Победа Элинор.
Глава XXXII. АЛЬБОМ-ОБЛИЧИТЕЛЬ

Глава XXXII. АЛЬБОМ-ОБЛИЧИТЕЛЬ

Очень натурально, что художник всегда интересуется работами другого художника. Мистер Дэррелль нимало не удивился, когда Ричард Торнтон явился па другой день в Гэзльуд под покровительством мистрис Монктон и Лоры.

-- Я приехала за тем, чтобы сказать вам, милая мистрис Дэррелль, как мне было жаль, что вчера вы не приехали к нам обедать, -- сказала Лора своей будущей свекрови, -- а также и за тем, чтобы спросить у вас, как будет лучше отделать вышитые кисейные капоты: розовым или голубым? Или вы думаете лучше будет сделать три с голубым да три с розовым, а то, пожалуй, Ланцелоту надоест видеть меня все в одном и том же цвете. Это очень понятно. А то можно два из них отделать персиковым цветом, если только вы найдете, что этот цвет идет к утренним капотам. Вот и Элинор со мною приехала да и мистер Торнтон тоже... Ах, да! Позвольте вам представить: мистрис Дэррелль - мистер Торнтон, мистер Торнтон - мистрис Дэррель, вот и мистер Торнтон с нами приехал, потому что он художник и желает посмотреть на картины Ланцелота, особенно же на ту прекрасную картину, которая посылается в академию, наверное, комитет примет ее из первых на выставку. Я уверена, что Ланцелот покажет мистеру Торнтону свою мастерскую - не правда ли, милый Ланцелот?

При обращении к своему жениху, Лора сложила розовые губки и наклонила хорошенькую голову на сторону - точно хорошенькая канареечка. Прелесть, как она была мила в своем зимнем костюме, со множеством дорогого темного меха вокруг пунцового бархата и пунцовых лент. Она была похожа на "Красную Шапочку", нарядно одетую и довольно простенькую, чтобы попасть прямо в пасть какому-нибудь обольстительному волку - словом, она была до того мила, что даже ее жених удостоил ее благосклонною улыбкою, значительно происходившею от сознания, что она ему принадлежит и что в сущности она имеет нечто такое, чем можно гордиться, нечто, что увеличивало достоинство молодого султана, представляя доказательство его высокого значения.

С презрительною улыбкою Элинор посмотрела на них. Она до такой степени ненавидела Ланцелота, что готова была почти ненавидеть и Лору, зачем она любит его.

-- Да, -- думала она. -- Мистер Монктон прав: пустота, себялюбие и легкомыслие - Ланцелот все это вместе, да и еще, кроме того, вероломство. Да поможет тебе Бог, бедная Лора, если мне не удастся снасти тебя от брака с этим человеком.

Мистеру Дэрреллю было очень приятно похвастаться, своею мастерскою. Для бедного помощника театрального декоратора видеть зародыш академической мысли, это было нечто совершенно новое: быть может, в первый раз в жизни бедняку придется проведать, что значит свежая мысль, получить понятие об искре высокого искусства.

Ланцелот Дэррелль повел гостей в прекрасную, роскошно меблированную комнату, которую он называл своею мастерскою. Розалинда и Челия все еще занимали почетное место на мольберте. Мистер Дэррелль очень много работал, но с теми судорожными порывами, которые всегда бывают противниками успеха. Иногда работал он с таким жаром, что не обращал внимания на то, что солнце заходило и давно пора работу оставить; но проходил этот страстный порыв - наступал припадок недовольства собою, отвращение от искусства и он по целым неделям не брал в руки ни карандаша, ни кисти.

Ланцелот Дэррелль ставил себе в достоинство такие восторженные порывы, находя, что энергия постоянного и настойчивого труда есть принадлежность труженика, работающего за деньги, а не художника. Он верил себе на слово, что долгие промежутки, в которые он предавался праздности, необходимы в ожидании так называемого им вдохновения, и рисовался в глазах матери великолепной болтовнею о важности, добросовестности и уважении к высокому искусству и тому подобными красноречивыми фразами, которыми прикрывал свою ленивую и себялюбивую натуру. Таким образом, Элинор Вэн, в образе печальной Розалинды все еще грустно улыбалась над глупо улыбающейся Челией, не было никакой возможности разубедить мисс Мэсон не делать пошлой улыбки сладенькой натурщицы, которая никак не может забыть, что портрет, снятый с нее, будет действительно висеть на стене и век улыбаться потомству, или обязан изображать модную лавку с бесконечным множеством атласа или бархата. Смотря на работу знатного артиста, Торнтон сам себе удивлялся и припоминал, сколько верст холста пришлось ему расписать с тех пор, как он в первый раз стал махать своею кистью и мазать небо с облаками вместо главного декоратора "Феникса".

Держа в руках свой муштабель, Ланцелот улыбался с видом высокого покровительства смиренному другу Элинор.

-- Полагаю, что все это несколько отличается от того, что вы до сих пор видели? -- спросил он, -- совсем не та работа, что ваши декорации, или гроты и водопады, бьющие брызгами по белой тесемке, или безоблачные небеса из голубого газа и мишуры?

-- Но мы не всегда обязаны писать превращения, мистер Дэррелль, -- отвечал Торнтон несколько оскорбленный нахальством артиста, -- декорации состоят не из одной только мишуры и подклейки, мы обязаны знать несколько перспективу и иметь маленькое понятие о красках, и многие из моих товарищей стали впоследствии хорошими пейзажистами. Кстати, а вы, мистер Дэррелль, занимались ли когда-нибудь этим родом живописи.

-- Занимался, -- отвечал Ланцелот равнодушно, -- я старался набить руку над ландшафтами, но живой интерес - человечный интерес, вот, мистер Торнтон, настоящий предмет живописи! По моему мнению, живопись должна изображать историю, драму, трагедию, поэму - словом, что-нибудь такое, что можно бы узнать без помощи каталога.

-- Именно гак: эпическая поэма на поясный портрет, -- отвечал Торнтон рассеянно.

грязной бристольской папке.

-- Да, -- продолжал Ланцелот, -- я пробовал рисовать и пейзажи. В этих портфелях сохранилось еще несколько - в верхнем, кажется, но не в красном: в том хранятся мои личные воспоминания и очерки. Возьмите зеленый портфель, мистер Торнтон: вы найдете тут некоторые вещи, которые будут для вас интересны, может быть, вы извлечете из этого какую-нибудь пользу.

Артист бросил свой муштабель и перешел на другую сторону комнаты, где Лора с мистрис Дэррелль расположились у камина. Элинор с Ричардом оставались у мольберта, в том углу, где стояли на полу портфели.

В этом углу находилось огромное старинное окно с амбразурой, где стояла Элинор, когда Ланцелот просил ее руки. В глубокой амбразуре стоял стол, над окном повешены тяжелые малиновые занавеси, так что сидевшие за столом были почти закрыты от других присутствующих в комнате.

Ричард Торнтон взял оба портфеля и положил их на стол. Элинор стояла возле него с замирающим дыханием от ожидания.

 В красном портфеле заключаются его личные воспоминания, -- прошептал Ричард, -- так тут нам и надо искать, мистрис Монктон. О чести не может быть и речи на той дороге, которую мы с вами избрали.

Живописец развязал тесемки красного портфеля и быстро открыл его. Беспорядочная масса рисунков лежала перед ним. Очерки карандашом, эскизы кистью, оконченные и неоконченные рисунки; грубые каррикатуры пером, чернилами и акварелью; слабые признаки полуистертых предметов, головы, профили, подбородки и носы, литографии, гравюры, эстампы, иллюстрации, вырванные из книг и журналов, -- все это разбросано в неописанном беспорядке.

Мистер Торнтон сел у стола, наклонив голову над лежавшими пред ним рисунками и принялся твердо и обдуманно рассматривать все предметы, заключавшиеся в красном портфеле, Элинор стояла возле него.

Тщательно он перебирал одни за другими все рисунки, как бы они ни были слабы, грубы или небрежны. Каждую бумажку он переворачивал во все стороны и при внимательном осмотре, на обороте иногда ничего не находил, а иногда едва заметное указание года карандашом или подпись пером.

 Велисарий. Девушка с корзиною клубники. Мария-Антуанетта. Палач. Цветочница. Оливер Кромвель, отказывающийся от короны. Оливер Кромвель, обличающий сэра Гэрри Вэна. Оливер Кромвель и его дочери... Не говорил ли я вам, Элинор, -- шептал Ричард, продолжая рассматривать рисунки, -- не говорил ли я вам, что альбом художника - это его мемуары, воспоминания его жизни? Все эти Кромвели подписаны одним и тем же годом. Около десяти лет тому назад, то есть именно в то время, когда Дэррелль имел мало познаний в анатомии и великое стремление к республиканскому духу. Далее, как видите, мы переходим к пасторальному настроению. Водяная мельница. Роза. Тут идет нескончаемый ряд воспоминаний Розы и мельницы: Роза в подвенечном платье; мельница во время грозы; Роза в сельском костюме; мельница при закате солнца. Грусть Розы; мельница при лунном с ноте: на всех этих рисунках обозначено время двумя годами позже, когда художник был отчаянно влюблен в деревенскую красавицу по соседству. Теперь теряется из виду Роза и любовь, наступает римский период: художник стремится к высокому и классическому. Недолго продолжается римский период. Вот мы в Лондоне, да, пред нашими глазами открывается жизнь студенческая в столице. Нот эскизы жизни художника на Клинстонской улице и в предместьях Фицройского сквера. Это Гаймаркет ночью. Ложа в опере. Леди Клэра Вер-де-Вер. Леди Клэра на цветочной выставке - в Гайд-Парке - на концерте - ага! художник опять влюблен, но теперь он влюблен уже в аристократическую, недосягаемую красавицу. Вот наброшены эскизы пером, намекающие на задуманное самоубийство: молодой человек лежит на бедной кровати, подле него, на полу, стоит бутылка с надписью: "синильная кислота", а тут юноша наклонился через перила Ватерлооского моста, лунная ночь; на заднем фоне виден собор св. Павла. Да, тут видна страстная любовь и отчаяние и дикое стремление к смерти и общее болезненное и неприятное настроение ума, как неизбежное следствие праздности и крепких напитков. Постойте! -- воскликнул Ричард неожиданно, -- мы, кажется, во всем ошибались.

-- Что вы хотите этим сказать? -- спросила Элинор.

Она следила за обзором Ричарда со страстным участием, с возрастающим нетерпением от желания дойти до чего-нибудь, что могло бы служить уликою против Ланцелота.

-- Что вы хотите этим сказать? -- повторила она. -- Какой вы медленный, Дик! Я ничего так не желаю, как иметь доказательство, которое подтвердило бы мое убеждение, что Дэррелль и человек на бульваре - одна и та же личность.

Боюсь, что мы с вами все время ошибались, -- сказал Ричард с унынием, -- кажется, все эти эскизы наброшены не Дэрреллем, а каким-нибудь его товарищем. Боюсь, что это не его работа.

 Не его - так чья же? чья?

-- Первый разряд рисунков, все эти Кромвели и Розы подписаны размашистым автографом - "рис. Ланцелот Дэррелль", всем именем, как следует молодому человеку, гордящемуся своей фамилией.

-- Да-да, ну, так что же потом?

-- Очерки лондонской жизни, все эти леди Клэры и самоубийцы, сделанные гораздо лучше первого разряда, подписаны только начальными буквами, которые я в первую минуту принял за одну и ту же подпись.

-- Начальными буквами.

 Да, двумя начальными буквами. Долго старался я разобрать их и только теперь мне это удалось. Буквы эти Р. Л.

Ричард Торнтон почувствовал, как задрожала рука Элинор, лежавшая на спинке его стула, он услышал, как ее дыхание становилось быстрее и, повернувшись к ней, увидел, что она бледна как смерть.

-- Это должно быть все равно, Ричард, -- сказала она, -- человек, обыгравший моего отца назывался: "Роберт Ла". Остальная часть имени была оторвана в письме отца моего: начальные буквы этой фальшивой подписи Р. Л. Продолжайте, Дик, скорее, скорее! Сжальтесь надо мной! Мы найдем еще что-нибудь более осязаемое.

Элинор Монктон говорила шепотом, но живописец вдруг прикоснулся к ее руке и знаком показал необходимость быть осторожнее. Но на другом конце мастерской никто и не думал наблюдать за тем, что происходило в амбразуре окна. Лора весело болтала, жених подшучивал над нею, забавляясь ее ребяческим легкомыслием.

Перед ними лежал теперь рисунок акварелью, представлявший длинную улицу, освещенную фонарями, где толпился народ в масках и странных костюмах.

-- Мы переплылы канал, Элинор, -- сказал Ричард, -- перед нами Париж во время карнавала и туг подписано имя всеми буквами: "Роберт Ланц, 2 марта, 1853 года". Тише, Элинор, ради Бога успокойтесь. Этот человек - преступник. Я теперь в этом так же убежден, как и вы, но мы должны до конца выяснить его преступления.

-- Спрячьте этот рисунок, Ричард, спрячьте его, -- прошептала Элинор. -- Это доказательство, что он носил фальшивое имя, эта улика, что он прожил в Париже то время, которое, по его уверению, он находился в Индии, это доказательство, что он был в Париже за несколько месяцев до смерти моего отца.

Живописец сложил измятый рисунок и всунул его в грудной карман своего широкого сюртука.

 Дальше, Ричард, дальше: может быть, мы еще что-нибудь найдем, -- шептала Элинор.

Молодой человек повиновался страстной торопливости своей подруги, один за другим осматривал он эскизы карандашом, рисунки акварелью и китайской тушью.

На всем был отпечаток жизни в Париже и его окрестностях. Вот дебардер висит на руке студента; вот гризетка пьет лимонад с ремесленником за заставой; погребальная процессия подъезжает к кладбищу Перлашез Лашеза; балаган на бульваре; группа зуавов; ландшафт в Сен-Жерменском лесу с конными фигурами близ арки; сцена на Ели-сейских Полях.

красивою наружностью, в поношенном платье, судорожно сжал кучку наполеондоров, лежавших перед ним на столе.

Тут была еще третья фигура: щегольски одетый француз стоял позади стула старика, и в этом наблюдателе за игрою Элинор тотчас узнала человека, убедившего ее отца оставить ее на бульваре, товарища угрюмого англичанина.

"Последний из Наполеонов" - Роберта Ланца.

Сходство главной фигуры с Джорджем Вэном было неопровержимо. Человек, гак безжалостно обыгравший друга своего родственника, занес в свою летопись картину своей жестокости, но не настолько еще закоренел в преступлении, чтобы после самоубийства своей жертвы исполнить свое намерение.