Гэбриель Конрой.
XII. Мистрис Маркль

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Гэбриель Конрой. XII. Мистрис Маркль (старая орфография)

XII.
Мистрис Маркль.

Замечание Олли о мистрис Маркль и её критический отзыв о своем туалете не выходили из головы Габриеля всю ночь, и, встав рано на другое утро, он взглянул на свою работу, лежавшую на столе, с мрачным сомнением в своем искусстве по этой отрасли домашняго хозяйства.

-- Да, вероятно, я не вполне исполняю свой долг в отношении ребенка, думал он, взяв со стола одежду Олли и положив ее бережно к постеле спавшей девочки: - это платье, не говоря о прочности и крепости материи, немного устарело и не совсем прилично. Конечно, ты не требуешь модного туалета, прелестное личико (обратился он к спящему ребенку с разсыпавшимися кудрями и раскрасневшимися щечками), но это возбуждает замечания других детей. Все наше селение что-то слишком переполняется жителями. В последние полгода явилось новых три семейства... Это - ужь слишком быстрое увеличение населения. А мистрис Маркль! (Гэбриель вспыхнул, подумав о ней даже один в безмолвной комнате). Каков ребенок! в девять лет так говорит об этой вдове! Просто непонятно. И, подумаешь, я все время избегал этого только ради Олли, ради того, чтоб женский надзор её не мучил.

Однако, во время своего скромного завтрака с Олли, Гэбриель впервые заметил с безпокойством несколько странностей, никогда прежде его не поражавших в её одежде и даже манерах.

-- Вообще, Олли, сказал он, осторожно оставаясь на точке общих вопросов: - в порядочном обществе молодые девушки не возятся, сидя на стуле, и каждые пять минут не поправляют своих сапог.

-- Вообще, Гэб, девочки не носят сапог, отвечала Олли, обмакивая кусок хлеба в соус на сковороде.

Искусно избегая разрешения вопроса, составляют ли высокие резинковые сапоги необходимую принадлежность туалета молодой девушки, Гэбриель произнес с спокойным равнодушием.

-- Я думаю, что, идя на работу, я загляну к мистрис Маркль.

Он из подлобья посмотрел на ту незначительную часть лица сестры, которая виднелась из за большого, уничтожаемого ею ломтя хлеба.

-- Возьми меня с собою, Гэб.

-- Нет, ты останешься здесь и приберешь комнату. Да смотри, не убегай в лес прежде, чем все кончишь. К тому же, прибавил он, гордо поднимая голову: - мне надо поговорить о деле с мистрис Маркль.

-- О, Гэб! воскликнула Олли, поднимая голову.

Все её лице сияло хитрым лукавством и говяжьим жиром.

-- Что с тобою, Олли? спросил Гэбриель с спокойным достоинством.

-- Чего ты стыдишься, Гэб?

Он не отвечал, но, встав, собрал инструменты, надел шляпу и пошел к двери. Потом неожиданно вернулся и взял обеими руками Олли за голову.

-- Если что-нибудь случится со мною, сказал он: - то ты, голубушка, знай, что я всегда и более всего заботился о тебе.

Мысль о реке блеснула тотчас в голове ребенка.

-- Ты не пойдешь сегодня в воду, Гэб? спросила она, слегка вздрогнув.

-- Нет, Олли, не бойся: я вернусь здрав и невредим, произнес он поспешно, взглянув на её испуганное лицо: - прощай.

Он нежно поцеловал ее; она провела рукою по его белокурым кудрям, пригладила бороду и поправила галстух.

-- Ты лучше переменил бы рубашку, Гэб; эта не довольно чиста. Ведь, ты идешь к мистрис Маркль. Погоди, я достану твою соломенную шляпу.

Ночью шел дождь; земля дышала свежестью, а небо было покрыто живописными облаками, что в Калифорнии бывает очень редко, исключая дождливого сезона. Гэбриель обыкновенно не очень поддавался метеорологическим влияниям и не особенно восторгался красотами природы; но в это утро он вполне сознавал, что погода была прекрасная, что окружающая его природа великолепна, а потому, я полагаю, он был впечатлительнее обыкновенного и в отношении всех проявлений красоты на земле. Для некоторых натур, спасение которых зависит от их практичности, очень опасно восторгаться природой: деревом, цветком, лучем солнца; отсюда один только шаг до роковой сантиментальности в отношении женского пола. А случаю было угодно, чтоб Гэбриель, подойдя к хижине мистрис Маркль, увидел после красот природы и царицу природы - мистрис Маркль, которая мыла посуду в кухне перед окном.

Тут произошла сцена, ясно обнаружившая одну из тех несообразностей женского характера, которые пленяют обыкновенных людей, но иногда не имеют никакого влияния на своеобразный характер. Мистрис Маркль всегда обращалась с застенчивым Габриелем очень мягко, радушно и естественно; но теперь, заметив на его лице тень энергичного одушевления, тотчас приняла воинственный тон.

-- Если вы желаете меня видеть, Гэбриель Конрой, сказала она, обтирая щелок со своих загорелых, но красивых рук: - вы должны подойти к лохани, потому что я не могу бросить посуду невымытой. Джо Маркль всегда мне говорил: "Когда у тебя есть работа, то не позволяй себе думать ни о чем другом". Солли, подай стул Габриелю; он не довольно часто ходит к нам, чтоб постоять для разнообразия. Мы - работящия женщины, Солли, и нам не время болеть, а мистер Конрой только находит удовольствие в посещении больных.

Гэбриель был совершенно изумлен этим саркастическим приемом, но он, в то же время, как бы успокоился.

-- Олли ошибается, сказал он сам себе: - эта женщина думает только о своих жильцах и посуде. Впрочем, еслиб она всегда была такой и не приставала, не надоедала, а занималась бы преспокойно хозяйством, то недурно было бы на ней жениться. Но женщинам доверять нельзя; оне изменчивы. Как бы то ни было, я могу успокоить Елли.

По счастью, мистрис Маркль не знала, какие мысли таились в голове безмолвно стоявшого перед нею человека, и поспешно продолжала свой монолог и мытье посуды.

-- Говоря, что мы - работящия женщины, Солли, продолжала она, попрежнему обращаясь к своей худощавой помощнице, которая, стоя спиною к хозяйке, вытирала посуду и с улыбкой посматривала на Гэбриеля: - говоря, что мы - работящия женщины, Солли, я не забываю, что мужчины, смотрящие на нас, могут также и еще более работать.

В эту минуту мистрис Маркль разбила тарелку и, после непродолжительного молчания вздохнула, посмотрела вокруг себя и, покраснев, объявила, что чувствует себя нервной и не может продолжать мытья посуды.

Снова наступило неловкое молчание. К счастью Гэбриеля худощавая Солли возобновила разговор и, вовсе не замечая его присутствия, сказала, обращаясь более к стене, чем к хозяйке.

-- Вы можете быть нервны, Сюзан, работая на сорок жильцов и случайных путешественников. Ведь, у вас нет помощника. Вот, еслиб вы слегли от ревматизма, то, пожалуй, кто-нибудь и стал бы за вами ухаживать. Случись смерть в вашем семействе, то друзья, не оставляющие иначе своих занятий, пожалуй, явятся к вам на помощь. Маленькая Манти так кашляла в последния недели, что другая мать от страху дошла бы до чахотки.

В эту минуту Гэбриель вспомнил с упреком, что, подходя к дому мистрис Маркль, он заметил маленькую Манти в канаве и ощутил к ней какое-то необъяснимое чувство будущого родственника. Но теперь это родство показалось ему столь невозможным и нелепым, что он счел себя чем-то в роде самозванца и пришел в сильное смущение, которое выразилось совершенно своеобразно. Вынув из кармана маленький гребешок, он начал медленно, с смутной улыбкой, причесывать свои белокурые кудри. Мистрис Маркль часто видывала это внешнее выражение внутренняго чувства, отгадала его причину и приняла его, как следуемую ей дань. Она смилостивилась, но, по таинственной женской симпатии, это выразилось в словах её помощницы.

-- Вы сегодня не в духе, Сюзан, сказала Солли: - послушайтесь моего глупого совета, бросьте работу и, усевшись преспокойно в гостиной, разговаривайте с Гэбриелем, если он не предпочитает остаться в кухне, чтоб собрать полезные сведения по части хозяйства. Я никогда не могла бы работать при мужчине. Дайте мне ваш передник, и я перемою всю посуду, если вы согласны лишиться моего общества; впрочем, двое - славное общество, а трое - никуда негодится. Вам, Сюзан, никогда не время заниматься туалетом; посмотрите, у вас волосы совсем растрепались.

Тут Солли, как бы заметив присутствие Гэбриеля, стала поправлять прическу мистрис Маркль, но та ее оттолкнула.

-- Оставьте, Солли, мне не время заниматься таким вздором; это - не волосы, а швабра, сказала она строгим тоном самоунижения: - ну, вот, что вы наделали? Я так и знала.

Действительно, Солли с чисто-женской хитростью неожиданно распустила черную, роскошную гриву мистрис Маркль, раскинувшуюся волною по её полным плечам. Она засмеялась и хотела убежать в гостиную, но Солли, как истинный художник, не пустила её прежде, чем эта поэтическая картина не произвела полного эффекта на воображение невинного Гэбриеля.

-- Швабра, нечего сказать, произнесла Солли: - хорошо, что не все одинакового мнения и что самовосхваление безчестно. Но вчера стряпчий Максвель сказал мне на этом самом месте, смотря на вас, когда вы разливали суп и одна из прядей ваших волос случайно распустилась: "Много красавиц в Фриско дорого бы дали за волоса Сюзан Маркль...

В эту минуту речь, Солли была прервана быстрым бегством мистрис Маркль в гостиную.

-- Вы не знаете, Гэбриель, имеет ли здесь какое-нибудь дело стряпчий Максвель? спросила Солли, принимаясь за свою работу.

-- Нет, отвечал Гэбриель, столь же не понимая тайного смысла её слов, сколько и опасного для его спокойствия эффекта распущенных волос мистрис Маркль.

-- Он гораздо чаще проезжает здесь, чем прежде, и в один день, кажется, пять раз обедал. Когда вы вошли, я подумала, что это - он. Сюзан этого не замечает; она не любит таких, как стряпчий, продолжала Солли, бросив знаменательный взгляд на могучия плечи и высокий рост Гэбриеля: - как вы находите ее теперь? Я вас спрашиваю, как друга семейства.

Гэбриель поспешил уверить Солли, что мистрис Маркль была на взгляд совершенно здоровой; но сухощавая служанка тяжело вздохнула и покачала головой.

-- Наружность обманчива, Гэбриель! Никто не знает, что переносит эта бедная женщина. Она, в последнее время, очень разстроена и постоянно бьет посуду. Вы видели, как она только что разбила тарелку. Быть может, мне не следовало бы этого говорить, но вы - друг дома и человек верный; поэтому я не скрою от вас, что по количеству разбитой посуды можно положительно сказать, когда вы были здесь. Конечно, еслиб она узнала, что я вам это выболтала, то убила бы меня, так как она горда, как я. Вот хоть, например: вы заходили две недели тому назад, и столько в этот день она перебила чашек, что не хватило их вечером на всех жильцов.

-- Может быть, у нея лихорадка, произнес испуганный Гэбриель, вскакивая с места: - у меня дома есть индийское лекарство, и я его тотчас принесу или пришлю.

-- Если она вернется и не застанет вас, то, при её нервном положении, я не отвечаю за её жизнь. Если вы уйдете после того, что случилось сегодня, после того, что произошло между вами, то она просто умрет.

-- Что же произошло? спросил Гэбриель с испугом.

-- Не мое дело, отвечала торжественно Солли: - судить о поведении других и объяснять, что значит то или другое: посещение мужчинами женщин, битье посуды, причесывание волос гребнем (Гэбриель вздрогнул) и молчание перед посторонними. Не мое дело разсуждать, почему одна выходит из себя, а другой бросается, как съумасшедший за лекарством. Я сама знаю про себя и молчу. Часто мне говорит Сюзан: "Никто на свете не умеет так запереть свои мысли и бросить от них ключ, как вы, Солли". Ну, вот и вы, сударыня; давно уже пора, а то я теряю время, разговаривая с джентльменом.

Излишне прибавлять, что последния слова обращались к мистрис Маркль, которая в эту минуту показалась в дверях в новом ситцевом платье, рельефно выставлявшем её роскошные формы, и что Солли относилась к обоим действующим лицам с чрезвычайным уважением, как бы в доказательство, что минута была торжественная.

-- Я надеюсь, что не помешала вашему разговору, сказала вдова с лукавой улыбкой, останавливаясь на пороге: - но если вы еще не покончили, то я подожду.

-- Я не думаю, чтоб Гэбриель имел еще что-либо мне сказать по секрету от вас, мистрис Маркль, отвечала Солли, намекая на то, что Гэбриель открыл ей тайну, которую она из деликатности не могла обнаружит: - не мне станут доверять джентльмены свои чувства.

он считал ее вполне способной, но его удерживали страшное подозрение, что он уже безвозвратно запутался, надежда, что он найдет случай для объяснения, и, быть может, роковая, притягательная сила опасности. Как бы то ни было, он нерешительно последовал за мистрис Маркль в её гостиную. Там она пригласила его сесть, и он безпомощно опустился на стул, тогда как Солли в кухне стала громко шуметь посудой и петь во все горло, с явною целью убедить застенчивых влюбленных, что она не может подслушать их нежной беседы; это было так очевидно, что Гэбриель покраснел до корня волос.

В этот день Гэбриель возвратился домой вечером серьёзнее обыкновенного. На все вопросы Олли он отвечал коротко и уклончиво. Но не в его натуре было хранить в тайне что-либо, даже неприятное, а потому Олли терпеливо ждала той минуты, когда он сам все ей разскажет. Эта минута наступила после их скромного ужина, который прошел без всяких критических замечаний со стороны Гэбриеля. Олли, как всегда, поставила между ног брата маленький ящик и села на него, прислонясь головою к его жилетке. Гэбриель закурил трубку и, выпустив несколько клубов дыма, сказал тихо:

-- Это невозможно.

-- Что невозможно, Гэб? спросила хитрая Олли, очень хорошо понимая, о чем он говорил.

-- Какое дело, Гэб?

-- Женитьба на мистрисс Маркль, сказал Гэбриель с искуственным хладнокровием.

-- Отчего?

-- Она не хочет идти за меня.

Гэбриель уклонился от взгляда сестры и твердо повторил, смотря на огонь:

-- Ни за что не хочет.

-- Низкая, противная, старая дрянь! воскликнула с сердцем Олли: - разве есть человек лучше тебя, Гэб? Какое безстыдство!

Гэбриель махнул трубкою по воздуху, но с таким тоном невозмутимой покорности, что Олли снова взглянула на него подозрительно.

-- Она сказала, отвечал Гэб медленно: - что её сердце отдано другому. Кажется, она выразилась стихами:

И не бывать твоим ему.

Я не помню именно, что она сказала, но ты знаешь, Олли, что женщины в такую минуту всегда говорят стихами. Во всяком случае смысл был такой.

-- Она не сказала, отвечал Гэбриель с безпокойством: - а я не считал себя в праве спрашивать.

-- Ну?

-- Что? спросил Гэбриель, с еще большим смущением.

-- Что ты сказал?

-- Нет, прежде; как ты объяснился, Гэб? произнесла Олли, смотря в глаза брату и поддерживая рученками свой подбородок.

-- О! как всегда, в подобных случаях, сказал Гэбриель, махая трубкой в знак того, что всем известно, как делается вообще предложение руки и сердца.

-- Но как именно? Геб, разскажи мне все.

-- Ну, вот видишь, начал Гэбриель, смотря на потолок: - женщины обыкновенно, застенчивы, и мужчины (всего лучше привлекают их к себе смелостью. Вот, Олли, я, войдя в дом, потрепал Солли по щеке и, обняв вдову, поцеловал ее раза два или три, знаешь, из любезности и для приличия.

-- Ни под каким видом, произнес Гэбриель решительно.

-- Отвратительная бестия! воскликнула Олли: - я желала бы, чтоб Манти посмела теперь придти сюда, прибавила она, дико грозя перстом: - и подумать только, что сегодня я позволила ей выбрать лучшого щенка.

-- Тише, Олли: это для всех должно остаться тайной, произнес поспешно Гэбриель: - я только тебе и доверяю; между нами не может быть ничего скрытного. К тому же, прибавил он убедительным тоном: - прежде, чем жениться, всякий должен перенести с дюжину отказов. Это так водится. Один мой знакомый, с безстыдством продолжал Гэбриель, вполне сознавая, что он лгал: - получил пятьдесят отказов, а был гораздо лучше меня и имел тысячу долларов. Знаешь, Олли, некоторые это любят, как сильное ощущение, в роде разыскивания руды.

-- Но что-жь ты сказал, Гэб? спросила Олли, снова возвращаясь к главному факту и не понимая удовольствия, доставляемого отказом по словам Гэбриеля.

"Сюзан Маркль, вот в чем дело: я и Олли живем на горе, а вы с Манти в ущелье; горы и долины разделяют два любящих сердца, а нет причины, почему бы нам всем не составить одно семейство в моем доме; вам назначить день". Потом я пустился немного в поэзию, ввернул это кольцо (Гэбриель указал на толстое золотое кольцо, красовавшееся на его мизинце), поцеловал опять вдову, потрепал по щеке Солли - вот и все.

-- И она, после всего этого, не хотела выдти за тебя, Гэб? произнесла задумчиво Олли: - ну, так что-жь, кому она нужна? Право, не мне.

-- Я очень рад слышать это от тебя, Олли, отвечал Гэбриель. - Но ты не должна говорить ей об этом ни слова. Она собирается купить ту часть старого участка на нашей горе, где я начинал работы в прошлом году, и выстроить дом подле нас. Она говорит, что хочет быть поближе к нам и ухаживать за тобою. Поэтому, Олли, продолжал Гэбриель серьёзно: - если она будет попрежнему приставать ко мне, то ты не обращай внимания - так поступают все женщины.

-- Я желала бы это видеть, произнесла Олли.

Гэбриель взглянул на нее с невольным удовольствием и обнял.

эту идею. Ты будешь ходить в школу, Олли; на будущей неделе я съезжу в Морисвиль за новой для тебя одеждой, и мы будем жить припеваючи. Потом, Олли, вдруг - счастье всегда является вдруг - я найду руду в этой горе, и мы будем богаты. Я всегда говорил, что здесь руда. А, разбогатев, мы с тобою поедем в Сан-Франциско. Я куплю большой дом, у тебя будут всевозможные учителя и множество подруг из лучших девочек в городе. Тогда, может быть, я полажу и с мистрисс Маркль...

-- Да, никогда, отвечал хитрый Гэбриель, сияя удовольствием, но чувствуя в тоже время упреки совести: - однако, маленьким девочкам пора спать.

Повинуясь этому замечанию, Олли удалилась за холщевую занавеску, взяв с собою свечку и оставив брата курить трубку при мерцающем свете потухающого огня. Но Олли не заснула, а, спустя полчаса, выглянула из-за занавески. Гэбриель сидел на том же месте, закрыв лицо руками. Она тихонько подошла к нему и, подняв его голову, нежно обняла. На одной из её рук она почувствовала что-то влажное.

-- Ты не грустишь об этой женщине, Гэб? спросила она.

Олли взглянула на свою руку, а Гэбриель пристально посмотрел на потолок.

-- Крыша течет, произнес он: - ее надо завтра починить. Но, ступай, Олли, спать, ты простудишься в одной рубашонке.