Джерард.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
ГЛАВА I.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Джерард. ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ГЛАВА I. (старая орфография)

ДЖЕРАРД
Роман в двух частях, м-с Брэддон. 

Gerard or the world, the flesh and the devil, а novel by M. E. Braddon. 

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. 

I.

Облака низко ходили по небу и в воздухе пахло грозой, когда кэб Джерарда Гиллерсдона катился по Королевской дороге, мимо жалких лачужек и захудалых дворянских дач, в тихое загородное местечко, известное под названием Парсонс-Грин. Всего лишь несколько лет тому назад Парсонс-Грин имел некоторые претензии только на сельский пейзаж.

Там, где теперь тянутся выстроенные спекулянтами улицы и террасы с квадратными скверами, там высились красивые старишшя здания эпохи Георгов - и более ранней - и раскидывались величественные лужайки, боскеты и старинные аллеи, защищавшия их от гама и пыли большого города.

К одному из этих почтенных старинных зданий, уступавшему по размерам и величию обстановки разве только Питерборо-Гаузу, подъезжал после полудня Джерард Гиллерсдон под нависшим низко над головой мрачным небом июльского душного, хотя и безсолнечного дня. Никогда еще, даже среди зимы, дымовая завеса не опускалась так низко над Лондоном, как в этот день, и так как в июле месяце казалось немыслимым объяснять туманом такое таинственное состояние атмосферы, его называли обыкновенно "дымкой", то-есть желтым паром, которого не мог пробить ни один солнечный луч.

Для Джерарда Гиллерсдона, чувствительнейшого из людей вообще, сегодняшняя атмосфера казалась безразличной.

Он дошел до того состояния духа, когда атмосфера уже не может повлиять на человека ободряющим или угнетающим образом. Он решил в уме вопрос о жизни и смерти, и сегодняшний день был для него безразличен, так как он постановил, что это будет последний день в его жизни.

Он решил, что ему пора разстаться с жизнью; что жизнь для него не имеет больше цены, а потому темная, душная атмосфера и грозовые тучи на горизонте гораздо лучше подходили к его настроению, нежели голубое небо и ясная погода, которых желала бы лэди Фридолин для своего "garden-party".

Как ни казалось это нелепо, но молодой человек собирался провести свой последний день на "garden-party" лэди Фридолин; для человека без всякого религиозного чувства и без малейшей надежды на будущую жизнь такой конец существования казался не хуже всякого другого. Он не мог посвятить последние часы жизни на приготовления к отходу в иной мир, так как не верил в такой мир. Для него дело, которое ему предстояло совершить до полуночи, означало быстрое, внезапное упразднение самого себя, конец всего для Джерарда Гиллерсдона. Занавесь должна была опуститься над трагедией его жизни с тем, чтобы уже больше не подниматься.

Единственный вопрос, который он серьезно обсудил - это как он умрет. Он решил и этот вопрос. Револьвер лежал в футляре в спальной комнате его квартиры, под сенью Сен-Джемской церкви, уже заряженный - шестиствольный. Он не составил завещания, потому что ничего не оставлял по себе, кроме крупных долгов. Но он еще не решил - напишет или нет объяснительное письмо отцу, которого очень огорчал всю жизнь, или матери, которая нежно любила его, и которую он почти так же нежно любил. Или же лучше ничего никому не писать?

Не из одной только суетности ехал он теперь в Парсонс-Грин. У него был более серьезный повод ехать туда, чем желание провести последние часы жизни среди суматохи и толпы праздных людей.

Там должна была быть одна особа, которую он страстно желал встретить, хотя бы только затем, чтобы пожать ей руку и попрощаться с нею... попрощаться навеки, когда она будет садиться в свой экипаж, или хотя бы только увидеть её улыбку.

Она говорила ему накануне, сидя по окончании вальса в тропической жаре лестницы в Гросвенор-Сквере, что намерена быть у лэди Фридолин.

- Там встречаешь таких странных людей, - сказала она с спокойной дерзостью: я ни за что в свете не хочу прозевать зоологическия разновидности лэди Фридолин.

Пустяка достаточно было, чтобы отвлечь ее от её намерения. Он хорошо знал, что положиться на нее невозможно, но на всякий случай поехал в Парсонс-Грин, и глаза его зорко озирали двойной ряд экипажей, отыскивая карету м-с Чампион.

Да, она была там; карета, окрашенная в темную краску, с кучером и выездным лакеем в ливреях темного бархата, в черных шолковых коротких штанах и шолковых чулках, запряженная парой чудесных серых рысаков, сильных, как ломовые лошади, но изящных как чистокровные, породистые арабские кони. Богатство выражалось здесь в изяществе и элегантности. Деньги купили этот чудесный экипаж, но умение и вкус истинных знатоков проявлялись в малейших деталях упряжки.

Она была здесь, - женщина, которую он желал видеть, и с которой ему хотелось поговорить в свой последний день.

"Я здесь, я здесь, милая, дорогая!" - бормотал он, - записывая свое имя в большую книгу в швейцарской, по спискам которой лэди Фридолин могла судить, сколько незнакомых и чуть знакомых ей людей были введены в её дом под видом знакомых её знакомых.

Толпа была колоссальная; в доме и в саду стоял гул голосов, хотя из одного из боскетов доносились резкие звуки тирольской песни под аккомпанимент дребезжащих звуков скрипки; между тем в гостиной скрипичный смычок выводил ноты сонаты Берио.

свои почтенные, узловатые ветви над обширной дерновой лужайкой, образуя род шатра, листья которого шелестели и трепетали в душной атмосфере.

Все классы общества имели своих представителей на собрании леди Фридолин, или вернее сказать - каждый в Лондоне, кто мог хоть кому-нибудь понадобиться, был теперь на-лицо в обширных долинах её лордства. Литература и сцена были так же богаты представителями, как церковь и адвокатура. Церковь представлялась самыми знаменитыми проповедниками; адвокатура - самыми выдающимися членами сословия, не говоря уже о толпе популярных викариев и дельных юристов.

Каждый замечательный заморский пришлец из многочисленного заатлантического люда, говорящого по-английски, появлялся у лэди Фридолин, начиная с ученого и энтузиаста, - написавшого семь томов in-octavo в доказательство, что "Дон-Жуан" есть совместное произведение лакея Байрона, Флечера, и графини Гвичиоли, - и кончая миниатюрной субреткой, идолом Нью-Иорка, явившейся себя показать и завоевать директоров лондонских театров.

Все были на-лицо, потому что час был уже поздний и прилив толпы самый значительный.

Джерард Гиллерсдон переходил от одной группы к другой и везде был встречаем ласково и avec empressement, но нигде не замешкивался, даже и тогда, когда миленькая субретка сказала ему, что до смерти хочет мороженого и просит его отвести ее на лужайку под дерево, где бы она могла его получить.

Один из его давнишних приятелей ухватился-было за него, человек, с которым он учился в Оксфорде, семь лет тому назад, с кем дружен был до последняго времени, и которого нельзя было без церемонии спровадить, отделавшись только пожатием руки.

- Мне нужно поговорить с вами, Гиллерсдон. Почему вы не заглянули ко мне в прошлый вторник? Мы хотели вместе пообедать и отправиться в театр. Не извиняйтесь; я вижу, что вы забыли об этом. Клянусь Юпитером, мой друг, у вас нехороший вид. Чем вы это так себя уходили?

- Ничем особенным. Обыкновенная сутолока. Несколько дней под-ряд поздно ложился спать. Вероятно, это отразилось на моем цвете лица.

- Приезжайте во мне в субботу. Мы поедем в Оксфорд с послеполуденным курьерским поездом, проведем несколько дней в Митре, поглядим на профессоров, которых знали студентами, и вернемся на лодке в Виндзор во вторник вечером.

- Очень был бы рад, но это невозможно. У меня есть дело, которое меня задержит в Лондоне. Я увижусь с ними прежде чем уеду отсюда.

И он улизнул из маленького кружка, в котором обретался его приятель. Он обогнул лужайку, озираясь направо и налево в поисках за высокой и грациозной фигурой, которую глаза его узнают издалека, затем углубился в лабиринт боскетов, находившихся между большой, широкой лужайкой и высокими стенами, замыкавшими долины лэди Фридолин от остального вульгарного мира.

Он проходил мимо многих парочек, медленно прохаживавшихся в тенистых аллеях и разговаривавших вполголоса, это придавало их беседе интерес, которого в ней вовсе не было. Наконец, в некотором разстоянии он увидел фигуру и лицо, которых искал - высокую брюнетку с гордо посаженной головой и великолепными глазами; она медленно прохаживалась и размахивала зонтиком с таким видом, который ясно говорил, что ей скучно.

Она шла с молодым человеком, который считался восходящей звездой в литературе, - молодым человеком, отчасти журналистом, отчасти поэтом, писавшим коротенькия повестушки в журналы, сотрудником - как говорили - "Punch'а" и написавшого будто бы трехтомный роман. Но как ни был красноречив этот молодой человек, а он, очевидно, уже успел надоесть Эдите Чампион, судя по тому, как осветилось её лицо при виде Гиллерсдона и как радушно она протянула ему руку.

Они пожали друг другу руки и он пошел около нея с правой стороны, между тем как журналист шел по левую руку и болтал без умолку. Наконец, они встретили новое трио: мать с двумя дочерьми; оне овладели журналистом и увлекли его с собой, оставив м-с Чампион и Гиллерсдона tête-à-tête.

- Я уже думала, что вы не будете, - сказала она.

- Разве вы могли сомневаться, что я не приеду, после того как вы сказали, что я могу вас здесь увидеть? Я хочу видеть вас сегодня как можно больше.

- Почему сегодня больше, чем в другие дни?

- Потому что это мой последний день в городе.

- Как? вы так скоро уезжаете? Раньше Гудвуда?

- Я нисколько не интересуюсь Гудвудом.

- Да и я также. Но зачем хорониться в деревне или на каких-нибудь немецких водах спозаранку? Осень и без того всегда тянется так долго. Незачем опережать ее. Разве вас доктор отсылает из Лондона? Вы едете лечиться?

- Да. Я еду лечиться.

- Куда?

- Никогда не слыхала о таком купанье. Один из новых источников, вероятно, которые изобретают постоянно доктора. У каждого модного доктора свое любимое кусанье. И вы в самом деле уезжаете завтра?

- Завтра меня уже здесь больше не будет.

- Как я буду жить без вас? - вздохнула она с милым поверхностным чувством, которое показалось ему оскорбительнее, чем её прежнее пренебрежение. - Ну, я должна со крайней мере пользоваться вашим обществом до самого вашего отъезда. Вы должны завтра обедать со мной и ехать в оперу в мою ложу. "Дон-Джиованни" - такая опера, которая никогда не наскучит, а Церлину будет играть новое сопрано, певица из Южной Америки, которую превозносят до небес.

- Что, м-р Чампион дома?

- Нет, он в Антверпене. Там у него какие то важные дела... что-то с железными дорогами. Вы знаете, как он этим интересуется. У меня никого не будет, кроме моей кузины, м-с Грешам, вашей старинной знакомой, любезной жены суфолькского ректора. Мы будем почти tête-à-tête. Я вас буду ждать в восемь часов.

- Я буду аккуратен. Что за страшная погода! - прибавил он, глядя на собирающияся тучи: - наверное будет гроза.

- Очевидно. Я думаю, лучше ехать домой. Доведите меня до кареты.

- Позвольте сначала принести вам чашку чая.

Они направились по лужайке к ветвистому шатру. Там собралось довольно много публики, напуганной надвигающейся грозой. Лэди Фридолин убежала с своего поста под портиком, утомившись прощанием с отъезжавшими гостями, и торопливо пила чашку чая среди маленького кружка близких знакомых. Она жаловалась на какого-то неисправного гостя.

- Ну, не стыдно ли было надуть меня, после того как он дал слово, что непременно будет?

- Кто этот обманщик, дорогая лэди Фридолин? - спросила м-с Чампион.

- М-р Джермин, новый угадчик чужих мыслей.

- Джермин! - повторил человек средних лет, подававший лэди Фридолин чай: - Джермин, таинственный человек. Мне кажется, к нему совсем не идет банальное название угадчика чужих мыслей. Он открывает новую эру в сфере сверхъестественного. Он не довольствуется тем, что находит булавки или отгадывает какие-нибудь пустяки. Он открывает чужия тайны, проникает скрытые стороны чужой жизни самым неприятным образом. Я видел, как целая большая компания людей пришла в мрачное уныние от получасовой беседы с м-ром Джермином. Я бы скорее Мефистофеля пригласил на garden-party. Но люди теперь так болезненно настроены; они набрасываются на все, ради новых ощущений.

- Любопытно заглянуть хоть одним глазком за порог иных миров, - отвечала лэди Фридолин: - и какова бы ни была сила м-ра Джермина, она вне нашего контроля. Он рассказал мне о таких обстоятельствах моей жизни, о которых никак не мог узнать иначе, как отгадав их

- Значит, вы верите в его силу отгадывания? - спросила м-с Чампион с вялым интересом.

- Не могу не верить.

- Да, потому, что вы не открыли еще, в чем фокус. Во всем этом всегда есть фокус, который рано или поздно раскрывается, и тогда люди дивятся, как они могли быть такими легковерными, чтобы поверить, - сказала м-с Чампион.

Пока она это говорила, листья раздвинулись и показался молодой человек, которого радостно встретила лэди Фридолин.

- Я только-что говорила моим друзьям, как я буду огорчена, если вы не приедете, - сказала она и, обращаясь к Эдите Чампион, представила ей нового гостя, м-ра Джермина.

- Лэди Фридолин хотела застращать нас описанием вашей таинственной силы, м-р Джермин, - сказала м-с Чампион: - но вы совсем не кажетесь таким страшным человеком.

- Лэди Фридолин преувеличивает, по своей доброте, мои жалкия способности, - отвечал м-р Джермин со смехом, который показался зловещим м-с Чампион.

М-р Джермин был приятной наружности молодой человек, высокий, тонкий и белокурый, с широким лбом, сдавленным на висках, и с волосами и усами того бледновелтого цвета, который пристал фавнам и сатирам. Самая форма его коротко остриженной головы, а главное форма его ушей, напоминала тип сатира; во всех других отношениях он ничем не отличался от обыкновенного приличного, хорошо воспитанного и хорошо одетого молодого человека. Смех его весел и приятен для уха, и он часто смеялся, так как все свете, повидимому, представлялось ему в смешном виде.

его очевидно возбуждало всеобщее любопытство и внимание. Он редко показывался в обществе, и об его немногих представлениях много писали и спорили. Письма, превозносившия его до небес, как человека, одаренного сверхъестественной силой, чередовались с письмами, выставлявшими его как обманщика, в одной из наиболее распространенных газет. Люди, готовые верить во все невозможное, и слышать не хотели о том, чтобы он был шарлатаном.

Сегодня ждали от него какого-нибудь необыкновенного проявления силы, и люди, готовившиеся уже к отъезду, оставались в надежде взволноваться и испугаться, как - они слышали - были взволнованы и испуганы другие люди этим любезного видя молодым человеком с бело-розовым лицом и желтыми волосами. Самое несоответствие между наружностью белокурого юноши и приписываемой ему чернокнижной силой делало его еще интереснее.

Он некоторое время гулял с хозяйкой дона, забросившей всех своих остальных гостей и, казалось, погруженной в глубокомысленный разговор с оракулом; а все остальное общество с живым интересом следило за ними. Гиллерсдон и и с Чампион сидели рядом на садовой скамейке, так как эта лэди не торопилась больше уезжать.

- Я знаю, что вы не верите ни в какие подобные нелепости, - говорила она низким, безстрастным голосом, не гляди на своего собеседника.

- Я ни во что не верю, кроме разочарования и лжи, присущей всем вещам в мире.

- Вы в невеселом настроении сегодня, я вижу, - заметила она с чуть заметным участием.

- Погода виновата, конечно, - отвечал он со смехом, - Нельзя ожидать, чтобы человек был весел под таким свинцовым небом.

Лэди Фридолин и её спутник разстались. Он направлялся к дому, а она переходила от одной группы гостей к другой и что-то оживленно объясняла.

- Будет представление, - объявила м-с Чампион, вставая. - Если предстоит развлечение, то мы должны принять в нем участие.

- Вы хотите, чтобы открыли тайны вашей жизни? - опросил Джерард.

- Да, да, да. Я хочу видеть, на что способна новейшая магия.

- И вы не боитесь? Но это потому, что вы ведете поверхностную жизнь - жизнь, которая вся исчерпывается богатством, роскошью, дорогими нарядами и лошадьми. Чего вам страшиться магии? В вашей жизни столько же тайны, как в жизни куклы.

- Вы очень дерзки.

- Я уезжаю далеко, и могу рискнуть поссориться с вами. Дай-то Бог, чтобы я возбудил в вас хоть каплю чувства... да, хотя бы мне удалось разсердить вас, прежде нежели я уеду.

- Я боюсь, что вы эгоист, - сказала она, улыбаясь ему и глядя на него красивыми, но непроницаемыми глазами.

Она пошла по лугу к лэди Фридолин.

- Будет у нас немножко магии? - спросила она.

- Вы не должны употреблять это слово при м-ре Джермине, если не хотите оскорбить его. Он выражает полное отвращение к такой идее. Он называет свой удивительный дар только проницательностью, способностью видеть сквозь лицо ум, скрывающийся за ним, а по уму судить о жизни, созданной и заправляемой этим умом. Он не претендует на таинственные силы. Он считает себя более дальнозорким человеком, чем большинство людей, - вот и все. Он просидит с полчаса в библиотеке, и кто хочет - может испытать его способность. Пусть входят по одному человеку за-раз и беседуют с ним.

Все, казалось, желали побеседовать с оракулом, потому что толпа бросилась в дом.

- Пойдемте, - сказала Эдита Чампион, и вместе с Гиллерсдоном последовала за толпой, быстрыми, энергическими шагами.

Библиотека Фридолин-Гауза была большим покоем, занимавшим почти целый флигель. К ней вел корридор, и м-с Чампион с своим спутником нашла его битком-набитым народом, жаждавшим беседы с м-ром Джермином.

Но дверь оракула строго охранялась двумя джентльменами, поставленными к ней с этой целью: один был инженерный полковник, другой - профессор естественных наук.

- Нам никогда не пробиться сквозь это стадо, - сказал Джерард, глядя с невыразимым презрением на нарядную толпу в погоне за новыми и сильными ощущениями. - Попытаемся в другую дверь.

и праздных людей в корридоре. Все это, конечно, не стоило выеденного яйца, и он, Джерард Гиллерсдон, даже нисколько этим не интересовался, но это интересовало Эдиту Чампион, и он желал угодить ей.

Он провел ее по зале и будуару лэди Фридолин в комнату позади библиотеки, тихонько приотворил дверь и прислушался в голосам в библиотеке.

- Это удивительно, удивительно! - говорил голос с оттенком некоторого ужаса.

- Довольны ли вы, сударыня? достаточно ли я вам сказал? - спрашивал Джермин.

- Более нежели достаточно. Вы меня сделали совсем несчастной.

Затем послышался шелест шолкового платья; слышно было, как растворилась и затворилась дверь, и после того Джермин торопливо взглянул на другую дверь, которую Гиллерсдон раскрыл настеж.

- Кто там? - спросил он.

- Лэди, желающая поговорить с вами, прежде нежели за с утомит шумная толпа, которая рвется к вам. Можно ей войти?

- Это м-с Чампион, - сказал Джермин: - да, пусть войдет.

- Он никак не мог меня видеть! - шепнула Эдита Чампион, стоявшая за дверью.

- Он догадался о вашем присутствии. Он такой волшебник, как и я, не более, - отвечал Гиллерсдон, когда она проходила мимо него и затворила за собой дверь.

Она вышла после пятиминутного совещания гораздо бледнее, чем вошла.

- Ну что, сообщил он великую тайну жизни милой куклы: какое новое платье купит она и в каком магазине? - спросил Джерард.

- Я готов поговорить и с вами, м-р Гиллерсдон, еси вам угодно, - небрежно объявил м-р Джермин.

- Я сейчас к вашим услугам, - отвечал Гиллерсдон, замешкавшись на пороге и держа руку м-с Чампион в своих руках. - Эдита, что он вам сказал? вы кажетесь испуганной.

- Да, он напугал меня... и напугал, рассказав мне мои мысли. Я не знала, что я такая великая грешница. Пустите меня, Джерард. Он заставил меня возненавидеть самое себя. Может быть, он и с вами сделает то же самое. Вы станете противны самому себе. Да, ступайте к нему, выслушайте то, что он вам скажет.

Она вырвалась от него и ушла, а он тревожно поглядел ей вслед. После того с взволнованным вздохом пошел выслушать изречения нового оракула.

светилось улыбающееся лицо оракула.

- Сядьте, м-р Гиллерсдон; я не намерен торопиться ради этой черни! - сказал весело Джермин, бросаясь в кресло и поворачивая жизнерадостное лицо к Гиллерсдону. - Меня очень интересует лэди, которая только-что вышла отсюда, и еще более интересуете вы.

- Мне должен был бы льстить этот интерес, - сказал Гиллерсдон: - но пригнаюсь, мне трудно ему поверить. Как можете вы интересоваться человеком, которого впервые увидели в жизни полчаса тому назад?

- Мне так вас жаль! - продолжал Джермин, игнорируя это замечание: - так жаль! Такой даровитый молодой человек, умный, красивый, образованный, и до того наскучил жизнью, до того утратил надежду на будущее, что готовится покончить с собою сегодня вечером. Это слишком грустно.

Гиллерсдон глядел на него в безмолвном удивлении. Джермин высказал все это как самую простую вещь в мире. Точно для него проникать в намерения других людей ничего ровно не стоило.

привело вас к такому дикому предположению?

- Не все ли равно, каким способом я читаю ваши мысли, - ответил Джермин безпечно. - Вы знаете, что я верно угадал их. Вас видеть насквозь - ничего не стоит. Все, что вас касается, для меня ясно как божий день. Лэди, которая только что вышла отсюда, труднее было разгадать. У нея не написано на лице все, что она думает и чувствует, а между тем она, конечно, сознается, что я ее удивил. Что касается вас, мой милый друг, то я особенно с вами откровенен, потому что желаю помешать вам привести в исполнение ваше безумное намерение. Худшее, что человек может сделать в жизни, это лишить себя жизни.

- Я не допускаю ни в ком права давать мне советы.

- Вы думаете, что это меня не касается. Я - отгадчик и ничего больше. Ну хорошо, если так, то я вам отгадаю вашу жизнь, м-р Гиллерсдон, если хотите. Вы не приведете в исполнение составленный вами план... пока; во всяком случае не так, как вы это задумали. Прощайте.

могли относиться к этому серьезно.

Только немногие избранные признавали за Юстином Джермином чародейственную силу.