Счастье Ревущего Стана
(Старая орфография)

Текст в старой орфографии, автоматический перевод текста в новую орфографию можно прочитать по ссылке: Счастье Ревущего Стана

СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ

БРЕТЪ-ГАРТА

Томъ второй

С.-ПЕТЕРБУРГЪ
Типогр. Высочайше утвержд. Товар. "Общественная Польза" Большая Подъяческая, No 39
1895

СЧАСТЬЕ "РЕВУЩАГО СТАНА".

РАЗСКАЗЪ.

Въ "Ревущемъ Стане" происходило большое смятенiе. Причиной его не могла быть драка, потому что драка въ 1850 г. вовсе не представляла новости, способной собрать весь поселокъ. Не только ямы, где добывалось золото, были покинуты, но даже изъ лавочки Теттля, "Tuttle's crocery" - бежали все игроки, которые, какъ известно, весьма хладнокровно продолжали свою партiю въ тотъ день, когда Френчъ Питъ и Канака Джо застрелили другъ друга у прилавка буфета. Весь станъ собрался около хижины, стоявшей на самомъ краю шахты. Толковали о чемъ-то вполголоса, и при этомъ часто повторялось женское имя, - имя, слишкомъ хорошо известное стану, - ирокезки Сэль.

Чемъ меньше мы о ней скажемъ, темъ, можетъ быть, лучше. Это было грубое и, есть основанiе думать, очень грешное существо. Но въ это время она была единственной женщиной въ стане, и находилась въ положенiи, требовавшемъ преимущественно женскаго ухода за ней. Павшая, порочная, неспособная къ нравственному возрожденiю, она темъ не менее лежала въ мукахъ, которыя тяжело выносить и тогда, когда женская сострадательная рука старается облегчить ихъ, и которыя, теперь, при ея одиночестве были ужасны. Проклятiе, пропзнесенное надъ матерью человеческаго рода, тяготело и надъ ней, а при такихъ условiяхъ кара за первородный грехъ должна была казаться еще более тяжкой. Можетъ быть, встречая около себя, - въ минуту, когда она наиболее нуждалась въ нежной заботливости существа одного съ нею пола - лишь полупрезрительныя лица мужчинъ, она искупала этимъ часть своей вины. Но, однакожъ, некоторые зрители были, казалось, тронуты ея страданiями. Сэнди Типтонъ произнесъ: "Жутко приходится Сэль!" - и мысль о ея положенiи заставила его даже на минуту позабыть, что у него въ рукаве спрятаны тузъ и два козыря.

Случай, действительно, выходилъ изъ ряда обыкновенныхъ: смерть была въ "Ревущемъ Стане" довольно частою гостьей, но рожденiе было новостью. He-редко изъ стана выпроваживали людей съ запрещенiемъ когда либо возвращаться, но никто еще никогда не являлся туда ab initio. Отсюда всеобщее волненiе.

-- Ты бы вошелъ, Стемпи, сказалъ одинъ изъ наиболее почтенныхъ гражданъ, известный подъ именемъ Кентука, другому, бродившему около хижины: - да посмотрелъ, не надо-ли тамъ чего-нибудь сделать. Ты опытенъ въ этихъ делахъ.

Выборъ былъ довольно удачный. Стемпи, какъ говорили, былъ въ другихъ странахъ главою двухъ семей. Кажется, даже, что благодаря именно этому обстоятельству, "Ревущiй Станъ", который вообще служилъ прибежищемъ для людей, не совсемъ ладившихъ съ законами, имелъ счастье видеть его въ среде своей. Толпа поддержала, и Стемпи былъ настолько благоразуменъ, что подчинился решенiю большинства.

Когда за импровизированной повивальной бабкой затворилась дверь, жители стана снова разместились вокругъ хижины, покуривая трубки и ожидая развязки.

нельзя было определить ни ихъ прошедшаго, ни ихъ характеровъ. Такъ, у самаго худшаго изъ нихъ было рафаэлевское лицо и густые белокурые волосы. Игрокъ Окгерстъ меланхолическими чертами и глубокимъ, вдумчивымъ взглядомъ напоминалъ Гамлета. Самый хладнокровный и мужественный изъ всехъ былъ ростомъ не выше 5 футовъ, говорилъ тихимъ голосомъ, и вообще казался застенчивымъ и неловкимъ. Прозвище "молодцовъ", которое имъ давали, было скорее отличiемъ, нежели определенiемъ. Можетъ быть у "Ревущаго Стана", въ некоторыхъ мелкихъ деталяхъ, какъ напр. въ зубахъ, пальцахъ, ушахъ оказывался недочетъ, но это не мешало коллективной силе. У местнаго геркулеса оставалось всего три пальца на правой руке. Самый меткiй стрелокъ былъ кривой. Таковъ былъ наружный видъ людей, разместившихся около хижины. Станъ занималъ треугольную долину между рекой и двумя холмами. Выйдти изъ него можно было только по узкой тропинке, ведущей на одинъ изъ холмовъ, прямо противъ хижины, въ настоящую минуту освещенной восходившей луной. Мучившаяся женщина могла, съ своей жесткой постели, видеть, какъ эта тропинка вилась, подобно серебряной нити, и, казалось, исчезала между звездами.

Пламя костра изъ сухихъ еловыхъ ветвей сообщало сборищу какой-то задушевный характеръ. Мало по малу, обычное легкомыслiе "Ревущаго Стана" взяло свое. Составились пари, относительно исхода событiя: "Три противъ пяти, что Сэль выдержитъ, и что ребенокъ останется живъ", - потомъ относительно цвета и пола ожидаемаго пришельца. Вдругъ, посреди оживленныхъ споровъ, въ группе людей, находившихся ближе къ дверямъ, раздалось восклицанiе... и толпа затихла на мгновенье, прислушиваясь...

Резкiй жалобный крикъ, не похожiй ни на что, слышанное доселе въ "Ревущемъ Стане", пронесся въ воздухе, заглушивъ стонъ качаемыхъ ветромъ сосенъ, журчанье быстрой реки, трескъ пылающаго костра... Сосны перестали стонать, река притихла, костеръ не искрился. Казалось, вся природа, затаивъ дыханiе, также прислушивалась...

Все, какъ одинъ человекъ, вскочили на ноги! Кто-то предложилъ было взорвать боченокъ съ порохомъ, но во вниманiе къ болезненному состоянiю матери, это предложенiе было отвергнуто, и верхъ одержали советы более благоразумные. Дело ограничилось несколькими выстрелами изъ револьвера. Оттого-ли, что импровизированный акушеръ худо зналъ свое дело, или вследствiе другихъ причинъ, - но Сэль быстро угасала. Въ теченiи часа она прошла всю крутую тропинку, ведущую къ звездамъ, - навсегда оставивъ за собой "Ревущiй Станъ", съ его грехомъ и позоромъ...

Не думаю, чтобъ эта весть кого-либо особенно поразила. Все более заняты были судьбой ребенка. "Будетъ-ли онъ жить?" спрашивали Стемпи. Онъ сомневался. Единственнымъ существомъ въ колонiи, одного пола съ Сэль, и находившимся въ техъ же самыхъ условiяхъ, была ослица. Несмотря на некоторыя возраженiя относительно ея пригодности быть кормилицей ребенка, решились сделать опытъ. Это, во всякомъ случае, было менее проблематично, нежели то, что намъ разсказываетъ исторiя о Ромуле и Реме. Какъ мы увидимъ впоследствiи, опытъ удался. Еще часъ-другой прошелъ въ разныхъ совещанiяхъ; наконецъ дверь отворилась, и любопытная толпа, составивъ "хвостъ", гуськомъ двинулась въ хижину.

фланель, новый гражданинъ "Ревущаго Стана". Около ящика была положена шляпа. Назначенiе ея вскоре объяснилось.

-- Джентльмены! произнесъ Стемпи, какимъ-то особеннымъ тономъ, представлявшимъ странное сочетанiе авторитетности съ благодушiемъ: - благоволите входить въ переднюю дверь и, пройдя мимо стола, выходить въ заднюю. Кто изъ васъ пожелаетъ пожертвовать что-либо въ пользу сироты - найдетъ у себя подъ рукою мою шляпу.

Первый изъ вошедшихъ былъ въ шляпе. Но осмотревшись вокругъ, онъ обнажилъ голову, и безсознательно подалъ примеръ другимъ. Въ подобныхъ обществахъ какъ хорошiе, такъ и дурные примеры заразительны.

По мере того, какъ процессiя подвигалась впередъ, слышались разныя критическiя замечанiя, впрочемъ, более относившiяся къ Стемпи, какъ къ человеку, который что-то показываетъ. - "Такъ вотъ онъ какой!.. Только-то и всего!.. Да онъ не больше моего револьвера! И цветной!.."

Приношенiя были очень характерны и разнокалиберны: серебряная табакерка, дублонъ, револьверъ обделанный въ серебро, кусокъ золота, дамскiй носовой платокъ (отъ игрока Окгерста), брильянтовая булавка, брильянтовое кольцо (пожертвованiе котораго было вызвано булавкой и сопровождалось примечанiемъ жертвователя, что онъ виделъ булавку и что даетъ двумя брильянтами больше), библiя (кто ее положилъ - осталось неизвестнымъ), золотая шпора, серебряная чайная ложка съ монограммой (я долженъ сказать, къ моему величайшему сожаленiю, что имя жертвователя начиналось не этими буквами), хирургическiя ножницы, ланцетъ, билетъ англiйскаго банка въ 5 ф. стерлинговъ и около 200 долларовъ разной монетой.

нарушило монотонность этой странной церемонiи. Когда Кентукъ съ любопытствомъ заглянулъ въ свечной ящикъ. ребенокъ повернулся и, вероятно подъ влiянiемъ боли, схвативъ одинъ изъ его пальцевъ, на мгновенье сжалъ его. Лицо Кентука приняло глуповатое и смущенное выраженiе, и что-то въ роде румянца попыталось выступить на его огрубелыхъ отъ непогоды щекахъ. "Ишь ты! проклятый мальчишка!" произнесъ онъ, стараясь высвободить свой палецъ, съ гораздо большею нежностью и осторожностью, нежели какую можно было предположить въ этомъ человеке. Выходя, онъ держалъ этотъ палецъ какъ-то особнякомъ отъ другихъ и внимательно его разсматривалъ. Это изследованiе вызвало у него опять тоже самое замечанiе: "Ишь ты, проклятый мальчишка! - повторилъ онъ, показывая Типтону оттопыренный палецъ: - онъ схватилъ меня вотъ за этотъ палецъ!"

Было четыре часа, когда станъ наконецъ успокоился. Всю ночь въ хижине горелъ огонь: Стемпи не ложился спать и Кентукъ также. Онъ сильно выпилъ и съ видимымъ удовольствiемъ повторялъ свои разсказъ о пальце, заканчивая его каждый разъ характеристическимъ проклятiемъ новорожденному. Ему казалось, что это крупное словцо помешаетъ товарищамъ заподозрить его въ чувствительности. У Кентука были слабости сильнаго пола. Когда все товарищи его легли спать, онъ сошелъ къ реке, задумчиво посвистывая, потомъ воротился и, проходя мимо хижины, продолжалъ свистать, съ напускной безпечностью, видимо желая быть услышаннымъ. Передъ большимъ краснымъ деревомъ онъ остановился, постоялъ несколько минутъ, и опять повернулъ назадъ; затемъ прошелся мимо хижины, направился было къ берегу, но, не дойдя до реки, еще разъ возвратился и наконецъ постучался въ дверь. Стемпи отворилъ ему.

-- Ну что, - какъ? спросилъ Кентукъ, бросивъ разсеянный взглядъ по направленiю къ свечному ящику.

-- Все спокойно.

-- Ничего новаго?

Последовало неловкое молчанiе; Стемпи все еще придерживалъ ручку отворенной двери. Тогда Кентукъ прибегнулъ къ своему пальцу, приподнявъ его къ самому носу Стемпи: "Ведь уцепился же за него, проклятый мальчишка!" произнесъ онъ, и отошелъ.

На другой день Сэль похоронили, какъ могли параднее, при техъ условiяхъ, въ какихъ находился станъ. Когда прахъ ея наконецъ былъ зарытъ на скате одного изъ холмовъ, весь станъ торжественно собрался для обсужденья: - что делать съ ребенкомъ? Предложенiе "усыновить" его было принято единогласно и съ энтузiазмомъ; но вопросъ о средствахъ и возможности удовлетворить его потребностямъ вызвалъ оживленныя пренiя.

Замечательно, что всякiе личные намеки и грубыя выходки, безъ которыхъ не обходилась ни одна сходка въ описываемомъ стане, были совершенно изгнаны изъ настоящаго заседанiя. Типтонъ выразилъ мненiе, что ребенка следовало отправить въ станъ "Редъ-Догъ" за сорокъ миль, потому что тамъ можно поручить уходъ за нимъ женщинамъ. Но это неудачное предложенiе было единодушно отвергнуто. "Ревущiй Станъ" ни подъ какимъ видомъ не хотелъ разставаться съ своимъ прiемышемъ.

-- Притомъ-же, заметилъ Томъ Рейдеръ: - люди "Редъ-Дога" способны украсть у насъ его, и всучить намъ вместо него - другого.

"Ревущемъ Стане", какъ и во всехъ поселенiяхъ этого рода, существовало недоверiе къ честности соседнихъ поселковъ. Допущенiе въ станъ женщины-кормилицы встретило также противодействiе. Замечено было, что никакая приличная женщина не согласится признать "Ревущiй Станъ" за отечество, а женщинъ другого сорта, прибавилъ ораторъ, - "съ насъ достаточно". Этотъ непрiятный намекъ на покойницу, какъ бы онъ ни казался суровъ, былъ, однакоже, первымъ признакомъ нравственнаго возрожденiя стана. Стемпи сначала ничего не говорилъ. Можетъ быть, известная деликатность не дозволяла ему вмешиваться въ выборъ его преемника, но когда къ нему обратились съ вопросомъ, онъ смело объявилъ, что онъ съ Джинни (имя ослицы) отлично съумеютъ воспитать младенца.

Въ этомъ плане было что-то оригинальное, независимое и героическое, и онъ понравился гражданамъ. Стемпи былъ оставленъ въ своей должности. За детскими вещами послали въ Сакраменто.

-- Смотри-же, говорили посланному, - все что ни на есть лучшаго! Кружева, тамъ, вышивки и все прочее... за ценой мы не постоимъ!

Какъ это ни удивительно, но ребенокъ благоденствовалъ. Можетъ быть, его вознаграждалъ за все матерiальныя лишенiя горный воздухъ поселка. Природа приняла младенца на свою широкую грудь. Въ этой чудной атмосфере, пропитанной бальзамическими испаренiями сосенъ, укрепляющей и бодрящей, онъ нашелъ пищу какая была нужна ему. Можетъ быть, подъ влiянiемъ климата, и молоко ослицы, вследствiе какого нибудь химическаго процесса, превращалось въ фосфоръ и известь. Стемпи приписывалъ все своимъ заботамъ и хорошему молоку. "Я и ослица, - говорилъ онъ обыкновенно, - мы были ему отцомъ и матерью! - Смотри-же! Не улизни отъ насъ когда нибудь!" - прибавлялъ онъ, обращаясь къ своей маленькой ноше.

Когда ребенку минулъ месяцъ, явилась очевидная необходимость дать ему имя. До сихъ поръ онъ былъ известенъ какъ "Козленокъ", какъ "Выкормокъ Стемпи", и даже какъ "Проклятый мальчишка", но все эти прозвища признаны были недостаточными и следовало заменить ихъ чемъ нибудь другимъ. Въ этомъ случае, руководящую роль сыграло мненiе игрока Окгерста. Игроки и авантюристы обыкновенно суеверны. Такъ какъ съ некотораго времени все удавалось имъ, то Окгерстъ объявилъ, что ребенокъ "принесъ счастье" стану. И тогда положено было называть его "Счастьемъ" (Luck), но для большаго удобства и, такъ сказать, домашняго обихода присоединить къ этому прозвищу имя Томми. О матери никто даже не упомянулъ, а отецъ былъ неизвестенъ.

"Счастьемъ" и пусть его преуспеваетъ.

Назначили день крестинъ. Читатель уже имеетъ некоторое понятiе о воззренiяхъ гражданъ "Ревущаго Стана", и потому можетъ себе представить, что это было за торжество. Церемонiймейстеромъ избрали известнаго шутника Бостона, и ожидали, что случай этотъ дастъ ему поводъ къ самымъ забавнымъ выходкамъ. Этотъ изобретательный сатирикъ, действительно, двое сутокъ ломалъ себе голову, придумывая пародiю на обрядъ крещенiя; обучили хоръ, и роль крестнаго отца предназначили Типтону. Но когда процессiя съ музыкой и знаменами приблизилась къ беседке, где лежалъ младенецъ на столике, который долженъ былъ изображать нечто въ роде, алтаря, передъ исполненной ожиданiя толпой, выступилъ Стемпи.

-- Хоть я и не охотникъ служить помехой веселью, твердо произнесъ этотъ маленькiй человекъ, обводя присутствующихъ решительнымъ взглядомъ: - но мне кажется, что вся эта исторiя здесь не къ месту. Мы играемъ не равную игру. Не хорошо вмешивать этого ребенка въ шутовскую комедiю, которой онъ не можетъ понять. И ужь если здесь долженъ быть крестный отецъ, то я бы хотелъ знать, товарищи, кто изъ васъ имеетъ на это больше права, чемъ я?

За этой речью последовало глубокое молчанiе. Поспешимъ сказать, къ чести всехъ юмористовъ, что авторъ пародiи самъ первый призналъ справедливость доводовъ Стемпи, хотя отъ того пострадало его собственное веселье. Тогда Стемпи, воспользовавшись выгодой своего положенiя, тотчасъ же продолжалъ:

-- Но мы собрались здесь для крестинъ и оне будутъ у насъ! Съ помощью Божьей, по закону Соединенныхъ штатовъ и штатовъ Калифорнiи, я провозглашаю тебя Томасомъ Счастьемъ!

- никто не смеялся. Томми былъ окрещенъ такъ же серьезно, какъ еслибы его крестили подъ кровомъ христiанскаго храма. При этомъ онъ кричалъ и его утешали по принятому обычаю.

Такъ началось возрожденiе стана. Прогрессъ совершился почти незаметно, и первые признаки его обнаружились въ хижине, где поселилось "Счастье". Этотъ выбеленный домикъ содержался въ большомъ порядке. Въ немъ настлали полъ, повесили занавески, а стены оклеили бумажками. Колыбель изъ розоваго дерева, совершившая на спине мула 80 миль, по выраженiю Стемпи, "убила всю остальную мебель", и реабилитацiя хижины стала необходимостью. Посетители, заходившiе наведаться - какъ живетъ-можетъ Счастье, казалось, были довольны такой переменой; вследствiе этого, въ заведенiи Теттля не замедлилъ обнаружиться элементъ соревнованiя: тамъ появились новый коверъ и зеркала. Благодаря последнимъ, отражавшимъ въ себе физiономiи жителей "Ревущаго Стана", они начали заботиться о чистоте своей одежды. Притомъ же, и Стемпи подвергалъ некоторому карантину всехъ, кто домогался чести подержать на своихъ рукахъ "Счастье". Кентукъ, между просимъ, былъ глубоко уязвленъ темъ, что его, изъ предосторожности, лишили этой привилегiи, такъ какъ онъ, отчасти по врожденной безпечности, отчасти вследствiе своего кочеваго образа жизни, смотрелъ до сихъ поръ на одежду, какъ на вторую кожу, которая, подобно змеиной, когда износится, сама постепенно сползетъ. Но таково было влiянiе нововведенiй, что и онъ началъ каждое после-обеда аккуратно являться въ чистой рубашке и съ лицомъ, еще лоснившимся отъ омовенiй. Законы нравственные, также какъ и санитарные, не были позабыты. Воспрещалось какимъ бы то ни было шумомъ нарушать спокойствiе Томми, вся жизнь котораго, но общему мненiю, должна была состоять въ непрерывномъ и упорномъ стремленiи къ отдыху. Ругательства, гамъ и ревъ, доставившiе стану его несчастное прозвище, отнюдь не должны были доноситься до слуха обитателей хижины. Въ этой священной ограде, изъ которой изгнано было кощунство, люди говорили вполголоса или курили съ индейской важностью трубки. Въ стане не дозволялось даже употреблять выраженiй, въ роде "проклятое счастье" или "да будетъ проклято счастье!", такъ такъ они могли быть приняты за личный намекъ. Вокальная музыка допускалась, потому что ей приписывали успокоивающее действiе. Одна песня, которую пелъ матросъ, Воинственный Джэкъ, дезертировавшiй изъ австралiйскихъ колонiй Ея Великобританскаго Величества, пользовалась особенной популярностью, въ качестве колыбельной песни. Въ ней разсказывалась трагическая исторiя о 74-мъ пушечномъ корабле "Аретуза". Напевъ ея былъ унылый, минорный, и каждая строфа заканчивалась протяжнымъ, замирающимъ припевомъ: "На б-о-о-рте Аретузы". Нужно было видеть, какъ Джэкъ, держа на рукахъ "Счастье", покачиваясь со стороны на сторону, словно плылъ на корабле, и въ тоже время тянулъ свою матросскую песню. Вследствiе-ли этой качки или длинноты песни, - въ ней было 90 строфъ и добросовестный Джэкъ допевалъ ее непременно всю, до грустнаго конца, - но она всегда производила желанное действiе. Въ эти минуты обитатели стана, растянувшись подъ деревьями и покуривая трубки, наслаждались тихими летними сумерками и слушали заунывную мелодiю, причемъ ими овладевала какая-то смутная мысль объ идиллическомъ счастье.

-- Это штука отличная, - задумчиво замечалъ кто нибудь. - Райская штука!.

Въ длинные летнiе дни "Счастье" приносили обыкновенно въ горы, где добывалось золото. Тамъ онъ покоился на мягкомъ одеяле, подъ которымъ были наложены еловыя ветви, между темъ, какъ подъ нимъ, въ яме, работали люди. Подъ конецъ, его колыбель обыкновенно убирали цветами и душистой зеленью. Отъ времени до времени кто-нибудь приносилъ ребенку ветку дикой жимолости, азалiи или другiе яркiе цветы. Прелесть всехъ безделушекъ, которыя до сихъ поръ искатели золота такъ равнодушно попирали ногами, внезапно раскрылась передъ ними... Какой-нибудь красивый камешекъ, поднятый въ ручье, осколокъ разноцветнаго кварца, пластинка блестящей слюды получали теперь значенiе въ ихъ глазахъ: ихъ тотчасъ-же откладывали въ сторону - "для Счастья". Нельзя и вообразить себе, сколько леса и горы доставили "для Томми" разныхъ сокровищъ.

Окруженный игрушками, какъ какой-нибудь сказочный баловень фей, Томми, надо полагать былъ доволенъ. И онъ, действительно, казался совершенно счастливымъ, хотя серьезность его детской физiономiи и задумчивый светъ, горевшiй въ его круглыхъ, серыхъ глазахъ noвременамъ тревожили Стемпи. Онъ былъ всегда такъ тихъ, такъ спокоенъ. Разсказывали, что однажды, сползая съ своего corral`я, т.е. съ изгороди изъ переплетенныхъ еловыхъ ветвей, окружавшей его постельку, онъ упалъ головой внизъ на мягкую землю, и несколько минутъ оставался съ поднятыми въ воздухъ ножонками, не теряя ни равновесiя, ни чувства собственнаго достоинства. Потомъ онъ далъ поднять себя точно также, безъ ропота. Я нерешаюсь приводить многочисленныхъ разсказовъ о его ранней смышленности, основанныхъ, къ сожаленiю, лишь на пристрастномъ свидетельстве близкихъ друзей. На некоторыхъ изъ этихъ разсказовъ лежалъ даже оттенокъ суеверiя...

дружкой, точно векъ жили вместе! Право! И целовались носиками!

И точно, пытался ли онъ перелезть черезъ сосновую ветку, или спокойно лежалъ на сппне, смотря на осенявшую его листву, для него пели птицы, прыгали по деревьямъ белки, благоухали цветы. Природа была его кормилицей и товарищемъ. Ему посылало солнце свои золотыя стрелы, которыя, пробившись сквозь вершины деревъ, падали на его ручонку, такъ что онъ могъ схватить ихъ. Ему приносилъ ветеръ благоуханiе смолы и лавра. Къ нему наклоняло дружески, съ усыпляющимъ шумомъ, свои густыя ветви высокое красное дерево, между темъ какъ жужжанье пчелъ и крики грачей глухо вторили шелесту листьевъ.

Это была золотая пора "Ревущаго Стана"; пора "прилива" для искателей золота; они добывали его необычайно много, потому что съ ними было "Счастье". Станъ ревниво оберегалъ свои преимущества и подозрительно смотрелъ на пришельцевъ. Онъ не только не поощрялъ иммиграцiи, но для того, чтобы еще более замкнуться, скупилъ земли по обеимъ сторонамъ холмовъ, окружившихъ его стеной. Эта предосторожность въ соединенiи съ репутацiей, которую доставило стану его уменье владеть револьверомъ, сделали его границы неприкосновенными. Почтальонъ, единственное существо, соединявшее "Ревущiй Станъ" съ остальнымъ мiромъ, разсказывалъ чудеса объ этой цветущей колонiи. "У ревуновъ, - говорилъ онъ, - есть улица, которой не годятся въ подметки все улицы "Редъ-Дога". Около домовъ у нихъ цветники, виноградъ вьется, и умываются они по два раза въ день! Но только съ чужими чертовски грубы, и покланяются маленькому индейцу".

Вместе съ благосостоянiемъ явилось у стана потребность дальнейшихъ улучшенiй; положили выстроить на будущую весну гостинницу и пригласить одно или два приличныхъ семейства поселиться въ ней ради "Счастья", которому могло быть полезно женское общество. Только сильной любовью этихъ людей къ своему прiемышу можно объяснить подобную уступку, которая, если принять во вниманiе ихъ скептическiй взглядъ на полезность и добродетели женскаго пола, вероятно была для нихъ нелегка. Конечно, не обошлось и безъ оппозицiи. Но такъ какъ осуществленiе этого плана отлагалось еще на три месяца, то протестовавшее меньшинство изъявило, наконецъ, также свое согласiе, въ надежде, что какое нибудь неожиданное обстоятельство помешаетъ делу.

Такъ и вышло.

бежавшая съ горъ вода вырывала съ корнемъ гигантскiя деревья, разбрасывая ихъ по долине. "Редъ-Догъ" два раза былъ подъ водой; и "Ревущiй Станъ" получилъ предостереженiе. "Вода, - говорилъ Стемпи, - ужь приходила промывать золото; она воротится". И въ ту же ночь река, выступивъ внезапно изъ береговъ, почти мгновенно залила весь треугольникъ "Ревущаго Стана".

Въ сумятице, произведенной вторженiемъ воды, посреди треска поломанныхъ деревьевъ и тьмы, которая, казалось, прибывала вместе съ водой для того, чтобы проглотить эти прелестныя долины, трудно было собрать разсеянный станъ. Когда занялась заря, хижина Стемпи, какъ ближайшая къ реке, была снесена. Выше, около ущелья, нашли трупъ ея несчастнаго владельца. Но утешенiя, гордости, надежды, Счастья "Ревущаго Стана" - не оказывалось нигде. Люди, искавшiе его, возвращались съ стесненнымъ сердцемъ; какъ вдругъ услышали чьи-то голоса, зовущiе ихъ опять къ берегу. Это была спасательная лодка, плывшая внизъ по реке. Она, въ двухъ миляхъ отъ стана, подобрала человека, почти изнемогшаго, съ маленькимъ ребенкомъ на рукахъ. Спасающiе спрашивали: не знаетъ-ли кто его здесь, и не принадлежитъ-ли онъ къ колонiи? - Людямъ "Ревущаго Стана" достаточно было одного взгляда, чтобъ убедиться, что передъ ними лежалъ Кентукъ, обезображенный, израненый, изувеченный, но все еще не выпускавшiй изъ рукъ ихъ ненагляднаго "Счастья". Нагнувшись, они увидали, что ребенокъ былъ уже холоденъ и что пульсъ его не бился.

-- Онъ умеръ, - произнесъ кто-то.

Кентукъ открылъ глаза.

-- Умеръ? переспросилъ онъ упавшимъ голосомъ.

Улыбка засветилась во взгляде Кентука.

-- Умираю? Онъ беретъ меня съ собой... Скажите товарищамъ, что "Счастье" теперь со мной!

И этотъ сильный человекъ, ухватившись за слабаго малютку, какъ утопающiй, говорятъ, хватается за соломенку, поплылъ по пенистой реке, вечно катящейся въ неведомый океанъ...