашек нужно было выстирать, чтобы накопить пятьсот долларов!

-- Совсем не от стирки рубашек! Это от промывки отбросов, в которых есть золотой песок. Понимаете?

фирмы.

-- На этот раз не так много намыл золота, э? - заметил кассир участливо.

-- Нет, - безстрастно отвечал Си-Юп, - на той неделе больше будет.

Настала третья суббота. Си-Юп притащил еще один мешок золотого песку, ценою на четыреста пятьдесят долларов, и тут ужь кассир не счел себя обязанным долее хранить это дело в секрете. Он все рассказал приятелям, и через сутки все население нашего поселка знало, что Си-Юп со своею артелью каждую неделю вымывают средним счетом на четыреста долларов золота из остатков и отбросов старого прииска, на участке, когда-то принадлежавшем хозяевам ресторана "Пальметто".

Эта весть повергла поселок в глубочайшее изумление. В старые годы зависть и негодование по поводу блестящих успехов презренного языческого племени, могли-бы принять довольно злостный оборот и Си-Юп со своей компанией дорого поплатился бы за удачу. Но с тех пор жители поселка сами нажились порядочно и охотнее подчинялись законам; среди них завелись уже два семейства из восточных штатов и начинали притекать посторонние капиталы; так что и зависть, и негодование проявились лишь в умеренной форме строгого разследования и законной критики. К счастью для Си-Юпа, изстари существовал такой закон для горных промыслов, что всякий заброшенный участок, со всеми отбросами на нем, становился собственностью всякого лица, возобновлявшого на нем работы. Однако, прошел слух, что Си-Юп и его артель разрабатывают не старые отбросы, а новую золотоносную жилу, о которой никто не знал и прежние владельцы пропустили ее без внимания; а так как, по своему китайскому пристрастию к секретности, Си-Юп во-время не заявил своих прав на открытие и не получил законного утверждения, он, с юридической точки зрения, терял право на эту собственность. Учредили надзор за китайской артелью; однако, очевидные факты не подтвердили предположения о новой жиле, да и золото, которое Си-Юп отсылал в Сан-Франсиско, было именно того сорта, какого можно было ожидать от промывки отбросов, оставленных тут прежними владельцами "Пальметто". Только его было слишком много для такого заброшенного прииска.

"Пальметто"; как напали тогда на главную жилу, так и возились только над ней, а прежния места все забросили, и, должно быть, много добра пропало у них даром! - говорил Сай Паркер, хорошо помнивший их беззаботную щедрость во дни "великой удачи". - Кабы мы не считали зазорным для белокожого рыться в чужих мусорных кучах, нам бы и досталось все то, чем поживились теперь эти поганые китайцы. Я вам скажу, братцы, что нам не пристало так важничать и вперед придется действовать попроще.

Возбуждение достигло, наконец, крайних пределов, и видя, что ни запугиваньем, ни подсматриваньем ничего не возьмешь, пустили в ход дипломатию. Под тем предлогом, что хотят выкупить участок Си-Юпа и его компании, золотопромышленники избрали из своей среды комитет и получили дозволение осмотреть прииск и производимые на нем работы. Отправились на участок, увидели все тот же большой вал из раздробленных камней и песку, оставшийся после удаления прежних хозяев, и застали там Си-Юпа с четырьмя или пятью невозмутимо возившимися китайцами. Часа через два комитет возвратился в ресторан, вне себя от волнения. Говорили они шепотом, но из их речей можно было заключить, что богатство почвы, промываемой артелью Си-Юпа, превзошло их ожидания. В какие-нибудь два часа времени комитет видел собственными глазами, как из этих самых отбросов намыто было золота на сумму около двадцати долларов, притом промывка производилась самым первобытным, безсмысленным способом неумелыми руками, но зато с бесконечным терпением китайцев. Каких дел можно тут наделать, коли с американским умом взяться как следует и пустить в ход усовершенствованный механизма!

Тотчас составился синдикат. Предложили Си-Юпу двадцать тысяч долларов с тем, чтобы он окончательно отказался от участка и передал его во владение синдиката через двадцать четыре часа. Китаец выслушал предложение с самым тупым и глупым выражением лица. С прискорбием должен я сознаться, что, когда им показалось, что китаец колеблется в своем решении, они ему внушили, что от этого ему же будет хуже: пригрозили судом, уверили, что потребуют юридических доказательств его прав на владение прииском, и образуют компании для проверки доходности почвы по обеим сторонам насыпи. В конце концов Си-Юп согласился с тем условием, чтобы вся сумма сполна была выплачена золотом одному китайскому агенту в Сан-Франсиско, в тот самый день, когда участок будет передан в их руки.

Синдикат ничего не имел против этой характерной китайской предосторожности. Всем было известно, что китаец в дороге не станет держать при себе денег; а в том подозрительном намеке на недобросовестность компании не нашли ничего для себя обидного, или просто не заметили его.

В тот самый день, когда синдикат вступил во владение, Си-Юп ушел из поселка. Он заходил проститься со мной. Я поздравил его со счастливой переменой обстоятельств; но в глубине души смущался сознанием, что его насильно принудили продать его имущество несравненно дешевле его действительной стоимости.

поставили новые машины. Прошла еще неделя, и синдикат умолчал о результате работ. Один из членов комитета наскоро собрался и уехал в Сан-Франсиско. Там, по слухам, он нигде не мог разыскать ни Си-Юпа, ни того агента, которому переданы были деньги. Тогда же хватились, что у нас в поселке не осталось больше ни одного китайца. И, наконец, роковая тайна раскрылась.

По всей вероятности, Си-Юп и его компания никогда не выручали из кучи отбросов более двадцати долларов в неделю, что составляло обычный заработок подобной артели. Но Си-Юп возъимел блестящую мысль прославить доходность участка помощью капитала в пятьсот долларов, взятого заимообразно, в виде золотого песка, у его же соотечественника и кредитора в Сан-Франсиско: этот капитал Си-Юп открыто посылал ему по почте, а тот китаец в свою очередь секретно пересылал мешок обратно на прииск, через тех же китайских носильщиков. Таким образом, мешок с золотым песком то и дело гулял взад и вперед между заимодавцем и должником, к вящему назиданию почтовой конторы и к великому надувательству любопытствующих зевак нашего поселка. Как только синдикат попался на эту удочку, Си-Юп, знавший, в какой день самозванный комитет намеревался осматривать участок, поспешно "посолил" отбросы, то есть самым добросовестным образом разсыпал золотой песок по всему прииску, да так искусно, что казалось, будто золото действительно есть составная часть его почвы и извлекается оттуда естественным путем.

На этом мы простимся с Си-Юпом и закончим это воспоминание о превратно понятом человеке мнением, выраженным на его счет одним известным юристом, с которым по этому поводу ездили советоваться в Сан-Франсиско:

"Эта мошенническая проделка была ведена так умно, что чрезвычайно сомнительно, чтобы в судебных учреждениях признали правильность иска против Си-Юпа; так как не было законных свидетелей того, что он "солил" прииск, и он даже никого не уверял, будто предъявляемый им мешок с золотом был "обычной", еженедельной добычей с этого самого участка; с другой стороны, обвинение в явном обмане можно обратить против комитета, который и осматривал прииск под фальшивым предлогом, а потом и купил его насильно, действуя на продавца посредством застращивания..."

"Вестник Иностранной Литературы", No 2, 1898