Из Парижа в Бразилию.
Часть 1.
Глава XIII

Глава XIII 

Охота на лося.-- Война с волками.-- Арктический город.-- Северный рынок. - Чукчи.-- Инкогнито. - Искуситель. - Бешеная вода.-- Конец ярмарки. - Любитель бешеной воды. - Опять по тундре.-- Поселок чукчей.-- Северное сияние.-- Новая беда.-- Болезнь Лопатина.-- У чукчей. - Внутренность жилища. - Жара, вонь и грязь.-- Преследование.

На горизонте быстро перемещалась черная линия, как бы следуя за черной точкой, которая в свою очередь тоже двигалась с необыкновенной быстротой.

Вскоре зоркий глаз якута смог различить в сплошной линии отдельные точки, а чуткое ухо его уже давно улавливало волчий вой.

Путешественники приготовили ружья. Четыре нарты стали на расстоянии ста метров одна от другой, образовав таким образом засаду, на которую неминуемо должна была наткнуться дикая стая. 

Черная точка между тем быстро увеличивалась, принимая определенные очертания. Вот уже стали видны громадные ветвистые рога крупного лося.

Преследуемый огромной стаей сибирских волков, он быстро мчался к опушке карликового леса, близ которой остановились сани путешественников.

Чуя приближение кровожадной стаи, собаки притихли и в испуге жались к саням, ощетинив шерсть и поджавши хвосты.

Лось, не видя опасности, ожидавшей его впереди, помнил только одно, что за ним гонятся хищники, и вихрем несся прямо на нарту, в которой сидели Жюльен и Жак.

Подпустив животное на пятьдесят метров, он вдруг скинул с правой руки теплую меховую перчатку и нажал курок.

Лось бежал, вытянув вперед голову, и пуля попала ему в самую середину лба, между глаз. Он сделал громадный прыжок и тяжело рухнул с простреленным черепом на землю, окрашивая теплой кровью ослепительно белый снег.

- Браво! - вскричал Жак, дивясь проворству и меткости своего товарища. - Вот теперь у нас есть большой запас корма для собак.

Но Жюльену было не до комплиментов. Он, не особенно цензурно ругаясь, отчаянно тряс правой рукой и дул на свои заледеневшие пальцы.

- Что с тобой? Что случилось? - удивился Жак.

- То, что мои пальцы примерзли к курку, вот что. Чертовский мороз!.. Это такая боль, такая боль... точно от ожога раскаленным железом.

- Обжегся морозом!.. Вот замечательная несообразность!..

- Да, тебе смешно, черт тебя побери, а каково мне-то? Но хуже всего то, что я не могу теперь стрелять, а между тем нам, наверное, придется повоевать с волками. Они добычу не уступят.

- Ничего, теперь стрелять буду я. Моя очередь.

- Берегись, чтоб и с тобой того же не случилось. Я глупо сделал, что забыл одну простую вещь: ведь если к замерзшему металлу прикоснуться теплой рукой, то рука непременно примерзнет и с тканями ее произойдет то же, что бывает от ожога.

- Как же теперь быть?

- Заверни руку во что-нибудь... в какой-нибудь лоскуток, в тряпку, в платок носовой, что ли... Но только поскорее. Волки проголодались.

- Да, правда. Эти волки не так добродушны, как в Западной Сибири. Черт возьми! Что за пасти у них! Что за клыки!

Действительно, волки не столько испугались, сколько удивились выстрелу и полукругом обступили мертвого лося на расстоянии сажен пятнадцати.

Преважно усевшись на задние лапы, они вытянули вперед морды и завыли.

Самые смелые из них, а быть может, самые голодные, начали понемногу подвигаться вперед, опустив хвост и припадая на задние лапы, как бы готовясь к прыжку. Полукруг около мертвого лося все больше и больше сужался.

Жак послушался совета Жюльена и, сняв перчатку, обернул руку оторванным лоскутом капюшона своей шубы.

Грянули два выстрела, и два волка покатились в судорогах по снегу.

Затем еще раздались два выстрела... и опять два волка упали мертвыми на снег... потом еще... и еще...

Выросла целая груда убитых хищников, но уцелевшие и не думали отступать.

Прийти на помощь французам они не могли. Собаки до такой степени испугались волков, что остолбенели от страха и ни за что не хотели двинуться с места.

Идти же пешком было опасно: во-первых, собаки при санях остались бы на произвол судьбы, хотя бы и ненадолго, а во-вторых, встреча с волками один на один могла окончиться очень печально для Лопатина и якута.

Но, к счастью, скорострельные винтовки, подарок иркутского генерал-губернатора, отлично делали свое дело.

Жюльен и Жак стреляли без перерыва, окруженные облаками дыма, в котором то и дело вспыхивали молнии выстрелов. Вскоре от громадной, сотенной стаи осталось не больше сорока волков.

Тогда остальные начали наконец отступать, но медленно, шаг за шагом, как бы все еще не решаясь уступить противникам лакомую добычу.

Неутомимые стрелки сделали передышку, чтобы перезарядить свои винтовки.

Волки воспользовались этим перерывом. Они вновь приблизились, открыли свои кровожадные пасти...

Челюсти их заработали.

Над чем? Над лосем, конечно?

О, нет, читатель, отнюдь не так.

Волки стали пожирать... своих мертвых и раненых собратьев.

Друзья, зарядив ружья, не стали, однако, стрелять и с изумлением ждали, что будет дальше.

В несколько минут хищники утолили первый голод... Затем - очевидно, волки были опытные - они позаботились, чтобы у них и назавтра осталось корму. Одним словом, они удалились, таща за собой каждый по полусъеденному трупу товарища.

Путешественники опять спаслись.

Лось, по мнению Жюльена, весил килограммов сто. За вычетом костей и кожи получался, таким образом, значительный запас корма для сорока собак; этого должно было хватить дней на пять. 

* * *

Нижне-Колымск - самый крайний русский город на севере Сибири и вместе с тем главный город округа, хотя и малонаселенного, но весьма значительного по своей территории.

Внешний вид городка непригляден: несколько жалких хижин и юрт, в которых ютится бедное местное население, на две трети состоящее из сосланных в "отдаленные" места казаков, которые в числе трех или четырех сотен составляют местный гарнизон.

Мы уже описывали читателям Якутск. Пусть же они вообразят себе городишко, который настолько же уступает Якутску, насколько последний Петербургу, и они поймут, что такое Нижне-Колымск, девять месяцев в году погребенный под снегом.

Жители занимаются рыбной ловлей во время короткого лета, на зиму рыбу вялят и сушат. Случается, что всего запаса не хватает до конца зимы, и тогда, разумеется, в край приходит голод и смерть. Но что же делать? Таковы уж суровые климатические условия.

Сурова, бедна, жалка жизнь обитателей этой "могилы природы", но тем не менее человек способен свыкнуться даже и с такой ужасной жизнью. Во всяком случае, бывают минуты, когда даже местное, удрученное всеми невзгодами, население забывает ее тяготы и предается бесшабашному веселью.

На эту ярмарку съезжаются купцы из разных мест Сибири и даже из бывших русских владений в Америке.

Селение Островное состоит из трех десятков юрт, бедной деревянной церкви и деревянного этапного дома, в котором и сосредоточивается во время ярмарки местное полицейское управление. Эта ярмарка называется нижнеколымской, по имени округа, а не по имени городка, где она происходит.

Русские купцы приезжают в Островное с запада, везя на запряженных оленями санях предметы для меновой торговли, а с востока и северо-востока съезжаются на запряженных собаками нартах чукчи, везущие добытые отчасти охотой, отчасти куплей ценные шкуры пушных зверей.

Чукчи - единственные посредники между русским торговым людом и туземцами крайнего севера Америки. Они не любят заниматься охотой, предпочитая этому трудному занятию торговлю. Весной, во время разлива, они собираются на мысе Восточном и оттуда переплывают Берингов пролив на своих байдарах - утлых челноках из оленьей или тюленьей шкуры. На американский берег они перевозят табак, железо, стеклянные вещи и прочие товары из России и в обмен на них вывозят из Америки всевозможные меха и моржовые клыки, вымениваемые у эскимосов.

Прибыв домой на азиатский берег, они со всем своим скарбом, с женами и детьми, с собаками и оленями и даже со своими кочевыми юртами направляются в Островное.

Это напоминает настоящее кочевье.

Чукчи держат много оленей, так как эти животные - их единственный ресурс пропитания. Вот почему у них всегда на первом месте забота о том, чтобы олени были сыты, чтобы их было чем кормить. Поэтому чукчи никогда не пускаются в путь, не нагрузив предварительно свои нарты кормом для оленей, достаточным на все время переезда через тундру.

Эта поездка всегда длится долго. Чукчи едут обыкновенно не прямой дорогой, а с многочисленными объездами, чтобы посетить на пути те места, где можно обновить запас оленьего корма. Для них эти заминки ничего не значат, а лишь вносят разнообразие в скучную дорогу. В Островное на ярмарку они все равно поспеют.

Делая на пути частые остановки, они развлекаются между делом охотой и, таким образом коротая время, незаметно приближаются к своей цели.

Жалких хижин Островного, разумеется, никогда не хватило бы для того, чтобы вместить всех прибывших. Но чукчи и не нуждаются в этом. Они устраивают свой лагерь за селом и по-своему комфортабельно располагаются в кибитках. По другую сторону села разбивают привезенные с собой палатки из оленьих шкур русские купцы, и таким образом по обеим его сторонам образуются два торговых лагеря.

Особенно впечатляюще выглядят эти два лагеря вечером.

Там и сям поднимаются к синему небу, на котором мигают многочисленные звезды, столбы дыма из походных хижин. Далеко кругом блестят костры, освещая своим заревом бесчисленные кабитки купцов, а на горизонте развертывается, точно громадное знамя, северное сияние, блистая то красными, то зелеными, то лиловыми огнями. 

Это зрелище для взора. До слуха же доносится неумолчный, смутный гул, образуемый всевозможными звуками, покрываемыми по временам дробным гудением. То трещат барабаны шаманов, созывающих чукчей на молитву.

Или иногда вдруг из общего неопределенного шума выделится звонкий вой сотен собак и долго звучит господствующей нотой в морозном воздухе.

Так проходит ночь, и наступает короткий день, во время которого между обоими лагерями ведутся оживленные сношения. Ярмарка обыкновенно продолжается несколько дней.

В этом году ярмарка была необыкновенно оживленной: мехов навезли много, и русские купцы и чукчи заключили обилие выгодных для обеих сторон сделок.

Недалеко от Островного, в стороне от дороги на Нижне-Колымск, стояла заброшенная деревянная сторожка, в которой прежде, вероятно, останавливались казачьи разъезды; по крайней мере, при сторожке находился навес вроде сарая, приспособленный для размещения лошадей.

В последний день ярмарки, накануне ее закрытия, в забытую сторожку приехали какие-то всадники.

Лошади и вооружение у многих было вроде казацкого, но тем не менее сами всадники были явно не казаками. Заняв дом, неизвестные приняли меры, чтобы их присутствие обращало на себя как можно меньше внимания.

В ночь перед официальным закрытием ярмарки из покинутой сторожки вышел какой-то человек, закутанный в теплую шубу, под которой он тщательно прятал ружье. В руках у него была длинная пика, взятая им, вероятно, с собой по забывчивости, потому что вслед за ним из двери караулки выбежал человек и окликнул его. После чего незнакомец вернул пику и уже без оружия пошел по узкой тропинке к лагерю чукчей.

На пришельца смотрели с удивлением, но так как каждый был занят своим делом, то скоро переставали обращать на него внимание.

А он, небрежно и как будто равнодушно оглядывая толпу, спокойно шел между кибитками чукчей. Поравнявшись с одной из них, стоящей несколько поодаль от других, он приподнял фартук из звериной шкуры, служившей дверью, и заглянул в нее. Увидев незнакомца, пожилой чукча с удивлением поднялся навстречу ему.

- Хочешь получить бешеной воды? - задал вопрос незнакомец.

- А где она? - спросил чукча.

- Ты плохо торговал на нынешней ярмарке, - продолжал, не отвечая на вопрос, пришелец. - Мехов с тобой было мало, а купец, которому ты продал свой товар, надул тебя. Ты можешь поправить свои дела. Я дам тебе много хороших вещей и много бешеной воды. Пойдем в сторожку, которая стоит налево от дороги в Нижне-Колымск; от тебя потребуется услуга, которая для тебя почти ничего не будет стоить.

Соблазненный перспективой получить бешеную воду, чукча последовал за незнакомцем той же дорогой, по которой тот только что пришел сам.

За бешеную воду, то есть за водку, чукчи готовы сделать все что угодно. Власти запретили спаивать во время ярмарки местных жителей, чем в прежние времена пользовались купцы, приобретая от пьяных дикарей дорогие меховые товары за бесценок. Выпив первый стаканчик водки, чукча неудержимо тянется ко второму и пьет до тех пор, покуда не свалится с ног.

Чукча вошел с незнакомцем в сторожку.

Беседа продолжалась довольно долго. По окончании ее гость выбрался наружу, выписывая вензеля, и насилу добрел до своей кибитки.

На другой день после молебна ярмарка закрылась, и флаг, все это время развевавшийся над этапным домом, был спущен. Русские купцы и чукчи начали разъезжаться.

Среди суеты и толкотни все давно позабыли о таинственном посещении лагеря неизвестным человеком.

В тот же день рано утром из уединенной избушки вышло двенадцать человек, вооруженных с ног до головы, во главе со вчерашним незнакомцем; они вывели из-под навеса лошадей и поскакали по направлению к нижнеколымской дороге. Но не выехали на нее, а взяли чуть в сторону. Проехав версты три параллельно ей, всадники нагнали нарту, запряженную великолепными собаками.

В нарте сидел вчерашний любитель бешеной воды.

Увидав своего знакомца, чукча сейчас же потребовал:

- Дай водки, барин! Ты обещал.

- Как! Уже!.. Скоро же ты захотел опять водки. Давно ли я давал тебе?

- Дай водки, а то не поеду дальше, хоть зарежь.

- На, на, подавись. Только показывай дорогу скорее и смотри, непременно доведи туда, куда я просил. За это ты каждый день будешь получать свою порцию.

Неизвестный достал из мешка за седлом бутылку и протянул ее чукче. Тот так и прилип к ней губами.

Удовлетворив свою жадность, он гикнул на собак и погнал свою нарту.

Предстоял трудный путь по тундре. Судя по направлению, целью этого пути была Анадырская губа.

На третий день всадники, по-прежнему следуя за чукчей, достигли реки Чаун, делая дорогой лишь самые необходимые остановки для краткого отдыха.

Переправившись на другой берег, они поскакали дальше, и на четвертый день, вечером, чукча осадил свою нарту, указывая на видневшийся невдалеке жалкий поселок:

- Вот!

В эту минуту, точно специально, чтобы осветить всадникам путь, на небе вдруг засияли две полосы света: одна - на западе, другая - на востоке; они вертикально перерезали небо и, поднимаясь все выше и выше, наконец, слились, образовав над горизонтом дугу более чем в девяносто градусов.

Вслед за этим над землей, точно прикрепленная к выси, распростерлась длинная пурпуровая завеса и заколебалась, словно чье-то невидимое дыхание привело ее в волнение.

Эта внезапная вспышка света со стороны магнитного полюса озарила всю землю. И предметы на ней выделились с необыкновенной отчетливостью, а звезды на небе, делаясь все бледнее и бледнее, постепенно исчезли, как бы потонув в кровавом зареве.

Все ярче и ярче разгорались на блестящей завесе многочисленные, переливчатые огни, точно блестки фейерверочных ракет.

Лучи расходились все шире и шире, все дальше и дальше, охватывая все небо...

Но ни всадники, ни их проводник не любовались великолепным зрелищем.

Это явление было им слишком хорошо знакомо и потому не представляло для них ни малейшего интереса.

В настоящее время они видели в нем только полезную сторону: при таком ярком освещении хорошо можно было разглядеть окрестность.

Они увидали перед собой массивную, неуклюжую хижину, занесенную снегом. Над крышей ее вился удушливый дым, от которого отвратительно пахло пригоревшим маслом.

Узкий занавес из оленьей кожи, служивший дверью, был слегка откинут и в проеме были видны двое, с любопытством смотревшие на ярко освещенную равнину.

Увидав скачущих всадников, они разом скрылись. Занавеска задернулась, и в хижине послышался яростный возглас:

- Опять варнаки! 

* * *

Почему же наши путешественники очутились в таком ужасном положении? Почему они едут не с прежним комфортом по почтовой дороге, а скитаются по тундре, терпя всевозможные опасности и невзгоды?

Читатель помнит, как после катастрофы на льду Шандуги они послали на следующую станцию ямщика со своей подорожной и требованием помощи и лошадей, и как ямщик оказался предателем и навел на них шайку разбойников.

От разбойников они отделались, но подорожная пропала. Как могли они ехать без подорожной? Выправлять другую? Но ведь это было бы сопряжено с длиннейшими проволочками, а между тем французам хотелось двигаться вперед как можно скорее. Прелести путешествия по ледяной стране слишком уж давали себя чувствовать.

И вот они избрали тот рискованный путь, который уже известен нашим читателям.

Вскоре после известного случая с лосем, когда у собак появился неожиданный корм, путники миновали Полярный круг и переехали через реку Чаун. Страшная тундра осталась позади.

До мыса Восточного было всего пятьсот верст.

Всего пятьсот! Как это мало в сравнении с пройденным расстоянием, и как много, если судить по тому, что им еще предстояло испытать.

Новая катастрофа, еще более ужасная, нежели все предыдущие, надолго задержала путешественников на шестьдесят седьмой параллели под 176° восточной долготы.

Дело в том, что Лопатин, уже за два дня перед тем слег, недомогал и отказывался от еды. Теперь же он вдруг впал в лихорадочное состояние. С ним делался то жар, то озноб. Целый день он перемогался, пробуя бороться с болезнью, лечился чаем с ромом, но все усилия его были тщетны.

Озноб усилился. Больного охватила такая слабость, что он не мог сидеть в санях и должен был ехать лежа. У него по всем признакам открылась какая-то тяжелая болезнь.

К страшной головной боли присоединилась еще боль в боку. Друзья его перепугались не на шутку. Путешествие следовало прервать. Но вопрос: где же остановиться? Где сделать привал?

По счастью, вскоре на дороге показался довольно значительный поселок чукчей.

Якут-проводник, знакомый со всеми сибирскими обычаями, недолго думая, решился попросить убежища в первом же попавшем чуме. 

Каковы бы ни были чукчи, но долг гостеприимства они чтут свято, как все дети природы. Никогда не откажут они в ночлеге путнику, и как ни бедны сами, всегда позаботятся о том, чтобы его согреть и накормить чем могут.

Заслышав лай собак и скрип полозьев по снегу, многие жители поселка поспешили из своих изб поглядеть, кто едет. При виде незнакомцев они не выказали ни малейшего испуга или неприязни, а лишь весьма понятное любопытство. Как только якут объяснил на их языке, в чем дело, чукчи сейчас же столпились вокруг саней и принялись наперебой объяснять якуту, что больного нужно перенести в хижину.

Якут ни минуты не промедлил воспользоваться радушным приглашением и, смело отдернув рукой кожаный занавес ближайшего жилища, вошел в него, сопровождаемый Жюльеном и Жаком, несшими своего товарища.

Свои чумы чукчи строят довольно остроумно; несмотря на то, что на постройку употребляется весьма простой материал, в них можно спасаться от самого сильного арктического холода.

Эти первобытные постройки имеют коническую форму и состоят обыкновенно из двух отделений - одно внутри другого. Стены их выводят из барочного леса, а стропила делают из китовых ребер.

Снаружи их вместо теса обшивают оленьими шкурами, которые, в свою очередь, обкладывают дерном. Внутри этой первой постройки возводится второе, внутреннее отделение, которое служит семейной спальней, а вместе и столовой и гостиной.

С первым отделением внутреннее не имеет почти никакого сообщения и отделяется от него стенами, состоящими из оленьих и других шкур. Температура, благодаря горящим постоянно нескольким светильникам с тюленьим жиром, поддерживается там настолько высокая, что обитатели хижины могут сидеть в ней, раздевшись хоть донага.

Для придания большей прочности внутренней постройке к месту соединения китовых ребер подвешивается на ремне большой камень, который и свисает с потолка посредине жилища, подобно люстре.

Пол устлан охапками соломы и сена, и тюленьими шкурами поверх них. Постели устроены из оленьих шкур, и на них очень мягко и тепло спать.

В общей сложности жилище чукчей для зимнего времени представляло бы верх совершенства, если бы не адская, невыносимая жара, не скученность обитателей и не ужасная вонь от всевозможных отбросов, валяющихся по углам... Чтобы дать читателю полное представление об ароматах, наполняющих чум, упомянем о неопрятной привычке его обитателя совершать внутри жилого помещения все естественные отправления.

Сделав странное усилие над собой, превозмогая отвращение к этой вони и грязи, Жак и Жюльен осторожно положили больного на меховую постель, гостеприимно приготовленную обитателями хижины во внутреннем отделении.

Но - нет худа без добра. Эта мудрость подтвердилась еще раз.

Охваченный теплотой, он впал в приятную истому; кашель, мучивший все время его воспаленную грудь, унялся, и больной крепко заснул.

Французы никак не ожидали такого скорого и счастливого результата и теперь получили твердую надежду на благоприятный исход болезни.

Отдохнув немного от тревог, они решили, что не выдержат долгого пребывания в такой невыносимой духоте и, изучив внутреннее устройство хижины, попросили у гостеприимных хозяев позволение расположиться в теплом коридоре, который находился между отделениями.

Чукчи сочли, что эта просьба исходит от чрезмерной скромности и деликатности приезжих, и охотно дали просимое разрешение.

Якут, успевший тем временем убрать сани и накормить собак, вошел в чум, устроил постели, зажег лампы и принес провизию.

Между тем обитатели хижины, подстрекаемые любопытством, понемногу начали выходить из средней комнаты и разглядывать приезжих с наивным и радушным интересом.

Мужчины, поужинав тюленьим мясом, прислонились к перегородке, покуривая свои трубочки; за ними набежали совершенно голые ребятишки. Женщины, как более стыдливые и пугливые, остались в спальне и только порою выглядывали из дверей, не переставая заниматься каким-нибудь домашним делом.

Разговор между французами и чукчами по необходимости ограничивался одними знаками, потому что якут не мог служить переводчиком по незнанию французского языка, а Лопатин по-прежнему спал глубоким сном тяжело больного человека.

Тем не менее обе стороны остались довольны знакомством и, когда пришло время ложиться спать, от души пожали друг другу руки на прощанье.

Утром больной проснулся весь в поту, точно после паровой бани, но состояние его заметно улучшилось. Боль утихла, лихорадка прошла, но оставалась еще большая слабость.

- Мне лучше, друзья мои, много лучше, - сказал Лопатин французам, - но все-таки я боюсь еще долго пролежать, а между тем вам нужно ехать дальше. Я не хочу быть вам помехой. Оставьте меня здесь и поезжайте одни.

- Ни за что! - воскликнули в один голос Жюльен и Жак. - Если вы так будете говорить, то обидите нас.

- Да что вы в самом деле? Или вы уж так долго думаете хворать?

- Во всяком случае, недели полторы, не меньше.

- Вот что я вам скажу, - решительным тоном произнес Жюльен, - хотя бы вы пролежали до лета, хотя бы нам из-за вас пришлось дожидаться следующей зимы, мы вас не оставим в таком положении. Это наше последнее слово. Ведь так, Жак?

- Конечно, так. Вы забываете, monsieur Лопатин, что вы нам дали слово ехать с нами в Америку.

- Вы, значит, хотите изменить своему слову?

- Вовсе нет; но я не хочу обременять вас.

Ваши товары потонули, вы и так понесли убытки.

- Но у меня еще несколько тысяч рублей... они со мной в бумажнике... Да и, наконец, на родине, дома, у меня остались средства.

С тех пор подобный разговор уж больше не возобновлялся. Между тем выздоровление больного шло быстрыми темпами, и друзья уже поговаривали о продолжении путешествия.

Нижнеколымская ярмарка совпала как раз с болезнью Лопатина. Между прибывшими на ярмарку чукчами шел часто разговор о том, что в таком-то поселке остановились неизвестные люди, приехавшие на нартах, запряженных собаками.

Разбойники-варнаки, от которых так успешно защитили себя путешественники в покинутой юрте, проведали об этом. Шайка их, уменьшившаяся было после столкновения, снова пополнилась новыми негодяями; у них даже явился новый атаман из старых, опытных, прожженных беглецов с каторги. Этот атаман и был тот неизвестный, которого мы видели на ярмарке таинственно беседующим с чукчей.

Дело в том, что шайка решила повторить свое грабительское нападение; но для этого нужно было отыскать след путешественников, что можно было сделать лишь при посредстве кого-нибудь из местных жителей.

Но мыслимо ли напасть на путешественников в самом селении? Ведь нельзя же было надеяться, что чукчи позволят ограбить своих гостей и не окажут сопротивления разбойникам?

Как бы то ни было, а преступная шайка, разглядев поселок при свете северного сияния, пустилась прямо к хижине, в которой видели европейцев.

Очевидно, предводитель шайки знал, что делал, и у него был четкий план, сообразный со сложившимися обстоятельствами...