Победа Элинор.
Глава XXXIII. ДУХОВНОЕ ЗАВЕЩАНИЕ МОРИСА ДЕ-КРЕСПИНЬИ

Глава XXXIII. ДУХОВНОЕ ЗАВЕЩАНИЕ МОРИСА ДЕ-КРЕСПИНЬИ

Ричард Торнтон сложил эскиз, сделанный карандашом, и положил его в карман вместе с акварельным рисунком.

-- Я говорил вам, что у Ланцелота Дэррелля карандаш служит поверенным, -- сказал Ричард вполголоса, -- теперь мы можем опять положить на место красный портфель: туг ничего нет более, что могло бы нам помочь... Едва ли может быть приятна память вашего отца этому молодому человеку после 12 августа. Когда он набрасывал этот эскиз, наверное, тогда ему были уже известны последствия его действий.

Молчаливо и неподвижно стояла Элинор у стула живописца. Бледно было ее лицо, сурово и судорожно сжат рот от усилия сдержать свое волнение. Но огонь горел в ее блестящих серых глазах и нежные, прозрачные Ноздри судорожно раздувались.

-- Эти рисунки очень слабы, -- сказал Ричард, -- Ланцелот Дэррелль не сочувствует природе. Будь у него столько же постоянства, сколько таланта, то из него мог бы выйти очень замечательный художник... Его картины похожи на него самого: поверхностны, искусственны, фальшивы, но в них ум и искусство есть.

Живописец говорил это с умыслом: он знал, что Элинор стоит позади него, как неподвижная статуя, крепко ухватясь за спинку стула, точно бледная Немезида, готовая мстить и разрушать. Ему хотелось успокоить ее, привести к чувству настоящего, навести на общий разговор прежде чем Ланцелот Дэррелль увидит ее лицо. Но, оглянувшись на это бледное, молодое лицо, Ричард вмиг понял, как сильна была борьба в груди Элинор и как легко она могла в эту минуту изменить себе.

-- Элинор, -- сказал он, -- если вы желаете довести до конца намерение, то не выдавайте своей тайны. Ланцелот Дэррелль идет сюда. Помните, что художник - всегда тонкий наблюдатель. В эту минуту на вашем лице вся завязка трагедии.

Мистрис Монктон хотела улыбнуться, но ее попытка оказалась не совсем удачна: улыбка была печальна и болезненна. В эту минуту Ланцелот подходил к амбразуре окна, но не один: Лора Мэсон была с ним. Беспрерывно болтая, она задавала бесконечные вопросы то своему жениху, то Элинор, то Торнтону.

 Как долго вы любовались его пейзажами! -- говорила она, -- ну как они вам показались и какие из них больше всех вам понравились? Любите ли вы больше морские виды или лес? Тут есть картина, изображающая Толльдэль с куполом и колоколом. Но мне гораздо больше нравятся рисунки в красном портфеле. Ланцелот позволяет мне смотреть на них, хотя никому другому не дает этого позволения. Но я не люблю Розу. Я ужасно ревную к Розе - да, ревную, Ланцелот, это ничего не помогает, что вы уверяете меня, будто никогда не были в нее влюблены, а только восхищались ею, как прекрасною деревенскою моделью. Никто на свете не переуверит меня в том, что вы не были в нее влюблены. Неправда ли, мистер Торнтон? Не так ли Элинор? Когда художник вечно рисует одно и то же лицо, это значит он непременно влюблен в оригинал... Не всегда ли это так бывает?

Никто не отвечал на многочисленные вопросы молодой девушки. Ланцелот Дэррелль улыбался, покручивая свои усы тонкими женственными пальцами. Ему был очень приятен безграничный восторг, который показывала ему Лора и он сам начинал уже ее любить, конечно, особенного рода любовью, на свой лад, которая не требовала большого труда.

Со странным выражением на лице Элинор смотрела на питомицу своего мужа, ее суровый, безжалостный взгляд обещал мало доброго молодой наследнице.

"Что значит для меня прихоть этой ветреной, легкомысленной девочки в сравнении с тем, что лежит у меня на сердце после смерти моего отца? -- думала она. Что мне до того, что она будет страдать? Я должна помнить только горечь его страдания, помнить только эту долгую ночь, когда я прождала его с такою тоской, ту страшную ночь, когда он, доведенный до отчания, так ужасно умер. Конечно, одно это воспоминание удалит из моего сердца всякую мысль о сострадании".

Может быть, Элинор имела нужду убеждать себя, может быть, ей трудно было верно следовать плану своего мщения, когда по дороге пришлось затоптать и растерзать это молодое сердце невинного, девственного, доверчивого создания, которое так сильно привязалось к ней и, вполне доверившись ей, полюбило ее с первой минуты их знакомства.

отца".

На обратном нуги в Толльдэль мистрис Монктон молчала, размышляя об утренних событиях. Ричард Торнтон действительно оказался могущественным союзником: как часто бывала она прежде в этой самой мастерской и ни разу не приходила ей в голову мысль порыться между рисунками художника, чтобы поискать доказательств, свидетельствующих против него в отношении ее отца.

-- Не говорила ли я вам, Ричард, что вы можете помочь мне, -- сказала она, оставшись наедине с живописцем? -- Вы мне доставили доказательство, которого я так долга желала. Сегодня я поеду в Удлэндс.

-- Это зачем?

-- Да за тем, чтобы показать оба рисунка Морису де-Креспиньи, -- отвечала она.

 Но достаточно ли одного этого доказательства, чтобы убедить человека, у которого сила соображения, по всей вероятности, ослаблена годами и болезнями? Что если мистер де-Креспииьи не поймет улики, показанной в этих рисунках? Что если он откажется поверить вашему обвинению против его внука.

 Я покажу ему письмо моего отца.

-- Вы забываете, что письмо вашего отца обвиняет Роберта Ланца, а не Ланцелота Дэррелля.

-- Но эти рисунки подписаны именем Роберта Ланца.

-- А разве трудно мистеру Дэрреллю отпереться от тождества с человеком, который подписывался этим именем? Не можете же вы требовать от Мориса де-Креспиньи, чтобы он признал своего внука подлецом только по свидетельству рисунка, от которого его племяннику ничего не стоит отказаться. Нет, Элинор, дело этого дня есть только первый шаг по дороге, которую мы с вами избрали. Будем терпеливы и подождем более убедительного доказательства чем то, которое нам представляется в этих двух рисунках.

-- А между тем, -- сказала она, -- наступит 15 марта, или Морис де-Креспиньи может умереть! Позвольте мне поехать к нему, дайте мне высказать ему кто я и показать письмо моего отца, дайте мне рассказать ему жестокую историю смерти его старого друга. Ведь он ничего не знает, кроме того краткого известия, которое прочел в газетах. Невозможно, чтобы он не поверил мне.

Ричард Торнтон покачал головой.

-- Вы просили меня помочь вам, Элинор, -- сказал он строго, -- если я готов это сделать, то и вы должны иметь доверие к моему совету. Подождите, пока мы будет иметь полную возможность доказать наши убеждения, подождите открыть вашу тайну мистеру де-Креспиньи.

Мистрис Монктон не могла пренебрегать советами своего старого друга: он доказал положительным образом превосходство своего соображения в сравнении с неблагоразумной, впечатлительной деятельностью молодой упрямой женщины.

 Я не могу не повиноваться вам, Дик, потому что вы так добры и так многое уже сделали для меня: вы доказали уже на деле, что вы гораздо умнее и проницательнее меня. Но если Морис де-Креспиньи умрет, пока мы с вами будем все ждать, то я...

-- То вы, вероятно, станете укорять меня зачем он умер, -- прервал Ричард со спокойною улыбкою, -- ведь, кажется, так обыкновенно делается у женщин?

Нелегко было Элинор повиноваться своему руководителю, тем более что Джильберт Монктон сказал ей за обедом, что был утром в Удлэндсе, и что ее старый друг, Морис де-Креспиньи, с каждым днем становится слабее и вряд ли доживет до весны.

-- Старик, видимо, ослабевает, -- сказал Монктон, -- его спокойные и воздержанные привычки поддерживают его долее, чем доктора надеялись. Они говорят, что он постепенно будет таять, как свечка: пламя мало-помалу угасает в подсвечнике. Тебе бы надо, Элинор, навестить бедного старика, пока он жив.

-- Пока он жив! -- повторила мистрис Монктон, -- пока он жив! Так ты думаешь, что он скоро умрет?

 Да, я думаю, что он скоро умрет, по-крайней мере доктора так говорят.

-- Да, мне надо его видеть, непременно надо, пока он жив еще, -- сказала она задумчиво, -- а что, Джильберт, его рассудок так же ясен и память ему не изменяет, как это было неделю тому назад?

-- Да, -- отвечал мистер Монктон. -- Я имею причину думать так, потому что, когда я разговаривал с его сестрами в столовой, то вошел труда Генри Лауфорд, уиндзорский нотариус и пригласил меня в спальную к Морису де-Креспиньи. Как ты думаешь, Элинор, зачем он меня приглашал?

-- Не имею никакого понятия.

 Меня пригласили подписаться свидетелем на духовной вместе с клерком Лауфордом. Правду сказать, меня ничуть нс удивило, что Морис де-Креспиньи только теперь вздумал сделать распоряжение насчет своего имущества. Полагаю, что он делал уже до полудюжины завещаний и опять уничтожал их, одно за другим, смотря по расположению духа. Надеюсь, что сестры по крайней мере получат приличное вознаграждение за долгие годы терпения и ожидания.

Дрожащие пальцы Элинор судорожно теребили брелки цепочки часов. Она с трудом удерживала свое волнение.

 Но кому же достанется все богатство? -- спросила она с замирающим дыханием, -- не слыхал ты этого, Джильберт?

-- Нет, моя милая, свидетель при духовном завещании подписывается не читая его, да и вообще не принято, чтобы свидетель знал содержание духовной. Я видел, как бедный Морис де-Креспиньи подписывал слабою рукой свое имя и сам приложил свою твердую подпись на указанном мне месте, не задавая вопросов. Для меня достаточно знать, что я не имею участия в этом документе.

 Но не сказал ли чего-нибудь Морис де-Креспиньи, из чего бы ты мог догадаться кто будет...

 Морис де-Креспиньи ничего не сказал такого, что могло бы хоть несколько пояснить его намерения. Видно было, что его радовала мысль, что духовная его сделана и дело закончено. Лауфорд желал увезти с собой документ, по старик упорствовал в желании сохранить его у себя, говоря, что желает еще пересмотреть его, чтоб удостовериться, вполне ли выполнены его намерения как в духе, так и в букве. Бумагу он положил под подушку и лег спать с видом совершенного удовольствия. Я думаю, что он до своей смерти успеет опять повторить несколько раз такую же комедию.

-- Может быть, он еще уничтожит это завещание? -- спросила Элинор с озабоченным видом.

Двойная опасность грозила, что Ланцелоту Дэрреллю достанется наследство: он может получить его просто, если оно отказано ему по завещанию, и он возьмет его, как законный наследник, если дед умрет не сделав завещания.

 Да, -- отвечал Монктон равнодушно, -- старик может переменить свои мысли, если проживет столько, что успеет раскаяться в этом новом распоряжении. Но я сомневаюсь, чтобы он мог дожить до этого.

-- Но ты сам, Джильберт, разве ты не имеешь идеи о том, кому может достаться это наследство?

Этот вопрос касается вас, Лора, гораздо больше, чем кого-нибудь из нас.

 Какой вопрос? -- спросила мисс Мэсон, выглядывая из-за большой законченной работы, которую она показывала синьоре Пичирилло.

-- Мы говорим о наследстве Мориса де-Креспиньи, милая моя, верно, и вам интересно знать кому оно достанется?

-- О да, разумеется, -- отвечала молодая девушка, -- я должна интересоваться выгодами Ланцелота. Известно, что ему должно достаться наследство и что никто не имеет права лишить его этого, и тем менее эти противные старые девы, которые прогнали его в Индию против его воли. Я, право, боюсь, что он когда-нибудь на старости лет поплатится жестокими и разными болезнями от ужасного климата в Индии. Разумеется, он должен получить наследство, а между тем мне приходит иногда в голову мысль, что гораздо было бы лучше, если бы он остался беден. При богатстве, может быть, он никогда не станет великим художником. С какою радостью я поехала бы с ним в Рим и вечно сидела бы у его мольберта, пока бы он работал, расплачивалась бы за счета в гостиницах и за все расходы путешествия, и за все, за все, собственными моими деньгами! Это было бы для меня гораздо приятнее, чем видеть его помещиком. Я не буду любить его, если он станет настоящим помещиком. Он стал бы ходить на охоту, носить длинные сапоги с отворотами и отвратительные кожаные штиблеты, точно какой-нибудь мужик, собравшийся на охоту. Ненавижу помещиков! Сами посудите, во всех поэмах Байрона и помину нет о помещиках и этот отвратительный муж в Локслейском замке, показывает вам, какое мнение и Теннисон имеет о помещиках.

 Он не будет похож на корсара, если ему достанется Удлэндс, -- пробормотала она уныло, -- ему надобно сбрить свои усы, если выберут его в судьи. Что выйдет хорошего из его серьезных разговоров с браконьерами? Народ никогда не станет уважать его, если он не будет носить скрипучих сапог и огромных брелков на цепочке.

Элинор продолжала свои допросы.

-- А ты тоже думаешь, Джильберт, что Морис де-Креспиньи оставит свое богатство Ланцелоту Дэрреллю?

Монктон, поддаваясь злому гению, который иногда бывал его спутником, посмотрел на жену несколько подозрительно, но ее глаза встретили этот подозрительный взгляд спокойно без всякого смущения.

 Зачем тебя так интересуют это богатство и Ланцелот Дэррелль? -- спросил он.

-- Со временем я это тебе скажу. Но теперь ты должен сказать мне: думаешь ли ты, что все это имение достанется мистеру Дэрреллю?..

-- Я думаю, что это очень правдоподобно, это факт, что Морис де-Креспиньи сделал новую духовную, шесть месяцев спустя после возвращения молодого человека, и, по-моему, это доказывает, что предубеждения старика смягчились и что он изменил прежние распоряжения в пользу сына своей племянницы.

 Но Морис де-Креспиньи очень редко видал Ланцелота Дэррелля?

 А может быть, и не очень, -- отвечал мистер Монктон холодно, -- я могу ошибиться в своем предположении, но ты желала знать мое мнение и я выразил его откровенно. Пожалуйста, переменим разговор, я ненавижу всякую спекуляцию и толки о том, кому достанется достояние мертвеца, что касается до выгод Ланцелота Дэррелля, то мне кажется, что в романтической болтовне Лоры, есть некоторая доля здравого рассуждения. Может быть, для него было бы лучше всего остаться бедным человеком и уехать в Италию на несколько лет, чтобы заняться своим искусством.

Но Джильберту Монктону не удалось прочитать на лице жены тайну ее сердца, напрасно он наблюдал за нею: бледный и задумчивый вид ничего не говорил мужу, искавшему ключ, чтобы разгадать эту загадку.