Из Парижа в Бразилию.
Часть 1.
Глава IV

Глава IV 

Гимназическая дружба.-- Отставка Жака.-- Первое приготовление к длительному путешествию. - По Северной железной дороге. - На пути в Петербург.

Дружба между Жаком Арно и Жюльеном де Кленэ началась еще в гимназии.

Жюльена двенадцатилетним мальчиком отдал в гимназию его опекун Сент-Барб, принявший опеку над огромным состоянием сироты и поспешивший поскорее отделаться от ребенка.

Привыкнув к суровой дисциплине закрытого учебного заведения, Жюльен не знал не только свиданий с родными и праздничных отпусков домой, но даже и летние вакации проводил в гимназии.

Каждый год, когда веселый, шумливый рой школьников разлетался по родным уголкам, бедный малютка-миллионер оставался томиться взаперти вместе с учениками иностранцами: американцами, египтянами и румынами, которых за дальностью расстояния при кратковременности вакаций родные не могли брать домой.

Так рос Жюльен, не зная ни родственной ласки, ни радостей домашнего очага, и легко мог бы отупеть и огрубеть. Но с ним не случилось ни того, ни другого, потому что он, не имея возможности развлекаться, ревностно принялся за учение и все время шел одним из первых учеников.

На третий год своего пребывания в гимназии он однажды после вакаций увидал в толпе неловких новичков только что привезенного из провинции толстого, краснолицего, угловатого, мешковато одетого мальчика, который особенно выделялся своей неуклюжестью.

Этот новичок был Жак Арно, провинциал из Турэни.

"Деревенщина" тотчас же сделался предметом преследования со стороны гимназических забияк, будущих хлыщей, и на него градом посыпались насмешки, впрочем, не столько остроумные, сколько грубые и подчас сальные.

Но Жак оставался невозмутим. Насмешки не действовали на него, да, по правде сказать, он и не понимал смысла большей половины из них. Тогда, желая во что бы то ни стало чем-нибудь пробрать новичка, забияки начали проделывать с ним разные мучительные шутки, которые, кажется, теперь, к счастью, уже вывелись в казенных учебных заведениях.

Однажды бедный толстячок не выдержал и, залившись горькими слезами, забился в угол, точно собачонка, преследуемая уличными мальчишками. Но преследователи достали его и там.

И вдруг - стоп!

Резкий, повелительный окрик, - и вслед за тем на толпу забияк посыпались мастерские удары кулаком, пинки ногою, оплеухи.

У одного оказался подбитым глаз, у другого расквашенным нос, у третьего - фонарь под глазом...

- Смелей! - кричал энергичный голос. - Делай, как я! Колоти их! Кулаками, кулаками... так... молодец!..

Чувствуя поддержку, Жак ободрился и пустил в дело кулаки. Он не был ловок и не умел драться, но сила в нем была, и вдвоем с союзником ему довольно скоро удалось обратить неприятеля в бегство.

Этот неожиданный союзник был не кто иной, как Жюльен де-Кленэ.

Его заступничество навсегда оградило Жака Арно от нападок.

- Чего ты плачешь? - добродушно-строго спросил он толстого увальня.

- Мне больно. Они меня били.

- Никогда не нужно плакать при них. При мне ничего, а при них нельзя. Тебе скучно здесь? Это пройдет. Привыкнешь. Хочешь, будем друзьями? Тогда никто не посмеет тебя пальцем тронуть. Они все трусы, стоит только хорошенько огрызнуться на них.

С этой минуты Жак почувствовал к своему покровителю беспредельную нежность. Он привязался к нему так, как умеют привязываться только цельные, нетронутые натуры, когда впервые отдают свое сердце. Со своей стороны и Жюльен полюбил угловатого мальчика, как всегда мы любим тех, кому оказываем помощь.

Впрочем, Жак сумел прекрасно отплатить своему другу за покровительство. У Жюльена на всю жизнь осталось светлое, радостное воспоминание о том лете, когда он в первый раз в жизни простился со стенами гимназии и поехал провести вакацию у матери Жака госпожи Арно в ее прелестном домике в Монлуи, на берегу Луары, в самой очаровательной турэньской глуши.

Невозможно, да и бесполезно было бы описывать восторг юноши, в первый раз после многих лет вырвавшегося из душных казенных стен.

С этой поры в Жюльене зародилось новое чувство: это необузданная любовь к свободе.

Прошли годы. Жюльен получил несколько первых наград по всем предметам, Жак - несколько похвальных отзывов за сочинения и латинские стихи. Затем кончился курс и того, и другого, получены аттестаты - с очень хорошими отметками Жюльеном и с удовлетворительными Жаком.

По выходе из гимназии восемнадцатилетний Жюльен очутился на свободе, имея в близкой перспективе получение миллионов в полное свое распоряжение. Какое-то врожденное презрение к низким удовольствиям удержало его от падения в пропасть, уже поглотившую стольких богатых юнцов, как и он, лишенных опоры и руководства при своем вступлении в жизнь.

Его страсть к свободе получила полное удовлетворение: он пустился в путешествия и побывал во всех пяти частях света.

Сначала он странствовал просто как человек скучающий и праздный, но потом стал относиться к своим путешествиям серьезнее и даже провел несколько замечательных исследований, разом поставивших его в ряд знаменитых путешественников наших дней.

Находясь в Гваякиле, он получил известие о смерти госпожи Арно и оплакал покойную, как родную мать.

Временами он наезжал во Францию, и всегда неожиданно, как снег на голову. Появившись метеором, он наскоро обнимал Жака, делал несколько сообщений и докладов в ученых обществах, заглядывал раз-другой в оперный театр и снова исчезал с парижского горизонта.

О жизни, которую вел Жак, мы уже достаточно знаем из письма его американского дядюшки, так что нам больше нечего добавить.

В то время, с которого начинается наш рассказ, друзья находились в возрасте около тридцати пяти лет. Жюльен де Кленэ, белокурый, среднего роста мужчина, сохранил еще почти всю свою юношескую гибкость и подвижность. Широкоплечий, с высокой грудью, он был очень силен и никогда не знал, что такое болезнь.

Поверхностному наблюдателю его черты, пожалуй, могли бы показаться слишком уж безупречно-правильными и потому банальными, если бы не загорелый цвет его лица и резкий, проницательный, даже несколько суровый взгляд его глаз, глаз путешественника-исследователя, который привык бесстрашно выслеживать и дикого зверя, и разбойника.

Жак был рыхлый, склонный к тучности, добродушный брюнет с лысеющими висками и зарождающимся брюшком.

Итак, мы познакомили читателя с характерами наших героев. Теперь, следовательно, можно и продолжать рассказ.

Жак, обыкновенно очень сдержанный, на этот раз пил особенно много. Приятель подливал ему то бургонского, то крепких ликеров, и вскоре наш чиновник пришел в блаженное состояние. Щеки раскраснелись, глаза заблестели, и даже на жизнь у него появился другой взгляд.

Это говорилось в ту минуту, когда гарсон подавал бумагу, перо и чернильницу.

- Мне кажется, следовало бы на министерской бумаге и в казенном пакете...

- Полно, разве не все равно?

- Что же писать? Я не знаю. Вероятно, для этого есть какая-нибудь форма. Нужно упоминать о причинах или нет, как ты думаешь?

- Ну вот еще, это ни к чему. Напиши только повежливее и распишись.

- Нет, а я все-таки думаю, что о причинах упомянуть не лишнее.

- Делай как знаешь.

Жак принял самую что ни на есть чиновничью позу и написал прошение об отставке.

- Ну вот, - сказал он, когда подписался с росчерком, - дело сделано. Теперь я готов с тобою хоть на Луну.

"Так, так. Подогрелся, значит, - сказал про себя Жюльен. - Не нужно давать ему остыть. Будем ковать железо, пока горячо".

- Ну, - произнес он вслух, - едем, что ли?

- Куда?

- Отвозить прошение.

- А потом?

- Потом мне нужно будет еще кое-куда заглянуть. Ты поедешь вместе со мной.

- Я готов.

Жюльен крикнул извозчика в белой шляпе, и тот, в ожидании хороших чаевых, лихо покатил наших приятелей по городу.

Вскоре фиакр остановился у подъезда полицейской префектуры.

Жак после обильного завтрака и возлияния вздремнул дорогой. Он проснулся и с удивлением посмотрел на полицейского, стоявшего на дежурстве у подъезда.

- Что такое? - воскликнул он. - Куда это ты меня привез, мой милый? Это не мое министерство. Мне нужно в Люксембург.

- Зачем?

- Взять паспорта.

- Как? Так скоро? Да ты мне просто дохнуть не даешь.

- Дыши сколько хочешь, сидя в карете, а я тем временем сбегаю в префектуру и все устрою без тебя. У меня там много знакомых.

Жюльен ушел и через четверть часа вернулся, складывая на ходу и пряча в бумажник две бумаги казенного формата.

- Вот и паспорта готовы. Теперь дело за отставкой.

Опять остановка возле здания министерства. Жюльен вновь вышел и вернулся назад еще быстрее.

- Ну, теперь все сделано. Твоя отставка подана. Ты больше не служишь. Едем ко мне. 52, бульвар Гаусман! - крикнул он извозчику, и фиакр быстро покатил дальше. - Через полчаса я буду готов, - сказал Жюльен по приезде Жаку, который снова впал в дремоту. - Хочешь подняться ко мне наверх?

- Нет, не надо, мне и здесь хорошо.

- Как хочешь.

Жюльен де Кленэ на случай внезапного отъезда всегда держал у себя дома достаточное количество наличных денег золотом и билетами.

Он набил дорожную сумку банкнотами и золотыми монетами, открыл письменный стол и достал оттуда свой диплом на звание члена Географического Общества и несколько писем от знатных лиц.

К этим бумагам он присоединил несколько свидетельств, аккредитирующих его при французских дипломатических агентствах в качестве члена разных научных обществ, карту полушарий с собственноручными заметками и дополнениями и, наконец, объемистый пакет с бумагой, которую он перечитал с видимым удовольствием, хотя уже давно знал чуть не наизусть ее содержание.

В бумаге значилось: 

"Господам посланникам, полномочным министрам,

консулам и начальникам эскадр Ее Величества

королевы Великобританской. Предъявитель сего, французский гражданин граф Жюльен де Кленэ, путешествует в качестве ученого исследователя.

Благоволите, милостивые государи, оказывать ему всякое, в чем до кого касаться будет, содействие и покровительство, как если бы он был подданным Ее Величества королевы английской. Всякую услугу, ему оказанную, я сочту за личное для себя одолжение.

Он позвал единственного слугу, рассчитал его, заплатив вперед годовое жалованье, и велел отнести в карету две дорожные шубы и два меховых одеяла. 

Затем он надел сумку через плечо, обвел глазами свое живописное жилище парижанина-космополита и спустился вниз к консъержу, чтобы заплатить за квартиру за год вперед.

- Вы уезжаете, сударь? - осведомился тот. - А ваши письма?

- Не беспокойтесь. Их будет пересылать ко мне сам почтамт. Ну, - обратился он к Жаку, бессознательно гладившему рукою шелковистый мех шуб, - теперь я весь к твоим услугам. Только позволь мне заехать к банкиру и сказать ему словечко. Это в двух шагах отсюда, на Шоссе д'Антен.

- Скажи, пожалуйста, зачем ты берешь с собой шубы и одеяла? Ведь теперь только 15 сентября и жара страшная.

- По ночам зато бывает довольно свежо.

- В постели не чувствуется.

- Постели может у нас и не быть.

- Ты все шутишь.

- Ни капельки. Когда едешь путешествовать, то никогда не знаешь, где будешь спать, да и будешь ли вообще.

- Так разве мы едем путешествовать?

- А ты думал как? Конечно, едем... В Бразилию... разве ты забыл?

- Не может этого быть! - вскричал Жак, привставая с места. - И ты едешь со мной? Ты?

- Я тебя везу.

- Милый Жюльен! Как мне тебя благодарить!

- После когда-нибудь, а теперь мне нужно к банкиру, потом мы наймем карету и поедем кататься в Булонский лес; вернувшись с прогулки, пообедаем в Cafe Anglais и окончим приготовления.

- Окончим!.. Мы их только начнем. Ведь их будет так много.

- Может быть, - загадочно произнес Жюльен.

День кончился по программе, и за обедом в Cafe Anglais Жак, усердно угощаемый Жюльеном, опять очень много пил и не заметил, как приятель подлил ему в ликер какой-то темноватой жидкости из крошечного пузырька.

Была половина восьмого.

первого класса.

Спящего разбудили какие-то горловые звуки, произнесенные на чуждом, непонятном языке.

Он проснулся, потянулся и привстал, смотря во все глаза на Жюльена, который насмешливо улыбался.

- Где мы? - спросил Жак.

- Едем по железной дороге.

- А который теперь час?

- 8 часов 40 минут вечера.

- Как! Ведь мы выехали в 8 часов. Значит, я спал только 40 минут?

- Плюс двадцать четыре часа.

- А? Что ты сказал?

- Я говорю, что ты проспал без малого двадцать пять часов.

- Ты с ума сошел!

- Нет. Это тебе так кажется спросонья.

- Так, стало быть, мы уже много отъехали от Парижа?

- Тысячу километров.

- Значит, мы в Германии?

- Да. В Берлине. Это наша первая станция на пути в Бразилию. Выходи и давай обедать. Ты, вероятно, страшно голоден.

Жак поначалу совсем опешил и не знал, как поступать, что говорить. Он машинально шел за Жюльеном к буфету, стараясь убедить себя, что видит все происходящее во сне.

Громадный рыжий немец проворно подал им сытный обед и налил в кружки пенистого баварского пива, сказав Жюльену, что следующий поезд в Петербург отходит через час с четвертью. Жак на лету уловил слово "Петербург".

- Так, - сказал он. - Кошмар все еще продолжается.

Он рассмеялся и прибавил, как бы в шутку над самим собою:

- Едешь, едешь, - весело отвечал ему Жюльен.

- А что мы с тобой будем делать в северной Пальмире?

- Будем искать средство против морской болезни.