Джерард.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
ГЛАВА XII.

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Джерард. ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ГЛАВА XII. (старая орфография)

XII.

Самым энергическим помощником в реформах нового прихода, доставшагося м-ру Кумберлэнду, была лэди Джен Бленгейм, которая сама много лет уже трудилась в этом приходе и стояла во главе клуба и убежища для рабочих женщин, расположенного почти-что под сенью старинной церкви св. Лаврентія.

Леди Джен видела много ректоров и викаріев, сменявших друг друга. Она видела добрых и верных пастырей; видела и таких, которые совсем не умели взяться за пастырскій посох, и сразу узнала достойного человека в новом пасторе. Она с сочувствіем отнеслась ко всем задуманным им улучшеніям и протянула дружескую руку его нареченной невесте, между тем как викарій с своей стороны с жаром разделял все увлеченія лэди Бленгейм и охотно применял свой музыкальный талант на вечерах, которые лэди Бленгейм устроивала в клубе.

Иметь во главе прихода человека умного и с красивым баритоном, и вдобавок с большим репертуаром арій из ораторій и опер - на такое счастіе она никогда и не разсчитывала, а потому новый викарій мог неограниченно пользоваться её дружескими советами. Она была привычным посетителем самых отчаянных трущоб и подвалов, и самых жалких чердаков в околодке, и могла многое сообщить ему о нуждающихся жителях его прихода.

Чтобы сделать удовольствіе сестре и её жениху, Джерард выказывал участіе к клубу лэди Джен и отказался даже от приглашенія в один из самых знатных домов Лондона, где гостепріимство возведено было на степень тонкого искусства, и где министр - такая же обычная вещь за обедом, как земляника в іюле,-- чтобы пообедать отварной рыбой и жареной бараниной в столовой Джака Кумберлэнда вчетвером с ним, и сестрой и леди Джен.

Мать его уехала обратно в Девоншир, наглядевшись до сыта на все, что только стоило видеть в Лондоне, и обремененная подарками сына милліонера, всеми дорогими безделушками и новейшими изобретеніями для комфорта или украшенія гостиных и будуаров, еще невиданными и неслыханными в магазинах Эксетера.

Он без огорченія отказался от обеда в герцогском доме, хотя список гостей сіял именами высочеств. Еще прежде чем разбогатеть, Гиллерсдон хорошо был знаком со всем, что Лондон может дать по части удовольствій и развлеченій.

Теперь он стоял на высшей ступеньке той лестницы, которая ведет в трону, но дворец был все тот же дворец, освещеніе, музыка, цветы, красивые женщины были все те же, на которых он глядел много сезонов под ряд, когда был еще ничем.

Ему бы хотелось увидеть новый свет, хотелось бы, чтобы двери раскрылись перед ним в такую страну, где бы все для него было незнакомо. Будь он способен пройти без усталости более шести миль, он бы отправился в центральную Африку. Он серьезно подумывал о путешествіи в Японію, на остров Цейлон или даже в Бирманію... но в то время, как душа его вздыхала по невиданным странам, тело льнуло в Майферу и цивилизаціи... к великой столице, где для человека, поющого претензію на "франтовство", существует только один шляпный фабрикант, один сапожник, один портной, один экипажный мастер, только один сорт почтовой бумаги, один клуб и одни духи; так как, мимоходом будь сказано, хотя бы настоящій франт был членом двадцати клубов, но в действительности существует только один, который он считает достойным себя, тот самый, где набросали черных шаров большинству его коротких пріятелей.

Простой обед в Coro, поданный чисто одетой служанкой, в темной пріемной, отделанной дубовыми панелями, беседа с лэди Джен об образе жизни и труде девушек, которые приготовляли варенье, и тех, которые изготовляли приклад для портных,-- это почти равнялось посещенію неизвестной страны. Все здесь было ново для человека, который с того самого момента, как покинул университетскую скамью, жил исключительно среди людей светских или претендовавших на светскость.

Исторіи, услышанные им сегодня вечером про горе и грех, про зло и добро, про грубые преступленія, геройскія усилія, нежное самопожертвованіе в міре, где царила убійственная нищета, тронули и заинтересовали его сильнее, чем он мог этого ожидать.

Для Джерарда, привыкшого к міру, где царит обиліе и роскошь, все эти рассказы об ужасной нищете, о страданіях, которые могла бы устранить пятифунтовая бумажка, о роковых болезнях, которые могли бы быть предотвращены небольшим довольством и комфортом, казались ужасными вдвойне,-- ужасными как упрек для каждого богатого человека в Лондоне.

И однако, пытаться изменить все эти вещи, говорил он себе, все равно, что пытаться остановить прибой св. Лаврентія над Ніагарским водопадом. Еслибы он все свое состояніе бросил в эту бездну нищеты, в результате оказалось бы одним милліонером меньше, а на толпе неимущих его жертва отразилась бы совсем нечувствительно.

Но он решил, сидя в этой мрачной пріемной комнате, где солнечный закат ясного майского вечера сверкал на полированном дубе панелей, точно на глубоких водах,-- он решил, что все эти повести про тяжкія, труженическія жизни он выслушает не даром... он совершит нечто великое - когда решит, что именно всего нужнее - чтобы ослабить меру вечной нужды. Будет ли то пріют или госпиталь, клуб или богадельня, исправительный или сиротскій дом, но он должен что-нибудь создать; что-нибудь для успокоенія своей совести и в угоду материнской набожности.

Обед кончился к восьми часам и маленькая компанія пешком направилась из приходского дома в одну залу по соседству, нанятую для митинга хоров, образованных различными женскими клубами в Лондоне. Концерт и конкурс уже начался, когда викарій с своим обществом вошел в освещенный зал, битком набитый народом. Но для м-ра Кумберлэнда и его друзей приготовлены были места по средине зала напротив эстрады.

Хоры выстроились полукругом, как зрители в греческом театре. Было всего восемь хоров, насчитывавших в общей сложности слишком двести девушек, и хористки каждого отличались особого цвета шарфом, спускавшимся от плеча в таліи. Эти яркіе шарфы на темных платьях придавали вид однообразія всему костюму. Глаз едва различал темнобурые или выгоревшія черные, полинялые, темно-оливковые или серые поношенные платья из дешевой матеріи. Веселые лица, тщательно причесанные волосы различного цвета, начиная изсиня-черными и продолжая всеми оттенками русых, золотисто-каштановых, рыжих и белокурых как лен, голубые и желтые, зеленые и розовые и фіолетовые шарфы сообщали группам хористок оживленіе и живописность.

При такой обстановке и благодаря улыбающимся и веселым лицам казалось, что Лондон кишит красавицами, которые наполняют собой женскіе клубы. Общій эффект был отличный. И когда все эти голоса стройно грянули и соединились в Менхельсоновском "Приветствіи", Джерард почувствовал внезапный прилив симпатіи, от которой навертываются непрошенные слезы на глаза.

После пенія соединенными силами всех хоров, они разделились и каждый пропел особую песню. Один из этих хоров, образовавшійся из членов клуба в Чельси, именовавшій себя честолюбивым названіем хора св. Цециліи, показался Джерарду лучше всех других. Он пропел песню "Wanderer" Шуберта, с англійскими словами, и Джерард нашел, что многіе голоса в этом хоре были прекрасны и показались ему задушевнее иных прославленных сопрано из Италіи, Америки и Австраліи.

Мечтательно глядя на толпу лиц, возвышавшихся пред ним полукругом, Гиллерсдон внезапно заметил одно нежное и задумчивое личико, более бледное, чем все остальные, хотя бледность вообще отличительная черта в лицах лондонских работ девушек. Это лицо, раз приковав к себе его вниманіе, выделялось особенно рельефно и неотразимо из толпы других. То было лицо, преследовавшее его со времени странной ночи, проведенной им на квартире Юстина Джермина, лицо девушки за швейной машиной.

Когда пеніе окончилось, он спросил лэди Джен, сидевшую рядок с ник:

- Я думаю, что знаю, о ком вы говорите. Можете вы указать мне ее?

Он сосчитал число рядов и голов и указал место, где стояла девушка, лицо которой обратило на себя его вниманіе.

- Разскажите мне о ней все, что вам известно,-- просил он.

- Мне известно очень немногое. Она не моего прихода и не моего клуба. Кажется, она очень хорошая девушка. Она живет с отцом.

- Который был когда-то джентльменом и ученым, а теперь стал пьяницей,-- перебил Джерард.

- Вы, значит, ее знаете?-- воскликнула лэди Джен.

- Это её исторія?

- Кажется, что да. Она раз была на вечере в нашем клубе и я с ней разговаривала; но она очень сдержанна и я от других девушек узнала часть её исторіи. Отец её был клерджименом, но погубил себя позорной привычкой в нетрезвой жизни. Девушка, рассказывавшая мне это, слышала о том от него, а не от дочери. Эстер - славная девушка: она мужественно переносит бремя отцовских прошлых глупостей и работает изо всех сил, чтобы доставить ему безбедное существованіе. Она очень искусно вышивает по сукну. Вы, может быть, заметили вышитые платья и кофточки, вошедшія в моду в последніе годы. Эстер Дель приготовляет их для фешенебельных портных.

- Что это ручная или машинная работа?

- Большая часть делается на машине. Эстер очень искусна - она одинаково хорошо делает ручную и машинную работу - но жизнь её тяжкая, как бы то ни было. Я бы желала несколько скрасить ей жизнь. Мы могли бы брать ее гулять за город, еслибы только она забыла, что она дочь джентльмена, и согласилась стать на равную ногу с нашими девушками. Она нашла бы во многих из них природное благородство чувств, несмотря на простоту происхожденія и воспитанія. Но она ни в чем не хочет участвовать, кроме певческих классов. Музыка - её единственное удовольствіе.

- Но ведь Лондон - страшное место для такой миловидной девушки, живущей в бедности. Тут соблазны на каждом шагу!

- О, Эстер не такого сорта девушка,-- отвечала лэди Джен поспешно:-- она слишком чиста, чтобы подпасть дурному вліянію.

Джерард почти не слушал остальной части концерта. Он был погружен в раздумье о чужой жизни, которая в сущности его не касалась. Что ему Гекуба и что он Гекубе? Однако, гь своем желаніи узнать побольше об Эстер Давенпорт, он поспешно простился с лэди Джен и, посадив сестру в экипаж, просил ее ехать домой без него.

- Мне хочется побродить при лунном свете. Не дожидайся меня. Я зайду в клуб на полчаса.

Было еще не поздно, всего около десяти часов, и молодой майскій месяц сверкал над трубами Сого; ночь была самая соблазнительная для прогулки и Джерард любил гулять по ночам, а потому Лиліана и не удивилась тому, что ее отсылают домой одну.

Джерард следил за каретой, пока она не исчезла за углом, а затем стал сторожить входную дверь в залу, пока вся публика не разошлась и не растаяла в громадном пространстве Лондона. После того он принялся наблюдать за девушками различных хоров, расходившимися из залы, весело и оживленно болтая. Среди такого значительного числа девушек, одетых одинаково, нелегко было отличить которую-нибудь в частности, но глаза у него были зоркіе и он выследил ту, которую искал, и пошел за ней следом, когда она, отделившись от остальных, направилась домой.

Она шла решительной походкой женщины, привыкшей находить дорогу в лабиринте улиц большого города, не глядя на людей, проходивших мимо нея, не замечая, глядит ли кто на нее, занятая своим делом, сдержанная и самоуверенная.

Джерард Гиллерсдон шел по другой стороне улицы, выжидая более тихого местечка, чтобы подойти к ней. Таким образом они дошли до Сент-Джемс-парка и там, под покровом весенней листвы около террассы Карльтон-гауза, он подошел к ней.

- Здравствуйте, мисс Давенпорт. Я надеюсь, что вы не забыли меня?... Я - Джерард Гиллерсдон, сын ректора Гельмсли.

іи и протягивал ей руку; но она не взяла протянутой руки и очевидно желала уйти от него без всяких дальнейших разговоров.

- Нет, я не забыла... но я спешу домой к отцу. Прощайте, м-р Гиллерсдон.

Но он не хотел отпустить ее.

- Уделите мне несколько минут... всего лишь несколько минут,-- просил он.-- Я не задержу вас. Позвольте мне идти рядом. Моя сестра, ваша старинная пріятельница Лиліана, живет со мной в Лондоне. Она с радостью пріедет к вам, если вы только позволите.

- Она всегда была добра... но это невозможно. Мой отец и я вышли из того общества, к какому принадлежит ваша сестра. Мы живем очень скромно, но не несчастливо... по крайней мере у меня только одна забота, и с нею мне было бы хуже, еслибы мы жили во дворце.

- Нет, нет, я уверена, что она так же добра, как и всегда... но мне лучше не видеться с нею. Это мне напомнит прошлое горе. Я пытаюсь стереть из памяти всю прошлую жизнь... и жить только настоящим. Я справляюсь с этим... как могу,-- прибавила она с грустной улыбкой.-- Не мешайте мне. Прощайте.

Она остановилась и на этот раз сама первая дружески протянула ему руку на прощанье.

Он взял бедную ручку, маленькую, изящной формы, в плохенькой перчатке... серой бумажной перчатке, чисто вымытой и аккуратно заштопанной. Он взял ручку и задержал ее мягко в своих, нисколько не думая уходить.

- Позвольте мне проводить вас домой!-- просил он.-- Мне столько надо вам сказать.

- Ну, хоть часть дороги... всего лишь несколько шагов? Я хочу сообщить вам о всех тех переменах, какія произошли в Гельмсли, с тех пор как вы его оставили.

- Оне меня не касаются. Повторяю, что я порвала с этою жизнью. Она меня больше не интересует.

- Даже судьба моей сестры? А ведь она была с вами дружна.

- Да, была, и очень мне дорога, но все это было и прошло. Я ничего не хочу знать про нее, кроме того, что она здорова и счастлива.

іи, которое всегда, кажется, овладевает девушками, когда оне невесты... довольно курьезное обстоятельство, так как оне могли бы судить о радостях семейной жизни по своим родителям.

- Она невеста?-- спросила Эстер, сразу забывая о своем намереніи ничем не интересоваться.-- Что, я знаю её fiancé? он из Гельмсли?

- Нет; он пріехал в Гельмсли уже после вашего отъезда. Он заменил вашего отца в должности викарія. Но он теперь в Лондоне. Он викаріем в церкви св. Лаврентія. Вы, может быть, видели его в клубе лэди Джен?

- Нет; я редко бываю в клубе. Я провожу большую чает свободного времени с отцом.

- М-р Давенпорт здоров, надеюсь?-- спросил Джерард, затрудняясь, как бы спросить об отце, не огорчив ее.

- Он еще не отстал от вина? он все еще подпадает его власти?

- По временам. Он очень добр. Он сильно борется с страшным соблазном; но временами соблазн осиливает его. Он очень боролся, пока мы были в Австраліи... старался вернуть себе самоуваженіе и внушить уваженіе другим людям. Ему удалось получить очень выгодное место клерка. Мы жили хорошо; но беда настигла нас. Его сбили с толку добрые, но безразсудные пріятели; они смеялись над моими опасеніями, и в конце концов... он дошел до белой горячки. Его уволили от должности; занимая ее, он был джентльменом и человеком с весом, с хорошим жалованьем; теперь он рад был принять место гораздо хуже, и все ниже и ниже опускался по общественной лестнице в городе Мельбурне. Друзья перестали им интересоваться. Они объявили его неисправимым. Таким образом мне пришлось взять на себя заботу о пропитаніи. Мне удавалось заработать немного денег, давая уроки в депо швейных машин... где я сама научилась многим усовершенствованіям по части машинного дела,-- усовершенствованіям, которые еще мало известны в Англіи... я накопила достаточно денег для обратного переезда на родину. Я привезла отца в Лондон в жалком виде, разбитого, безнадежного, больного духом и телом, и мы нашли квартиру в Чельси... очень дешевую и очень скромную, но чистую и здоровую. Дальній родственник отца платит за квартиру. Мы с тех пор там и живем. Сначала я думала, что могу найти уроки музыки или пенія и что немецкій язык будет мне также в этом отношеніи полезен; но вскоре я убедилась, что это немыслимо, в особенности когда живешь в таком бедном квартале и ходишь в поношенных платьях. А потому я была очень счастлива, когда нашла портного в Найтбридже, которому понадобилась искусная мастерица; мое знакомство с последними усовершенствованными машинами выручило меня и я получила работу, которою с тех пор и живу.

- Тяжкая и трудная ваша жизнь, боюсь,-- сказал Джерард.

- О, мы не нуждаемся. Мы даже хорошо живем с отцом и он так меня любит и так добр со мной, что я должна быть благодарна и счастлива.

ій, никакого разнообразія в жизни? Вы все время работаете?

- Я участвую в хоре и этого довольно. Я не люблю оставлять отца подолгу.

- А он ничего не делает?

- Он читает газеты в даровой читальне, а в хорошую погоду работает в саду.

- Но чтобы помочь вам... он ничего не предпринимает?

его до умапомраченія. Водка и хлорал дороги, к счастію для него и для меня.

- Позвольте Лиліане помочь вам. Мы теперь богаты, нелепо богаты. Мы считаем, что богатство доверено нам с тем, чтобы помогать всем нуждающимся. Позвольте сестре чем-нибудь облегчить вашу жизнь. Она положит известную сумму денег на ваше имя в найтбриджскій банк и вы будете брать оттуда деньги, когда вам будет нужно. Она завтра же сделает это. Считайте, что деньги - все равно, что у вас в кармане.

- И думать об этом не смейте, м-р Гиллерсдон!-- с негодованіем отвечала она.-- Я не возьму сикспенса из этих денег. Неужели вы воображаете, что я соглашусь принять от кого-либо милостыню, пока я молода и здорова и могу работать? Удивляюсь, что вы такого низкого обо мне мненія.

- А я удивляюсь, как можете вы быть так жестоки, чтобы отзываться от дружбы... потому что, отбиваясь от помощи, вы отказываетесь от дружбы. Это - чистое упрямство с вашей стороны не хотеть разделить счастіе Лиліаны. Повторяю вам, что мы нелепо богаты.

- Еслибы вы были вдвое богаче богатейшого из Ротшильдов, то я не пожертвовала бы своей независимостью. Будь я без гроша, а отец болен, тогда другое дело. Я бы попросила вашу сестру помочь мне.

- Моя жизнь вовсе не тяжкая. Это жизнь тысячи девушек к этом городе... и оне довольны своей судьбой, веселы и счастливы. Я счастливее многих из них, потому что мой труд лучше оплачивается.

- Но вы не рождены для такой доли.

- Может быть, нет, но что-ж из этого? Я прожила этой жизнью уже так долго, что успела к ней привыкнуть.

Тем временем они дошли до Итон-сквера, длинного и скучного, с его высокой некрасивой, хотя и модной церковью. На полпути от церкви и западного конца сквера Эстер внезапно остановилась.

- Прощайте, когда так!-- уныло сказал он.-- Но скажите мне, по крайней мере, где вы живете?

- Нет, это лишнее. Папа и я желаем, чтобы нас забыли.

Она торопливо ушла от него, а он остался посреди сквера, раздумывая о том, какая странная вещь жизнь.

Пойти ли за ней и узнать, где она живет? Нет, это будет низким поступком и к тому же он может узнать её адрес, не унижая себя и не рискуя потерять её уваженіе. Он мог узнать, где она живет, в клубе, где она была хористкой. Она воображала, что скрыла себя, приняв чужое имя, но он узнал последнее от лэди Джен, и открыть, где живет Эстер Дель, было очень нетрудно.

Он не пошел ни в один из тех вертепов, куда забирается молодежь после полуночи. Танцы его не соблазняли, музыка и карточная игра - тоже. Он не был в том настроеніи, какого требуют эти пошлые развлеченія. Он чувствовал себя как Эндиміон после таинственного посещенія пещеры; он точно побывал в другом міре и, вернувшись в старый мір, находил его скучным.

Все было тихо в доме, когда он вернулся к себе. Его любимая лампа стояла зажженная на письменном столе в кабинете, существованіе которого обусловливалось скорее вкусом Юстина Джермина, нежели его собственным; и однако вся обстановка вполне соответствовала его вкусу.

Лакей, дожидавшійся его, выслушал приказанія и удалился; и в то время, как шаги его медленно замирали в корридоре, Джерард Гиллерсдон почувствовал, что его нестерпимо давит одиночество.

На столе лежала куча писем; пригласительные, рекомендательные, просительные, рекламы и пр. Он только взглянул на них и бросил в корзину, которую каждое утро разбирал его секретарь. Секретарь отвечал на приглашенія; у него имелся целый запас гравированных карточек на всевозможные случаи: в однех изъявлялось благодарное согласіе, другія высказывали с подобающим сожаленіем отказ, и все в этом роде. Главная вещь, какую доставили деньги Джерарду Гиллерсдону - это свобода от всякого труда, который всецело ложился на чужія плечи.

іе, зато вообще можно купить досуг. Милліонер очень бывает недоволен тем, что должен сам терпеть свою подагру и не может нанять человека, который бы рано вставал поутру за него.

В числе писем, дожидавшихся его, было одно интересное: от Эдиты Чампіон. Она питала чисто женскую страсть писать пространные письма любимому человеку, хотя последній взял привычку отвечать очень кратко, точно телеграммами.

- Я больше люблю говорить, нежели писать,-- оправдывался он, когда она дружески упрекала его:-- и нам ничто не мешает видеться.

- Нет, мешает. Я по целым дням не вижу вас, когда езжу в Финчли.

- Правда. Но зато мы радостнее встречаемся на другой день. К чему ослаблять впечатленіе встречи письмами? Я тем не менее люблю получать ваши письма,-- ласково прибавил он.-- Ваше перо такое красноречивое.

Сегодняшнее письмо её было в более серьезном тоне.

"Я провела весь день в Финчли - очень томительный день. Я думаю, что конец близок... по крайней мере, доктора сказали мне, что ему не долго жить. Я не могу сказать, чтобы боялась его смерти, так как с нею начнется для меня новая жизнь и исполнятся заветные мечты моего девичества, и однако ум мой полон тревоги, когда я думаю о нем и о вас, и о том, какова была моя жизнь в последніе три года. Я не думаю, чтобы не исполнила какой-либо обязанности относительно его. Я знаю, что никогда не досаждала ему, повиновалась его желаніям в нашем образе жизни я никогда не жаловалась на общество скучных людей, которых он приглашал к нам в гости. Еслибы он потребовал, чтобы я прекратила с вами знакомство, я бы исполнила его желаніе. Я всегда его слушалась. Но он любил ваше общество и не чувствовал к вам ни капли ревности, хотя знал, что вы для меня дороже простого знакомого. Я исполнила свой долг, Джерард, и однако чувствую себя униженной этими тремя годами замужней жизни. Я была продана, точно невольница на рынке, и хотя теперь такія сделки - обычное дело и все их одобряют, но женщина, согласившаяся на такую сделку, не может гордиться собой. Это испытаніе близится к концу и вы должны, Джерард, помочь мне забыть его. Вы должны вернуть мне девичество. Вы это можете и только вы... Никто другой этого не может, никто... никто"...

Он сидел задумавшись над раскрытым письмом. Да, он был связан, как только мог быть связан честный человек. Совесть, чувство, долг - все обязывало его. Этой женщине он отдал свое сердце четыре года тому назад, в светлое утро молодой жизни.... в ту чудную пору, когда все радости и надежды и мечты свежи и живы, и когда резвые ноги носят человека так, как еслибы оне были крылатые, как у Меркурія! Что за счастливый год прожил он тогда! Какая это была ясная и веселая любовь! Хотя теперь, оглядываясь назад, он и считал свою любовь обыденной и условной, но он помнил, как светел был тогда мір, как беззаботно его сердце и как легко жилось на свете, пока он не научился размышлять. Да! то были счастливые, безпечные дни, когда он жил настоящим. Надо и теперь попытаться так жить... без мысли, без заботы... как бабочка, не загадывая о будущем, не оглядываясь на прошлое.

Он не забыл начальной главы "Шагреневой Кожи", лавку bric-à-brac столетняго торговца, человека с лицом как адамова голова, скучного стоика, просуществовавшого сто лет, но не жившого. Перед ним на столе лежало это сочиненіе, édition de luxe, богато иллюстрированное.

ія эта имела для него непостижимое обаяніе и он не мог отделаться от мысли, что чахоточный Валентин - его прототип. Под вліяніем этой мрачной и неотвязной мысли он прибил большой лист рисовальной бумаги к стене, напротив письменного стола. У него не было волшебной кожи, которая бы показывала сокращеніе его жизни; но он сам придумал средство для испытанія своих жизненных сил и энергіи. На громадном листе бумаги он провел смелым и быстрым пером неправильные очертанія воображаемой шагреневой кожи и от времени до времени проводил другія черты внутри, непременно держась формы первоначальной линіи. В твердости и верности руки он видел доказательство крепости нервов, силы мускулов и здоровья. Из пяти линій, проведенных на бумаге, последняя была слабее и неровнее остальных, замечалось постепенное ослабленіе между первой и последней чертой.

Сегодня вечером, после долгого и грустного раздумья, он внезапно встал, опустил широкое перо в обширную чернильницу и медленной, неверной рукой провел шестую линію... провел ее такою дрожащей рукой, что эта шестая линія значительно отличалась от пятой, гораздо значительнее, чем эта последняя от первой.

И однако между первой и пятой линіей промежуток был слишком шестимесячный, а между пятой и шестой протекло всего лишь три дня.

Но элемент страсти, с её лихорадкой надежды и ожиданія, вступил в его жизнь.