Первый болгарин, который...

Оригинал этого текста в старой орфографии. Ниже предоставлен автоматический перевод текста в новую орфографию. Оригинал можно посмотреть по ссылке: Первый болгарин, который... (старая орфография)

Все мыслящие люди с безпокойством следят у нас за развитием одного общественного зла, опасные последствия которого очевидны для всякого, но против которого никто еще не открыл действительного лекарства.

Это - панический ужас перед трудом!

Наша жизнь, со времени освобождения, так сложилась, что, вместо его искоренения, создавала лишь все более и более благоприятные условия для его развития. Семья, училище, казарма, политическия партии, все делает из нашей молодежи претендентов на государственную службу, изощряет в этом направлении умы и аппетиты. Широкое поле физического, полезного, независимого труда презирается и является достоянием тех, кто чувствует себя у нас чужим, кто не родился под болгарским небом... Стремление к "легкой жизни" с помощью службы насаждается у нас еще в детския души. Чадолюбивый отец приходит в ужас от одной мысли, что его, сын может сделаться земледельцем или ремесленником, или торговцем, и прилагает все усилия, приносит всевозможные жертвы для того, чтобы сделать из него чиновника. У нас каждый день кто-нибудь бросает плуг, закрывает мастерскую или лавку. Все молодое и способное рвется к службе. Страна теряет здоровые руки, здоровые умы, здоровые силы, увеличивая на их счет число претендентов на казенный пирог.

Политико-экономы могут считать это явление совершенно естественным в стране, зажившей новою политическою жизнью, но для меня оно остается трудною и опасною проблемою...

Вот почему я был искренно обрадован, когда раз встретился с молодым, развитым и энергичным болгарином, который...

Но буду рассказывать по порядку.

Возвращаясь одним праздничным вечером с прогулки за городом, я зашел передохнуть в табачную лавочку, расположенную на Царьградском бульваре, прямо против дворцовых ворот.

Зрелище, которое представляет отсюда бульвар, чрезвычайно любопытно для тех, кто любит наблюдать.

Толпы модно одетых кавалеров и расфранченных дам проходят мимо табачной лавки по широкому тротуару, направляясь в загородный сад, или возвращаясь из него.

Этот кусок тротуара является настоящим Босфором, через который протекают суетные волны болгарской столичной жизни. Тут встречаются, останавливаются, приветствуют друг друга представители высшого класса софийского общества, представители моды и роскоши, выходящие сюда для того, чтобы себя показать и людей посмотреть. Наблюдая этот людской поток, незнающий человек мог бы подумать, что наша София - счастливое Эльдорадо, купающееся в роскоши и богатстве, блистающее великолепием и красотой. Какое горькое разочарование ожидает его за этими декорациями, в скрываемой от посторонних глаз действительности, представляющей собою мутное море нищеты, разврата, позора и лени...

Увлеченный созерцанием этой картины столичной суеты, я не сразу заметил присутствие в табачной лавке какого-то незнакомого господина, который живо беседовал с хозяином. Это был молодой человек лет двадцати пяти, белокурый, одетый в скромный, но хорошо сшитый, костюм. В его лице не было ничего особенно яркого или выразительного; оно было даже, что называется, незначительно.

Мое внимание скоро было привлечено к их разговору, который велся очень оживленно. Молодой человек говорил о предмете, который, видимо, чрезвычайно занимал его. Я вслушался, и вот что мне удалось понять из его слов.

Молодой человек жаловался на преследования, жертвою которых он был со стороны какого-то австрийского еврея, хозяина единственной в столице мастерской военных седел и конской сбруи. Он хотел открыть такую же мастерскую и с этой целью в течение девяти месяцев изучал седельное ремесло в одной из образцовых берлинских мастерских этого рода. Но седларь-еврей оказался влиятельным членом в местном кожевенном цехе. Опасаясь конкурренции, он пустил в ход всяческия интриги и добился того, что под каким-то предлогом только что открытая мастерская молодого седларя была закрыта.

Молодой человек был огорчен и возмущен этою несправедливостью. Он имел выправленное по всей форме свидетельство мастера и был уверен, что не посрамил бы ни себя, ни своих учителей. К сожалению, он не имел возможности доказать это на деле, ибо не знал, к кому обратиться за помощью и защитой.

Эта простая история столько-же заинтересовала меня, сколько и поразила. Как? Молодой, развитой и, очевидно, не лишенный образования болгарин решается потратить столько труда и усилий, чтобы сделаться простым ремесленником, вместо того, чтобы добиваться служебной карьеры, т. е. того, что считается у нас самым естественным, приличным и завидным поприщем? И не только не отказывается от своей заветной цели, когда наталкивается на первых же шагах на такую неудачу, но тем с большею энергией и настойчивостью стремится к ней?.. Что за странный молодой человек! Из какого теста он вылеплен? С какой другой планеты упал он?

В своем изумлении я не хотел допустить, чтобы он выбрал карьеру ремесленника, не испробовав предварительно - конечно, с отрицательным результатом - всех способов сделаться чиновником. Желая проверить основательность своей догадки, я обратился к нему с прямым вопросом.

Молодой человек поднял на меня свои живые глаза.

- Я был чиновником, милостивый государь, благодарствую...

Он произнес эти слова с какою-то усмешкою, значение которой осталось для меня неясным.

- А, так вы, значит, служили? - переспросил я, внутренно поздравляя себя с таким тонким пониманием национальной болгарской психологии.

- Где?

- В военном министерстве. Служил в хозяйственном департаменте.

- Что-же, вас уволили?

- Почему странно? Я предпочел ремесло...

- Еще страннее!

- Я убедился, что с чиновничеством далеко не уйдешь: на 250 франков в месяц особенно не разгуляешься! Служи я в министерстве хоть десять лет, большого все равно не получил бы... не говоря уже о том, что постоянно жил бы под страхом потерять место. Ведь вы знаете, как не верна у нас служебная карьера! Не правда-ли?

Молодой человек положительно выростал в моих глазах. Слушая его невероятные речи, я начинал видеть в его глазах отражение какой-то благородной энергии. Даже лицо его показалось мне теперь приятным и красивым.

- Я же вам сказал, что служил в хозяйственном департаменте военного министерства. Там я и понял, как выгодно должно быть это ремесло у нас в Софии, благодаря заказам и покупкам наших кавалерийских офицеров. Ведь у нас только, одна мастерская во всем городе, а работы здесь хватит на три, если не больше... Вот я и решил поедать на скопленные деньги в Берлин учиться... Пусть другие служат, если хотят... Многие офицеры из знакомых обещали быть моими клиентами... Только бы работать, только бы работать!

Я не верил своим ушам.

А молодой человек снова обратился к хозяину и продолжал горячо говорить ему:

- Но я не сдамся, нет... Экая беда, что не к кому мне обратиться, кто бы заступился за меня в ремесленном управлении. Седельное ремесло не какая-нибудь монополия. Имею и я право зарабатывать себе кусок хлеба: я - болгарский подданный!..

собственным силам, с стремлением при помощи физического труда добиться независимого существования. Я с истинным удовольствием наблюдал за энергичною жестикуляциею и всматривался в живое и симпатичное теперь лицо первого болгарского юноши, который не хотел оставаться чиновником, который сам переменил службу на работу, который был настолько свободен от предразсудков и ложного стыда, господствующих среди нашей молодежи. Он завоевал мои симпатии. Я решил в душе принять участие в его деле и поговорить с людьми, от которых зависела его участь. Эта мысль мне улыбалась. В самом деле, как не помочь такому человеку, как не поспособствовать успеху этого благородного опыта, наткнувшагося на завистливое недоброжелательство какого-то иностранца?..

В это время молодой человек показывал хозяину лавки свое берлинское свидетельство и прочитывал ему из него некоторые немецкия фразы.

- Вы хорошо знаете немецкий язык? - спросил его я.

- Порядочно... столько, сколько мне нужно в моем деле, - отвечал он.

- Вы откуда родом?

- Живы-ли вдши родители?

- Умерли.

- И вы совсем один?

- Да, - и после короткой паузы он прибавил, немного покраснев:

- И как раз в такое время случилась с вами эта неприятность?.. Надеюсь, впрочем, что это, дело уладится. Я буду искренно рад...

- Благодарю вас.

- А где вы научились немецкому языку?

- Здесь.

- И, практически, и в школе.

- В гимназии, значит?

Я изумился. Я никак не ожидал этого.

- Да ведь я еврей, - сказал он.